Он рыжий. А на спине — раз, два, три, четыре, — пять ровных чёрных полос.
Я там и стал. Тигр нас не видел: мы от него за кустами были.
Он сидит и преспокойно себе выковыривает семечки из цветка. Выковырнет их и на задние лапы сядет. Как человек: передними держит семечко — и в рот. Шелуху прочь, а семечко за щёку.
Уж чуть ли не половину семечек выковырял!
Я Ирке кулаком:
— Тихо! Стой, не шевелись!
И скорее за рогатку.
Прицелился — бац!
Тигр пискнул — и брык с цветка. Смотрю, бежит по траве. Я — за ним. Он — на забор.
Я подбежал, он — виль! — и на другую сторону.
Я Ирке кричу:
— Тут держи!
Сам — через забор.
Он опять на эту сторону.
Ирка, конечно, струсила схватить его, хоть он и раненный: на заборе кровь.
Я поднял сук и со всей силой — раз! — по забору.
В него не попал, а всё равно сшиб.
Он сорвался и в яму — бух!
Под забором большая была яма. С водой!
Смотрю, плывёт.
Я побежал кругом ямы.
Он вылез — и шасть на дерево! Сухая осина там стояла. Вся в дырьях, в дуплах.
Он по стволу — и в дупло. Я заметил, в какое.
Я влез на осину и кепкой дупло заткнул.
— Готово! — кричу.
А Ирка снизу:
— Вот он, вот он! С другой стороны выскочил!
Вот ведь! Я скорее вниз.
Смотрю, сидит на пеньке, на меня обернулся. Щёки оттопырены — уморительная мордаха!
Только я шаг сделал, он свистнул — нырк! — и под корни. Подошли… смотрим — норка.
Я сел на пенёк с рогаткой и говорю Ирке:
— Беги скорей за лопатой. Я покараулю. Разроем — я его за хвост.
А Ирка говорит:
— Знаешь что? Вот что: молодец пятиполосик. Ты его ранил, а он бегом, и вплавь, и на дерево — не дался в руки. Талант прямо!
Я говорю:
— Зверь, конечно, на рану крепкий. Даже добычи своей не бросил — так за щеками и унёс.
Ирка ко мне на пенёк подсела и говорит:
— Знаешь что? Вот что: у него, наверно, дитёнки. Он семечки своим дитёнкам нёс. И потом ведь он не знал, что это наш подсолнух.
Ну и поехала, и поехала…
— Вот, — говорит, — прибежал пятиполосик к себе домой. Сам весь в крови. Дитёнки с кроваток повскакали. «Папа, папочка! Что с тобой? Кто это тебя так?» А он им семечек дал, говорит: «Кушайте. Это великан один на меня напал. Ух, страшный! На задних ногах бегает. Еле-еле от него ушёл».
Дитёнки от страха трясутся, плачут: «Папочка, сейчас он сюда придёт, всех нас убьёт».
Тут я говорю:
— Ну вот, Ирка, всегда ты так… А видела, какая у него шкура красивая? Я могу тебе подарить её. Повесишь её над кроватью на стенку. И всем будешь говорить, что это тигр полосатый. Бывают такие — небольшие. Один знакомый мальчик тебе его в лесу убил.
Ирка, глупая, как расхохочется:
— Тигр по цветам лазает! В норке живёт! И как ещё он тебя в клочки не разорвал!
Вот уж эти девчонки! Ничего, ничего в охоте не понимают!
Смеялась, смеялась, потом и говорит:
— Знаешь что? Вот что: давай лучше наш подсолнух пятиполосику подарим. Пятиполосик ведь по-взаправдашнему — белочка. Маленькая земляная белочка-бурундук. Она семечками своих дитёнков кормит. И кладовые себе на зиму набивает. А нам мама семечек сколько хочешь на базаре купит. Калёных попросим: калёные слаще.
А ещё потом говорит:
— Бедненький! Он теперь раненный. Ему трудно бегать. Давай срежем подсолнух и сюда принесём, к норке ему. Ладно?
Вот всегда она так! Ну, как я теперь на тигра охотиться буду? Какой же он тигр, когда он пятиполосик и с дитёнками?
Правда, что ли, принести ему подсолнух к норке?
Вы как думаете?
Тайна ночного леса
Здорово мне захотелось добыть белую куропатку. В наших местах это редкая дичь. Подпускают они близко, да всегда так неожиданно, с лаем срываются, что каждый раз вздрогнешь, а пока сообразишь, что да как, они уже далеко. Ну, и смажешь, конечно.
А вот Кузя-пастушонок нет-нет да и принесёт из лесу, где лошадей пасёт, две-три штуки. И ружьё-то у него — бердана какая-то допотопная, вся в дырьях, на двадцать шагов с подбегом бьёт. А вот, поди ж ты!
Всё-таки я у него выпытал, как это он ухитряется.
Оказывается, он их ночью бьёт. Разведёт на мшарнике костёр и спрячется рядом в кусты. И белые куропатки целым выводком приходят к костру. Тут уж, конечно, не штука в них, в пеших-то, попасть в десяти шагах.
Мне и расхотелось добывать: другое совсем в голову пришло. Я же ведь не просто охотник, а естествоиспытатель. Орнитолог — специалист по птицам.
«Почему это, — думаю, — другие лесные куры — глухарь, рябчик — никогда к костру не летят, а куропатка идёт? Зачем?»
Что насекомых непреодолимо влечёт к себе свет в ночи, всем известно. Я сам ловил бабочек на велосипедный фонарь. Они летят прямо на огонь, и если бы на стекло, тут им и крышка: сожглись бы. Но ведь на то они и насекомые — животные неразумные.
