Дело Николая Ставрова возникло по тем временам совсем обычно.
Поступил розыскной циркуляр.
«Разыскивается Ставров Николай, 1920 года рождения, уроженец Восточной Сибири, по специальности шофер. В период немецкой оккупации добровольно поступил на службу в полицию, участвовал в карательных операциях против советских партизан. При отступлении немцев бежал с ними. В июне 1945 года завербован офицером разведки западной державы в качестве агента, готовится к переброске в Советский Союз по каналу репатриации».
На первом этапе перед нами стоят две задачи: установить место рождения Ставрова, чтобы собрать более полные данные о нем и родственниках; проверить — не укрывается ли он сейчас в Забайкалье.
Месяца через три убеждаемся: Ставрова Николая на прописке в нашей местности нет.
Я на всякий случай беру на заметку механика автобазы Ставрова Никифора Игнатовича, родившегося в восемнадцатом году в Краснодарском крае. Насторожила профессия и, самое главное, то обстоятельство, что в городе живут два Никифора Игнатовича Ставрова, год и место рождения которых тоже совпадают. Второй Ставров Никифор работает слесарем в гараже «Стройтреста».
Естественно, стали разбираться в судьбах двойников. Выяснилась такая картина.
На одном из хуторов близ станицы Екатериновской жил зажиточный казак Игнат Тимофеевич Ставров. В тридцатом году хозяйство было изъято, а сам он с женой и детьми выселен в Сибирь. Старики помнят: у Ставровых была дочь Анастасия и два сына — Никифор и Николай. В то время старшему сыну исполнилось лет двенадцать, а младшему, должно быть — десять. Но кто из них старше, Никифор или Николай, хуторяне не могли сказать. Архивы станичного Совета не сохранились.
Идем по следу. В Канском районе Красноярского края жила семья кулака Ставрова. В тридцать шестом гону Игнат Тимофеевич умер от сибирской язвы. Старший сын Никифор вскоре выехал на Дальний Восток, по слухам, работает где-то на строительстве паровозо-вагонного завода. Жена Игната Ставрова вместе с младшим сыном Николаем «укочевала», как говорится в справке, в Боготол, где живет ее дочь Анастасия с мужем... Фамилию его не знают: человек он не местный.
Знакомлюсь с автобиографиями и анкетами Ставровых.
Механик Никифор Ставров вот уже двенадцать лет работает на автобазе. Начинал с подсобного рабочего на стройке. В годы войны пользовался бронью. Об отце он пишет так: «Мой отец Ставров Игнат Тимофеевич не захотел вступать в колхоз и переехал в Красноярский край, там и умер». О брате: «Брат Николай накануне войны жил на Кубани. Считаем его пропавшим без вести».
Жизненный путь слесаря Никифора Ставрова имеет много общего с историей жизни его однофамильца. Но и разница большая. Слесарь Никифор Ставров паспорт получил на основании военного билета, а военный билет — по справке Управления милиции об утрате документов. В автобиографии пишет: «Родители жили в Восточной Сибири. В тридцать шестом году я уехал на Дальний Восток. Всю войну служил в армии, демобилизован в октябре сорок пятого года...» О родственниках ни слова. Однофамильцы или братья Ставровы? Является ли разыскиваемый автослесарь Ставров агентом западной разведки? У механика — бесспорное алиби.
Ответ первой задачи мы нашли сравнительно быстро. Пользуясь тем, что в военкоматах шел обмен военных билетов, мы попросили райвоенкома вызвать Ставровых на один день и час. В коридоре среди многих военнообязанный, ожидавших приема, сидел мой помощник лейтенант Кручин в штатской одежде. Он должен был наблюдать за встречей двух Никифоров.
Ровно в назначенное время вошел механик Ставров. Он неторопливо осмотрел длинный коридор, увешанный плакатами.
— Тут очередь или как? — спросил Ставров, обратившись к пожилому мужчине.
— Нет. Сами выкликают. Ждем вот.
Ставров проследовал в дальний угол и присел на корточки, сцепив в замок руки перед собою.
Автослесарь Ставров опоздал минуты на четыре. Он поздоровался, ни к кому не обращаясь, прислонился к стене, скрестив ноги, и стал ждать.
Шло время. Ставровы не обнаруживали никаких признаков знакомства, не проявляли друг к другу ни малейшего интереса, и лейтенант Кручин начал было подумывать, не пора ли ему покинуть пост.
