Митька похудел за эти дни, но никогда он не был так счастлив, как в это время. Сам Эйно Карьямаа, студент вуза, член партии, уделял ему свое время и оказывал такое внимание.
А ведь ему нужен был полный отдых. Он сам говорил своему отцу, что у него в Ленинграде было так много нагрузки и он так переутомился, что врачи прописали ему полный отдых. Поэтому он никуда не ходил и не принимал участия в организации колхозов, хотя для этого так нужны были опытные, сведущие люди, нужны были пламенные большевики. Кругом чувствовалось какое-то напряжение. Люди волновались, и нужно было решительное и умелое руководство, а Эйно Карьямаа, к сожалению, не имел возможности помочь людям в организации колхозов и разъяснить им политику партии и правительства, хотя он и был студентом советского вуза. Предписание врачей заставляло его сидеть дома и только иногда совершать прогулку в поле и в лес.
Но все же, когда несколько эстонских хуторов примкнули наконец к русскому колхозу и устроили по этому случаю празднество в демидовском народном доме, Эйно тоже пошел на это празднество.
Должно быть, он был встречен там с радостью и восторгом и, наверно, выступил с блестящей речью и многое разъяснил людям.
Ведь это такая редкость для деревни — увидеть и услышать человека, который оканчивает вуз.
Правда, Митьке после говорили, что ни с каким восторгом Эйно не встречали и никакой речи он не произносил. Про него говорили даже совсем другое. Говорили такую чепуху, что Митька никак не мог поверить и удивлялся, как это можно так здорово врать. Говорили, что в Демидове будто бы оказались ребята, которых Эйно недавно побил, и что они подговорили силача Кольку Жимина вызвать Эйно на драку и поколотить его, а сами пригласили Эйно посмотреть новую колхозную баню. И вот около этой бани Колька Жимин будто бы толкнул Эйно так сильно, что тот едва не упал, и они начали драться. Сначала Эйно будто бы все оглядывался, точно боялся, что на него нападут сзади, но ему сказали: «Не бойся. Никто больше не тронет. Хватит с тебя одного». И тогда Эйно начал драться смелее. Митька знал Кольку Жимина. Он был среднего роста, но очень широкий, и мускулы так и перекатывались у него под рубашкой, точно гири, а ляжки были такие толстые, что брюки на нем то и дело лопались. И вот будто бы Эйно избил этого Кольку в кровь, а тот молчал и все лез на него и тоже бил без конца. Говорили, что Эйно дрался как чорт, но нельзя было понять, сердится он или нет, потому что он то и дело улыбался. Никто до этого не видел, чтобы так можно было драться. Он прыгал перед Колькой на разные лады и так избил его, что у того все лицо стало красным от крови. Но Колька все лез вперед и тоже бил, и Эйно все пятился и пятился от него. А потом будто бы появился Эльмар Уйт и прыгнул между ними. А Эйно опять улыбнулся и бросился на него и ударил в скулу так сильно, что всякий другой человек отлетел бы от такого удара на две сажени. Но Эльмар Уйт будто бы схватил Эйно и поднял его на воздух, и хотя тот сильно брыкался, он держал его так целых пять минут, пока тот не успокоился. Потом он бросил его на землю и сказал что-то по-эстонски, и Эйно медленно ушел прочь, не глядя на людей. Другие эстонцы даже перевели то, что сказал Эльмар. Он будто бы сказал: «Иди-ка, любезный, домой к отцу, пока я не вывернул тебя наизнанку и не понюхал, чем ты пахнешь внутри».
Митька смеялся, когда слышал этот рассказ. И выдумают же люди подобную чепуху, как будто Эйно способен на такое зверство, чтобы бить русских товарищей. И тем более нелепо, чтобы кто-нибудь мог устоять против Эйно, хотя бы даже сам Эльмар Уйт.
Правда, Митька заметил, что после этого дня Эйно ходил какой-то угрюмый и две недели не снимал костюма и не приходил на тренировку. У него даже заметны были две маленькие ссадины на лице. Но мало ли отчего могут быть ссадины и мало ли почему человек угрюм! У каждого свои заботы.
Все же Митька выбрал однажды момент и рассказал Эйно все, что слышал о нем, и спросил:
— Разве это правда, товарищ Эйно?
Эйно искривил свои тонкие губы.
— Какая чепуха! — сказал он.
— Я и то подумал, что врут, — обрадованно подхватил Митька. — Это пастух сам выдумал. Ведь там, в Демидове, очень хорошие ребята. Я хоть и не был там целый месяц (тут все работа горячая), но знаю, что теперь таких скандалов там не бывает, как раньше. Теперь не лезут в драку, а сразу обсуждают, если кто что-нибудь плохое сделает, и выносят на товарищеский суд... Вообще люди стали какие-то... сердечные после того, как вместе стали работать в колхозе. Теперь, если решают что-нибудь новое сделать или строить, то сразу говорят: «А как после этого будет тому-то и тому-то». Заботятся о других больше теперь...
— Ну, разумеется, — ответил Эйно, — колхоз дает большой толчок в культуре и смягчает нравы.
И когда Митька ушел, Эйно даже улыбнулся над этими странными слухами, пущенными о нем.
