— Как бы я хотела, чтобы так и было.
Но Шварц покачал головой:
— Он хороший мальчик, у вас нет причин для беспокойства. Он не станет бандитом или проходимцем, Б-г этого не допустит, но учёным он никогда не будет. Вы понимаете, что я имею в виду, хотя из него может получиться неплохой технарь. В наше время в этом нет ничего постыдного.
— Если б я был на твоём месте, я бы не совал свой длинный нос в чужие дела, — сказал разгневанный Коган.
— Гарри, пожалуйста, — взмолилась Эди.
— Моё терпение вот-вот лопнет! Этот косоглазый во всё лезет, чёрт бы его побрал!
И хотя Шварц не был столь желанным гостем в доме, он слегка набрал в весе, но внешность его при этом не изменилась в лучшую сторону. Он всё также выглядел замызганным с растрёпанными перьями, словно он только что попал в грозу. Он признавал, что уделяет мало времени своему виду. Вот ещё, и без того дел по горло.
— Ещё и марафет наводить! — говаривал он Эди. Но взгляд его стал живее, и хотя Коган продолжал дразнить его косоглазым, это уже не звучало столь категорично.
Шварц был вполне доволен своим положением и тактично пытался не переходить дорогу Когану, но однажды, когда Эди пошла в кино, а Мори был в душе, торговец морожеными продуктами начал провоцировать птицу на ссору.
— Б-га ради, почему ты не моешься хоть время от времени? Почему от тебя вечно смердит, как от дохлой рыбы?
— Если вы позволите мне заметить, Мистер Коган, когда вы съедите чеснок, от вас будет разить чесноком. Я три раза в день ем селёдку. Кормите меня цветами, и от меня будет пахнуть цветами.
— Да кто вообще обязан тебя кормить чем-либо? Радуйся, что тебе дают селёдку.
— Простите, но я и не думал жаловаться, — сказала птица. — Это Вы, кажется, жалуетесь.
— Да больше того, ночью я слышу, как с балкона доносится твой поросячий храп, который не даёт мне сомкнуть глаз, — продолжал Коган.
— Слава Б-гу, храп пока ещё не является преступлением, — заметил на это Шварц.
— Короче, ты чёртов паразит и нахлебник! Скоро ты потребуешь спать в постели с моей женой!
— Мистер Коган, за это можете не волноваться, — заверил его Шварц. — Я всего лишь птица.
— Это ты так говоришь, а как я могу быть уверен, что ты птица, а не какой-нибудь Б-гом проклятый дьявол?
— Если б я был дьяволом, Вы бы уже догадались. Или Вы видите присутствие дьявола в том, что Ваш сын приносит домой отличные оценки?
— Заткнись, ты, птичий выродок! — заорал Коган.
— Гр-р-рубиян! — каркнул Шварц, встав на кончики своих когтей и расправив крылья.
Коган был готов заехать по тощей птичьей шее, но Мори вышел из ванной, и до конца вечера, пока Шварц не улетел спать на балкон, оба поддерживали видимость мира.
Но Шварц всё никак не мог забыть о ссоре и плохо спал в эту ночь. Он просыпался от своего собственного храпа, а проснувшись, отгонял от себя страшные мысли о том, что с ним теперь станет. Он не хотел попадаться под горячую руку Когану, поэтому как можно больше времени проводил в своём птичьем жилище. А когда в его стенах становилось невыносимо тесно, он ходил взад-вперёд по краю балкона или садился на крышу своего домика, уставившись в пространство. Вечерами он часто засыпал за проверкой уроков Мори. Просыпаясь, он нервно вскакивал и метался по комнате из угла в угол. Он проводил много времени в шкафу Мори и тщательно изучал содержимое его письменного стола, когда ящики были выдвинуты. Однажды, когда он нашёл на полу огромный бумажный пакет, Шварц ткнул его, чтобы посмотреть, что там внутри. Мальчик рассмеялся, когда увидел птицу в мешке.
— Он хочет построить гнездо, — рассказал он матери.
Эди почувствовала, что Шварца что-то гложет, и решила спокойно поговорить с ним.
— Может быть, если бы ты делал хоть немногое из того, что просит мой муж, вы бы лучше ладили друг с другом.
— Что например? — поинтересовался Шварц.
— Например, принимать ванны.
— Я слишком стар для этого, — ответил Шварц, — мои перья выпадают и без ванны.
— Он говорит, от тебя плохо пахнет.
— Все имеют запах. Некоторые люди воняют от своих грязных мыслей, другие сами собой отравляют воздух. Мой неприятный запах от пищи, которую я ем. А от него почему смердит?
— Лучше мне у него не спрашивать, а то он совсем выйдет из себя, — сказала Эди.
В конце ноября Шварц мёрз на балконе в тумане и стуже, особенно в дождливые дни, когда он просыпался с окоченевшими суставами и еле мог пошевельнуть крыльями.
Он снова начал чувствовать приступы ревматизма. Он бы предпочёл проводить больше времени в тёплом доме, особенно, когда Мори был в школе, а Коган на работе. И хотя у Эди было доброе сердце и она бы наверняка не отказалась вносить его по утрам в дом, чтобы дать ему отогреться, он боялся просить её об этом. Примерно в это же время Коган, придя с работы и начитавшись статей о миграции птиц, вышел как-то вечером на балкон, пока Эди тушила на кухне мясо. Он украдкой заглянул в птичий домик и посоветовал скорей подыскивать себе другое пристанище и выметаться.