Но вдруг приоткрылась дверь, и зычный голос офицера выкрикнул: словно команду:
— Ставров Никифор Игнатович!
Ставровы чуть не столкнулись лбами. Они внезапно остановились, ошеломленные.
— Коля? Живой! — опомнился механик. Он по-мужски неловко обнял и поцеловал брата.
— Никифор? Ты здесь? — удивился слесарь, озираясь по сторонам.
— Товарищи, заходите же, не задерживайте, — поторопил их офицер.
— Ладно. Никифор, иди. Я подожду.
Вскоре Никифор вышел и сразу кинулся к брату.
— Все в порядке. Иди!
— Я в другой раз приду... Где же билет?
— Через три дня. С билетами — это те, кто раньше сдавал документы.
Ставровы ушли, оживленно разговаривая. Люди с недоумением смотрели им вслед. Только лейтенант Кручин понял: братья встретились после двенадцатилетней разлуки. Значит, слесарь Ставров присвоил имя брата. Подозрения вокруг Ставрова сгущались. Оставалось найти последнюю разгадку. Фотокарточки Ставрова разослали для опознания лицам, знавшим немецкого полицая Николая Ставрова.
Томительное ожидание длилось почти два месяца. Наконец, получены неопровержимые улики: Ставров — разыскиваемый государственный преступник. Но тут выясняется — Ставров скрылся. Упустили! Долго мы не имели никаких сведений о нем, словно сквозь землю провалился. С первым же известием я пошел к начальнику управления.
— Хорошо, Лавров, — сказал полковник, выслушав мой доклад, — бери в помощники старшину и езжай в Красноярский край. — Он строго посмотрел на меня и добавил: — Но шпиона ты должен привезти... Ты понял меня?
Поезд мчится по извилистой дороге, размеренно постукивая колесами на стыках рельсов и тягуче сигналя на крутых поворотах.
В нашем купе оказались одни мужчины: я, старшина Филинов и два молодых солдата. Впрочем, они, забросив на свои места вещмешки и пилотки, тут же ушли в соседнее купе, где ехали студентки-практикантки. Оттуда уже доносились задорный смех и голоса, ведущие счет «дуракам» и «козлам».
У меня не выходит из головы мысль: чем вызвано бегство Ставрова? Где и как мы оставили след, настороживший его? Я перебираю в памяти все наши действия и шаги. Наиболее вероятным остается предположение, что кто-то проговорился из тех людей, через которых наводились справки. Правда, мы предупреждали их. Но я знаю, есть люди, не умеющие хранить тайну.
Мои размышления сделали несколько спиралей и стали повторяться. Тогда я решил отключиться, устроился поудобнее и стал глядеть в окно
Десять лет, как я живу в Забайкалье, почти все мелькающие за окном станции и полустаночки знакомы мне лично. Вот сейчас будет Тимлюй. Здесь меня впервые встречала девушка. Стоял тогда весенний погожий денек, и сама она, радостная. нарядная, была похожа на весну. Потом будет станция Посольская. Года четыре тому назад ездил я с друзьями рыбачить на Посольский сор. На обратном пути встретилась узкая речушка с высокими скальными берегами. Через нее переброшено толстое, в два обхвата, бревно. С тяжелой ношей за плечами мы переходили по нему. Осень, бревно сырое, скользкое, а внизу, метрах в двадцати под нами, поток ревет. Надвигалась буря. Со стороны Байкала доносился беспрерывный глухой гул. С нами был пожилой нервный мужчина. Он боялся ступить на бревно. Его мы перенесли на руках. Запомнился нам этот переход... На станции Мысовая вел я тайную войну с одним разуверившимся во всем человеком, который всю жизнь томился жаждой мести и тем загубил себя.
Утром следующего дня на одной из станций в вагон зашел старший лейтенант милиции и громко крикнул: «Капитан Лавров есть здесь?» Проверив мои документы, старший лейтенант вручил мне телеграмму:
«Груз находится деревне Поселье Боготольского района Корнаковой Анастасии Игнатовны = Бородин».
«Груз» — это Ставров. Положение наше облегчилось: теперь мы имеем адрес и не будем ловить зайца в поле. Я прошел в купе начальника поезда и предупредил, что мы едем до Боготола. Он обещал сохранить места за нами и вызвался оформить наши билеты.
В Боготол мы приехали ночью. В единственной гостинице, куда мы обратились, нам предложили одну койку на двоих. Рассчитывать на что-то лучшее в этом городишке не приходилось.
