орочка с нимбом лимонных долек. За считаные минуты публикации набирают десятки тысяч лайков и сотни перепостов.
Участники хвалят, спорят, поправляют друг друга. Например, хореограф раздраженно комментирует позитуру модели на картине «Утро»: «Открытую ногу не в сторону, а за себя!!! Это первый арабеск, и на картине Яблонской это явно видно!!!» В группе уже порядка двухсот пятидесяти тысяч участников. Кто-то скажет: безвкусица и пошлость. И будет абсолютно прав. Пошлость. Но, как писал Тургенев в «Отцах и детях», пошлость порой бывает необходима: она ослабляет слишком высоко натянутые струны.
Сегодня мы все — потерявшиеся дети, которые в слюнях и слезах громко зовут маму. Но мамы нет. Как нет и фонтана для встречи в виртуальном ГУМе. Неравноценная замена, слабое утешение — социальные сети. Мы смотрим друг на друга, как в кривое зеркало: легионы девушек с жемчужной сережкой, дивизии безухих Ван Гогов, батальоны незнакомок, эскадрильи прилетевших грачей. Вот бы пустить их всех колоннами по Тверской. Устроить после всего этого настоящий карнавал косплееров. Такой вот сон в летнюю ночь. Через эти посты мы узнаем свою потерянность. Мы смеемся над самими собой, над обстоятельствами, которые перевернули наши жизни. И от того, что мы испытываем одновременно одни и те же эмоции, наш смех становится поистине гомерическим. Удивительно, но, только отгородившись друг от друга в ячейках квартир, мы наконец по-настоящему почувствовали свое единение.
А что еще остается делать? Я, к примеру, наслаждаюсь рассказами Ивлина Во. Пересматриваю Чаплина и Сидни Поллака. Врубаю старый проектор и кручу на стене детские диафильмы. При этом ощущаю себя почему-то фюрером, который смотрит хронику в пустынном кинозале. Ну а сейчас я допишу эту заметку, выпью сто грамм и выйду с гитарой на балкон петь Шевчука. А потом и Чижа. А потом и БГ. Соседи привыкли. Никто не жалуется. Даже рады.
Никто не знает, что нас ожидает за дверью
20 мая 2020
«Главное — величие замысла», — любила повторять Анна Ахматова, за ней Иосиф Бродский, а вслед за ними обоими простой пехотинец русского репертуарного театра Аброскин Сергей.
Был у нас в театре «Студия театрального искусства» такой спектакль по повести Шолом-Алейхема, назывался «Мариенбад». На репетициях придумали, что каждый актер выберет какой-нибудь напиток, подходящий его персонажу, и будет выпивать его на протяжении всего действия. В общем, кто-то прикладывался к стеклянной фляжке с коньяком, кто-то потягивал из огромной кружки пиво, а Сергей Аброскин, исполнитель роли неврастеничного портного Бройхштула, пил молоко. Пил ярко, талантливо пил, но, правда, из глиняного стакана, так что ни один зритель оценить его задумку не мог.
Шли месяцы, годы, и однажды после очередного спектакля актерский коллектив, посовещавшись, делегировал меня к Сергею с вопросом. Я долго теребил шляпу в руках, переминался с ноги на ногу, наконец собрался с духом и выпалил: «Сергей, возможно, стоит все-таки попробовать наливать молоко во что-нибудь прозрачное?» И робко прибавил: «Нет?» Сергей посмотрел в окно, глубоко затянулся и ответил: «Главное — величие замысла!» — затем многозначительно поднял вверх указательный палец и удалился прочь.
И артист Аброскин был совершенно прав. Есть много чего в мире, что мы никогда не увидим, не узнаем и не поймем. И что с того? В незнании, в неведении есть особое счастье. Зыбкий аванс последующей жизни. Призрачный задаток грядущих дней. Истина не лежит на юру, не греется на пригорке. Она прячется по темным сырым углам, кашляет на сквозняке пролетов. Вот философ Шестов сказал: «Трагедия почти любого человека: ему показали небо, а потом бросили в грязь». Что это за грязь? Какое небо? Что такое небо? Это детство, когда мы знали все и нам хватало самих себя. Потом мы выпили воды из Леты и позабыли, где мы и что мы. А потом стали судорожно восстанавливать знания, но, как оказалось, все это было бесполезно. Какая разница, знал зритель о молоке в глиняном стакане или не знал? Важно, что по этому поводу думал сам артист Аброскин.
Или вот, например, я узнал, что ближайшие родственники крокодилов — птицы. Восхитительно. Сам по себе этот факт настолько прекрасен, что даже не хочется лезть в интернет справляться, как это и почему. Мы привыкли каждый вопросительный знак разгибать в восклицательный, но так ли это надо? Греки, вот, молодцы, у них в языке вообще нет вопросительного знака, вместо него они используют точку с запятой.
Есть в театре такое понятие — отказ по Мейерхольду. Если коротко, то это значит, что актеру, прежде чем потянуться вперед к дверной ручке, нужно немного податься назад. Это, как говорил Всеволод Эмильевич, укрупняет жест. Происходящее в мире напоминает мне такой отказ. В общем-то, никто ничего не понимает: ни президенты, ни врачи, ни Уоррен Баффет, ни Алиса с Сири. Никто не знает, что ожидает нас за дверью, которую мы собираемся открыть через отказ.
