— Помню ее. Я еще мужа ее знала, до того как он в море пропал, — Айнау помолчала. — Ну как хочешь… может, свидимся еще.
Осторожно сойдя со льда на присыпанную свежим снегом землю, она поспешила к сыновьям, которые уже успели снарядить большие, запряженные оленями сани. Пананто проводил ее взглядом и тяжело вздохнул. Упряжка Айнау весело зашумела, двинувшись на север. Женщина умело правила оленями, а ее мальчики бежали рядом. Младший сын остановился на вершине сопки, чтобы помахать старику рукой. Пананто ответил, весело подняв к небу руку… и медленно, бессильно опустил ее, стоило мальчику отвернуться.
***
Пананто никогда не считал себя слабым человеком, но после смерти жены ему как никогда в жизни хотелось лечь на землю и уснуть. Спать долгим, беспробудным сном, чтобы очнуться через много-много лет, подальше от серой земли, холодного ветра и колючего снега.
Глаза старика слипались, и он начинал клевать носом, но все же упорно подгонял собак и подбадривал себя, громко крича и прищелкивая кнутом. Только бы не остановиться… он понимал, что если остановится — присядет отдохнуть, опустится в мягкий снег — то никогда больше не поднимется.
Впереди простиралась заснеженная равнина, бесконечная, бескрайняя, как безоблачное небо. Пролети над ней птица, и кроме черной точки упряжки Пананто, пропахивающей в снегу след от далекого побережья, она не увидела бы больше ничего. Никакой жизни, никакого движения, кроме легкой поземки, белыми волнами стекающей с пологих верхушек сопок.
Пананто знал этот ветер. В считанные мгновенья он мог перерасти из неспособного и шерстинку потревожить дуновенья в дикую вьюгу. Но сейчас старик был рад буре, как старому другу. Она отгоняла сон, а именно сон для него означал верную смерть.
Мрачные тучи растопыренными клубящимися пальцами пересекли небосвод, и линия горизонта начала смазываться, сливаться с темнеющим небом. Ветер дико взвыл, поднял с земли волну снега и ударил в нарты старика.
— Эй, буря! — закричал Пананто, приложив ладони ко рту. — Хочешь мою жизнь? Забирай!
Буря отозвалась — взвыла и заволновалась, осыпая старика колючим снегом. Ветер был настолько сильным, что подхваченные им льдинки больно ранили лицо.
— Не хочешь?! — продолжил он, прикрывая лицо руками. — Тогда скажи, Буря, зачем мне жить дальше? Зачем?!
«…У меня больше нет жены, и уже не будет детей. Мой первенец утонул, когда ему не было и десяти. Второго моего сына убили в споре о китовой туше. Дочерей у меня не было, не будет и внуков. Зачем я жил? Ответь мне, Буря!»
Протяжно и тоскливо взвыл ветер. Собаки, обезумев от ужаса, сорвали постромки, вырвались из упряжки и бросились врассыпную, оглашая тундру диким лаем. Пананто спрыгнул с остановившихся саней и снова рассмеялся.
— Мне все равно! — заорал он, в ярости сжимая кулаки.
«Ты пришла слишком поздно, Буря. Нужно было поторопиться, нагнать меня, пока во мне горело радостное пламя жизни. Чтобы напугать меня, тебе нужно снова разжечь его. Но даже этого я не боюсь — я готов умереть, лишь бы на краткий миг, пусть даже предсмертный, почувствовать себя вновь сильным и здоровым — снова молодым. Поэтому, Буря, у тебя нет надо мной власти!»
Пананто раскинул руки и весело рассмеялся, ловя ртом снег. Его смех разнесся по тундре, подхваченный озлобленно стонущим ветром.
…И вдруг, к изумлению Пананто, снег перед ним закружился, затанцевал, и потоки ветра слепили из него огромное, высотой в три яранги человеческое лицо. Гигантские глаза-льдины устремились на маленького, съежившегося старика, а громадный рот раскрылся, намереваясь проглотить его.
Вновь голодным ребенком завизжал ветер. Пананто прижал к ушам руки, не в силах выносить этот пронизывающий, обдающий изнутри холодом крик. Вдруг сотканное изо льда и снега жуткое видение лопнуло, рассыпалось на тысячи кружащих, сверкающих осколков. Но жуткий крик не умолкал, и старику понадобилось еще мгновенье, чтобы осознать: кричал не ветер.
На месте, где только что возвышался чудовищный колосс, теперь лежал сверток белых медвежьих шкур. Приблизившись, старик склонился над ним и обнаружил завернутого в них ребенка. Мальчика не старше четырех лет. Увидев лицо Пананто, ребенок умолк, перестал кричать и с надеждой протянул к старику руки…
***
Шли дни, но весна не торопилась — и ледовая корка по-прежнему удерживала на берегу байдары. А в валкаране старика Пананто стояло непривычное веселье.
— На тебя смотреть приятно, — улыбнулась старику соседка Рытлина. — Помолодел даже…
Старик широко развел руки и звучно хлопнул в ладоши, показывая свою силу.
— Как назвал-то мальчика?
— Олененок.
— Хорошее имя, — одобрила соседка.
Он благодарно кивнул. Рытлина уже десять лет жила рядом с его валкараном. Она была намного младше старого Пананто. Несколько лет назад ее муж ушел в море охотиться на китов, да так и не вернулся. С тех пор Рытлина ждала его на берегу моря, на том самом месте, где оставил ее пропавший мужчина, и наотрез отказывалась уходить отсюда и снова идти замуж.