Начальник райотдела старший лейтенант Балакин принял нас любезно, но тут же огорошил, сообщив:
— Села Поселье во вверенном мне районе нет.
— Как нет?
— Вовсе нет.
— А что есть похожее, созвучное?
— Похожее? Черт его знает...
— У нас есть село Большая Косуль, — подсказал лейтенант Грачев, присутствовавший при беседе, — местные жители называют его «Бекосуль». Может, там?
— Пригласите участкового уполномоченного милиции.
По звонку Балакина в кабинет вошел молодой симпатичный парень в штатской одежде. Он поздоровался со всеми за руку и, не дожидаясь приглашения, сел на свободный стул.
— Вам не приходилось слышать в Большой Косули фамилию «Корнакова Анастасия Игнатовна?» — спросил я.
— Как не приходилось, знаю. К ней месяца два тому назад приехал брат из Забайкалья... По моим данным, у него есть огнестрельное оружие...
— Чего же ты смотришь? — начальственным тоном спросил Балакин, хотя этот красивый младший лейтенант не подчинен ему.
— Я только получил эти данные, — спокойно ответил младший лейтенант. — Еще начальству не докладывал.
— Брат этот работает где?
— В Александровской тракторной бригаде механиком.
— Спасибо. Вы можете быть свободны, товарищ младший лейтенант, — сказал я, обращаясь к участковому. — Ну, а как нам туда добраться, товарищ Балакин?
— Можно на лошадке, не откажу. Или найти попутную машину. Я пошлю с вами вот лейтенанта Грачева...
Попутной машины мы не нашли и поэтому поехали на лошади. Крупный саврасый мерин с огромным вздувшимся животом шел довольно ходко, но бег для него был сущим наказанием. Пробежав двести-триста метров, он начинал фыркать и возвращался к степенному шагу.
Поля только что освободились из-под снега и были похожи на огромное лоскутное одеяло с желтыми, сиреневыми и зелеными квадратами. Висит сизоватая дымка, и тусклый солнечный диск кажется оранжевым. К непогоде.
До Большой Косули путь был не так уж велик, и к вечеру, пригласив с собой председателя Александровского сельсовета, бывалого фронтовика, рослого и ладно скроенного, мы приехали в тракторную бригаду.
Ставров был на месте. Мы предъявили ему ордер на арест. Среди механизаторов послышался ропот. Я не мог понять, чем обеспокоены люди.
Председатель прошептал мне на ухо: «Вчера здесь проводили совещание, трактористов ругали за невыполнение плана, они связывают арест Ставрова с тем разговором».
— Товарищи, — обратился я к собравшимся. — Задержание Ставрова не связано ни с работой бригады, ни тем более со вчерашним совещанием. Он арестован, как государственный преступник...
Ставров стоял, потупив голову.
Пошел дождь, к ночи сменившийся мокрым снегом. К утру совершенно развезло дороги. К переправе через Чулым мы отправились пешком — я, старшина Филинов и Ставров. Лейтенант Грачев остался по делам в селе.
Река, забитая шугой, кипела. Старик-перевозчик, сдвинув треух, долго царапает затылок.
— Куды беду сейчас... Вона какая пурга... Однако, паря, переждать надо.
До обеда сидели в его землянке, слушали байки, до которых охочи деревенские старики. Но вот река начала очищаться, шуга пошла полосами и островками.
— Ну что, дед, пора?
— Пора дак пора, — соглашается старик. — Четырех, однако, не подымет лодчонка-то. Ладно, попытаем судьбину...
Мы со стариком сели за весла, старшина — на корму, не отпуская заведенные за спину руки Ставрова. Оставлять его руки связанными было опасно, утонет, свободными — перевернет лодку.
На середине реки лодка попала в кипящую кашу. Она так густа, что весла не пробивались через нее. Шуга, наслаиваясь, поднялась почти до верха борта. Неуправляемую лодку сносило течением все дальше вниз. Наконец, нам удалось повернуть ее носом против течения. Шуга со скрежетом обошла лодку, и мы попали в чистую прогалину. Ставров пристально и напряженно смотрел на меня.
До берега оставалось метров двадцать. И вдруг лодка сделала резкий крен — мы все в воде.
