Допев, тип улыбается и смотрит на каждого из нас — у него бегающий взгляд и неприятная улыбка, больше похожая на гримасу.
— Травку курим? — спрашивает он у толстяка.
— А у тебя что, проблемы? — осведомляется толстяк таким тоном, что я готов отдать последний червонец, лежащий в кармане, если мой тезка не хочет набить ему морду. Я чувствую, что толстяк уже готов — водка и анаша постепенно отодвигают в сторону ту заслонку, которая сдерживает все его, так сказать, негативные эмоции.
— Проблемы у него… — зализаный кивает на Игоря и я невольно смотрю на то, как он тихо стонет, держась за челюсть. Его униженное состояние приводит меня в трепетный восторг; я злорадно ухмыляюсь и ложкой начинаю есть салат прямо из салатницы. Я не люблю крабовые палочки, поэтому их я отбрасываю в сторону. Зализаный тем временем поворачивается к Инге и спрашивает у нее:
— Я похож на человека с проблемами?
Инга жмет плечами, в разговор опять влезает толстяк.
— Брат, ты чего хочешь?
— Я ничего…
— Тогда иди в ларек за водкой. — заявляет толстяк.
— Минимум две бутылки. — добавляет Швед и усаживает себе на колени Свету-Олю.
— И желательно побыстрее. — подытоживает Марина, допивая остатки вина прямо из горлышка.
— Парни, да у меня капусты не особо… — медленно говорит зализаный.
— Возьми у хозяйки… эта, как там… Инга, дай ему денег! — толстяк даже не смотрит в сторону Инги, он сосредоточенно доедает оливье и, если просто посмотреть со стороны, то кажется, его кроме салата ничего не интересует.
— У меня нет. — Инга стоит, прислонившись к косяку двери и я вижу, как начинают дрожать ее губы. Видно, такого поворота она не ожидала.
— Что значит «нет»? — толстяк отставляет в сторону пустую салатницу и смотрит на девушку. — Что, мне дать ему денег?
— Пусть крутой ему даст. — неожиданно командует Маша и обращается к Вадиму. — Слышь, как там тебя, займи Инге денег немного. На водку.
И тишина.
Все ждут.
Хуже всего, все-таки чувствует себя Инга. Во всяком случае, она побледнела и открыла рот, но сказать ничего не может.
Мне ее не жалко. Что за хозяйка, у которой в доме не хватает гостям водки.
А зализаный стоит спокойно и никуда идти не собирается. Одной рукой он лезет в карман джинсов и что-то пытается достать. У него это получается: все смотрят на небольшой пакетик с белым порошком, который лежит на раскрытой ладони и, словно магнит, притягивает наши взгляды.
Я сглатываю слюну: если это то, что я думаю…
…я привезла вам новый мир, я привезла…
— Может, что-нибудь помоднее попробуем? — в голосе зализанного ни тени растерянности. Слова он произносит важно, немного тягуче и с долей презрения.
— Что это? Сахарная пудра? — спрашивает толстяк; голос выдает тезку, голос немного подрагивает. Что, толстячок, понимаешь ведь, что там не пудра?
Мне не видно глаз, но думаю, что в них плещется интерес, азарт, жажда кайфа и много-много других эмоций.
Впрочем, как и у многих из нас.
— Пудра. — снисходительно, даже чересчур снисходительно говорит зализаный, но толстяк такой тон проглатывать не собирается. Он встает и подходит вплотную к хозяину пакетика. Этакая гора, подошедшая к маленькому Магомеду.
Секунду смотрит на пакет, затем произносит:
— Ну давай, попробуем твою пудру. Инга, дай зеркало…
Порошка мало, а желающих много. Я выхожу в туалет, чтобы не видеть, как счасливчики будут нюхать кокаин — мне кажется, что поступаю я более, чем благородно. Последнее, что я слышу перед тем, как захлопнуть дверь, это робкий (куда подевалась твоя надменность?) голос зализанного:
— Только мне оставьте…
Могу поспорить на тот же червонец, что получит зализанный не кокс, а болт от Братской Гэс.
В туалете я закуриваю сигарету, но зажигалку не тушу. Подношу ее к пластику, которым обиты стены сортира и наблюдаю, как он начинает вздуваться. Меня прёт, мне нравится наблюдать за желто-коричневыми пятнами, появляющимися на белом фоне пластика. Зажигалка выпадает из руки на пол, я закидываю голову и медленно выдыхаю дым.
Какого черта я здесь сижу, как последний лох?! Там же кокаин!
Я выскакиваю из туалета и иду в зал. Мне сразу видно, кто уже понюхал: толстый Саня, Швед, Марина, Вован, Маша…
К зеркалу пытается примоститься «крутой» Вадим. Уже поделена порция на две дорожки и свернута в трубочку десятирублевая купюра, Вадим нагинается над кокаином…
Я подхожу и трогаю его за плечо:
— Слышь, тебя к телефону. Срочно.
— Кто? К какому теле…
— Там, на кухне трубка снята, иди быстрее.
Вадим недоверчиво смотрит на меня и я нервно бросаю:
— Иди, блин, там женский голос, плачет вроде!
Видимо, он провел какую-то ассоциацию и допустил возможность такого звонка.
Вадим встает и я выхватываю у него свернутую десятку.
— Я пока попробую.
Вадим мгновение колеблется, затем бросается в сторону кухни.
А я нагинаюсь, вставляю бумажную трубочку в ноздрю, другую зажимаю.
Вдох!
Другая ноздря!
Вдох!
Вспышка. Еще одна.