Рытлина утверждала, что знает, что ее муж не утонул, а скитается в далеких краях и не может вернуться к ней. Но однажды он найдет дорогу домой, и они снова будут вместе.
Пананто иногда задумывался, не считает ли его странная соседка свою жизнь напрасной? У нее не было детей, и некому было вернуть годы, которые она провела в терпеливом ожидании, глядя на бескрайнее море и свое старящееся отражение в накатывающих волнах…
Закончив играть с Рытлиной, ребенок, смешно перебирая маленькими ножками, подбежал к старику. Уткнувшись в его высокие сапоги-торбаса, он запрокинул голову и широко открыл рот.
— Есть хочу! — заныл Олененок.
Мальчик ел много и охотно, больше, чем было положено ребенку его возраста. Пананто понимал, что нужно отучать сына от привычки без труда удовлетворять голод, но не мог пока еще быть строгим с этим своенравным подарком бури. Ведь то, что подарили кэле, они могли столь же легко и отнять.
— Возьми в валкаране, — старик указал на отверстие, служившее летним входом в его костяной дом. — Да если увидишь, что Черныш опять туда полез, то прогони его!
— Сплошные беды от твоих любимцев, Пананто, — шутливо заметила Рытлина. — Наказывать их надо, вот что.
— Надо, — кивнул старик.
Черныш был любимой собакой старика, вожаком стаи. Хотя он был молодым псом, но уже успел завоевать уважение других собак, и вовсю пользовался расположением хозяина, решаясь на выходки, которые стоили бы иной собаке шкуры. Вот и сейчас куда-то запропастился…
— Черныш! — снова позвал Пананто.
«Захворал, что ли?»
Из валкарана, цепляясь за пышный хвост щенка, выполз ребенок.
— Олененок, ты Черныша видел?
Мальчик непонимающе уставился на своего названного отца.
— Собачку черненькую видел? А где черная собачка?
— Собачки… нету, — грустно сказал ребенок.
— За сукой побежал, что ли? — пробормотал Пананто, но что-то в голосе ребенка встревожило его.
«Нету…»
— Атэ, я есть хочу, — пожаловался мальчик.
— Ты ведь уже ел, — укоризненно заметил Пананто.
— Ну… хочу!
— Нельзя много есть, — упрямо сказал мужчина и отвернулся, чтобы не видеть слез, выступивших на глазах малыша.
Он хотел сказать сыну, что ничто не берется из ничего. Съедая больше своей меры, ты лишаешь еды другого человека. Сам Пананто понял это уже давно, в голодные дни своего далекого детства…
— Рытлина, побудь с малышом. Я на рыбалку схожу, — попросил старик.
— А как же, побуду, — охотно согласилась соседка. — Он и в моем доме радость.
Когда старик отправился к морю, Рытлина взяла маленького Олененка и вместе с ним присела у очага в жилище Пананто. У старика был большой, просторный валкаран, в котором могла разместиться большая семья. Когда-то у этого очага сидели его жена, сыновья… У самой Рытлины была только временная обветшавшая яранга, укрытая шкурами тюленя и нерпы. Сначала она не хотела строить хороший дом, который придется покинуть, как только вернется заплутавший муж. А потом…
— А все же хорошо, что ты появился, — сказала женщина ребенку. — Без тебя мы бы совсем заскучали.
Мальчик поднял голову, заглянул ей в глаза и открыл рот.
— Есть!
— Как же, Олененок? Ты ведь только что кушал…
— Есть хочу!
Рытлина взяла ребенка на руки и стала укачивать его, надеясь, что шумный подарок бури скорее уснет. Мальчик поймал ее руку и, оттопырив большой палец женщины, обхватил его губами и начал шумно сосать.
Рытлина с улыбкой наблюдала за ним.
— Вот не пропал бы Опэ в море, у нас тоже был бы сын, — грустно сказала женщина. — Совсем как ты…
Она вспомнила, как провожала мужа в плаванье, из которого тот не вернулся. Тогда она не подозревала, что они расстаются надолго, а, может быть, и навсегда. Ее муж Опэ был веселым юношей, постоянно шутил и устраивал ей беззлобные розыгрыши. Рытлина не верила, что море забрало его. Море было холодным, суровым, а Опэ был слеплен не из снега и льда, а из теплых лучей летнего солнца, которые играли в его улыбке и глазах.
— Вот когда вырастешь, Олененок, никогда с женой не расставайся, — посоветовала мальчику Рытлина. — Всюду ее с собой бери. Если и пропадете, то вместе.
Мальчик оторвался от пальца женщины, но не выпустил ее руку. Свет разведенного очага отражался в его больших глазах. Рытлина поняла, почему Пананто назвал ребенка Олененок. У людей не было таких удивительных глаз.
— Когда вырастешь и уйдешь в море, — продолжила женщина. — И увидишь там моего Опэ, скажи ему, чтобы возвращался. Скажи, что я жду его и буду ждать…
Рытлина смахнула слезы, не стыдясь своей слабости. Недаром оленеводы, чье кочевье появлялось здесь каждую весну, считали ее сумасшедшей… Олененок снова сунул себе в рот ее палец.
— Ну, хватит, — улыбнулась Рытлина. — Пусти…
Она попыталась оттолкнуть ребенка, но тот держал крепко.
— А вот я тебе сейчас… — весело начала грозить соседка, но вдруг ее голос оборвался, превратившись в испуганный хрип.