- И знаете тогда, мил'с'дари, - говорил другой, подняв к губам кубок с медом, - выскочили мы из корчмы, и за сабли. А те вчетвером прямо на меня. Так я первого, как рубанул по башке, что у него кости наверх и вылезли, второму пузо от фляков19 подчистил, так все остальные ноги в руки и бежать…
Человек, к которому пришел Куницкий, ожидал в самом темном углу, у самого окна. То был могучий мужчина с сожженным солнцем лицом. Куницкий считал его своим самым лучшим приятелем. Он любил этого человека не только за постоянно хорошее настроение, но еще за откровенность и открытость. Марчин Мелециньский еще и страстным любителем прекрасного пола, но того, что он про него говорил, не вынесло бы никакое женское ухо. Возможно, именно поэтому он не женился. Тем не менее, по причине своей красоты он вечно пользовался успехом у прекрасной половины человечества. Это бл человек, не пропускающий ни одной юбки: ни девичьей, ни вдовьей, ни замужней. Не презирал он и селянок – потому-то его деревня была самой населенной в округе.
- О, ты уже тут! – произнес он, увидев Куницкого, и схватился на ноги. – Боже мой, это же сколько времени мы не виделись! Приветствую!
Они крепко обнялись. Мелециньский разлил водку по кружкам.
- За нашу встречу и за твое счастливое возвращение!
Они выпили. Водка была хорошая, гданьская. Уселись.
- Ну, и чего оно слыхать? – спросил пан Марчин. – Москву крепко били?
- Это да, - буркнул Ян. – Только про войну в другой раз поговорим. Видишь ли, у меня сейчас серьезные хлопоты.
- Хлопоты? Наверняка с женщиной. И лучше всего вообще не морочить этим головы. Чочет она или не хочет немного пошалить, но потом камень на шею и в воду, как говорят казаки. Я именно так делаю и не жалуюсь. Никто мне рогов не наставляет. Женщины хороши только для постели.
- Интересно, а той, которую бы по-настоящему полюбил, тоже так сказал бы?
- Ясное дело, что не сказал бы. Я всегда каждой их них говорю так: мил'с'дарыня, ваши грудки словно скачущие серны, личико твое – словно весеннее утро, а мысли твои пронзают меня на вылет будто саблей. Вот это они любят. А особенно: слушать, какие они умные. Быть может, потому, что на самом деле все они дуры.
- А правда ли то, - спросил Ян, совершенно не слушая товарища, - что Стадницкий отобрал у тебя два королевских пожалования?
Марчин опустил голову, одним глотком опустошил кружку.
- Отобрал, - тихо сказал он. – Это так, забрал. Только чего об этом говорить. У него было четыре сотни человек, а у меня семеро слуг и двое почетовых. Всех мне перебил. Я защищался –он спалил мне двор. Его казаки вытащили меня под виселицу. Помню все то и во сне, и наяву. Он подъехал, приложил мне к голове пистоль и сказал, что если я выступлю против него, он прикажет повесить меня, как собаку! Это страшный человек.
- И ты ничего не сделал?
- С ума сошел? Это же Станислав Стадницкий, сын тоже Станислава, старосты жигвульского. Сын отца стоит. Считает, будто бы все ему дозволено. Польский закон – он словно паутина: паук пробьется, а вся вина на мухе. Я за поединок в тюрьму бы отправился, а он шляхтича может кнутом до крови избить, и ему ничего не сделают. Я знаю, что произошло, когда тебя не было. Весь повет об этом гудит.
Ян молчал. Он чувствовал, что ему делается жарко.
- Я хотел помочь твоей жене. Но, ты же сам знаешь: она меня не любит. Ненавидит. Я не мог…
Куницкий разлил остаток водки. Медленно выпил свою.
- А ты знаешь, что он выиграл сомнение в шляхетстве. Моем шляхетстве.
- Знаю.
Марчин не поднимал глаз.
