— Чей тост? Миша, ты вроде инициатор…
— А ты виночерпий!
— Так я и знал! Все вы, негодяи, больше любите пить, чем говорить! Кроме командира, разумеется…
— Я, как старший по званию, сам определяю, кому говорить! — рявкает Паша. — Замкомвзвод, продолжайте выполнять свои обязанности. Тост!
— Я буду краток. Друзья! Обратите внимание, как называется этот старый, добрый коньяк, так долго зревший в мирных еще погребах Молдавии! В самом его названии — путь к миру и порядку кратчайшим путем. За победу! Слава нам, и смерть врагу!
— Гип-гип ура! — восклицает Семзенис.
Выпили. Нектар и амброзия! Балдеж! Закусывать не надо и не хочется!
5
— Миша, я лично и мы все тебе благодарны, но как ты решился ограбить свое подразделение на хороший коньяк? — обнюхивая продолжающую благоухать рюмку, спрашиваю я.
— С них не убудет! У меня там такие любители, что им без разницы, как и в каком виде вовнутрь попадает спирт. Согласятся даже на денатурат через клизму и капельницу! — смеется Миша. — А юноша, который взвыл после мощного тоста? Откуда он? Проверили ли его надежность? Не захована ли у него где-то берданка и не постреливает ли он ночами в нашем тылу?
— Готовь свою задницу! Еще пара таких свистков — непременно, как будешь назад идти, пальну!
Этого следовало ждать. Семзенис в любой компании, одной своей фамилией и погремухой «Латышский трелок» провоцирует разговоры о снайперах из Прибалтики, являющиеся частью местного фольклора и раздутые на другом берегу газетчиками. Немудрено, что он начал обижаться! Слухи ходят самые дикие. Болтали, что одну снайпершу поймали, раздели и посадили на бутылку, что еще одну подстрелили, живьем сбросили с крыши и нашли у нее литовский паспорт и удостоверение биатлонистки. Я лично документов и фактов такого рода не видал. И своей шкурой присутствия квалифицированных снайперов, на счастье, тоже не чувствовал. Те немногие, которых мы сняли, оказались обычными сельскими волонтерами или вылезшей из своих нор «пятой колонной» — городскими националистами.
У «пятой колонны» в ходу карабины. Их проще прятать. Опоновцы с винтовками СВД — те поопаснее звери будут, и есть среди них гады, у которых на совести душ накопилось немало. Но в целом полицейские командиры стрельбу из снайперских винтовок в городе не поощряют. Поэтому «непримиримым» приходится стрелять тайком. Попасть в мирняка или ротозея — это у них завсегда пожалуйста! А по гвардейцу, который тоже ведет огонь, — результаты сразу становятся не те.
Слыхали мы, правда, что на прикрытии горотдела полиции будто бы есть «маститые» и «настоящие» снайперы. Но задача им поставлена только на оборону и оплата, соответственно, дается не подушная, а повременная. И потому плевали они на свою стрельбу с высокой колокольни. Может, байка, а может, нет.
Как бы там ни было, на нашем участке, где пространство загромождено домами и пункты, с которых ведет обстрел враг, известны наперечет, гораздо опаснее не снайперы, а вражеские наблюдатели, корректирующие редкий минометный огонь. Некоторые из них, я убежден, до сих пор пробираются на нашу сторону под видом мирных жителей. Поэтому толпой сидеть во дворах опасно. Вон как в соседнем батальоне было: болтали под одним домом на ступеньках и только зашли внутрь, как прямо на эти ступеньки прилетают две мины. Если бы хоть на минуту задержались со своими лясами — труба. Еще раньше такое случилось на площади у горисполкома. Собрались бойцы у трофейной пушки, а сверху бац! Прямо в десятку, выкосило едва успевший принять орудие расчет. Да и в наш двор, совершенно не просматривающийся со стороны противника, мины в последнее время полетели. Четыре попадания за два дня наводят на размышление.
— Молчу, молчу, — Миша дает задний ход от обиженного Семзениса и делает вид, будто неудачно завязал разговор на важную тему. — Ну а серьезно, как у вас обстоят дела с косоглазыми?
— Да, пожалуй, никак. Полицаи из штатных винтовок постреливают. Иногда норовят подстеречь. За гопниками замечено, в основном. За неделю пять или шесть раненых, которых можно писать на сей счет. В основном на правом фланге и у соседа справа. Да и командир ОПОНа с Кавриаго божился, что этого дерьма на нашем участке нет, — дает справку Али-Паша.
— Житуха! А у нас эти долбаные танкоопасные направления! На нейтралке большие пространства. Танки не прут, но сволота всякая стреляет издалека — с крыш, из разных укромных мест постоянно. Особенно в июне тяжко было. С высоток центра в спину лупили, будто наших там вовсе не было. Причем не только из винтовок, а из пулеметов! Как наши бэтэры от мостов идут — целая собачья свадьба: искры по броне, визг, рикошеты… Затем поутихло. Мои дурики уже расслабили булки, как с двадцать второго числа все по новой. Такая стрельба пошла — башку не высунешь! В основном тоже мимо, но десяток раненых и одного убитого нам обеспечили. В ответ создали у нас группу охотников за этой сволочью. Главный — эвенк или якут — ей-богу не вру! Умопомрачительный старикан, чуть ли не с Таймыра! Как его сюда черти занесли, не спрашивал, но маскируется и стреляет офигенно и других учит! Пришил пяток карлсонов[10] — и полегчало! Последние пару дней вообще курорт. Вот я в гости и пришел!
