у хорошо находил: в бою, в перестрелке и даже в рубке Джамшид никогда не оставался позади. Он был бедняк, — пастух у баев, басмачей ненавидел всю жизнь. Басмачи знали это и боялись Джамшида.
Я не сказал тебе, что Джамшиду было в то время шестьдесят лет. Он был совсем старичок, ноги у него выгнулись колесом от того, что он добрых пятьдесят лет провел в седле. Пешком он едва ходил, ковылял еле-еле. Но чуть влезет на лошадь, так сразу будто помолодеет: никакой аллюр[4] не был для него утомителен, никогда он не уставал, даже в самых длинных переходах.Такой уж был наездник.
А конь у Джамшида был чудный, у басмача он его отбил. Красивый, выносливый, горячий конь. Только очень уж рослый. Джамшид-то маленький, скрюченный, никак ему с земли на коня не влезть. Бывало, подведет коня к камню или к забору какому-нибудь и сначала лезет на забор, а оттуда уже в седло. Конь Джамшида не выносил, чтобы впереди него кто нибудь ехал, обязательно догонит. Наверное, прежде ходил он под каким-нибудь курбаши[5], вот и привык быть впереди всех. Один только порок за конем знали: тугоузд[6] был, рот и шея прямо железные. Как хватало у старика сил справиться с ним, — прямо не понимаю. Правда, конь-то и сгубил Джамшида. Но об этом потом.
Старательный человек был Джамшид, всегда рад был помочь кому-нибудь из нас, услужить или сделать приятное. Бывало, забудешь папиросы, по карманам шаришь, Джамшид заметит и ковыляет со всех ног: ״давай, за табаком побегу, товарищ начальник״. Дашь денег — он сейчас на коня. У забора, в тени, конь его оседланный всегда был привязан. Старик по своему способу на забор, с забора в седло и вихрем в ворота. Всего-то до кооператива было два квартала, но Джамшид пешком никуда не ходил. Подскачет к лавке, крикнет, ему сейчас вынесут пачку папирос; Расплатится Джамшид, не слезая с седла, повернет коня с места в карьер до заставы.
— Кури, пожалуйста, товарищ начальник, — и сядет, скрестив ноги на полу, в комнате дежурного. Джамшид на заставу приходил с утра и всегда был под рукой и наготове.
Помню, донесли мне как-то, что шайка человек в десять двенадцать вооруженных басмачей перешла на нашу сторону. Я послал разведку из трех бойцов и Джамшида с ними. Пограничники всегда охотно ездили с Джамшидом. Его знали и любили, а опыту его, как проводника и следопыта, верили безоговорочно.
Вот поехали они в пустыню. В одну сторону подались, в другую и наткнулись на следы. Тут уж повел Джамшид. Следы он читал, как мы с тобой газеты читаем. Через некоторое время разведчики заметили дымок за сопкой. Спешились, осторожно подползли и увидели всю шайку. Басмачи за сопкой сидят, костер развели и кипятят чай. Тогда Джамшид велел троим своим спутникам с трех сторон зайти, а сам один с винтовкой в руках кинулся на басмачей и крикнул им, чтобы сдавались, потому что окружены они со всех сторон кзыл-аскерами[7].
Пограничники стали кричать, стрелять в воздух и с трех сторон выскочили из-за сопки. Басмачи растерялись, побросали оружие и подняли руки вверх. Раньше чем они успели опомниться, пограничники связали их, и тут только басмачи увидели, что ״окружило״ их всего трое, но было уже поздно.
Вот что за человек был Джамшид. Не зря туркмены называли этого щуплого старичка ״батыром“ — богатырем. Он участвовал во многих боях, и многих басмачей мы догнали в пустыне, потому что с нами был проводник Джамшид.
Еще любили пограничники Джамшида за его веселость. Столько шуток и песен было в запасе у этого старика, что хватило бы на троих молодых. В самых тяжелых и долгих переходах, при всех мучениях и трудностях, Джамшид находил в себе силы петь и весело шутить на привалах. Еще в царское время солдаты научили его своим песням, и он, уморительно коверкая слова, без конца пел ״Соловей, соловей-пташечка“ или ״Восемь девок— один я״. И самые усталые из нас не могли удержаться от улыбки, самые слабые подымали головы и шли дальше за неутомимым стариком.
Казалось, Джамшид больше уже не старел; казалось, смерть забыла его, и мы все думали, что он еще много лет проживет на свете. Но не суждено было Джамшиду дожить до наших замечательных дней. Пуля басмача нашла его, и он умер смертью героя. Вот как это произошло...
Андрей Андреевич выбил пепел из потухшей трубки, закурил и продолжал дальше.
— Большая банда ограбила караване кооперативными товарами и заходила через пески к границе. Мы выехали в далекое преследование. Без дорог, полагаясь только ка чутье Джамшида, мы должны были сделать огромный круг по мертвой пустыне, чтобы отрезать банде путь.
Лошади наши еле шли. В колодцах была теплая ржавая жижа вместо воды. Мы все-таки пили ее, а лошади пить отказывались. Мы обливали им головы, и часа два после того лошади шли немного лучше.