— Время отправляться в путь! — поддразнивал он Шварца.
— Мистер Коган, за что Вы меня так ненавидите? Что плохого я Вам сделал? — спросила его птица.
— Да ты — источник всех бед, корень зла! Подумать только, вы слыхали о Еврей-птице? А ну проваливай отсюда сейчас же, или начнётся война!
Но Шварц упрямо отказывался улетать, поэтому Коган начал кампанию по его преследованию в тайне от Эди и Мори. Мори терпеть не мог насилие, и Коган не хотел портить мнение сына о себе. Он думал, что если всячески издеваться над птицей, Шварц улетит сам, и не придётся применять физическую силу, чтобы выжить его. Погуляли — и хватит, пусть теперь наслаждается жизнью, пользуясь благосклонностью других людей. Правда, Коган волновался, как отсутствие птицы скажется на учёбе Мори, но, в конце концов, он решил не упускать такой шанс, во-первых, потому что мальчик, кажется, уже достаточно наловчился — надо отдать должное этой чёрной твари, а во-вторых, Шварц доводил его до чёртиков, даже во сне покоя не давал.
Торговец морожеными продуктами начал свою кампанию против птицы с того, что стал смешивать кусочки селёдки в тарелке Шварца с жидким кошачьим кормом. Ещё он надувал и лопал многочисленные бумажные пакеты прямо перед птичьим домиком, когда Шварц спал. Птица стала нервной и встревоженной, но сдаваться не собиралась, тогда Коган принёс в дом большого кота под видом подарка для малыша Мори, который всегда мечтал о котике. Кот набрасывался на Шварца всякий раз, лишь завидев его, а однажды он выдрал несколько перьев из его хвоста. И даже во время занятий, когда кота обычно оставляли за дверью комнаты Мори, он как-то наловчился и к концу урока прокрался в комнату. Шварц метался с места на место в смертельном страхе за свою жизнь, прыгая с люстры на вешалку для одежды, с вешалки — на верх двери, куда угодно, лишь бы ускользнуть от хищного зверя с огромной слюнявой пастью.
Однажды, когда птица пожаловалась Эди на свою жизнь, полную опасностей, она ответила:
— Имейте терпение, Мистер Шварц. Когда кот узнает Вас ближе, он перестанет преследовать Вас.
— К тому времени, как он перестанет, мы оба попадём в рай, — ответил Шварц. — Сделайте мне одолжение, избавьтесь от него. Он превращает мою жизнь в пытку. Я теряю перья, как дерево свои листья.
— Мне очень жаль, но я ничего не могу поделать. Мори любит котика и даже спит с ним.
Что мог поделать Шварц? Он очень нервничал, но в страхе никак не мог решиться покинуть кров. И он съедал селёдку, приправленную кошачьим кормом; изо всех сил старался не прислушиваться к треску бумажных пакетов, раздававшемуся каждую ночь около его домика, совсем как взрыв петарды; и жил, объятый ужасом, ближе к потолку, чем к полу, так как кот постоянно выслеживал его, грозно махая хвостом.
Так прошли несколько недель. А на следующий день после смерти матери Когана в своей квартире в Бронксе, когда Мори вернулся домой с двойкой за контрольную по математике, Коган, взбешённый, с трудом дождался, пока Эди поведёт сына на урок музыки, и в открытую атаковал птицу. Он загнал её метлой на балкон, и Шварц, не находя себе места от страха, стремительно кинулся в свой домик. Коган, торжествуя, подбежал к нему и, схватив за обе тощие лапки, вытянул наружу. Птица пронзительно каркала, изо всех сил хлопая крыльями, в то время как Коган крутил её над головой. Но Шварц, выписывая круги, вывернулся, схватил Когана за нос и накрепко впился в него своим клювом. Коган взвыл от боли. Ударив птицу кулаком и с силой дёргая её за лапы, он, в конце концов, высвободил свой нос. Затем он снова стал размахивать трепыхающейся птицей, пока Шварц не обессилел. Тогда яростным рывком он вышвырнул птицу в ночную темноту. И Шварц камнем упал на мостовую. Вслед за ним Коган выкинул птичий домик с кормушкой и, стоя у края балкона, дождался, пока они с шумом упали вниз. А затем целый час приходил в себя, не выпуская из рук метлу, сердце его бешено колотилось, нос ныл от боли. Коган ждал, что Шварц вернётся, но убитая горем птица так и не прилетела.
— Ну вот я и разделался с этим грязным прохвостом, — подумал торговец, выходя с балкона. Эди и Мори уже были дома.
— Вы только посмотрите, — сказал им Коган, показывая на свой распухший до неузнаваемости нос. — Вот что наделала эта паскудная птица. Теперь у меня останется шрам на всю жизнь.
— Где он сейчас? — спросила испуганная Эди.
— Я выбросил его в окно, и он улетел. Скатертью дорога.
Никто не возразил, только Эди промокнула платком глаза, а Мори сразу же бросился повторять таблицу умножения. В результате выяснилось, что он знает её от силы наполовину.
Весной, когда растаял последний зимний снег, мальчик, растроганный воспоминаниями, бродил по своему кварталу в поисках Шварца. Недалеко от реки он случайно наткнулся на мёртвую чёрную птицу. Оба её крыла были переломаны, шея свёрнута, оба птичьи глаза выколоты.
— Кто это с тобой сделал, Мистер Шварц? — всхлипнул Мори.