Эйно Карьямаа очень редко улыбался в жизни. Правда, иногда во время какого-нибудь веселого разговора казалось, что и он смеется. Но это не был смех. В глазах его не было веселого блеска, и губы не раздвигались в улыбке. Только из горла его слышался странный прерывистый звук, точно он слегка стонал от холода, заставляющего прыгать его нижнюю челюсть.
А по-настоящему он улыбался очень редко и то в такие минуты, когда обыкновенный человек проливал бы слезы.
Первый раз Эйно улыбнулся много лет назад. Он тогда в пьяном виде вспомнил своего любимого двоюродного брата Роберта Карьямаа и решил немедленно отомстить за его смерть. Он уже подступал с кулаками к бедному Пиетри, задушившему Роберта нечаянно во время припадка, и Пиетри, растерянно улыбаясь и моргая белыми ресницами, пятился назад, как вдруг Эльмар Уйт схватил Эйно сзади и бросил его на землю. Эйно хотел сразу вскочить, но Эльмар наложил на него свою большую руку и не пустил никуда. И сколько Эйно ни бился, он ничего не мог поделать с этой рукой. Рука лежала на нем до тех пор, пока он не успокоился. Тогда только он мог встать и, быстро улыбнувшись, уйти прочь. Сердиться ведь было не на что.
Второй раз он улыбнулся много лет спустя. Он тогда уже два года был в партии, окончил эстонский рабфак, куда так легко было попасть каждому эстонцу. Он уже поступил на краткие курсы совпартшколы, чтобы получить основательные политические знания, но бросил эти курсы и занялся боксом.
Конечно, ему пришлось туго без стипендии, и он очень много требовал денег от отца. Но, во-первых, он решил непременно вернуть в будущем эти деньги отцу, а во-вторых, он получил такую крепкую боевую закалку, что через полтора года выступил против сильнейшего боксера Ленинграда. Ленинградский боксер целых два раунда швырял его, как мешок с опилками, на веревки ринга, а на третьем раунде вышиб из него сознание.
Когда сознание вернулось к Эйно, он не заметил дружески протянутой к нему в перчатке руки противника. Он в это время смотрел противнику в лицо. А потом, быстро и неуловимо улыбнувшись, вышел. Наверное, он улыбнулся потому, что вспомнил свою забавную возню с Уйтом. Может быть, он даже на миг представил на месте лица русского боксера большое лицо Эльмара Уйта...
Через три месяца Эйно встретился с другим сильным боксером. Через него он думал пробить себе дальнейший путь в спортивном мире. Но боксер уложил его на втором раунде.
Потом Эйно решил поступить в вуз. С образованием нигде не пропадешь. Это не то что торчать, например, за токарным станком по семь часов ежедневно. В вуз было трудно, даже почти невозможно попасть. Но если человек очень сильно к чему-нибудь стремится, то он добьется этого непременно или умрет. Эйно не умер. Он поступил в вуз.
Но через год в вузе навели точные справки об его отце, узнали, что он получает от отца деньги, и хотели сразу исключить его из партии и из вуза.
С большим трудом он доказал, что отца он уже давно не считает отцом и что тот шлет деньги против его воли. Он даже улыбнулся, разъясняя это. Ведь все так просто. Сын проникнут идеями революции и ненавидит хищника-отца. Ведь это обычное явление в наше время. Ничего нет в этом удивительного. Это нужно приветствовать, не правда ли? А если у кого-либо есть сомнение, то пусть пошлют его куда угодно и на какую угодно революционную борьбу. Эйно никак не хотел расставаться с вузом. Ведь для него так важно углубить и расширить свои знания. Но с деньгами отца ему тоже не хотелось расставаться. Ему нехватало стипендии. Он удивлялся, как это другие живут на эту стипендию. И потом, он ведь непременно решил возвратить эти деньги отцу в будущем. И он условился получать деньги через Лизу. Кроме того, он собирался съездить к отцу и заставить его отказаться от хищнического способа наживы, а если тот окажется неисправим, то расстаться с ним навсегда. Коммунист не должен терпеть в своей родне кулаков, и вуз должен быть окончен.
От старого Отти через Лизу часто приходили тревожные письма, полные жалоб. Но Эйно, читая, только улыбался. Вообще, товарищи стали чаще замечать на его худощавом лице краткую, мимолетную улыбку.
В таком бодром состоянии он приехал в деревню, где повел яростную атаку против отца. В конце концов он взял от отца обещание, что тот держит работников только до осени, а потом увольняет их, продает лишний скот и машины, оставляет себе только двух коров и двух лошадей, сокращает посев и начинает жить своим трудом.
В эти дни по эстонским хуторам ходил какой-то невысокий человек с озабоченным лицом. Он был прислан из районного комитета партии. Ему поручили обойти эстонцев, еще не вошедших в колхоз, и попытаться вовлечь их.
Он обходил и разговаривал подолгу с каждым.
У маленького злого Юхана Ойнаса он ничего не добился, но, устало улыбаясь, обещал зайти еще раз. За калиткой он спросил дорогу на хутор Пютсипа, но Ойнас был раздражен. Он сказал:
— Не знаю я никакого Пютсипа! Ищи сам Пютсипа! Вот там Пютсип! — и он показал ему дорогу на хутора братьев Карьямаа.
Таким образом, невысокий человек с усталым лицом пришел на хутор старого Отти.