— Я разгляжу, — сказал Володя.
— Ольга, на завод опаздываем, — сказал Шурыгин. — Мне еще надо насчет твоего поговорить.
— Я вечером позвоню, — сказал Володя.
Ему почему-то казалось, что он переезжает с той стороны шоссе на эту.
Лошадь на морозе
Рассказ «Лошадь на морозе» опубликован в журнале «Студенческий меридиан» № 2 за 1983 год.
И отлетели куда-то все мои выдумки о себе, к которым я привыкла и забыла, какая я есть, а когда-то помнила.
И все закрутилось и понеслось куда-то.
Мне тогда очень худо было, когда я Андрюшу на бульваре дожидалась, я себе голову дурила, будто не понимаю, в чем дело, хотя все было яснее ясного.
Но чтобы я поверила, что все яснее ясного, надо было, чтоб на бульваре появился старичок.
…Верблюды промчались справа налево…
…Олени промчались слева направо…
…Открылись двери застекленные, и толпа бросилась внутрь огромного зала автомагазина.
Поток машин мчится. Лак, никель. Ослепительные блики солнца. Зажегся красный свет. Белые полосы «зебры» перехода. Заспешили пешеходы, торопятся перейти улицу. Бегут все быстрее, и «зебра» пустеет.
А красный свет все горит, а нетерпеливые гудки машин в рев сливаются. Но не обращая внимания на ревущие машины, через улицу идет старичок о темной шляпе. Он движется еле-еле и наконец добирается до тротуара.
Так я его впервые увидела.
Зеленый свет. Застоявшаяся армада срывается с места и пролетает мимо, ослепляя меня лаком, стеклом и никелем.
Регулировщик платком утирает пот.
— Кто это? — спрашиваю я. — Что это за старичок?
— Коля Луноход, — отвечает он. — Коля Луноход на бульвар отправился. Сейчас к нему Сережа придет.
Я отворачиваюсь почти суеверно.
Андрюша мне говорил:
— Люда, берегись стариков и не любопытствуй, они нам головы морочат. Увидишь старика — отвернись.
Я смеялась.
— Почему, Андрюша?
Да, видно, не убереглась.
Не пришел Андрюша.
С чего вы взяли? Все нормально. Не пришел, и ладно.
Листва шелестит. Утренний бульвар пустой еще, и я прихожу туда первая, хотя уже четвертый раз бегала звонить по телефону.
Я всех обогнала. Я читаю книжки, ноги у меня смотрятся при любой моде, но нет мне удачи. Поэтому на скамейке напротив уселся Коля Луноход, потом какой-то гражданин с картой автомобильных дорог. А когда-то на скамейке напротив уселся Андрюша мой. Кстати, тоже с картой автомобильных дорог. Но это было весной.
Коля Луноход заискивающе улыбнулся и сказал гражданину:
— Когда в двадцатом году меня в армию призвали, достался мне трофейный французский броневик системы «Рено». Между прочим, с двумя моторами. Вперед-назад ездить — либо пересаживайся, либо второй шофер нужен. А конуса слабые — чуть что, летят. Плохая машина.
Гражданин посмотрел на него исподлобья и пересел на другую скамью.
Тогда Коля Луноход обратился ко мне:
— А еще помню, как Лев Толстой помер. В десятом году. Мне тогда семь лет было. Меня отец выпорол, когда граф Толстой помер, народный заступник, чтобы я запомнил этот день. Я запомнил.
— Послушайте, вам поговорить не с кем? — спрашиваю я.
— Да, — сказал Коля Луноход. — Я Сережу дожидаюсь, а он не идет.
— Господи… — говорю я и иду бродить по дорожке. Взад-вперед, взад-вперед, пересаживаясь в мифическом броневике «Рено», и у меня тоже какие-то там конуса плохие и летят к черту, а второго шофера все нет и нет. Нет-нет, все нормально. Главное, я ему нужна.
Я оглядываюсь и вижу, что печальный Коля Луноход поднялся со скамьи и пошел прочь по дорожке, уводящей в зеленую шелестящую даль. Становится жарко, и Коля Луноход снял шляпу.
Неужели и я такая буду, когда постарею?
— Коля!.. Ко-оля! — раздается дальний оклик. — Луноход!.. Эй!.. — наконец услышал он, перестал шаркать по песку и оглянулся.
Его догонял старый темпераментный человек в лихо заломленной белой кепочке. Неужели это и есть Сережа? Ну, этот совсем другой, в руках у него тяжелая сумка, и перед ним расстилается иной мир, прекрасный утренний мир, полный машин и прохожих, витрин и асфальтоукладчиков, свет и тень, и треск отбойных молотков, ломающих старый асфальт.
— Мир хорош… когда влюб-ле-он! — запел Сережа. — Посмотри, как он хорош!
— Одиннадцати нет, а уже поет, — сказала женщина с коляской.
Бульвар потихоньку заполняется.
— Ну что же ты, Сережа? — мягко упрекнул его Коля Луноход.
— Принес?
— А как же? — И он вытащил из сумки шахматные часы.
— Блицтурнир, — сказал он. — Уимбалдонский.
Коля достал из кармана дорожные шахматы с дырочками и натянул шляпу.
Тут я иду мимо них, а они втыкают фигурки.
— Деушка-деушка. Погляди на игру, — сказал Сережа, тыкая фигурками в доску. — Уимбалдонский блицтурнир… Молодые пенсионеры против старых.
— О, господи! — говорю я и медленно иду дальше. Прохаживаться.