- И ты не помог моей жене, хотя я тебя об этом просил.
- Не мог.
-Не мог… Приговор засадил нам сеймик в Брацлаве… Но ведь там были не одни только клиенты Стадницкого…
- Все его боятся…
- Староста желает моей Анны. И дал ей срок до конца сентября. А потом приведет приговор в исполнение. Я хотел бы… Просить у тебя помощи.
- Беги. Советую тебе: беги!
- Ты с ума сошел? Нет! – с яростью выкрикнул Куницкий. – Закон на моей стороне! Я не банита, не инфамис. И буду защищаться. Вернулся домой после двух лет войны. И мне это надоело. Помоги мне.
- Как я могу это сделать? С ума сошел? Хочешь драться со Стадницким? У нас же нет никаких шансов.
- Но разве ты не понимаешь, что староста может в любой момент сделать то же самое с тобой. Мы должны сражаться. Законом и саблей! Не боишься, что Стадницкий отберет у тебя все оставшиеся владения?
- Ничего он мне не сделает.
- Откуда такая уверенность?
- Потому что я кое-что сделал… - Мелециньский опустил глаза. Складывалось впечатление, будто бы он произнес лишнее слово. – У меня и родичи, и семья. Они не допустят…
- Какая еще семья? У тебя ведь только дядя в Мазовии. Сам же говорил, что всякий мазур слепым рождается, но как только видеть начнет, всех обманет.
- Богатый то пан, у него несколько деревень…
- Ага, и он держит их под соломой. Ты меня от дела не уводи. Помоги мне!
- Беги! Я дам тебе денег, коня, снаряжу на дорогу… Беги, брат, прошу тебя!
- От чего же это я бежать должен!? – воскликнул Куницкий. – Я ничего плохого не сделал.
- Как хочешь…
Марчин схватил бутыль и разлил водку по кружкам. Вообще-то похож он был на хорошенько пьяного. Куницкий пригляделся к его руке и замер. На тыльной стороне ладони было видно черное, словно бы выжженное железом знамение. Герб Новина. Он видел его уже в третий раз. Боже, что же оно означало? Новина не была гербом кого-либо из Стадницких. Чей же тогда? И в чем тут вообще было дело?
- Что это за знак? – спросил Ян, указывая на пятно.
Марчин повел головой за его взглядом, после чего молниеносно спрятал руку под столом.
- Обжегся, - ответил он. – Чуть ли не в детстве.
- Точно?
- Да.
- Вижу, что зря я сюда приходил. И вообще, нам нечего сказать друг другу!
- Беги! – прошептал Марчин. – Умоляю тебя…
- Я соберу шляхту. И как-нибудь справлюсь со Стадницким.
- Соберешь, как же… Я уже вижу…
Ян поднялся с места, огляделся по корчме.
- Милостивые судари! – выкрикнул он. – Прошу вас подойти сюда, если меня знаете. Пожалуйста. Идите-ка сюда на минутку.
Никто не пошевелился. Все лишь выжидающе глядели.
- Водку ставлю!
Несколько шляхтичей тут же поднялись со своих мест. Подошли поближе. Все они были знакомцами Куницкого.
- Низко кланяюсь, мил'с'дари, - сказал от. – Выпейте за наше здоровее. Слышал я, у вас хлопоты с мошчицким старостой.
- У кого их только нет, - сказал Кшиштоф Халецкий.
- И мил'с'даря хлопоты побольше, чем наши, - буркнул Стефан Липиньский.
- Да. Здоровье мил'с'дарей.
- Здоровье!
- Милостивые господа, - сказал Куницкий, когда уже все выпили. – Вы знаете меня уже давно. И плохим человеком я, похоже, не был. Не судился с вами, ни на кого не нападал. И вот теперь прошу: помогите. Проклятый Стадницкий подал против меня иск о незаконном шляхетстве. Но ведь это же чушь. Вы знали еще моего отца, выпивали с ним, и жили хорошо. К тому же, это ведь и в ваших интересах. Стадницкий может добраться до вас в любой момент. Я прошу у вас поддержки. Если мы выступим вместе, ничто нас не сломит. Помогите! Молю вас, встаньте на мою защиту.
