— Ты прямо как по писаному! — поехидствовал Лева.
— А не нравится тебе — ты не слушай!.. Работал там хороший человек, экскаваторщик Начаров. Он и заметил, что с глиной в ковши попадают какие-то большие кости. Сначала Начаров просто на них смотрел и удивлялся, а потом взял несколько костей и принес во Владимирский краеведческий музей. Там определили: кости мамонта. Потом он вместе с костями принес и битые кремни. Вот тогда из музея и написали в Москву, в Институт археологии, Бадеру. А Бадер решил, что раз с костями мамонта найдены и кремни, здесь может быть стоянка палеолитического человека. Вот он и послал в прошлом году меня посмотреть и обследовать…
— Ну, а ты что там нашел? — не отставала Ирина.
— Ч-что нашел? Стоянку нашел! — возмущенный непонятливостью Ирины, ответил вместо Сергея Лева. — Что на стоянке нах-ходят?..
— Экскаватор там культурный слой обнажил у стенки, — не обратив внимания на раздражение Льва, ответил Сергей. — Мне оставалось только зачистить его лопатой. В слое угольки есть, косточки, зола, отщепы кремневые… А подальше — даже очаг. Около него я несколько скребков нашел и пьес экайе.
— Что-что? Это что такое?
— Про п-пьес экайе ты, Серж, загибаешь! Н-не похоже, чтобы было…
— Спроси у Отто Николаевича!..
— Точно, Левушка, пьес экайе. Папа смотрел, — подтвердил Бадер-младший. — Это, Ира, орудие из кремня, вроде топорика маленького, клинышек такой…
— А что им делали?
— М-мамонтячьи кости рубили, — снизошел Лева, сдавшийся перед авторитетом Бадера-старшего.
— Сережа, а это что — очень интересно?
Сергей вытаращил глаза.
— Ну как же! Ведь не какая-то там неолитическая стоянка, каких много, а палеолитическая! Я же говорю — самая северная!
— А может, мы там погребение найдем?
— Погребение! Может быть, и статуэтки еще?! А почему нет?! В Костенках есть же скульптура!.. То в Костенках!.. — заговорили все разом.
Машина вырвалась из толчеи московских улиц и покатила быстрее.
Нас было восемь, и мы были очень молоды. Восемь студентов исторического факультета МГУ, уже считавших себя археологами. Нам казалось, это право нам давали те несколько экспедиций, в которых мы успели побывать, эти ватники, тюки палаток, только что полученные со склада, а главное — новенькие бланки командировочных удостоверений, заверенные печатью Института археологии Академии наук. Теперь я думаю, что нам удивительно повезло: наш путь в большую науку начался с палеолита, с юности человечества, которая каким-то образом перекликалась с нашей собственной молодостью, еще восторженной и самонадеянной.
— Ты лучше скажи, много ли там осталось после экскаватора? — поинтересовался Женя. — Глубоко слой лежит?
— От поверхности метра четыре. Экскаватор его только с края задел. А так все цело!
— А чем он сверху перекрыт? Мореной? — спросил Коля Бадер.
— Нет, там суглинки. Знаешь, такие, похожие на лесс! А морены нет.
— П-поздняя твоя стоянка! И не палеолит это вовсе, а мезолит, — скептически проворчал Лева.
— Тебе, Левушка, только мезолит и мерещится! Ты еще скажи — неолит! А мамонты, по-твоему, тоже в мезолите бегали?
— Если в раннем, то п-почему бы им и не бегать? — философически отпарировал Лева. — Никто не знает, какой он, мезолит…
— Ну вот ты узнаешь и всем расскажешь!
— Да уймитесь вы, мальчики!
— А ч-чем т-тебе мезолит не нравится? — уже воинственно допрашивал Сергея Лева и от этого больше заикался. — В-во всяком случае, здесь он реальнее м-может быть, ч-чем п-палеолит…
Из всех находившихся в тот день в кузове экспедиционной машины Сергей, пожалуй, был наиболее «созревшим» археологом. Все мы еще только «начинались», немного растерянно и робко выбирая свою тропу в сложной и романтической науке, какой представала перед нами археология.
Мы учились на одном курсе и даже в одной группе. Разделение произошло только в этом году. Первыми ушли девушки — из археологии в этнографию. Теперь происходило внутреннее деление, вероятно самое трудное.
Каждая экспедиция, в тот или иной отрезок прошлого, открывала перед нами свой мир — притягательный и заманчивый.
Крещение археологией все мы прошли после первого курса в Новгороде, и, наверное, мало кому из нас тогда не казалось, что смысл его дальнейшей жизни заключается в поисках и расшифровках берестяных грамот, в изучении топографии древних улиц, в классификации вещей, деревянных мостовых и водопроводов, где еще струилась вода, которую пил Садко или Василий Буслаев. Действовали на воображение не только сырые котлованы раскопов, бревенчатые настилы и коричневые, трухлявые срубы, но и свинцово-синий Волхов, слепящая гладь озера Ильмень, белые стены церквей, хранившие в своем полумраке строгие и таинственные фрески.
Потом «смысл жизни» оказывался совсем в другом. На смену зримой истории Древней Руси приходил теплый и шершавый мрамор античных статуй, стремительные фигуры греческих героев на черном глянце расписных ваз, зеленые кружочки древних монет. Сквозь теплые волны маячили призраки затонувших городов, зарывшиеся в ил и обросшие ракушками остовы погибших кораблей, остродонные амфоры, разбросанные среди камней, из которых выплывали пестрые пучеглазые рыбки.