Ты, ведь, знаешь, что такое жажда в пустыне? Язык распухает во рту, горло сохнет — слова не выговоришь. Губы трескаются до крови, в глазах красные пятна и кажется, будто не сможешь сделать и пяти шагов. Но мы шли и на пятые сутки заметили свежие следы, а через несколько часов наткнулись на остатки костра. Пепел был еще горячий.
Мы выслали головной дозор[8] из двух бойцов. Я знал, что будет бой и очень скоро. На мне был брезентовый плащ от пыли. Я снял его и сказал пограничникам, что будет рубка. Не успел я сказать это, как из-за сопки, за которой скрылся дозор, раздалась стрельба. Мы подхлестнули коней и, выскочив на гребень песчаного холма, увидели удиравших басмачей.
Да только увидел я, что далеко до банды, что нехватит пороху доскакать до нее по рыхлому песку полным карьером. Ты же сам понимаешь, в такой атаке вся сила в том, чтобы вихрем налететь на врага, конем смять, сшибить его. Тогда и шашка рубит как следует.
Басмачи залегли и открыли огонь.
Я остановил коня и скомандовал спешиться. Ребята мои послушались нехотя: очень уж злы были, не терпелось посчитаться с бандой. А Джамшид выскочил вперед, меня обогнал и один понесся на басмачей. Я крикнул ему: ״Стой, Джамшид! Назад“. Но вижу, что конь его зарвался, закусил удила и старику не совладать с ним. Тогда мы снова вскочили в седла, погнались за ним, только Джамшид был уже далеко, и нам до его коня было не дотянуться...
Джамшид обернулся, крикнул что-то, мы не расслышали что, а потом бросил повод и вынул клинок. В самую середину банды врубился он, и все смешалось в пыли.
Тут׳ и мои ребята налетели. Ни одному басмачу не удалось уйти. Часть из них была убита, остальных мы захватили в плен вместе со всем награбленным.
Когда бой кончился, я нашел Джамшида. Он был мертв: пуля пробила ему висок. Коня его тоже убили.
Пять дней везли мы обратно Джамшида. Солнце высушило его маленькое, сморщенное тело, сделало твердым, как камень. Мы похоронили старика с воинскими почестями.
У Джамшида был сын Курт. Он поклялся отомстить басмачам за отца, и он тоже стал проводником у пограничников. Ты не встречал Курта? Он работает в пограничной комендатуре. Он хороший парень.
А басмачи дорого заплатили за старого джигита.
Камчу Джамшида я взял на память. Это все, что осталось после него.
Андрей Андреевич замолчал.
Женя, немецкая овчарка, подошла к хозяину и положила голову к нему на колени.
— Ну, что, старуха? — сказал Андрей Андреевич, глядя на собаку. — Помнишь Джамшида?
МЫ ЖИВЕМ НА ГРАНИЦЕ
Двор пограничной заставы был покрыт снегом, и снег лежал на крышах дома заставы, конюшни, складов и других заставских построек.
На дворе заставы были пограничники.
Часовой ходил у вышки, возле ворот. Конник чистил гнедого жеребца у конюшни. Кок чистил картошку на крыльце, возле кухни.
Жена начальника заставы ходила по двору, и пятилетний сын начальника бегал за матерью.
За домом заставы группа бойцов занималась физподготовкой. Руководил ими помощник начальника заставы.
Метали гранату.
По очереди выходили из строя и метали гранату.
Последними в строю стояли красноармеец Тищенко, парень огромного роста и атлетического сложения, и красноармеец Иванов — маленький и совсем не сильный человек.
Тищенко искоса поглядывал на своего соседа и улыбался. Он видел, как волнуется Иванов.
Бойцы, уже метавшие гранату, строились подругую сторону площадки. Тищенко и Иванов остались вдвоем,
— Тищенко, — сказал командир.
Тищенко отошел, и Иванов остался один.
Тищенко взял гранату, несколько раз повернул ее в руке, чтобы легла удобнее, и пошел к черте, откуда начинался разбег. Движения Тищенко казались немного неуклюжими и медленными, но когда он побежал, когда замахнулся и метнул гранату, стало видно, какой ловкостью и силой обладал этот человек.
Граната летела, крутясь и описывая длинную невысокую кривую.
Она упала и закопалась в снег далеко за последним сорокапятиметровым флажком.
Командир и бойцы с рулеткой бросились мерить. Тищенко, весело улыбаясь, пошел с ними.
Иванов стоял один.
Бойцы смерили бросок Тищенко, и Тищенко с гранатой в руке подошел к командиру.
Командир пожал руку Тищенко.
— Ну, товарищ Тищенко, поздравляю. Это просто рекорд. На соревнованиях в округе вы защитите честь заставы.
— Молодец, Тищенко, молодец, — сказали бойцы. Тищенко улыбался смущенно.
Командир повернулся к Иванову.
— Теперь вы, товарищ Иванов.
Иванов пошел за гранатой.
— Как-то...— тихо сказал он,— не получается у меня.
— Что?— не расслышал командир. — Что вы говорите?
— Нет. Ничего, товарищ командир.
Иванов волновался. И так силы у него было
немного, а еще от волнения ничего не ладилось.