Наступила тишина. Шляхтичи опустили головы. Куницкий почувствовал, что все у него ушло из рук. Внутри себя он чувствовал только лишь глухую тишину и пустоту. Пустоту настолько громадную, что ему хотелось кричать.
- Пан Кшиштоф, - обратился он к Халецкому, - ваша милость знает меня уже много лет. Христом Спасителем нашим заклинаю, помоги мне!
Тот молчал. В помещении повеяло страхом.
- А может, мил'с'дарь, вы, - сказал Ян Липиньскому, - вы же были военным.
Липиньский опустил голову.
- У меня жена и четверо деток, - ответил он. – Если бы не это, если бы я был помоложе, то пошел бы с вами. Но вот так вот – не могу.
- А может ты, мил'с'дарь, - обратился Куницкий к старому Борженцкому. Тот отрицательно покачал головой.
Ян метался по комнате. Все от него отодвигались, отворачивали головы, избегали прямого взгляда. И хорошо, потому что Куницкому хотелось плюнуть им в лицо. Сделалось очень тихо.
- Уезжай отсюда, - тихо сказал Липиньский.
- Да знаете ли вы, что творите?! – крикнул Ян. – Стадницкий похолопит меня, но на этом ведь не остановится. Потом возьмется и за вас! Уничтожит, погубит, захапает ваши владения! Неужто вы этого не понимаете?
- Нас он не тронет, - очень медленно произнес Халецкий.
- Отчего же?
Все молчали. А потом Куницкого охватила нервная дрожь. На ладони Халецкого увидел он черный знак, представляющий герб Новина… Похоже, такой имелся у каждого, у всех, кого он мог видеть. А если даже и не видел, то был убежден, что они ним отмечены.
- Подлецы все вы, - сказал Ян. – Только я отсюда не уеду. Вы еще попомните меня, сволочи! – выкрикнул он и выскочил из корчмы, треснув дверью.
Выйдя из корчмы, Куницкий направился в конюшню. Шел он медленно, сломавшийся, разодранный болью. Это конец, конец, думал он. Все потеряно…
Он нигде не видел конюха, потому быстро нашел взглядом своего коня. Тот стоял в одной из загородок, спокойно поедая овес. Взволнованный шляхтич направился в сторону более светлого фрагмента стены, где лежали седла. Идя между переборками, за которыми стояли лошади, Куницкий видел на стене собственную бесформенную тень. Он быстро нашел свою сбрую, и хотел уж было взять ее, но тут какое-то шестое чувство заставило его присесть и втиснуть голову в плечи.
Что-то просвистело над ним и вонзилось в стенку. Словно молния, Куницкий отскочил в сторону и развернулся, спрятавшись за деревянной переборкой, отделявшей его от ближайшей лошади. То, что торчало в стенке и до сих пор дрожало, было большим турецким кинжалом. Кто-то метнул его, целясь в спину Куницкого.
В конюшне царила тишина. Ян знал, чтобы метнуть кинжал на такое расстояние, противник должен был войти вовнутрь. Сам он отреагировал быстро, так что у его врага не было времени на то, чтобы покинуть помещение. Куницкий медленно и осторожно потянулся к левому боку. Пальцы нащупали хорошо известную рукоять сабли. Ян вытащил ее из ножен. Он уже знал, что противник находился здесь, в конюшне, и прятался среди лошадей. Вот только где конкретно? Между Куницким и дверью по стенам тянулись два ряда стойл. Некоторые были заняты верховыми животными. Никакая из лошадей не проявляла признаков беспокойства, так может тот укрылся в пустой перегородке. Тогда в которой?