Я плыву на спине. Следом за мною Ставров. Старик и старшина ухватились за лодку и, энергично двигая ногами, гнали ее к берегу. Вода обжигает тело, льдинки царапают шею, подбородок. Недалеко от берега Ставров, отставший от меня метра на три, начал все чаще и чаще нырять. Возвратился к нему, и он тут же утянул меня под коду. Вспыли, я схватил его за ворот комбинезона так, чтобы он снова не уцепился за меня. Наконец, ноги касаются дна. Перевозчик и Филинов причалили метрах в ста ниже по течению. Вблизи мы увидели развалившуюся сараюшку. С подветренной солнечной стороны ее разделись и обсушились.
Мы не сразу догадались, почему перевернулась лодка.
— Вон варнак ваш опрокинул, — сердито проворчал старик, стрельнув колючим взглядом в Ставрова. — Поганец!
Ставров недели две путал, выкручивался, пытался выяснить, что известно о нем следователю. Но и у самого опытного преступника рано или поздно происходит психологический надлом, когда он убеждается: запирательство бесполезно, чистосердечное признание — единственный выход из положения.
Такой момент наступил и у Ставрова.
— Ладно, — бросил Ставров, отрешенно махнув рукой. — С чего начинать? С самого детства?
— Нет, — спокойно сказал следователь. — Вашу жизнь до момента выезда из Канского района мы уже записали. Там все верно. Начинайте с войны, только без путаницы.
— Пишите.
— Запишем потом. Рассказывайте, а мы с товарищем капитаном послушаем.
— Наш хутор на реке Ея, — начал Ставров, — со слов родителей представлялся мне райским местом... В тридцать девятом году я в Боготоле сел на поезд и со многими пересадками доехал до Краснодара, а оттуда — до хутора. Там жила тетка, сестра отца, одинокая старуха. Она обрадовалась приезду племянника и не чаяла души во мне. Ну, немного пожил у тетки и поехал в станицу, поступил шофером в райпотребсоюз. Осенью сорокового меня призвали в армию. Началась война.
Наша часть сражалась в моих родных местах. Весной сорок второго года наш батальон попал в окружение. Командир приказал пробиваться в одиночку. Я пришел в свой хутор. Жил у тетушки. Немцы, по слухам, заняли Кавказ, подходят к Волге. Я рассудил так: наши придут не скоро, помирать с голоду неохота — надо искать работу. В станице встретил дружка, он служил в немецкой полиции. Работа, говорит, легкая: ходим вокруг станицы да песенки поем.
Словом, подал я заявление о желании служить в полиции. Написал автобиографию: отец раскулачен, потом будто бы расстрелян НКВД, сам, мол, сидел в тюрьме. Это я цену себе набивал. Приняли. Первые дни действительно вроде ничего. Служба не трудная, платили нормально. Потом послали в Днепровские плавни, партизан ловить. Там страшновато было...
— Сколько партизан вы лично убили?
— Не знаю, не могу сказать. Стрельба сильная была.
— Продолжайте, Ставров.
— После Сталинграда немцы покатились на Запад. И мы, вся полицейская шушера, — за ними. А куда деваться? Добровольная служба в полиции, участие в карательных операциях против партизан — за это не помилуют. Так и бежали с ними. В начале сорок пятого я попал в лагерь. Это немцы придумали — дескать русские освободят вас из лагеря, поверят, что вы не по доброй воле служили у нас...
— Одну минуту, Ставров, — перебил следователь. — Вы когда ушли из Краснодарского края?
— Летом сорок третьего.
— До начала сорок пятого, почти два года, немцы даром кормили вас?
— Нет, конечно. Где-то западнее Киева, потом в Карпатах нас посылали против партизан...
— Много раз вы лично участвовали в боях?
— Порядочно.
— Вместе с немцами?
— Да, одним нам они, должно быть, не доверяли.
— Расскажите подробнее о споем участии в карательной операции под городом Чагор Черновицкой области.
Ставров сильно вздрогнул, прикрыл глаза ладонью и минуты две молчал. Мы его не торопили.
— Нас подняли ночью по тревоге, — начал он медленно, как бы через силу. Оберлейтенант Шарнгорст, командир «зондеркоманды», к которой мы были причислены, объяснил: вблизи Чагора в деревне укрылись партизаны. Под утро мы заняли деревню. Взрослых мужчин расстреляли всех до единого, дома сожгли...
— Рассказывайте дальше.
— Так вот, нас определили в лагерь. Условия? Наравне со всеми военнопленными. Эти четыре месяца показались мне длиннее четырех лет...
