Стояла глубокая тишина. Пока не замрёте в Шермане, Коннектикут, хрустким осенним днём, вы и не знаете, что такое тишина. И внезапно — лёгкий ветерок, метания опавшей листвы.
Они подошли к парадной двери, Питер — с чемоданами. Он поискал колокольчик, но того не оказалось.
— Постучишь? — спросила Дженни.
— Этой штукой? — усмехнулся Питер.
На крашеной в чёрное двери висел гротескный молоток из ржавой меди, в виде какого-то воющего создания, с рогами, клыками и свирепым оскалом. Питер, не без сомнений, взял его и трижды гулко ударил. Эхо разнеслось по дому, по невидимым коридорам и тихим лестничным клеткам. Питер и Дженни ждали, ободряюще улыбаясь друг другу. Они же сняли номер. Вне всякий сомнений — сняли.
Ответа не было.
— Может, надо постучать громче, — предложила Дженни. — Дай попробую.
Питер ударил сильнее. Эхо угасло, без ответа. Они подождали ещё две-три минуты.
— Я люблю тебя, — сказал Питер, глядя на Дженни. — Ты это знаешь?
Дженни встала на цыпочки и поцеловала его.
— Я тоже тебя люблю. Ты лучше целого ведёрка мороженого!
Листья шуршали у них под ногами, к двери по-прежнему никто не подходил. Дженни пересекла садик перед домом и, подойдя к окну гостиной, заглянула внутрь, прикрыв глаза ладонью. Она была маленькой, чуть выше полутора метров, с длинными светлыми волосами и тонким овалом лица. Питер считал, что она похожа на одну из муз Боттичелли, из тех божественных созданий, что парили сантиметрах в пяти над землёй, завёрнутые в воздушные драпировки, и пощипывали арфы. Она и правда была приятной девушкой. С приятным обликом, приятным нравом, но была в ней и терпкость, которая эту приятность оттеняла. Он встретил её на рейсе «Истерн Эйрлайнс» из Майями в Ла-Гуардию. Он был в отпуске, она навещала отца-пенсионера. Они влюбились, три месяца отличных деньков прошли как в одном из тех фильмов, со снятыми в расфокусе купаниями, пикниками на траве и беготнёй в замедленной съёмке по «Дженерал Моторс Плаза», пока вокруг летают голуби, а прохожие поворачиваются и пялятся.
Он был редактором на кабельном телевидении Манхэттена. Высокий, худой, вечно в свитерах ручной вязки со свободными рукавами. Он курил «Парламент», любил Сантану, жил в деревне с тысячей виниловых пластинок и серым котом, обожавшим драть ковры, цветами и китайскими колокольчиками. Ему нравился Дунсбери [Сатирический комикс про «среднего американца» — прим. пер.], но он не понимал, насколько сам на него похож.
Друзья подарили им на свадьбу полиэтиленовый пакет с травой и пекановый пирог из пекарни «Ям-Ям». Его отец, любезный и седовласый, вручил три тысячи долларов и водяной матрас.
— Это безумие, — сказал Питер. — Мы же оплатили неделю здесь, да?
— Выглядит заброшенным, — отозвалась Дженни с теннисного корта.
— Более чем, — пожаловался Питер — Он выглядит разрушенным. «Кордон блю на завтрак», как говорят в Коннектикуте. Уютные кровати и все удобства… Скорей, похоже на замок Франкенштейна.
— Тут кто-то есть, — позвала скрывшаяся из виду Дженни. — На задней террасе.
Питер оставил чемоданы и обогнул дом вслед за ней. В деревьях, с облупившейся корой, суетились и распевали черно-белые пеночки-трещотки. Он обогнул продранные сетки теннисного корта и увидел Дженни — она стояла у шезлонга. В нем спала седовласая женщина, укрытая темно-зелёным пледом. На траве рядом с ней ветер теребил номер нью-милфордской газеты.
Питер нагнулся над женщиной. У неё было сухопарое, чётко очерченное лицо, и в юности она, наверное, была красива. Её губы чуть разомкнулись во сне, и Питер видел, как глаза движутся под веками. Наверное, ей что-то снилось.
Он чуть потряс её и сказал:
— Миссис Гэйлорд?
— Думаешь, с ней всё хорошо? — спросила Дженни.
— Всё с ней в порядке, — сказал он. — Наверное, читала и задремала. Миссис Гэйлорд?
Женщина открыла глаза. На миг она уставилась на него с выражением, которое он не мог понять — что-то похожее на подозрительное любопытство, — но затем резко села, протёрла лицо руками и воскликнула:
— Божечки! Боже! Думаю, я на какое-то время заснула.
— Похоже на то, — сказал Питер.
Она откинула одеяло и встала. Ростом выше Дженни, но не особенно высокая, под простым серым платьем она была худой, как вешалка. Стоя рядом, Питер уловил запах фиалок, но странно спёртый, словно фиалки давно увяли.
— Вы, наверное, мистер и миссис Дельгордо, — сказала она.
— Верно. Только что приехали. Мы стучали, но ответа не было. Надеюсь, вы не против, что мы так вас разбудили.
— Вовсе нет, — сказала миссис Гэйлорд. — Вы, наверное, сочли меня ужасной… Я вас не встретила. А вы ещё и новобрачные. Поздравляю. Похоже, вы счастливы друг с другом.
— Да, — улыбнулась Дженни.
— Ну, вы лучше заходите. Багажа у вас много? Мой разнорабочий сегодня в Нью-Милфорд уехал, предохранители купить. Боюсь, в это время года у нас тут небольшой беспорядок. после Рош ха-Шана [Еврейский новый год, конец сентября — прим. пер.] здесь мало гостей.
