Четверо, которые приехали вместе с ней, шумно разговаривали и смеялись. Он посмотрел на них и не мог разглядеть, какие у них лица.
Андрей вошел в столовую.
— Вы оказывается знакомы?—сказал Андрей.
— Да, как же! — ответила женщина. Она повернулась к Андрею:
— Вы научите меня ходить на лыжах? Да? Я, ведь, совсем не умею, и я здоровая трусиха, и потом...
— Андрей отличный учитель.
Он сказал это таким злым голосом, что женщина с удивлением посмотрела на него.
Было еще совсем темно, когда на следующее утро он вышел из дому.
Он почти не спал всю ночь, и его знобило от холода и от бессонницы.
Он решил миновать ущелье до восхода солнца. Он столько раз ходил этой дорогой, что время рассчитать ему нетрудно. К восходу солнца он будет на плато и снова будет один ходить целый день. Он никогда не скучает, если он совсем один.
Он бежал изо всех сил и скоро согрелся. Тогда он пошел медленнее.
По твердому насту идти было легко, но он хмурился в темноте. Он хмурился и морщил лоб, будто от боли.
Он был один и шел на лыжах, и скольжение было отличное, но что-то мешало ему, и с этим он ничего не мог сделать, и то, что мешало, действительно, очень похоже на боль.
Когда он входил в ущелье, он подумал: ״Вот первый раз я не рад, что я один...״
Он остановился и посмотрел на часы, Было без четверти восемь.
Крутые склоны ущелья в темноте казались отвесными. Над зазубренными контурами вершин небо быстро светлело.
Он не рассчитывал. Сейчас взойдет солнце, а он только в середине ущелья.
Он медленно пошел дальше, вверх по ущелью.
Ему показалось, будто он отчетливо слышит голос женщины.
— Я здоровая трусиха,— говорила она,— и я совсем не умею, и потом...
Он шел, нагнув голову, и улыбался.
Возле большой скалы, на восточном склоне ущелья, еще вчера снег подтаял, и вода забралась в глубокую трещину на подножье скалы. Ночью вода замерзла, лед разорвал камень, и трещина стала длиннее на несколько миллиметров. Уже много лет росла трещина, скала разрушалась из года в год и несколько миллиметров камня, которые отломились этой ночью, были последними, удерживающими, наверное, равновесие скалы.
В семь часов сорок пять минут солнце осветило вершикы гор. Тени гор сжались, подползли к подножью, и бледный свет озарил плато.
В семь часов сорок девять минут со скалы, на восточном склоне ущелья, упал маленький комочек снега, и скала покачнулась.
В семь часов пятнадцать минут солнечный свет скользнул по скале, со скалы упал большой ком снега, и скала рухнула, увлекая за собой массу снега и камней. Снег сполз со склона, раздался глухой удар, и лавина завалила все ущелье.
В доме туристской базы женщина проснулась около восьми часов утра. Ей показалось, что она услышала глухой и странный звук. Было похоже, будто далеко в горах лопнула гигантская струна.
Ж А К О
Отец Жако был клоуном.
Матери Жако не помнил.
Жако было пять лет, когда он в первый раз спросил про нее. У всех детей есть мамы. Только у Аркашки мамы нет. Аркашка сказал, что его мама умерла. Мама Жако тоже умерла? -Папа нахмурился и ничего не ответил.
Позднее, когда Жако вырос — ему исполнилось двенадцать лет, — он узнал, что мама бросила папу и двухлетнего Жако и ушла к акробату. С этим акробатом мама работала. Их номер назывался Роланд. Жако никогда не видал этого номера.
О маме Жако думал много. Он. представлял себе, как большим и сильным встретит акробата Роланд и ударит его, собьет с ног и ударит кулаком по лицу.
Жако было тринадцать лет — плохое число тринадцать, — когда мама умерла. Она разбилась. Папа сказал Жако об этом и показал мамин портрет. Очень красивая женщина в трико улыбалась на фотографии. Лицо было чужое, и глаза смотрели серьезно. Жако совсем не такой представлял себе маму.
Папа начал пить после маминой смерти. Он пил всегда один, и пьяный плакал и говорил сам с собой по ночам. Ему было стыдно Жако, и когда Жако уговаривал его лечь спать, папа целовал руки Жако и просил прощения. Потом папа стал пить все больше и больше. Он пил целыми днями и иногда напивался так, что Жако боялся: сможет ли папа работать.
Дрожа от волнения. Жако бежал за папой до выхода на манежи на бегу поправлял папин костюм. Чуть-чуть пошатываясь, папа распахивал форганг и выходил в проход. На секунду становилось очень тихо. Жако смотрел в щелку и видел сутулую папину спину в луче прожектора по середине манежа. Потом надтреснутый папин голос кричал: ״А вот и я!" — и раздавались аплодисменты.
Папа делал множество трюков. Он пел песенки, играл на забавных инструментах, падал со стула и разговаривал, с публикой. Под конец, уходя с манежа, папа изображал целый оркестр. Папа надувал щеки, свистел, пел в кулак. Казалось, будто настоящие трубы и барабаны играют цирковой марш.