— Кто вас освободил?
— Наш лагерь находился в Австрии, его освободили американские войска. Привезли на сборный пункт в Грац. Большой, красивый город, разделен рекой. Мур называется. Жили мы там здорово: пили, любовь крутили с австриячками. И наших девок дополна было. Все могло кончиться хорошо, если бы не...
Ставров остановился на полуслове и задумался. Видимо, еще сомневался — все ли знают о нем.
— Смелее, Ставров. Чего это вы заколебались? Расскажите о ваших встречах с капитаном Харрисоном.
— Значит, и об этом знаете? Разрешите попить, гражданин следователь?
Я налил стакан воды из графина, подал Ставрову. Он залпом выпил.
— Однажды вечерком я с товарищем пошел на вокзал, — начал Ставров. — Просто от безделья. Может, бабенок хотели подцепить... У пакгауза разгружали вагон. Ящики, в них коньяк с красивыми этикетками. Мы обратили внимание: грузчики долго задерживаются на складе, и ящики остаются без присмотра. Улучили подходящую минуту, взяли по ящику — и деру. Нас поймали, отвели в полицию, а оттуда — в тюрьму.
Дней десять прошло, однако. Вызывает этот самый капитан Харрисон...
— Какой он из себя? Обрисуйте.
— Высокий, плотный, я на рост не жалуюсь, а рядом с ним — пацан пацаном. Волосы пепельного цвета, может, седые, блестящие, будто корова лизнула, а тут, — он показал на пробор, — широкая просека... Глаза болотные... Ну, зеленоватые и всегда мутные... Очень смешные у него уши: маленькие, одно ухо оттопырено, а второе прижато к голове.
— Переводчик присутствовал?
— Нет. Капитан Харрисон прекрасно говорит по-русски: чисто, без акцента. Я даже думаю, что он из белоэмигрантов, и фамилия Харрисон не настоящая.
— С чего начался ваш разговор с капитаном Харрисоном?
— Он попросил рассказать о моей жизни. Я сообщил о раскулачивании отца, а потом столько наговорил на себя, — здесь Ставров выругался столь крепко, что мы со следователем поморщились, — уши вянут. Будто я дезертировал из Красной Армии, лично поймал и расстрелял командира партизанского отряда и еще черт-те что...
— Это зачем же?
— Наверное, хотел больше угодить Харрисону. И что меня сбило с толку: Харрисон ничего не записывает, мели, думает, что хочешь... Ладно. Потом он спросил о ящиках. Тут уж не соврешь — с поличным поймали... Да, говорит Харрисон, попал ты, как кур во щи. А парень ты, видать, хороший. Я тебе помогу выпутаться из этой истории. Я, понятно, обрадовался, стал просить его, чуть ли руки не целую. Только, говорит, услуга за услугу. Когда вернешься на родину, выполнишь несколько наших поручений. Я сообразил, в какую беду толкает меня капитан. Нет, отвечаю, я лучше два года — это Харрисон объяснил, что за мое преступление по здешним законам полагается два года — отсижу в австрийской тюрьме, а шпионом не стану.
Он, зараза, смеется. О, это слишком просто, говорит. Нет, голубчик, мы тебя здесь даром кормить не будем, передадим русским, вместе с описанием твоих похождений у немцев.
По его звонку зашел солдат с магнитофоном. Прокрутили мой рассказ. За такое, подумал я, не помилуют. И тут мне пришло в голову решение: принять предложение капитана Харрисона, выпутаться из беды, а вернусь на родину — там посмотрю. Хорошо, говорю, я согласен, если поручения не очень опасные.
В общем, назавтра меня из тюрьмы перевезли на частную квартиру, стали обучать, как выявлять оборонные предприятия, их назначение, мощность, пропускную систему...
— Об этом, Ставров, мы поговорим позднее, — остановил я Ставрова. — А сейчас скажите, кому и как вы должны были передавать собранные шпионские сведения?
У меня мелькнула мысль: нельзя ли воспользоваться способом, который определили Ставрову, и вывести на связь разведчика западной державы, возможно, живущего в нашей стране под каким-то прикрытием.
— Капитан Харрисон дал мне пять или шесть заполненных открыток. Когда появится необходимость, я приезжаю в Москву и бросаю одну открытку в любой почтовый ящик. Через три дня в обусловленном месте меня встречает женщина. Она будет держать в руках мою открытку...