Она повела их к дому. Питер глянул на Дженни и пожал плечами, но та лишь скорчила гримасу. Они проследовали за костлявой спиной миссис Гэйлорд по неухоженной лужайке и вошли в двери зимнего сада, где гнил полинявший бильярдный стол, а пожелтевшие фотографии улыбающегося юноши висели рядом с призами за яхтинг и вымпелами студенческой команды. Сквозь грязные застеклённые двери они прошли в гостиную, тёмную, затхлую и пустую, с двумя закрытыми каминами и винтовой лестницей. Повсюду были деревянные панели, мозаичные полы и пыльные драпировки. Было больше похоже на заброшенный частный дом, чем на «загородная дача с кордон блю для утончённых пар».
— Кто-нибудь ещё здесь есть? — спросил Питер. — В смысле, другие гости?
— О, нет, — улыбнулась миссис Гэйлорд. — Только вы. У нас одиноко в это время года.
— Не могли бы вы показать нашу комнату? Чемоданы я могу сам отнести. День у нас был тяжёлый: то одно, то другое.
— Конечно, — сказала миссис Гэйлорд. — Помню свою свадьбу. Мне не терпелось прийти сюда и заполучить Фредерика для одной себя.
— Вы тоже провели здесь брачную ночь? — спросила Дженни.
— О да. В той же комнате, где вы проведёте свою. Я зову её «номер для новобрачных».
— А Фредерик, — спросила Дженни. — То есть мистер Гэйлорд…
— Покинул нас, — сказала миссис Гэйлорд. Её глаза блеснули от воспоминаний.
— Жаль это слышать, — ответила Дженни. — Но думаю, у вас осталась семья. Ваши сыновья.
— Да, — улыбнулась миссис Гэйлорд. — Хорошие мальчики.
Питер взял багаж с парадного крыльца, и миссис Гэйлорд повела их по лестнице на второй этаж. Они прошли мимо мрачных комнат с ванными на ножках в виде железных когтей и жёлтыми окнами. Мимо спален с закрытыми жалюзи и кроватями, на которых не спали. Мимо комнаты для шитья с молчаливой педальной швейной машинкой с чёрной эмалью и перламутровой инкрустацией. В доме было холодновато, и пол скрипел у них под ногами, пока они шли в номер для новобрачных.
Комната, где им предстояло остановиться, была высокой и пустой. Из неё был виден фасад дома, с подъездной дорожкой и наносами листьев, и задний двор у леса. В номере стоял тяжёлый шкаф из резного дуба, а кровать была с пологом на четырёх столбиках, закрученных спиралью, и тяжёлыми парчовыми занавесями. Дженни села на неё, похлопала и спросила:
— Жестковата, нет?
Миссис Гэйлорд отвернулась. Похоже, она задумалась о чем-то другом, а потом ответила:
— Вы сочтёте её более удобной, когда привыкнете.
Питер поставил чемоданы.
— Во сколько вы сегодня подадите ужин? — спросил он её.
Миссис Гэйлорд не ответила ему прямо, но вместо этого заговорила с Дженни.
— А во сколько вы бы хотели? — спросила она.
Дженни покосилась на Питера.
— Около восьми было бы здорово, — сказала она.
— Отлично. Сделаю в восемь, — сообщила миссис Гэйлорд. — А пока чувствуйте себя как дома. Если что-то будет нужно — не стесняйтесь звать. Я буду всегда где-то рядом, даже если задремлю.
Она грустно улыбнулась Дженни, а потом, не добавив ни слова, покинула комнату, тихо закрыв дверь за собой. Дженни и Питер молча прождали минутку, пока не услышали, как её шаги удаляются по коридору. Потом Дженни скользнула в объятия Питера, и они поцеловались. Это был поцелуй, значащий многое: например, «я люблю тебя», и «спасибо», и «кто бы что ни говорил, но мы это сделали, мы, наконец, поженились, и это отлично».
Он расстегнул шерстяное платье, в котором она уехала со свадьбы. Обнажил её плечи и поцеловал в шею. Она взъерошила пальцами его волосы и прошептала:
— Я всегда так себе это и представляла.
— М-м, — только и ответил он.
Её одежда упала к лодыжкам. Под ним было розовое просвечивающее бра, сквозь которое виднелись её тёмные соски и маленькие полупрозрачные трусики. Запустив руки под бра, он покатал соски меж пальцев, пока они не отвердели. Она расстегнула его рубашку и обняла, чтобы поласкать голую спину.
Осенний день, казалось, был подёрнут дымкой. Они откинули покрывала со старой кровати о четырёх столбах, а потом, голые, забрались меж простыней. Он целовал её лоб, закрытые веки, рот, груди. Она целовала его узкую мускулистую грудь, его плоский живот.
Из темноты за её сомкнутыми веками, доносилось его дыхание — мягкое, торопливое, жаждущее. Она лежала на боку, спиной к нему и почувствовала, как её бёдра раздвигают сзади. Он дышал все сильней и сильней, словно бежал гонку или с чем-то сражался, и она прошептала:
— Ты на взводе. Но, боже, как мне нравится.
Она ощутила его толчки внутри себя. Она не была готова и, судя по его необычной сухости, он тоже. Но он был таким большим и настойчивым, что боль тоже была удовольствием и она, хотя и постанывала, но тряслась от удовольствия. Он молотил и молотил её, а она кричала, и все фантазии, когда-либо ей грезившиеся, вспыхивали за её закрытыми глазами — фантазии об изнасиловании грубыми викингами, о том, как её вынуждают предстать перед похотливыми императорами в причудливых гаремах, фантазии о нападении лоснящегося чёрного жеребца.