…
Про Краков нам рассказывали, что он чудесен; так и оказалось – особенно в те времена, когда штукатурка еще не коснулась прекрасных неровностей Восточной Европы. В самом центре средневекового города находились два монастыря, доминиканский и францисканский.
«Пошли к францисканцам? Франциск Ассизский нормальный такой тип был, со зверюшками разговаривал…»
отловив монашка с подходящей физиономией, мы опробовали на нем нашу безотказную мантру: «Есмо пилигжимы… Чекамо пшиятелей из России, после идемо в Ченстохову, до Папежа…» -
успешно.
ночлегом нам была выделена зала с латинским названием (забыл каким), с постеленными на полу матрасами и кучей непонятных книжек и религиозных предметов. Смущаясь, занявшийся нами монашек попросил нас воздержаться в монастырских стенах от плотского соития, а то братии будет нервно – и получил в том все уверения…
вечером к нам пришел отец Юзеф. Отец Юзеф хорошо говорил по-русски, был мил и приятен, и собирался в Боливию заменять убитого коммунистическими партизанами миссионера («А знаете, как меня будут звать в Боливии? Падре Хосе, вот так-то!»).
… падре Хосе угощал нас мороженым.
«Co to?», спрашивает чехословацкий пограничник, держа в руках наши внутренние паспорта граждан СССР. “ Ked idete?”,
«Мы… ну... туристы», и я показал на наш драный грязный рюкзак, один на двоих, выданный ксендзами взамен украденного.
«А… где штамповать?», потерянно спросил по-русски пограничник.
«А… нам ничего, нам не надо!»
«И как вы… приехали… в Польску?»
«Как паломники…»
"Prosim”, сказал чех, показывая рукой в сторону охраняемого им государства.
… как так вышло – я до сих пор в недоумении.
Вот это да! Получилось! В отличнейшем настроении мы машем руками, и, конечно же, сразу останавливается машина и везет нас по милым словацким Татрам, среди деревушек и пасторалей.
… а в первом городке, тьфу ты, черт, ну что такое! Оказалось, что наши злотые никому не нужны и обменять их в Чехословакии нельзя.
зато два суповых пакетика еще остались.
Уверенность, что все будет хорошо приводит к тому, что все становится хорошо. Звучит, конечно, подозрительно – но я не раз видел, как мир помогает человеку с легким сознанием…
… довольно долго мы ездили автостопом по Чехословакии, и почти каждый день нас кто-нибудь кормил (чаще всего в ресторанах), или предлагал денег, без всякой просьбы, просто услышав нашу историю. Вообще, окрепшая к середине девяностых неприязнь к русским была тогда еще не так сильно развита – с нами часто (в ответ на мою попытку переделать речь вкраплениями местных слов под «общеславянскую») переходили на незабытый еще со школы русский, с приятным мягким акцентом – и вообще нам доброжелательно удивлялись. Через 10 лет от этого не осталось и следа…
ночевали мы на кемпингах, где охранялся только автомобильный въезд, «рецепция» - пешком же можно было зайти с любой стороны, и поставить палатку, затерявшись среди (западногерманских, в основном) туристов. В кемпингах были душ, кухня с газовой плитой – и разной степени приятности компания на вечер.
… и все же, однажды нам пришлось несладко. Устав от постоянных переездов, мы решили пожить несколько дней в Татрах, забрались подальше, нашли подходящий кемпинг – и на следующий день проснулись от легкого голода. Уже несколько дней, вместо утреннего «чая», мы пили собранную в горах душицу, подсластив ее украденным (увы) на одной из кемпинговых кухонь сахаром; теперь же нам приходилось искать грибы и ягоды; внимательно присматриваться к кухням в поиске оставленных картошки, лука и т.п.; подходить к благодушно развалившимся с пивом в своих шезлонгах немцам и спрашивать, не осталось ли от их пикника чего лишнего (вспышка высокомерного изумления); на третий день (места были чудесны, прогулки – прекрасны) мы были спасены голландцами –
проводящими вакации, катаясь в своем микроавтобусе, и взявших нас до Праги; по дороге я, восхищенный возможностью много говорить на своем довольно корявом тогда английском, говорил – увы, много. И, как я теперь понимаю, наверняка утомил юную пару, отправившуюся вдвоем в романтическую поездку на недавно открывшийся таинственный Восток - рассказами о чудовищных преступлениях коммунистического режима и прочих жутко серьезных материях –– но они оказались терпеливы. Кстати, бесцеремонностью отличались не только мы – в каком-то маленьком чешском городке совершенно непонятная девица подошла к нашему фургончику и спросила: «Вы из Голландии? О, круто! А можно я с вами в Голландию поеду? Подождите, только за сумкой сбегаю!» - на искаженных вежливыми улыбками голландских лицах явственно прочиталось «Нет, ну еб же ж!»
и вот мы в Праге.