Тайны мира не дают забыть, что мы тут все чужаки. К чему нам испытания последнего времени? Каждый сам решает для себя. Я, к примеру, переболел коронавирусом и не знаю, к чему это было. Пока не знаю.
В первые дни поднялась температура, ломило спину. По ночам чувствовал себя плохим терминатором, который, исчезая навсегда в кипящей лаве, принимает по очереди вид всех своих жертв. Меридианы моего сознания выгнулись, а параллели, наоборот, вогнулись. Что-то сильно приплюснуло голову с обоих полюсов, и теперь она стала похожа на плоский персик-инжир. Потом пришел врач с бровями, как у Мефистофеля. Он послушал легкие, постучал по почкам. Поговорили о нашем Басманном районе, о ценах на нефть, о том, что скоро зацветет сирень. Потом он выписал различные препараты. Осмотрел мои книжные полки и со вздохом заметил, что современную литературу почти не читает. Правда, из последнего очень понравилась «Обитель» Пелевина. Надевая плащ, сказал через плечо, что на самом деле лекарства покупать не нужно.
— Как же так, доктор, не покупать?
— А вот так, пациент Служитель. Они вам все равно не помогут.
— А чем же мне лечиться?
— Временем.
И так мог ответить только врач Басманного района столицы. Каждый местный житель носит на себе невидимую печать метафизики.
Но потом я выздоровел: температура ушла, ломота исчезла, количество лейкоцитов повысилось, а тромбоцитов понизилось. Как ни в чем не бывало шестнадцатого числа я внес куда надо показатели счетчиков воды (это почему-то меня особенно обрадовало, возвратило в стан обычных граждан). Потом выпил и закусил.
Если вы заметили, майские закаты в этом году особенно безумны. Трамваи налегке дребезжат как никогда. Зеркала отражают наши усталые лица с утроенной силой. Наверное, чтобы мы смогли разглядеть в себе что-то, на что никогда не обращали внимания. Если я когда-нибудь дозрею до театральной режиссуры, моим первым спектаклем будет «Старший сын» Вампилова. Там был такой персонаж — Сарафанов. Он всю жизнь писал ораторию, но, как оказалось, сочинить сумел только название — «Все люди братья». И уже над этим названием хочется плакать, а остальное неважно. А Сарафанова сыграет Сергей Аброскин.
Глас народа — глас божий
10 июня 2020
Дождь в Москве идет уже семь тысяч лет. Без передышек, цезур и антрактов. С чем его сравнить? У кого-нибудь дома остались DVD? Помните, когда загружаешь диск, всплывает меню настроек и звучит главная мелодия фильма? И если ты уснешь, то заставка будет играть на повторе всю ночь. Или год. Или вечность. Московский дождь напоминает мне такую вот бесконечную заставку. Только выключить ее нет никакой возможности: все пульты потерялись, кнопки не работают. Я любую погоду люблю. То есть я вообще все люблю. И всех. Но, как говорил Эйнштейн, есть только две бесконечные вещи: вселенная и человеческая глупость. Вот и у моей любви есть предел.
Грунтовые воды волнуются, Яуза вышла из берегов. Километры дождевых червей потеряли свои дома. Навсегда. Только вдумайтесь. На. Все. Гда. Сирень цветет вотще. На душе серо. Уныло. Надо терпеть, надо быть стоиком, говорю я себе и беру с полки «Размышления» императора Марка Аврелия. «Поутру следует сказать себе: сегодня мне придется столкнуться с людьми навязчивыми, неблагодарными, заносчивыми, коварными, завистливыми, неуживчивыми». Спасибо, император, утешил. Мне сегодня не с кем будет столкнуться. Я останусь дома. Буду в стратегических количествах кушать черешню, смотреть бундеслигу (о, как же зловеще разносятся по пустому стадиону немецкие окрики), ну и листать ленту социальных сетей.
Все-таки какие странные дни. Я еще пару месяцев назад наивно верил, что ковид-19 если не сделает нас лучше, то хотя бы как-то что ли сплотит. Консолидирует человечество. Счистит коросту с сердец, снимет копоть с лампады разума, наконец, смягчит очерствевшие нравы. Ага.
Вот, например. Я недавно опубликовал вполне безобидную заметку о том, как все мы пытаемся мириться, справляться, бороться с реалиями изоляции. Я имел неосторожность начать ее с фразы, что, мол, если честно, я не очень люблю русский рок. Правда, потом сам себя опроверг: в конце я написал, что сейчас возьму гитару и выйду на балкон, спою Чижа и БГ.
Святая троица, Марк Аврелий и Марк же Цукерберг, что тут началось. Я заглянул в первый комментарий, отставил миску с черешней и вкючил на полную громкость звук морского прибоя.
Авторская орфография и пунктуация сохранены.
Анна Витальевна из Пензы (в руках душистый букет роз, наискосок лента «Помню. Горжусь»): Служитель, что ты любишь или не любишь тебе вопросов не задавали, так что лучше тишину лови. Кто знает, не говорит, кто говорит, не знает.
Дмитрий из Москвы соглашается с Анной Витальевной: Это простите каждый «суслик в поле агроном». Облил свою страну помоями, вылил на бумагу наркоманский бред. Не любит он русский рок! Дальше что? Я бы даже не стал реагировать на этот пост, но до сих пор кипит после Зулейхи.
Николай Л.: (лягушка Кермит на аватаре):