В тысяча девятьсот девяносто древнем году мы вышли на автобан в берлинском Ваннзее с табличкой «AMSTERDAM » и через полчаса уехали в этот Амстердам одной машиной.
В Амстердаме у нас был адрес голландского приятеля, жившего в коммунальной квартире, правда, в тот момент он отсутствовал, но соседи пустили нас в его комнату. К сожалению, через сутки нас оттуда с позором изгнали, в общем-то, по моей вине – но я об этом лучше не буду рассказывать, чтобы не было стыдно.
Короче (проскочим неприятный момент), неожиданно мы оказались на улице с рюкзаками и пакетом мокрой одежды в руках (прямо перед изгнанием мы некстати занялись стиркой), и этот пакет раздражал теперь меня больше всего. Деваться было решительно некуда – и мы пошли в Вондель-парк.
Потому что в Вондель-парке всегда много народу, в том числе нашей последней надежды, маргинального отребья. Отребье копошилось на лужайке вокруг пруда, валялось на траве, продавало разноцветные гамаки и магические кристаллы, жонглировало – короче, занималось присущими себе занятиями… Через некоторое время я увидел на поляне знакомого, мелкого человечка с бородкой, встреченного пару месяцев назад в Польше. Попытки радостного узнавания ни к чему не привели – по стеклянному взгляду стало понятно, что перед нами наркоман в момент обретения Высшей Радости, и отвлекаться ему не интересно.
Вообще, значительную долю маргинального отребья составляли наркоманы. Они мне тогда, по дурости, казались прикольными даже. Я тоже иногда угощался чем-нибудь эдаким, но от углубленного изучения темы спасало то, что я считал трусостью – а на деле было хорошим чутьём.
Просидев там несколько часов (и разложив одежду сушиться на рюкзаках), мы досыта насмотрелись на жонглеров и прочих красавцев. Все они были совершенными милашками, одна беда – принимать участие в нашей судьбе никто из них не собирался. Спасение пришло с неожиданной стороны.
«Я ничшэго не панимаю! », – сказал, умильно разглядывая нас, примостившийся под деревом бомжик. Сейчас бы я, наверное, вежливо кивнул и отошел ради экономии мозга, но тогда… О, борьба за выживание значительно повышает общительность, человеколюбие и интерес к окружающим. Многократно проверено.
«Откуда, брат?»
Оказалось, из Польши. Пьяный, помятый, иронический Марек (поляки вообще очень иронический народ, кстати) оказался вовсе не бомжом, но обладателем маленькой квартирки в центре, что было, конечно, кстати. Через несколько минут мы шли к нему, под дороге выслушивая рассуждения о славянском братстве и тупых голландцах.
Дома у Марека, действительно, наблюдалось славянское братство – поляк Кшиштоф и югослав (боснийский серб) Младен, оба в бегах.
Кшиштоф (косуха, борода, копна волос) открыл в Гданьске музыкальный магазин, прогорел, и сбежал из Польши от кредиторов, обещавших нехорошее. Ладный, щеголеватый и нервный Младен убежал из воюющей Боснии от не на шутку увлекшихся нехорошим людей в камуфляже. Приятная особенность нашего имперского прошлого: друг с другом они говорили на ломаном русском. И, в общем-то, были нам рады.
Жило славянское братство у Марека бесплатно, но с иногда случавшимися поборами на пиво и бестолковое пьяное общение с хозяином. Ну, а где двое, там и четверо.
«Миша, хочешь заработать пенёндзы … ну, деньги?»
Нельзя сказать, что денег у нас не было… Были деньги, целых 28 долларов. Так что предложение представляло собой определенный интерес.
«А что делать-то?»
Оказалось – плести косички из разноцветных ниток. Каждый день Кшиштоф с Младеном шли в центр, на пешеходку, ловить туристок; заплетали их тут же, усадив на табуретку. Надя обучилась плетению hairwraps (которые мы называли ужасным словом «хайрапы») быстро, а я был полезен своим английским (Кшиштоф знал только русский, Младен – еще и немецкий).
Теперь каждый день по нескольку часов я маячил перед прохожими дамами с приклеенной улыбкой, бубня: «Hairwraps? Hairwraps? Do you want hairwraps? », а в случае очереди развлекал клиентку болтовней – чтоб не сбежала. По негласной договоренности, сначала я должен был усадить кого-нибудь к Младену и Кшиштофу, а потом уже и к Наде. Достаточно справедливо, тем более, что туристок, жаждущих красоты, обычно хватало…. Правда, улыбочка моя становилась все более и более поганой.
Вечером мы заходили домой перекусить, а потом шли со славянским братством «на едно пиво » в какую-то (подпольную, что ли?) пивнуху без вывески, куда надо было сначала долго стучать в железную дверь, чтоб пустили – или просто побродить вдвоем по Амстердаму, наблюдая отражение огоньков в воде каналов, копошение под мостами наркоманов с их ложками-зажигалками, и прочие картинки амстердамской жизни. Разок, кстати, я не на шутку испугался, проходя мимо витрины с рекламой женского белья, когда один из манекенов зашевелился и стал принимать похотливые позы – про улицу Красных Фонарей мы выяснили уже потом.