Позже, повидав другие места, я побывал снова в Праге, и она мне как-то не показалась: весь этот разноязыкий галдеж в центре, и фотовспышки в соборе Святого Витта, но тогда – мы были впечатлены. Да и Прага была другой. И да, это действительно очень старый и красивый город.
… главное же для безденежного существа, оказавшегося в большом незнакомом городе – это найти правильное место. В те времена им был Карлов Мост, старинный пешеходный мост через Влтаву, со статуями чешских королей. На Мосту игралась музыка, продавались безделушки – и просто приятно сиделось и гулялось. Посидев и погуляв, мы встретили Маркуса, и, среди прочего, завели разговор о Справедливости. .
«Вот, к примеру, ты распиздяй – и я распиздяй. Но у тебя деньги есть - а у меня нет. Причем происходят оба этих факта по причинам не зависящим ни от тебя, ни от меня – пример фатальной, несправедливой предопределенности!»
с немецкой обстоятельностью Маркус задумался, подвергая этот тезис логическому анализу - а после ухмыльнулся, и сказал:
«Я думаю, что ты прав!», и выдал нам 10 немецких марок (около 5$), немыслимую сумму (которую мы долго не решались поменять, да так и увезли в Москву).
вечером, нас привели на сквот. Сквот (старый расселенный дом, занятый, squatted, сборищем международного отребья) стоял на холме над Влтавой, недалеко от моста. В нашей, общей, или гостевой, комнате спало человек десять… У старожилов же были свои, отдельные комнаты.
в одной из них жил невероятной (лет сорока) древности немец Штефан. Утром он выходил и садился в углу с невыразительным лицом, с бутылкой пива в руках - посидев, вздыхал: «КАК охуенно скууучно!», и уходил к себе. Из дома он, кажется, выходил только за пивом – и к вечеру (пиво, гашиш) глаза его начинали поблескивать.
А нам было непонятно: скучно? В Праге? – мы бродили целыми днями по улицам и совсем не скучали - разглядывали статуи в нишах, сидели в старых дворах среди бурых, коричневых, серых осыпающихся стен, часами кружили по улицам – или просто сидели на траве в парке и смотрели на людей…
Плохие новости настигли нас на обратном пути, когда медленным словацким автостопом мы ехали по Татрам – сперва я даже не поверил, решил, что это идиотская шутка такая, но вот второй уже водитель качает головой и спрашивает: слышал, что у вас?
в Москве стреляют, на улицах танки, в Кремле коммунисты… А, ч-черт, вообще ведь несмешно.
… и, после безмятежного месяца - глухая паника. Через границу на Запад? Назад в Прагу, на сквот?
вечером, в кемпинге, мы находим немцев с радиолой, одалживаем ее на ночь, полночи слушаем радио, и становится ясно одно: все очень плохо.
… позже, у костра с немцами, участливо сунувшими нам в руки по пиву, и объясняющими; ну, вам еще повезло, что вы здесь – теперь любая страна предоставит вам убежище… Я сижу молча, смотрю в костер, и чувствую, что совсем не готов к тому, что никогда не вернусь домой, где мама, папа, друзья, знакомые улицы и знакомые деревья, и все это очень несправедливо.
А потом радио рассказало нам, что домой возвращаться можно.
Позвонить в Москву мы смогли только в Польше, когда бесполезные бумажки злотых опять превратились в деньги.
(после очередной мимической сцены на польской границе – Ваш паспорт? Что это? – Мы пилигжимы! Идемо до Папы… ээээ… ну, короче, домой, ну, короче, долго объяснять…)
А когда мы вышли из телефонной кабины, к нам подошел человек, одетый очень бедно, и с трудноуловимой недостачей в лице, сказал по-русски "Здравствуйте!", и на вопрос где бы тут переночевать, предложил: «Если вы не против, ко мне?»
во дворе его дома я понял, что догадка моя верна – за нами бежали дети, кидали в Марека камни, и кричали явно обидное.
В квартире было совершенно пусто, даже без мебели, и совсем нечего есть – но Марек был безобиден.
в Кракове отца Юзефа уже не было, уехал в Боливию, но францисканцы (мы ж пилигжимы!) были по-прежнему приветливы –
и в Варшаве –
В последней электричке до Тересполя «пилигжимов» (через месяц после окончания паломничества) оказалось несколько. Особенно запомнился москвич, разбухший от пяти, одетых один на другой, свитеров...
«Когда же вы, курва пердолева, перестанете тут ездить!», сказал нам, раздраженно возвращая паспорта, польский пограничник.
На вокзале в Бресте было очень вкусное мороженое.
Да, про Славу: погрузившись в тибетский буддизм, он оставил наркотики (и потому сейчас жив, в отличие от большинства тогдашних обитателей его квартиры), отучился в Индии, и стал одним из учителей Карма Кагью и лучших переводчиков с тибетского в России.
ездит сейчас такой, очень уважаемый, лекции читает.
Я же ничем таким особенным, вроде, не выделился – зато впереди меня ждали совершенно восхитительные годы.