А куропатки что будут делать, когда подойдут к костру? Неужто, зачарованные пламенем, тоже кинутся в него, погибнут, как бабочки?
Не может быть! Скорее пустятся в пляс вокруг костра, как настоящие огнепоклонники или как наши юннаты, когда выберутся в лес и в первый раз после города запалят костёр.
Или, может быть, куропатки подойдут к костру и чинно рассядутся вокруг него всем семейством? И папаша с мамашей будут объяснять детям на своём удивительном курино-собачьем языке:
— Ко-ко-ко, дескать, это, детушки, огонь! К нему не подходите, — гав! гав! гав! Обожжёт!
Или, может быть, совсем не красота пламени на них действует, а просто они приходят погреться у костра?
Ведь кто его знает, какие неожиданные тайны можно подсмотреть ночью в лесу у костра! То есть, не сидя у костра, а вот, как Кузя: со стороны.
В том-то и дело, что охотник, когда разложит огонь, сам около него сидит — на свету. Всем лесным глазам его видно, а он — как слепой: ничего не знает, что вокруг него в темноте творится.
И я решил во что бы то ни стало узнать: чем это таким привлекает куропаток огонь? С помощью Кузи, конечно.
Мы пошли в лес с вечера. И сразу нам повезло.
Встретили колхозников на моховом болоте. Они шли с большими корзинами клюквы за спиной. Не успели дойти до нас, вдруг у них из-под ног с лаем вырвался старый куропач, а за ним и весь его выводок.
Кузя хотел даже, на счастье, пальнуть в стадо, да я удержал его:
— Брось ты! Что ты, не понимаешь: распугаем сейчас, они ночью не придут. Пока не подсмотрим, чем они у костра занимаются, о ружье забудь. Понятно?
— Тоже мне! — рассердился Кузя. — Командир нашёлся!
— Обожди ещё, может, они сами в костёр бросятся, сами зажарятся. Готовое жаркое получишь.
Кузя сразу повеселел:
— Ай правда! Чего заряд даром тратить?
Теперь мы знали, что выводок здесь есть. И, конечно, приметили, куда он переместился. В угол болота перелетел. Там, на опушке леса, мы и собрали груду сушья и смолья.
Поужинали всухомятку.
Наконец наступила ночь. Чёрная, прохладная, настоящая августовская ночь с Млечным Путём и падающими звёздами, — всё, как полагается.
Мы разложили костёр и засели в кустах, шагах в пяти друг от друга. Кузя левее, я правее.
Сушник пылает ярко; поблизости каждая кочечка, каждая мшинка на ней видна. Но я нарочно отвернулся, стал смотреть на лес позади: какой он при огне? Ведь сразу куропатки не придут же! Кузя говорил — другой раз часами ждёт.
Вдруг слышу сзади тихонько так:
— Эрр-рэк-кэк, ор! Го-кок-ко! Гау!
Быстро оборачиваюсь: идут! Куропатки!
Гуськом идут. Одна, другая, третья…
Не успел сосчитать — ббах! — слева.
Дёрнул-таки Кузя из своей берданы! Не выдержал!
Одна куропатка упала. Остальные, конечно, сорвались и с треском и лаем в один миг исчезли в темноте.
— Спятил! — кричу на Кузьку. — Котлету из тебя сделаю!
Только сучья по лесу затрещали: удрал Кузя. Не гнаться же за ним в темноте!
Подобрал я убитую куропатку и тут же решил, что Кузьке её не отдам: пускай чувствует! Раскидал костёр, огонь затоптал.
А что больше делать? Второй раз куропатки не придут — не дуры.
Хорошо, что Кузька на другой день не попадался мне на глаза: злой я ходил, ух! Подумать только: теперь уж я, может быть, знал бы такую интересную тайну ночного леса! Первый на всём свете узнал бы её!
Мысль, зачем прцходят куропатки к костру, всё не выходила у меня из головы. Наконец я решился пойти один на болото — караулить.
Три дня выжидал, чтобы куропатки забыли, как Кузя грохнул, и пошёл на то же место. Всё так же сделал, как тогда. Забрался в кусты и жду.
Не очень-то весело одному в лесу чёрной осенней ночью. Я зарядил ружьё разрывной пулей: не от страха, конечно, а мало ли что может случиться! Может, медведь из лесу выйдет. Что ж мне — шапкой от него отбиваться?
Долго я сидел — ждал. Закоченел совсем. «Пойду, — решил. — Всё равно толку никакого не будет».
Взглянул подальше, где уж свет от костра слабее.
Что такое?
Чьи большие жёлтые меховые туфли передвигаются между кочками! Крадутся к костру…
А ног не видно.
Я, конечно, нисколько не струсил. Присмотрелся, а это белые куролатки идут! От костра они жёлтыми кажутся. Впереди, видно, старый куропач идёт, папаша: большой очень, красно бровый. Сзади маленькие поспевают. Папаша влез на кочку, головку назад повернул и говорит так вполголоса:
— Эрр-рэк-кзк-кэк, вор!
Потом какие-то звуки вроде слов:
— Ковар-рство, ковар-рство, гау!
Из темноты на свет ему мяукнуло:
— Ми-у! Ми-у! — Очень нежно. Наверно, самочка.
И тут из-за кочек выскочило всё семейство, штук пятнадцать. Куропач прыгнул с кочки, пошёл к костру, и все за ним гуськом.
А он опять: «Ковар-рство! Вор!»
Я подумал: «Улетят сейчас!»
Вдруг — ббах! — и нет куропаток…
Что такое? Кто это? Не сразу даже сообразил, что сам же я и выстрелил.