Сергей СнеговРаскаяние
1
Вержицкий понимал, что спорить с главным инженером не следует. «Колотову тоже нелегко», — убеждал он себя, отправляясь с химиком Воскресенским на заседание технического совета. Вержицкий старался быть справедливым. Богатые руды кончаются, а они, лаборатория, пока не приготовили полных данных для рабочего проекта обогатительной фабрики. Конечно, этому есть причины, очень серьезные причины, никто не посмеет отрицать. Но отставание остается отставанием, в создавшейся обстановке оно нетерпимо. Он отбросит все личное, поблагодарит товарищей за суровую критику, будет говорить только о том, как добиться перелома в исследовательской работе. В конце концов, они делают одно общее дело, неудачи его, Вержицкого, волнуют всех. Он дружески улыбнется Колотову в ответ на его грубости, покажет собранию, что уважает породившие их высокие мотивы, — вот как он поступит.
Это были хорошие мысли, Вержицкий даже растрогался от них. Но они перегорели еще до того, как он уселся в кресло. В коридоре повстречался Колотов. Главный инженер шел надменный и злой; таким он бывал часто, другие к этому давно привыкли. Он не ответил на приветствие — только хмуро опустил и приподнял веки, глядя невидящими глазами сквозь Вержицкого, — так смотрят сквозь стекло. И мгновенно все прекрасные планы полетели к черту. Вержицкий трясся от негодования. Он сидел молчаливый, с красными ушами, плохо слушал доклад Анучина. Воскресенский с тревогой посматривал на своего начальника, он опасался нового — и уже непоправимого — скандала. Волнуясь, он прошептал Вержицкому на ухо: «Степан Павлович, чего вы?» И увидел бешеные глаза Вержицкого, лицо, искаженное ненавистью.
А затем Колотов нанес новое оскорбление. Теперь уже все заметили, что он пренебрегает Вержицким. Колотов разносил с трибуны лабораторию, но ни разу не взглянул в третий ряд, где сидел Вержицкий, даже не упомянул его фамилии. Он умел проделывать такие штуки — добирался раскаленной иглой к больному месту, в самую душу.
— Мы кричим, что планы наши срываются, а они, высокоученые исследователи, хладнокровно пожимают плечами, — гневно сказал Колотов; невыразимое презрение было в этом «высокоученые». — Нам нужны твердые данные для проектирования, а не туманная философия о природе наших минералов. С одной стороны так, с другой — этак, в целом ничего определенного — вот содержание их предварительного отчета. Такие отчеты творить можно и без ученых степеней. Завтра пошлю простого лаборанта, он сочинит не хуже, может и меньше тумана напустит.
Если бы Колотов не сказал этих последних слов, Вержицкий все же нашел бы силы выступить по-деловому. Сейчас он думал только об одном: невежд, недобросовестных людей нужно бить по грязным лапам! Сдачи, жестокой сдачи — и безо всякой оглядки на чины. По залу пронесся шум, когда Вержицкий торопливо пошел к трибуне. Он наступил на ноги Фатееву, задел плечом Анучина, пока выбирался. Зал представился ему скопищем насупленных лиц, недоброжелательных глаз. Умоляющий взгляд Воскресенского был единственным светлым островком в этом хмуром море ожидания, неприязни и недоверчивости. Вержицкий сердито отвернулся от Воскресенского — глаза помощника взывали о примирении, они мешали.
— Исследования вести — не дрова пилить, угрозами загадок не распутаешь, криком дела не ускоришь, — так начал Вержицкий свою речь. Он продолжал ее, все более накаляясь: — Вы требуете немедленного ответа на все вопросы, точных цифр, твердых данных? Требовать не возбраняется никому, желать тоже не запрещено, можете даже пожелать отправиться завтра на Марс. Другое дело — удастся ли вам высадиться на Марсе. Природа сама не дает определенного ответа, в этом вся суть, этого вы не понимаете. Руда меняется на каждом горизонте, на каждом участке. Нужно накапливать пробы, усреднять цифры, а не решать с бухты-барахты, как рекомендует главный инженер. Одно из двух — или желаете серьезных данных, тогда помогите лаборатории расширить исследования и не ругайтесь, что дело затягивается. Или хотите побыстрее отчет сдать, а что получится через десять лет — наплевать, вас тогда не будет. В таком случае ищите другого, тут я не помощник.
Он с шумом возвращался на свое место, снова натыкался на кресла, наступал на ноги. Гнев еще туманил ему голову, руки его дрожали. Он слышал громкую, на весь зал реплику Колотова: «Не умеете исследования вести — идите дрова пилить!» Вержицкий был в таком возбуждении, что эти слова прошли мимо него, почти не задев. Воскресенский сказал с тихой печалью:
— Ну и что хорошего? Выгонят вас — только всего. А дело пойдет еще хуже.
2
На следующее утро Вержицкого вызвал к себе начальник проектного отдела Анучин. У Анучина шло заседание, Вержицкий сидел в приемной и злился. Анучин мог назначить и другое время, руководитель проектантов явно показывал, что ему плевать на чужую занятость, это тоже было неуважение — все подыгрывали Колотову. И еще с такой важностью вызывал — немедленно, все отложить!
