— Кто спорит с Поликарповым? Я хочу рассказать о Тарасенкове. Это балтийский офицер. Когда он взорвался в море, он ощупал партбилет, пистолет, прыгнул в воду, плавал в море несколько часов. Его подобрал другой наш корабль. Мокрый он явился в политуправление флота: «Готов к новым заданиям». Я хочу напомнить Поликарпову, как мы пришли с войны и устроили первый вечер офицеров-литераторов в «Знамени». Выступает полковник генштаба Болтин.
Поликарпов шлет мне записку: «Что это за мелкобуржуазная болтовня?!» и демонстративно покидает собрание. Я положил эту записку в карман, не помню, цела она или нет. Или другой случай. Стоит как-то группа офицеров-писателей, разговаривает. Проходит Поликарпов и бросает насмешливо:
— «Аристократы!..» Что это? Шутка? я попросил так с нами не шутить. Вера Инбер провела всю блокаду Ленинграда. Старая беспартийная женщина встретилась в конце августа 41 г. на ст<анции> Мга с некоторыми ленинградскими писателями. Спросила: — «Вы куда?» — они машут рукой на Восток. — «А вы куда?» — «Я в Ленинград». Инбер вела себя в Ленинграде превосходно. Она вступила в эти годы в партию. Почему же ее книга, признанная дважды редколлегией «Знамени» вполне пригодной к печати, встречает такое противодействие со стороны Поликарпова? Почему Инбер буквально зарубили на редсовете издательства «Советский писатель»? А Панова? Это чистый, молодой талант. Мы обрадовались, когда она принесла к нам свою рукопись. Тов. Поликарпов и здесь ставит палки в колеса. Почему у нас в ССП так? Почему писателей никто после войны не встретил, не поговорил, не спросил, — что у вас на душе, на сердце? В этом духе Вишневский строит всю речь. Он обращается к Поспелову: — «Я правдист, но я захотел выступить против повести Леонова, напечатанной в «Правде» — «Разве это не право литератора?» Вишневский отстаивает право на спор, на дискуссию по литературным вопросам.
Далее выступают Твардовский, Иовчук, очень неуверенно Тихонов. И, наконец, берет слово Маленков.
Пантеон советских богов, сидящих в ЦК, наблюдал и судил простых смертных и следил, чтобы не нарушался порядок и закон. Во всяком случае, обставлено дело было именно так. Поликарпов в этой античной драме выглядел, как смертный, возомнивший себя бессмертным, за что и был наказан.
Звучит заключение Маленкова, Тарасенков передает его речь.
— По-моему, правда на стороне товарищей из «Знамени» Мы их поддержим. Преступник Поликарпов или не преступник? Вот что важно, — в результате его ошибочных действий мы могли бы потерять хорошего писателя Панову. А мы узнали ее через журнал «Знамя». Грубая ошибка Поликарпова. Сейчас все признают, что и Инбер, и Панова написали талантливые, хорошие книги. Но мало того, что т. Поликарпов ошибается, он свою неправильную по существу точку зрения отстаивает неправильными методами. Вы товарищ Поликарпов не выражали мнения Центрального комитета партии. Зачем использовать свой авторитет и запрещать издавать Инбер отдельной книгой? — Ошиблись вы и с Пановой.
(Поликарпов с места, чуть слышно:
— Это моя личная ошибка…) Маленков:
— А нам от этого не легче. Из-за этой вашей ошибки мы могли потерять хорошего писателя. Вы говорите, что у вас не было конфликтов с другими журналами. А может быть, не было потому, что они не подавали своего голоса. Товарищи из «Знамени» смело вскрыли недостатки в работе Союза писателей, и мы встаем на их поддержку. Неправильный у вас подход к делу, тов. Поликарпов. Тов. Поликарпов неправ по существу. Сомневаюсь, чтобы он мог дальше осуществлять руководящую роль в Союзе Писателей. Вряд ли его правильно там оставлять. В Союзе Писателей должны быть работники другого рода.
Маленков говорил и вел себя в точности, как Сталин. Его слова о проштрафившемся чиновнике звучат прямым плагиатом высказываний вождя: «Преступник Поликарпов или не преступник?» Именно так, расхаживая с трубкой вдоль длинного стола, часто говорил Сталин об обсуждаемой на совещании персоне, о чем сохранилось немало свидетельств.
В заключение Маленков немного пожурил Тихонова, а затем подвел черту:
Могло ли правление Союза Писателей во время заметить ошибки тов. Поликарпова, во время их поправить? Могло, и должно было. Разве не доходит до правления, что т. Поликарпов действует непривычными методами? Я высказываюсь за то, чтобы освободить его от работы в Союзе Писателей. И учесть это Союзу Писателей в его дальнейшей деятельности, линию журнала «Знамя» надо одобрить и сказать, произведения Инбер и Пановой — хорошие вещи… (Кто-то с места:
— А не будет это оценкой этих вещей со сторон ЦК? Желательно ли это?)
Маленков:
— А что ж этого бояться? Других предложений нет?
(Общий ропот одобрения). Решение принимаем, значит. Потом подыщем формулировку.
Вишневский, Тихонов, я встаем, жмем руку тов. Маленкову. Я спрашиваю тов. Маленкова:
— Можно ли обо всем происшедшем рассказать на партсобрании в Союзе Писателей?