С Кшиштофом мы подружились легко, он был типом мягким и незлобливым, хотя и не быстрого ума, и часто болтали с ним, оставаясь дома втроем, потому что Марека обычно не было допоздна, и Младен тоже пропадал где-то до середины ночи.
У Младена вообще была в жизни цель.
Каждый день Младен смотрел по телевизору новости из Югославии, где показывали танки, взрывающиеся дома, прячущихся по подвалам горожан и людей в красивой пятнистой форме, банданах и темных очках, заряжающих гаубицы или стреляющих из автоматов – и часто упоминал непонятную мне «пичку материну ». Про ужасы балканской войны он рассказывал много, но от меня все это было тогда далеко. Кто знал, что обратить на это внимание стоило бы…
Младен, как и Кшиштоф, находился в Голландии нелегально и, в общем-то, было понятно, что рано или поздно они попадутся, намозолив глаза полицейским на пешеходке. Когда я спросил Младена, что он думает по этому поводу, он ответил:
«Нужно… како се каже, еби га? венчаться. Венчаться мне надо!»
Венчаться Младен пытался изо всех сил. Насколько серьезно Младен хотел венчаться, стало очевидным, когда на пешеходке мы познакомились с молоденькой немецкой девочкой Зильке. От проверенных людей Зильке знала, что мультикультурность – это хорошо, а словам мамы, предупреждавшей об опасностях, исходящих от подозрительных типов с восточноевропейским акцентом, не придала должного значения.
Короче, денег у Зильке было мало, и Младен предложил ей ночевать у нас, где места полно, а «хозяин добрый». Весь вечер Младен был оживлен и извивался галантным чортом, тарахтел по-немецки, а потом, когда все пошли спать, я, оставшийся в кресле послушать перед сном музыку в наушниках, увидел как он, сопя, трется всем телом о лежащую к нему спиной Зильке, которая отчаянно делает вид, что читает книгу.
«Фубля», подумал я, залезая в спальник. «Срам Господень».
Через некоторое время сопение прекратилось, видимо, крохотный взрывчик произошел в разгоряченном балканском мозгу, Младен вскочил, озвучил свою пичку материну и побежал на кухню выпить водички. А потом обиженно пошел спать.
Наутро Зильке схватила рюкзак и ушла, подчеркнуто попрощавшись только с нами. Венчание не задалось.
Таким образом, благодаря хайрапам у нас появились деньги, бешеная сумма в 200 гульденов (около 50$), а заодно и полезный способ заработка в европейских городах. Я даже однажды купил себе пачку табаку и банку пива. Теперь самое время перейти к тому, как, собственно, я стал поляком.
Как-то раз, в Вондель-парке, мы познакомились с наркоманом, долговязым, светловолосым и заметно изможденным немцем. Каким-то образом речь зашла о трудностях перемещения с русским паспортом. Вообще, многие удивлялись, почему это русские не могут ездить без виз. В девяностые в мире царили иллюзии и добродушие, и само собой подразумевалось, что любой «прилично выглядящий» (имелось ввиду, но не не говорилось вслух: не темнокожий) гражданин может спокойно перемещаться где хочет. Немец (Курт? Франк? хм) вдруг оживился и спросил:
«А не хотите какой-нибудь хороший паспорт?»
Я неуверенно посмотрел на него. Так получалось, что законы разной степени серьезности мы нарушали тогда постоянно, от нелегального перехода границ (кстати, вот и голландской визы у нас не было) до воровства еды в магазинах, когда совсем край, но тут было что-то новенькое.
«А… сколько это стоит?»
«Сейчас, подожди, все узнаю» – и побежал шушукаться с подозрительными личностями.
«Короче – есть разные паспорта, можно с твоим фото, можно и так. Самые дорогие – Западная Европа и Америка с Канадой, Восточная Европа дешевле. Вам дешевле? Прямо сейчас польский есть, 50 гульденов. Что? А, сейчас сбегаю».
Польский паспорт выглядел (применительно ко мне) очень подозрительно. На фотографии был изображен щекастый круглоголовый полячок, в метр семьдесят ростом, в графе особых примет было написано цвет глаз – zeliony . Но сама книжица была такой притягательной, что я не задумываясь отдал полтинник на дозу Франку-Курту-Фрицу-Райнеру и засунул ее в сумку. Теперь у меня был Иностранный Паспорт.
Все хорошее кончается – или надоедает. Вот и нам через две недели нашего безмятежного амстердамства надоело «ходить на работу». Вдобавок Кшиштоф начал ругаться с Младеном, а потом жаловаться нам:
«Нет, но я не розумем, почему мы курим табак, а он, курва, курит Мальборо? Ему табак, что ли, не добжий, но так?»
Потом как-то в три часа ночи, когда все уже спали, домой пришел сильно пьяный и веселый Марек, включил свет, врубил на полную громкость радио и закричал:
«Но, вставайте! Чим спите? Бедзьме веселиться! Танчиць бедзьме! Тан-цо-вать!»
Кшиштоф с Младеном сидели и щурились спросонья, но Надя, как существо женское, сварливое и к самоконтролю в стрессовых ситуациях не склонное, начала возмущаться: «Это что, в конце концов, за хамство! Мы же спииим!»