— Итак, мы ждем ваших объяснений, — проговорил Бадер, обращаясь к Сергею. — Вы — первый исследователь этого памятника.
Сергей, собиравшийся прыгнуть вниз, остановился.
— Я, Отто Николаевич, вчера уже рассказывал в машине…
— Это ничего! Я не слышал вашего рассказа, Сережа. Считайте, что у нас просто продолжаются семинарские занятия!
— Значит, так, — начал Сергей. — Черный слой сверху — это пашня. Ниже идут лессовидные суглинки, а в самом низу, у дна, — вон там, видите? — серенький слой. Это и есть слой стоянки…
Мы спустились в карьер и медленно шли вдоль его стенки, освещенной поднявшимся солнцем.
Здесь время становилось материальным. Его можно было пощупать, измерить протяженность в метрах и сантиметрах.
Сверху, над обрывом стенки, — синева неба, желто-белые звезды ромашек. Под ними — черный слой, сантиметров сорок, не больше. Слой пахоты. Пахать начали славяне, те самые, что насыпали валы нашего городища. Это значит — тысяча лет назад. До их прихода на этом месте стоял такой же лес, что виден на другом берегу Клязьмы. Славяне его срубили, сожгли и провели первые борозды своей деревянной сохой.
Тысяча лет — много ли это?
Когда стоишь на обочине асфальтового шоссе, по которому несутся машины, и смотришь даже не на городище — на Боголюбово или церковь Покрова, тысячелетие кажется огромным. Но вот здесь, на дне карьера, куда почти не долетает из-за кустов шум машин, тысяча лет сжимается в сорок сантиметров пашни. И эти сорок сантиметров так перемешаны, что при всем желании их нельзя разделить даже на века.
Тысяча лет становится просто современностью.
Так меняется масштаб, меняется «скорость» времени, хотя спускаешься не к древнейшим пластам планеты, не к центру Земли — всего лишь на четыре метра.
Эти четыре метра — рваные, растрескавшиеся под сегодняшним солнцем столбики темно-желтого суглинка. Итак, их верхняя граница — современность. Нижняя, вот эта серая, выделяющаяся полоса, — слой стоянки, «погребенная почва». Та древняя почва, по которой неторопливо брели стада тяжеловесных косматых мамонтов. Земля ледниковой эпохи. Что было здесь — лес? Скорее всего, тундра. Мокрая, холодная тундра, на которую пришел и поселился человек двадцать или тридцать тысяч лет назад. Пусть двадцать тысяч.
И это время сжато в четыре метра суглинков, из которых делают теперь кирпичи, черепицу, посуду, керамические трубы…
Сергей зачистил лопатой срез культурного слоя.
— Смотрите, друзья, — обращается к нам Бадер. — Обратите внимание на структуру этой древней почвы. Как разнится она от современной! Во-первых, она гораздо светлее. Все органические вещества — гумус, перегной — уже разложились в ней и вымыты водами в древности. Но их и тогда было мало! Ведь современная почва — это итог очень долгой деятельности растений, которые образуют ее структуру, превращают и накапливают химические вещества… На этой почве приледниковой области была очень чахлая растительность. А вот и след деятельности человека!..
В слое погребенной почвы видны черные крапинки угольков и белые — костей. Дальше угольков становится больше, почва темнеет, и в разрезе отчетливо видно темное пятно, похожее на остатки очажной ямки.
Под лопатой Сергея хрустит, раскалываясь, кремень. Нагнувшись, он вытаскивает красноватую широкую пластинку, на которой хорошо заметны сколы, сделанные рукой человека.
— Вот и первая находка, — говорит Отто Николаевич, осматривая пластину. — Хватит, хватит, Сережа! Остальное мы узнаем из раскопок. Но вот что, мальчики: надо назвать памятник! У стоянки нет имени…
— Почему, Отто Николаевич? Добросельская стоянка! — протестует Сергей.
— А вам нравится такое название, Сережа? Ну что это — Добросельская? Кто знает, где находится Доброе село? И потом, уж очень обычно: Добросельская, Старосельская… Кстати, а как называется ручей, из которого вы берете воду?
— Сунгирь.
— Сунгирь? — переспрашивает Бадер. — А что, хорошее имя! Древнее и необычное… Давайте так и назовем — стоянка Сунгирь. Тем более, что в то время Сунгирь был не ручьем, а настоящей речкой. И стоянка находилась как раз на его берегу… Согласны?
Он берет из рук Сергея лопату и с силой вонзает в землю.
— Итак, мы начинаем раскопки стоянки Сунгирь! Сунгирцы, слушайте меня внимательно. Сегодня надо оборудовать лагерь, поставить все палатки, а главное — чтобы к вечеру раскоп был готов! Завтра утром начинаем раскопки…
К вечеру, когда Бадер вернулся из Владимира, по дну карьера протянулись первые ряды колышков, отмечающих квадраты раскопа. Идеальные квадраты, метр на метр. Бадер осмотрел их внимательно и придирчиво. Но даже по диагонали колышки стояли совершенно ровно!
Квадраты на раскопках нужны для удобства. Это не только границы раскапываемого участка, но и сетка координат. Сколько бы ни прошло лет после раскопок, любой археолог, взяв планы и собранную коллекцию вещей, по этим квадратам всегда может установить, где и что было найдено. Памятник остается жить в коллекциях, планах, чертежах, зарисовках, фотографиях и записях дневника.