— Пришил или припугал? — это Гуменяра, освободив свою пасть от тушенки, спрашивает.
— Пришил с гарантией! Сразу стрельба скисла! А шутит и поет — что ваш Семзенис! «Чурка-палка два конец, с чердака упал румын, — эта песня про второй, он еще не долетел»!
— Заткнись, трепло!
— Бедные карлсоны! Они больше не живут на наших крышах, потерзай их души черти, господи! Так не выпить ли за их массовый упокой? — умильно глядя на бутылку, намекает на затянувшуюся паузу Тятя.
Я наливаю по второй. По Мишиным словам невесело им было. Один-два из каждых десяти раненых умирают. Уже в госпитале или еще при доставке туда. Большие, по нашим меркам, были у них потери. И Миша говорит, что было бы еще хуже, если бы не их соседи — рота парканских болгар. Те сами стрелки хорошие и мужики серьезные. Понимают, что защищают не только город, но и свое родное село. К тому же в большинстве люди верующие, обвязывают головы черными лентами со строками из Священного Писания. По этим лентам сразу видно, кто свой, а кто чужой.
Чокаемся.
— За полный крах мулей и прочих наших врагов!
— Слушай, тамада! За это мы уже пили!
— Это мы за нашу победу пили. А теперь за то, чтобы румыны обосрались сами, даже без нашего участия!
— Воображения у замка не хватает, но логика всесторонняя — на грани философии! — многозначительно бросает себе под нос, но так, чтобы слышали все, Али-Паша.
Семзенис сдавленно хрюкает. Ему смешно.
— Ну, а ты, брат, как твои подвиги? — не отстает от Миши Гуменюк.
— Я тоже пришил одного. Но не сейчас, а давно. Еще во время апрельского обострения.
— Миша, валяй, наши брехуны друг другу и мне своими байками до смерти надоели! Расскажи про своего карлсона, — просит Тятя.
За столом одобрительно кивают головами. Миша облизывает и откладывает ложку. Убедившись, что стал центром внимания, начинает:
— Ну, было это дело уж после того, как полицаев под Гыской раздолбали, и перед тем, как сороченцев[11] постреляли. Согласительная комиссия уже работала, и Пологов с Когутом[12] ополченцев с городских застав выгоняли. В общем, дней за пять — семь до Пасхи случилось… Тогда ж, помните, какая ерунда была: вроде мир, а по окраинам из гранатометов и винтовок вовсю шмаляют. По заставам на южной окраине города «василек» работал… Что ни ночь — то цветомузыка! А на северной окраине сороченцы и другие молдавские менты в поле стоят тихо, но с горба за ними и от Варницы стреляют.
— Не менты, а пенты, — вворачиваю для справедливости я.
— Один подонок от Северного микрорайона повадился стрелять, двух ребят ранил, а потом засек я его — на кране. Просто с винтовки загасить — далеко, у меня меткости такой нет, да и кабина железная, пробьет — не пробьет, зачем гадать? Не стали спугивать, подтянули крупнокалиберный пулемет, и я лично, как удостоверился, что цыпочка снова залез в гнездышко, сделал ему из кабины дуршлаг!
— Че… Чего-о? Друшляк, что ли?
— Мда, Федюня… Грамотей ты, однако! Вроде не бездельник, а в школе, видать, был двоечник. Как тебе только в дежурке журнал доверяли вести? — язвит взводный.
— Нормально я его вел! Этот, как его, дыр… дру… шлаг с тазом не путал!
— Помолчите, будет вам! Мишань, ну а дальше что?
— Ну, он, родимый, вниз и вытек. А кости, наверное, до сих пор там!
— Славно!
— Фу, какая гадость! — неожиданно выпаливает Федька.
— Что за барыня? От кого ждали, но не от тебя!
— Это он после купания стал такой восприимчивый!
— Да? А что там было?
— Как тебе сказать… Нырнул Кацап один, а вынырнуло их двое, — просвещает Мишу Гуменюк.
— Всех убью, кто будет ржать, дайте пожрать спокойно! — орет покрасневший Федор.
— Хватит на эту тему! Ша! — пресекает дальнейшие наезды Али-Паша.
Кацап действительно вчера здорово испугался утопленника. Мы пошли помыться и постирать. Пока я полоскал свою заскорузлую от чужой крови форму, Федя и Серега решили искупаться в реке основательно. За речным вокзалом Днестр глубок, и они, стоя на высоком берегу, подзуживали друг друга, кто нырнет первым. Первым прыгнул Кацап, с воплем бухнувшись в воду и подняв тучу брызг. Видимо, от вызванного им движения воды снизу освободилось и всплыло раздутое уже, с противным лицом несвежего утопленника тело. Подумаешь, что был в одной воде, чуть ли не в обнимку с ним, запросто сблюешь. И вообще, есть люди, которые особенно боятся утопленников. Короче, перемкнуло человека, и вылетел Федя из реки, как ракета. Заикается, глаза дикие, и ни взгляда на воду, пока его новый знакомый медленно уплывал засорять расположенный ниже по течению одесский водозабор.