И везде манили свои загадки, опьяняла возможность близких открытий — таких близких, что казалось непонятным, как до сих пор проходят мимо них наши учителя.
Найти… себя? Найти свою тропу, свое время… Или происходит наоборот и не мы находим свое дело, а это дело находит нас? Теперь, когда пути всех нас давно определились, я думаю, что выбор каждого можно было бы предсказать еще тогда.
Разве случайно выбрала Ирина этнографию, а не археологию? Неторопливая, спокойная, она казалась несколько медлительной из-за своей обстоятельности. Ирина заботилась обо всех «мальчиках» в экспедиции и также ненавязчиво, мягко входила в доверие «бабушек», поивших ее чаем и рассказывавших о своем житье-бытье.
Или Лева, Левушка, как называли его все, пока вдруг не обнаружилось, что это не «Левушка», а «Лев Владимирович». Невысокий, плотный, аккуратист до мозга костей, он любил во всем порядок и классификацию — качества, особенно необходимые для той области археологии, которую он выбрал. Мы шутили над его увлечением мезолитом, средним каменным веком, которого на самом деле нет. Мезолит — это переход от палеолита к неолиту: от эпохи оледенений к современному геологическому периоду — голоцену. Как всякий переходный период, мезолит вызывал нескончаемые споры. Слишком мало было известно стоянок, слишком неопределенными казались каменные орудия того времени.
Во всем этом ему приходилось разбираться, и делал он это так же аккуратно и педантично, как каждый вечер складывал и развешивал на веревочке в палатке свои брюки и куртку…
И был Сергей. Его любили все — за веселый, общительный характер, за бесконечную жизнерадостность. Его шутя называли неандертальцем — такой же сильный, неутомимый, цепкий, с сильной челюстью и развитыми надбровьями. Сергей был мастером на все руки, любил тяжелые и сложные маршруты, охоту и даже в тот раз захватил с собой ружье, предвкушая осенние зори на озерах за Клязьмой.
Еще на первом курсе Сергей выбрал себе палеолит.
Что привлекало его в эпохе, казавшейся мне до этой экспедиции несколько фантастической и нереальной? Обилие загадок? Трудность изучения? Стоянку эпохи палеолита найти нелегко. Два лета провел Сергей на Каме, пройдя ее почти целиком, чтобы найти хоть один новый палеолитический памятник, и все безрезультатно.
«Палеолит» в дословном переводе — «древний камень». Эпоха древнейшего прошлого человечества, которая охватывает около миллиона лет. Древний каменный век. От первых галек, которые раскалывали обезьяноподобные существа, чтобы сделать себе самые примитивные орудия, до человека нашего облика. От условной речи-сигналов, вроде криков обезьяны, до исключительно сложного и изящного искусства в виде фресок на стенах палеолитических пещер и вырезанных из кости статуэток.
— …Так вот, считается, что было четыре периода оледенений, — рассказывал Сергей Ирине и Маше. — Гинц, миндель, рисс и вюрм. Названия этих четырех швейцарских деревень, возле которых впервые нашли следы разновременных оледенений, стали символами четырех огромных эпох, которые и сформировали человека. Эпохи наступления ледника сменялись потеплениями, межледниковыми эпохами…
— Кстати, мы как раз живем в такое межледниковье, — ввернул Коля, любивший находиться в центре внимания. — Так что ждите следующего ледника!
— Ну, следующее оледенение ожидается не раньше чем через десять — двенадцать тысяч лет! — успокоил всех Сергей. — Самое значительное оледенение — рисское, или днепровское. Около пятидесяти тысяч лет назад ледник продвинулся далеко к югу двумя языками, по Дону и по Днепру.
— И добавь еще, что не все геологи согласны, что было четыре оледенения! — не унимался Коля. — Некоторые считают, что было только одно, большое…
Верно. Так тоже считают, но — единицы. Трудно спорить о количестве ледников и оледенений, когда вся эта схема строится на различии состава и залегания морен — той глины с камнями, которую оставляли, отступая и сокращаясь, ледники. Здесь принимается во внимание все: состав и цвет глины, породы валунов, штрихи, прочерченные ледником на скалах…
А как выглядел этот ледник? Действительно ли был огромный ледяной «щит», покрывший почти всю Европу, от которого остались ледники Гренландии? Или только местные, не связанные между собой ледники?
Обычно считают, что толщина ледяного щита достигала нескольких километров. Под его тяжестью продавливалась земная кора, сглаживались горы, дробились скалы. Казалось бы, самое явное тому доказательство — так называемые «бараньи лбы» в Карелии и Финляндии. Это скалы, стертые движением ледника до зеркальной гладкости, причем только с одной стороны. С той, откуда двигался ледник.
Так ли это? Однажды мы заговорили о леднике с моим приятелем, геологом. Много лет он работал в Карелии и на Кольском полуострове. К моему удивлению, этот геолог вообще воспротивился такому пониманию ледника. По его наблюдениям, верхняя точка нахождения «бараньих лбов» в Карелии не превышает ста метров над уровнем моря. Иначе говоря, ледник был не толще ста метров! Больше того, этот геолог начисто отказывался верить, что ледник «полз на юг от собственной тяжести». Он вычертил график, привел расчеты и доказал мне, что при толщине ледя