…Кончался первый день Сунгиря. Полукругом возле вала белели палатки. Трещали сучья в костре. Внизу, над лугами, потянулись первые полосы ночного тумана. Под пальцами Жени начинала оживать настраиваемая гитара.
И вдруг кто-то воскликнул:
— Смотрите, комета!
Яркая, огромная комета висела над валами городища. Ее длинный светящийся хвост, устремленный вверх, четко вырисовывался на фоне темневшего неба, где прокалывались первые звездочки.
В то лето об этой комете говорили по радио, писали в газетах. Астрономы следили за ее движением уже около месяца. Но увидели мы ее только сейчас, когда уехали из города и остались лицом к лицу с природой. Наедине с прошлым. Ведь и сама комета возвращалась к солнцу из прошлого! Очень возможно, что точно так же, с чувством восхищения — или страха? — смотрели на эту странницу космоса обитатели маленького славянского городища, рядом с которым стоял наш лагерь. И несомненно, она появлялась здесь еще раньше, когда по этой земле ходили древние сунгирцы…
Изменялась жизнь на Земле. Давно вымерли мамонты, сменились поколения людей, но комета все так же возникала через несколько веков в звездном небе, распуская свой длинный хвост из мерцающей космической пыли и газа. Пусть это была случайность. Но в тот вечер каждый из нас верил, что комета явилась специально отметить второе рождение Сунгиря!
— А ведь будет когда-нибудь машина для раскопок! И слой разбирать, и находки классифицировать…
Лева фантазирует, потирая рукой уставшую поясницу.
— Как же! — подхватывает Сергей, ехидно скаля зубы. — Обязательно будет! А ты, Левушка, только сиди да кнопки нажимай!
— Зачем ему кнопки нажимать? — протестует Женя. — Если уж автоматика, так полная. Самоходный комбайн! Он и место выбирает, и раскоп закладывает, и находки вынимает, и шифрует их…
— И статьи пишет…
— А сзади уже сброшюрованный и переплетенный том «Материалов и исследований по археологии СССР» выходит! Только с издательством заранее договориться, чтобы очередной номер указывали…
Пятьдесят минут работы, десять минут отдыха. Но без таких разрядок и пятьдесят минут двумя часами казаться станут!
Нет, никогда такой машины не будет! Лопата — вот самый универсальный, самый точный и удивительный инструмент, та «машина времени», с которой можно делать чудеса на раскопе. Согнувшись или встав на колено, точными движениями снимаешь со всего квадрата тонкую земляную стружку. Тогда в чистом срезе земли, в переплетении желтых, красновато-коричневых, черных прожилок, перед тобой открывается ее история.
Первые дни с непривычки болит спина. На ладонях вздуваются мозоли. Пальцы становятся толстыми, скрюченными, не хотят разгибаться.
У каждого по четыре квадрата. Мы растянулись цепочкой вдоль стенки карьера. Находок мало. Попадаются отдельные косточки, кремневые отщепы. Скребок — уже событие!
Отмечает находки Сергей. Он ходит с папкой и планом вдоль раскопа, подбадривает нас шуточками, иногда сам берется за лопату.
— Сережа, отметь вот эту косточку! — просит Коля.
— Где? Ага… Ты смотри, рангифер тарандус — северный олень! — восхищенно говорит Сергей, присаживаясь рядом. — Рог… Что же они дырочку сделать позабыли?
— А тебе как — сразу батон де командеман подать? Может, и статуэтку хочешь?
— Давай и статуэтку, мне не жалко!..
«Батон де командеман» в переводе с французского — «жезл военачальника». Родина палеолита — Франция. Вот почему археологи часто пользуются французскими названиями предметов.
«Жезл» — как раз такой вильчатый кусок рога с отверстием в развилке. Иногда на кости встречаются гравированные рисунки, иногда — рельефные изображения животных. Чтобы как-то объяснить назначение этих предметов, их назвали «жезлами» — знаками отличия вождей. В самом деле, уж очень тщательно и изящно они бывают украшены! Но это только одна из гипотез. По другим выходило, что «жезлы» употреблялись для вытягивания и размягчения сыромятных ремней, а те, что с резьбой и скульптурой, служили застежками на одежде. Сейчас большинство археологов считает, что «жезлы» — выпрямители. Приблизительно такими же орудиями пользовались еще недавно индейцы и народы Сибири, чтобы выпрямлять тонкие деревянные древки стрел.
Но были ли стрелы в палеолите? Был ли известен охотникам ледниковой эпохи лук?
— Лук только в мезолите появился! — горячился Лева, когда завязался один из таких споров. — Это же всем известно!
— А как же наконечники из Костенок? — наседали на него Сергей и Женя. — Для дротиков? А вчерашний наконечник — что, тоже для дротика? Или, может быть, для копья еще?! Он же маленький!..
В один из первых дней раскопок на Сунгире произошло событие. Кремневые орудия редки, но все же в культурном слое иногда встречались резцы, которыми древние сунгирцы обрабатывали кость и дерево, скребки для шкур, ядрища-нуклеусы, с которых скалывали пластинки кремня… Но в этот раз под лопатой Коли Бадера появился наконечник.