Анучин хорошо знал характер Вержицкого. Проектировщики, окончив заседать, еще собирали чертежи и докладные записки, а сам Анучин, выскочив в приемную, громко, чтоб все слышали, оправдывался перед Вержицким.
— Думали управиться в полчаса, — говорил он, беря под руку Вержицкого. — А дело оказалось сложное, пришлось пораскинуть мозгами.
В кабинете, синем от табачного дыма, Анучин спросил:
— Вы, конечно, догадываетесь, Степан Павлович, я насчет вчерашнего. Как теперь будем?
— А никак не будем, — с вызовом ответил Вержицкий. — Неужели вы полагаете, что это вчерашнее пустозвонство могло на меня подействовать? Все останется по-старому — я буду работать, Колотов — орать, остальные — молчать или поддакивать начальству.
Анучин пропустил мимо ушей эту шпильку. Он уселся в кресло, забарабанил пальцами по столу. Его крупное, в оспинах, лицо было невесело.
— Не может так больше продолжаться, — сказал он, не поднимая глаз. — Больше оттягивать проектирование нельзя. Если через два года не пустим обогатительную фабрику, заводы комбината сбросят выдачу продукции, будут работать с недогрузкой. Вы это знаете не хуже меня, Степан Павлович. Не скажу о форме, а в главном Колотов прав.
Вержицкий даже побледнел от возмущения и горечи. Анучин еще ниже опустил голову, рылся в бумагах, он не хотел показывать Вержицкому, что видит его состояние.
— Вот как — значит, Колотов прав, — сказал Вержицкий. — И это я слышу от вас, специалиста-обогатителя, человека, спроектировавшего и пустившего три фабрики на своем веку. Ну что же, раз вы это говорите! тогда я молчу, слова уже не помогут.
Анучин вздохнул. Он встал с кресла и прошелся по кабинету. Вержицкий враждебно и негодующе следил за ним. Анучин, остановившись, положил Вержицкому руку на плечо.
— Вы правы, конечно, правы, — сказал он мягко. — Проблема обогащения наших руд крайне сложна, всесторонние исследования здесь особенно необходимы. Но и Колотов прав: не можем мы больше ждать. Тут противоречие — точные данные требуют времени, а времени нет. И как выйти из этого противоречия, я сам не знаю, а выходить нужно. И если кто можете найти выход, так только вы. Для того и пригласил вас — подумать вместе, как распутать этот узел.
Но Вержицкому почудилось, что Анучин неискренен. Он вспомнил, что руководитель проектантов славится дипломатическим талантом. Похоже, и на этот раз Анучин дипломатничал — лил на раны Вержицкого бальзам, чтоб заставить его склониться перед Колотовым. Вержицкий уже не думал о своих планах ускорения работ, он видел только несправедливость! Колотова, ни о чем не мог говорить, кроме как о своей ненависти к нему.
— Квадратуру круга решать не научился, — непримиримо ответил Вержицкий. — И другим не советую лезть в это дело — задача неразрешимая.? Хотите знать мое мнение? Пусть обогатительная фабрика вступит в строй на год позднее, но нельзя проектировать ее на неверной базе. И еще скажу: Колотов создает такую атмосферу травли и недоверия, в которой вообще невозможно работать.
И, распаляясь, Вержицкий выложил Анучину все, что думал о нем и Колотове. Нет, это не форма, это существо Колотова — грубый окрик, разносы, издевательство. Люди бледнеют, когда диспетчер звонит: «Вас к Колотову».
К следователю не идут с таким страхом, как в его кабинет. Истина выясняется в споре, в рассмотрении несогласий, а Колотов считает, что не соглашаться с ним — значит совершать преступление. Как это можно терпеть? Как с этим примириться?
А окружение Колотова, знающие, заслуженные люди, такие, как Анучин, мирятся со всеми безобразиями. Вот это всего больнее задевает его, Вержицкого, — люди, которые дружным своим отпором могли бы сметнуть Колотова к чертовой матери, подлаживаются под него!
— Что же вы молчите, Николай Парфенович? — с гневом крикнул! Вержицкий Анучину. — Разве все, что я сказал о Колотове и о вас о всех, неправда?
Анучин ответил не сразу.
— Пожалуй, правда, — произнес он спокойно. — Недостатки Колотова вы отметили правильно. И мы не всегда даем ему сдачи, это тоже верно. Но это часть правды о Колотове, далеко не вся правда. Я, впрочем, сейчас не собираюсь оценивать его характер. Ваше вчерашнее выступление на техсовете привело к естественным последствиям. Утром я получил для визирования вот эту бумажку.
Анучин протянул Вержицкому телеграмму. Это была докладная записка Колотова начальнику главка. Главный инженер сообщал, что исследование руд чрезмерно затягивается. Если не принять чрезвычайных мер, проектирование и строительство обогатительной фабрики сорвется, комбинат не сумеет выдавать запланированное на ближайшие годы количество продукции. Колотов просил прислать в помощь их исследователям грамотного инженера с опытом научной работы. Этот новый человек возглавит лабораторию, придаст ее работе необходимый размах, обеспечит более быстрые темпы.
— Вы завизируете эту телеграмму? — спросил Вержицкий потрясенный.