Клянусь, теперь я хорошо знаю эту пару. А раньше для меня была загадка — как можно так жить и, главное, зачем?
— Фыр-фыр-фыр, — сказал Сережа мне вслед. — Подумаешь!
— Без зрителей какой турнир? — сказал Коля Луноход. — Скушно.
— Коля, что это ты такой?
Торопиться мне некуда, и я все слышу.
— Какой? — спросил Коля Луноход.
— Вроде не в себе, — сказал Сережа. — Нет… Так дело не пойдет… Не та игра… Ну, Луноход, говори, в чем дело?
— Сережа… — сказал Коля Луноход. — Помру я скоро.
Я втягиваю голову в плечи и иду звонить по телефону.
Нет-нет только не это, только положительные эмоции.
«Андрюша, Андрюша, чему же ты меня еще учишь?» — думаю я, направляясь к телефонным будкам.
Он у меня философ.
Он меня учит:
— Главное — не любопытствуй, а то увязнешь. А увязнешь — придется или действовать по чужой программе, или выкручиваться. Запомни, у нас своя линия…
Спрашиваю:
— А какая наша линия, Андрюша?..
Он смеется:
— А никакой. Никакая линия — это самая лучшая линия…
— Это же беспринципность, — говорю…
— Ну почему беспринципность? Этот принцип не хуже других. Главное — все всем обещай, люди любят обещания. Главное — пробуждай надежды. Пробуждай и пробуждай. Буди. Люди любят, когда у них пробуждают надежды. Логично?..
— Значит, и мне на тебя не надеяться, Андрюша? Логично? — спрашиваю.
— Ну почему же? — отвечает. — Ты мне самому нужна. При чем же тут логика?
Ну я сразу успокаиваюсь. Если я ему нужна — можно не беспокоиться. Что ему надо, он добудет. Андрюша мой.
А солнце жарит, мелькают машины, и стоит длинный ряд красных телефонных будок, в каждой из которых кто-то ищет связи — связь, связь, дайте связь, есть связь? Это я! Я! Люди толпятся, ожидая своей очереди. Гомон переговоров, люди стараются перекричать соседей и самих себя. Кто о чем. Об отпусках, о ГУМе и ЦУМе, о больницах и свиданиях, о ВДНХ и очереди на автомобиль. И кажется, что все разговоры и крики в будках разные. А на самом деле все об одном — я кричу тебе, почему не отвечаешь, а если отвечаешь, то почему не так, как мне надо.
И до меня начинает медленно доходить, что все дело в будках.
И понимаю, что это смешно. Ну что ж, кто может — смейтесь.
А вон опять приближаются Коля и Сережа. Я их начинаю бояться, как черных котов, в этой боязни никакой логики. А мне надо знать, что я Андрюше нужна, и это главное — вот логика.
— Я те дам! Я те дам! — бодро говорит Сережа. — Собрался он помирать… Ишь ты!
— Зря сказал я, — говорит Коля. — Ты спросил — я сказал.
— Глупые мысли. Тебе сколько годов, если не скрывать?
— Семьдесят восьмой.
— Ну насмешил… А мне семьдесят. Проживешь свои сто и еще пятнадцать лет нахаляву.
Я поднимаю глаза, они проходят мимо будок, а у меня кончаются монетки и терпение. Как говорит Андрюша, когда работает под пилота дальних рейсов, у меня кончается ресурс. Он ничего себе, я ничего себе.
Но я его жду, жду, жду, и все выглядит как-то не так. И на этом все. На этом кончаются мой разговор со мной и мой ресурс. Теперь займемся окрестностями.
Дальняя картина видна вся, а от ближней — только подпись автора.
Ах, Людка, Людка!
На следующий день меня на бульвар как ветром принесло.
Испугалась, не скрою. Будто на меня аркан накинули.
Нет. Оба на месте. А я стараюсь отдышаться.
Коля включил часы и сделал ход.
— Смотри, — сказал Сережа. — Опять пришла… Ходи.
— Кто?
— Маруська. Все ждет… Ходи-ходи…
— Я этой Маруське про графа Толстого, — сказал Коля. — А она: «Гражданин, вам поговорить не с кем?»
Я только поеживаюсь и смотрю на песок ровненький. Следов столько, что следов не видно.
— Между прочим, я его адрес достал, этого нового шахматиста Геннадия Васильевича. Давай сходим, Коля? Я хочу ему в глаза поглядеть.
— А то еще я тут одному про броневик «рено» рассказываю… а он на меня как на психа… И на другую скамью отсел…
— Вот дает! А я про что? Я этого Геннадия Васильевича…
— Погоди, — сказал Коля. — Я не про это… Жили мы жили, и всего навидались, и всякое с нами бывало, так?.. А все же думали — ладно, пускай я все это пережил, ладно… А все же кому-нибудь это пригодится, так? Или не так?
— Ну, так, — сказал Сережа.
— Ладно, думаю, мне ничего не жалко, перенес, и ладно… детям будет что рассказать… дети придут и послушают, — сказал Луноход. — И будут меня уважать, что я за них половину тяготы принял и что им не с нуля начинать.
— Ну, брат… ты тоже не с нуля начинал, — сказал Сережа.
— Верно, — сказал Луноход. — Вот мне отец и всыпал за графа Толстого… Я кричу: «За что? Я его и знать не знаю, твоего графа!» А он мне: «Вот за это самое, что не знаешь…» А теперь по той улице машины бегают, и в них детки Геннадия Васильевича и его внук Дима… я что мы с тобой видели, им ни к чему… И выходит, мы с тобой опростоволосились.