Особенно папу любила публика дешевых мест. Зрители первых рядов кисло улыбались папиным шуткам и аплодировали редко. А один раз, после того как папе особенно громко хлопали верхние места, в папину уборную прибежал перепуганный директор и жандарм. Жандарм был страшно сердитый и сказал, что в следующий раз он посадит папу в тюрьму.
Жако работал с тех пор, как помнил себя. Ему едва минуло пять лет, когда папа начал учить его. Семи лет Жако уже работал в труппе прыгунов. Он становился на опущенный конец доски, на поднятый конец прыгал другой акробат и Жако взлетал на воздух. В воздухе Жако сжимал в комок тело и крутился. Манеж, места и купол кружились перед глазами. Сердце останавливалось. Потом Жако должен был выпрямиться и ногами встать на плечи самому сильному из акробатов. Если Жако не попадал, лонжа сильно дергала, не удерживала от падения. За неудачный прыжок следовала оплеуха.
Жако никогда не плакал и не жаловался. Жако хотел стать хорошим артистом. Для этого нужно много работать и много вытерпеть.
На представлении Жако улыбался публике.
Потом Жако работал на трапеции. Он вырос. Он был похож на мать. Как-то, гримируясь, Жако увидел в зеркале мамину карточку. Жако снял карточку со стены и долго рассматривал, сравнивая с собой.
Лицо мамы больше не казалось чужим.
В этот вечер Жако заметил, что дама п первом ряду глядела в бинокль на него, когда он взбирался по лестнице своей трапеции. Дама чуть-чуть улыбалась, а ее соседка нагнулась к ней и показывала на Жако.
Номер, в котором работал Жако, назывался ״Три чорта״. Работали Жако, Олег и жена Олега Катя.
Жако забрался под купол.
Он с трудом заставил себя посмотреть на Катю, Катя кланялась публике, и Жако видел ее грудь под натянувшимся розовым трико и белую бритую подмышкой руку.
Жако показалось, что должно случиться несчастье.
После номера обе дамы аплодировали, смеялись, глядели на Жако и что-то быстро говорили друг другу.
Жако покраснел и убежал, почти не раскланиваясь. Ему было шестнадцать лет.
Папа заставлял Жако очень много работать. С самого раннего утра Жако упражнялся в их комнате, потом, днем, репетировал на манеже, по вечерам участвовал в представлении.
Папа следил, чтобы Жако во время спал и ел.
— Ты должен всего себя отдать твоей работе. Только тогда ты будешь работать хорошо. Только тогда ты будешь настоящим артистом.
Жако знал, что папа говорит верно. Жако хотел быть настоящим артистом и работал.
Папа пил все больше и больше. Глаза у него стали красными и сильно тряслись руки. Один раз он упал на манеже и никак не мог подняться. Публика хохотала и хлопала, думая, что это нарочно. Жако за занавесом плакал и сжимал кулаки. Потом Жако долго не мог забыть, как вздрагивали папины плени, когда он шел с манежа.
Директор сбавил папе жалование. Денег всегда было мало, а теперь стало совсем трудно. Была зима, приходилось экономить на дровах, в комнате было холодно, и папа простудился.
Тогда папа пошел к директору и попросил денег. Нужно было лечиться. Директор отказал. Кашляя и плюясь кровью, папа крикнул ему, что он паук и что он скоро лопнет от крови, которой напился. Директор выгнал папу. Вместо него наняли клоуна Эйжена.
Жако разозлился. Они не имеют права. Папа замечательный клоун, и его любит публика. Жако пойдет и побьет морду этой толстой свинье, директору!
— Не нужно, — сказал папа, — не нужно, Жако. Мне нужно очень мало, и тебе нетрудно будет прокормить меня. Еще недолго. А мне, правда, пора уйти .
— Что ты, папа! Разве в этом дело?
Жако вдруг заметил, какой папа старый, и
ему стало так жалко, что он чуть не разревелся.
Папа умер той же зимой.
В день похорон Жако пришел к директору и сказал, что сегодня не будет работать.
Директор стал кричать и ругаться по-немецки, но Жако повернулся спиной и вышел молча. Он не работал в этот день. С кладбища он не пошел в цирк и всю ночь ходил по улицам. Было холодно. Жако думал про папу, и было страшно возвращаться в пустую комнату.
На следующий день директор встретил Жако, когда Жако шел репетировать. Директор ничего не сказал.
Работа радовала Жако.
Когда Олег на качающейся трапеции, держась коленями головой вниз, опускал руки, коротко командовал и Жако кидался со своей трапеции в пыльную пустоту, Жако улыбался. Улыбался не напряженной цирковой улыбкой, а по-настоящему. Зрители замирали, задрав головы вверх, и Жако видел далеко внизу расплывчатую массу лиц. Точные и сильные руки Олега встречались с руками Жако и цепко срастались с ними.
— Ап! — говорил Олег и разжимал руки.
Снова цирк, кружась, проносился внизу, и Жако хватался за свою трапецию.