Я чувствую, я физически ощущаю, как расширяются зрачки, как в мозг отдает волна чего-то резкого и в то же время нежного и приятного. Говорят, что кокаин действует по-разному в зависимости от ситуации, что, как правило, он расслабляет… Чепуха! Кокаин не может расслаблять. Он заставляет действовать, заставляет поверить, что жизнь стоит того, чтобы жить.
Нос слегка печет — я не столь часто употребляю кокс и слизистая оболочка еще не привыкла к этому раздражителю. Плевать! Мне хорошо, мне очень хорошо.
И кентам моим тоже хорошо: Сане, Вовчику, Марине, Маше… Маша. Золотце. Рыбка моя. Я хочу тебя. Если бы ты могла понимать язык взглядов, я бы рассказал тебе, что я мог бы с тобой сделать. Если бы… мог бы… вот бы…
Заходит Вадим. Заходит и смотрит на меня — делает вид, что шутка удалась и ему понравилась, хотя, я уверен, дай ему возможность и он убил бы меня. Моя порция кокаина была последней.
Миша возится с магнитофоном — ему удается включить его и в комнату врывается Курт Кобейн со своей бессмертной «Smells like teen spirit».
— А нет чего-нибудь поприличнее? — гнусавит зализаный.
— Тебя как зовут? — спрашивает Миша.
— Костя. — зализаный ждет, что Миша представится, но в ответ слышит:
— Костя, где водка?
— Кто?
— Я говорю, водка где?
— Где? — тупо переспрашивает Костя и сразу же поправляется. — Ребзя, я ведь порошок…
Его уже не слушают. Старое детское выражение звучит настолько нелепо, что все, кроме самого Кости и Инги начинают смеяться. Пока Миша не поворачивает звук на полную громкость. Тогда Инга бросается к магнитофону и выключает его.
— Соседи… — начинает она и Миша поднимается с корточек. Нажимает «Play» и начинает танцевать перед Ингой. Дерганые телодвижения похожи на ритуальный танец какого-нибудь гяитянского жреца вуду — Инга пятится от него, пока они не выходят из зала.
Толстяк в это время что-то тихо и настойчиво втолковывает Вадиму. Тот неохотно кивает головой, затем лезет в карман и достает деньги. Толстяк манит Костю…
Через минут пятнадцать на столе стоят три бутылки водки.
Я сижу на диване — в одной руке у меня сигарета, другая рука путешествует по Машиным ляжкам. Сама Маша занята глубокими поцелуями с Мишаней — мне все равно. Я никогда не был против групповухи, но сейчас мне просто не хочется заниматься сексом. У меня расслабленное состояние и глажу Машины ноги я чисто автоматически — сигарета сейчас мне приносит много больше удовольствия.
Инга стоит в дверях и смотрит на меня. Точнее, на сигарету, пепел от которой я сбиваю в чью-то тарелку. Вдруг она резко поворачивается и уходит, бросив перед этим на меня странный взгляд.
Я встаю и иду в спальню — основное движение в ней и мне интересно, что же там происходит.
Что творится в спальне я понимаю, едва попадаю в коридор. Приторный, слегка сладковатый и дурманящий запах анаши доносится именно оттуда.
На кровати лежит голая Вера. Рядом с ней, почему-то в трусах, примостился Гена с папиросой в зубах. Возле стены на корточках уселись Вадим, Костя и Вова — у каждого тоже в руке по стандарту. Я присаживаюсь рядом и Вован махает рукой в сторону тумбочки. Смотрю туда и офигеваю: с десяток забитых папирос. Беру одну и сажусь на кровать рядом с Верой, которая сразу начинает гладить меня по спине.
— Не лапай меня. — цежу я сквозь зубы и взрываю папиросу. Вера не реагирует и мне приходится перейти к стене. Почему-то мне неприятно, когда Вера ко мне прикасается. Может она страшная не только с виду? Может, я чувствую ее негативную ауру? Может, она энергетический вампир?
— … — бубнит что-то Костя, сидящий рядом со мной. Я прислушиваюсь.
— …Офицеры, россияне, пусть свобода воссияет… — тихо напевает он, мечтательно полуприкрыв глаза.
— Ты чего, псих, что ли? — интересуюсь я.
Костя пытается улыбнуться и медленно говорит неприятно-ласковым тоном:
— У тебя не было такого желания трахнуть какого-нибудь лейтенанта под эту песню? Ну, на худой конец, молоденького ефрейтора?
Смысл доходит до меня не сразу.
— Ты что, гомик? — интересуюсь я, на всякий случай слегка отодвигаясь.
— Жизнь одна и в ней надо успеть попробовать всё… — произносит Костя.
Меня передергивает от отвращения.
Цепляя на лицо маску брезгливости, я встаю и выхожу с папиросой в коридор. Слышу, как из детской доносятся какие-то звуки и захожу туда. Картина, увиденная мной, достаточно веселая: на кровати лежит Света-Оля, сверху примостился толстяк. Он пыхтит, двигая голой задницей, а Света-Оля стонет, вцепившись в эту задницу обеими ладонями и оставляя на ней красные пятна. Мне приходит мысль, что стонет она не от удовольствия, получаемого от секса, а от боли, которую ей приносит огромная туша, навалившаяся на девушку всем своим весом. Меня они не замечают и я спокойно наблюдаю за этим, пока не докуриваю папиросу. Возникает мысль позвать сюда этого зализанного придурка Костю и предложить ему пристроиться сзади толстяка. Я ухмыляюсь, представив эту картину, затем выхожу, еле попадая в проем двери и иду в ванную. Мне необходимо умыться.