— Вы познакомились этим способом?
— Нет.
— А где открытки?
— Я их сжег в пункте фильтрационной проверки.
— Почему?
— Во-первых, боялся, что открытки навлекут подозрения на меня, во-вторых, я не собирался выполнять поручения Харрисона...
«Какая возможность упущена!» — подумал я с сожалением, и рассказ Ставрова значительно потерял интерес для меня.
— Явка с повинной, — сказал следователь, — могла серьезно облегчить вашу участь... Вы не знали об этом?
— Знал, как не знал. Капитан Харрисон разъяснил и предостерег, чтобы я не попался на эту удочку.
— Почему?
— Потому, что после явки с повинной, сказал он, начнется проверка и выявится моя служба в немецкой полиции и «зондеркоманде». А этого мне не простят.
— Скажите, а документы вы действительно теряли в октябре сорок пятого года? — спросил следователь.
— Нет, конечно. Заявление в милицию я сделал для того, чтобы изменить имя и получить второй аттестат. Все документы тогда были при мне, уже позднее я их уничтожил.
...В октябре сорок пятого года в ресторане Харьковского железнодорожного вокзала сидели за столиком три молодых солдата. Все они только что уволены из армии в запас. Официант, седой мужчина, прихрамывающий на правую ногу, принес солдатам счет и предупредил, что ресторан закрывается.
Высокий длиннолицый солдат в лихо сдвинутой пилотке полез в карман и вдруг упавшим голосом сообщил:
— Братцы, у меня бумажник сп... перли...
— Ты что, Николай, шутишь?
— Честно, ребята...
— Надо заявить в милицию.
Дежурный отделения милиции внимательно выслушал хмельных друзей, что-то записал на листочке бумаги и велел зайти утром. Ночь солдаты прокоротали на жестких скамьях зала ожидания. Назавтра их принял пожилой майор.
— Вы можете подтвердить личность Ставрова? — обратился майор к солдатам.
— Так точно, товарищ майор. Вместе служили, — не моргнув, подтвердили они.
— Хорошо, вы можете быть свободны.
— Николай, мы тебя подождем внизу, — сказал небольшой чернявый солдат.
Майор достал из стола бланк, нацепил на нос старомодные очки с самодельными проволочными дужками.
— Фамилия? — строго переспросил майор.
— Ставров.
— Имя и отчество?
— Никифор Игнатьевич.
— Как Никифор? Друзья только что Николаем тебя именовали...
Майор отодвинул бланк и недоверчиво посмотрел на заявителя. Ставров разыграл смущение.
— Видите ли, товарищ майор, по документам я Никифор, а называю себя Николаем. Никифор — старое, неприличное имя...
— Неприличных имен нет, — пробурчал майор, видимо, вполне удовлетворенный объяснением Ставрова.
Он протянул заполненный бланк и записку.
— Это справка о том, что ты заявил об утрате документов. Видом на жительство служить не может, но до дому доберешься... С запиской пройдешь к военному коменданту, второй подъезд налево. Получишь продуктовый аттестат и денег на дорогу. В другой раз рот не разевай, — напутствовал майор, дружелюбно улыбаясь.
Прощаясь с «сослуживцами» на перроне вокзала, разъезжались в разные стороны отвоевавшие свое солдаты, Ставров в который раз повторял:
— Вот спасибо, ребята, выручили, а то волокиты не оберешься.
Тонко рассчитывал Ставров. Прими вымышленную фамилию — первая же проверка все выявит. А Ставрова Никифора могли проверять сколько угодно.
— И еще один вопрос, — сказал следователь, заканчивая допрос. — Как вам удалось в один день выписаться и сняться с военного учета?
Ставров скупо улыбнулся: чего же, мол, тут сложного.
— Вскоре после приезда сюда я пошел прописываться. Разговорился с паспортисткой. Эммой ее звали. Девушка рослая, симпатичная, посмеяться любит. Я пригласил ее в кино, она согласилась. После еще встречались. Когда я узнал, что моей персоной интересуются в этом доме, вечером пошел к Эмме и сказал, что у меня большие неприятности на работе и мне надо срочно уехать. Оставил Эмме паспорт и военный билет. К обеду все было готово.
— Кто предупредил вас?
— Наш диспетчер Устюжанинов. А ему под большим секретом сообщил директор автобазы...
Ставров ушел в сопровождении дежурного. Дело закончено.