Маленков отвечает:
— Будут даны дополнительные указания.
Эта история производит странное, если не сказать фантастическое впечатление. В сущности, рядовой член Союза писателей, редактор журнала сваливает заведующего отделом ЦК. Каким образом? Как могло получиться, что Маленков вдруг воспринял аргументы не «своего» Поликарпова, а постороннего Тарасенкова?
Перед нами был разыгран спектакль, в котором партия в лице Маленкова и идеологического Олимпа встали на сторону Тарасенкова, на время отстранив Поликарпова, которого собственно они сами и поставили, и, казалось бы, и спрашивать должны были бы с себя. Но все прекрасно знали правила игры, всем было показано торжество добра над злом и то, как недрогнувшая рука партии указывает, что Поликарпов переступил некую грань дозволенного и был наказан.
Тем самым был дан сигнал и всей творческой интеллигенции, «мы сверху все видим, а вы продолжайте верно служить нам». Интеллигенция в ответ аплодировала, искренне радуясь мудрому решению руководства.
Тарасенков завершает свою многострадальную историю борьбы и победы.
Выходим в приемную. Я устал от нервного напряжения, как после тяжкой физической работы. Поликарпов быстро уходит один. Мы все, не сговариваясь, пережидаем его уход еще несколько минут. Тихонов растерян. Он говорит:
— Как же все это вышло? Мне жаль Поликарпова. Он был честный человек, хороший…
Твардовский отвечает:
— По-человечески жаль, а для литературы нет. Надо любить литературу, а у него этого не было. Конечно, он был влюблен в наш блистательный XIX век, но советскую литературу он не любил.
Мы расходимся.
Вс. Вишневский мне: — Ну, пес, запомним бой на Старой площади.
На следующие дни новости распространяются довольно быстро по Москве…
5 апреля мне звонит домой Иовчук:
— Товарищ Тарасенков. Я должен вас информировать о решении ЦК. Отменяется теперь контроль ЦК над версткой. Можете ее не посылать больше. Решайте сами. Наши редколлегии теперь политически окрепли. Конечно, это не значит, что снимается партийное руководство литературой. Будем хвалить вас, если напечатаете хорошие вещи, будем ругать за плохие, давать критику в печать… Но формы партийного контроля теперь будут иные… Это дает вам большую свободу, но и налагает гораздо большую ответственность. Вы сделали большое партийное дело, — помогли убрать негодное руководство. Но имейте в виду, вокруг вас могут пытаться группироваться люди, которые вообще против партийного руководства литературой. Не идите на поводу у таких людей. Ставлю вас также в известность, что я дал указание издательству «Сов<етский> Писатель» издать книги Инбер и Пановой.
Через три минуты звонок от Ярцева — просьба быть отв<етственным> редактором книги Инбер.
В воскресенье 7 апр<еля> подвал о Пановой в «Правде».
Фадеев звонит Инбер и по секрету сообщает ей, что ему рекомендовали из ЦК провести Сталинскую премию Инбер за «Пулковский меридиан» и дневники.
Москва литературная полна слухов о происшедшем.
Масса поздравлений, звонков, одобрений, рукопожатий.
Ан. Тарасенков. 7.IV.46[8]
Рукопись датируется 7 апреля 1946 года. Запомним это число. До августовского постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград» остается всего два месяца. И еще один (кроме снятия Поликарпова) поразительный результат этого сражения
На два месяца из журнала «Знамя» исчезает цензура. Главлит не запрашивает текущие номера, редакторам журналов предлагается печатать материалы под свою ответственность.
И все-таки несмотря на то, что Тарасенков несомненно сыграл на противоречиях между агитпроповскими и Поликарповым, именно так это выглядит со стороны, в своей личной судьбе он совершил смелый поступок, которым мог по праву гордиться. Каждый день ему нужно было делать выбор: или подчиняться диктату кремлевского чиновника, или сопротивляться ему. А ведь почти все товарищи Тарасенкова сразу же без особых усилий склонились перед Поликарповым.
Скорее всего, Тарасенков, сам того не ведая, угодил в серьезную игру, ведущуюся на самом верху. Действительно, судя по документам, мы присутствуем при борьбе двух ближайших сановников Сталина, которым он фактически поручает одну и ту же работу на идеологическом фронте в агитпропе. Маленков и Жданов ведут борьбу за место возле вождя. Как это ни удивительно, Маленков, связанный прочными узами с Берией, в этой истории выступает почти «либералом». Хроника тех событий выглядит так. 18 марта 1946 года пленум ЦК утверждает Маленкова членом политбюро. 19 марта Тарасенков отправляет свое письмо о положении в журнале «Знамя».
Маленков пытается использовать возникший конфликт в своих целях, показывая Сталину более гибкую линию работы с интеллигенцией.
3 апреля происходит то самое собрание в ЦК с Maленковым, Поликарповым и всеми заинтересованными лицами. Письмо Тарасенкова и последовавшее затем отстранение Поликарпова Маленков использует, чтобы завоевать расположение Сталина. Однако Жданов оказывается сильнее, и уже 13 апреля Маленков сдает ему все управление идеологической сферой. Жданов проводит на важные посты своих людей из Ленинграда. Maленкова вытесняют из Политбюро (разумеется, с ведома Сталина, который делает ставку на Жданова), и, несмотря на видимую опалу, Маленкова нагружают по линии Совета