Куницкий внимательно осмотрел оба ряда стойл. Было темно, так что видел он только их очертания и нечеткие силуэты лошадей. Шляхтич двинулся к выходу, внимательно присматриваясь. В каком-то из ближайших стойл враг спрятаться не мог, в противном случае, Куницкий услышал бы шуршание соломы. Но и в тех, что находились возле выходной двери, тоже не мог - слишком далеко. То есть, оставались лишь средние. Ян еще более внимательно пригляделся к ним. Четыре… только лишь четыре стойла. Одно отпадало, туда сложили сено. В противоположном стоял какой-то конь. Оставалось два. Всего два… В котором тогда? В одном был навоз, второе стойло казалось пустым…
Шляхтич выскочил на средину конюшни. Н не поглядел туда, куда собирался – повернулся к той переборке, в которую складировали навоз. Из темных внутренностей на него выпал темный, размазанный силуэт.
Первый удар принял на блокировку. После следующего почувствовал, что имеет дело с опасным противником. Куницкий отступил, засыпал противника градом ударов, после чего неожиданно замахнулся саблей и рубанул наискось, перебросив оружие в левую руку. Противник присел на пятки, ударил прямо по ногам. Куницкий подпрыгнул. Противник насел на него, ударил сначала низким ударом, направленным в нижнюю часть живота, а потом прямым, замахом с плеча. Ян легко парировал его. Сам же провел короткий укол, провернулся будто молния и ударил противника по ногам. Тот отбил удар, нацелился сбоку, а потом сверху. Куницкий в последний момент сумел заслониться клинком, который держал вертикально. Он надеялся, что шум кого-нибудь да привлечет из корчмы. Пока же приходилось драться. Враг уже почувствовал в нем достойного себя противника. Он не атаковал, притормозил. Куницкий его поведению не удивлялся. Они дрались, как равный с равным, но Ян понимал, что поначалу его недооценили. А потом, сам не зная зачем, он схватил воротник своей делии, сорвал ее с себя и накинул на вооруженную руку противника. Тот запутался в складках ткани и, прежде чем сумел высвободить руку, Куницкий нанес ему рубящий удар в голову самым концом сабли.
Бой был закончен. Противник упал ничком на землю. Он еще жил. Конец клинка сдвинулся по черепу. Тяжело дыша, Куницкий обыскал мужчину. Только ничего не нашел. В свете луны присмотрелся к лицу, только то ничего ему не сказало. Но когда на руке врага отыскал два перстня, сразу же все сделалось ясно. Первый перстень был с гербом Любич, а вот на втором Ян распознал Шреняву – герб Стадницких. Куницкий оставил бандита лежать на навозе и быстро оседлал коня. Подарочек пана старосты, подумал он. Ничего, еще поблагодарю за него. Еще будет время…
- Что станем делать?
Куницкий беспомощно оглядел стены алькова. В конце концов, нежно обнял жену и прижал к себе. Так они и сидели какое-то время в молчании.
- Спасай меня, - прошептала Анна. – Не желаю я попасть в руки Стадницкого.
- Я защищу тебя.
- Нет! – воскликнула жена. – Все это мне надоело! Давай убежим отсюда, куда-нибудь далеко, где не будет ни Стадницкого, ни тех сволочей, которые нас окружают. Когда ты был им нужен, когда помогал им в их ссорах и стычках, то они выпивали с тобой, а вот когда в них нуждаешься ты, никто из них за тебя не заступится.
Ян быстро поднялся, прошелся по комнате и встал перед Анной, положив руку на сабле.
- Нет! – сказал. – Никогда. Закон я не преступил. Погляди, - прибавил он и указал на старинное оружие, висящее на стенке, на турецкие ковры, очертил рукой круг. – Все это мой двор, моя земля. Мой отец все это выдрал у лесов и степи. Это мое наследство. И я никогда его не брошу. Уж лучше погибнуть! И я буду драться!!! Я шляхтич, и у меня имеется своя честь!
Анна молчала. А потом медленно сползла на пол. Ян не стал поднимать ее, вышел в большую комнату. Неспешно прошелся вдоль ряда старинных портретов в почерневших рамах. На какое-то время ему показалось, будто бы предки водят за ним мертвыми, но, тем не менее, глядящими вроде как живыми глазами. Я вас не подведу, подумал Куницкий. Он сунул руку за пояс и тогда почувствовал там что-то небольшое, но угловатое. Ян ухватил это и вытащил какую-то завернутую в пергамент вещь. То был перстень, железная печатка. Куницкий поглядел на неровные линии букв на пергаменте.
"Дорогой Ян! По-другому я никак не мог тебе помочь. Возьми этот перстень. Потри его сильно, когда рядом с тобой никого не будет. Это твоя последняя надежда. Преданный слуга Вашей Милости". Подписи не было.
Ян замер. Ему вспомнилась корчма. Если кто и подбросил ему перстень, то мог сделать это только там. Но вот кто? Это мог сделать, похоже, один только Марчин.
Он внимательно осмотрел перстень и почувствовал, как кровь ударила ему в голову. На верху был выгравирован герб Новина. Точно такой же, какой он видел на руке Остржицкого, своего не сполна ума слуги, на запястье Марчина Мелециньского и у многих других. Что это могло означать? В чем здесь вообще было дело? Кто мог так заклеймить шляхту? С какой целью? В одном только он был уверен – наверняка это сделал не Стадницкий. Если бы было так, он обязательно воспользовался бы собственным гербом.
Куницкий поглядел на знак. О телу прошла дрожь. Гербом Новина печаталось много родов. К примеру: Гулевичи, Кендзержавские, Кшижтопорские, Боруцкие. Кто и зачем пользовался этим знаком? И почему клеймил им людей. Ага, так это было клеймо. А клеймили, обычно, или навечно проклятых грешников, или же хлопов. Но вот какой шляхтич согласился бы на потерю собственной вольности? Во имя чего? У Куницкого уже не было сил рассуждать об этом. Он сильно потер перстень, поднялся и отправился спать в другой альков.
…Он мчался на коне через лес. Ночь была темной и холодной. Деревья – огромные, голые, скрюченные – пролетали мимо него в потоках мертвенного, лунного света. Конь Яна уже устал. У него не было сил, только шляхтич подгонял его, заставляя лететь вскачь. Окружающий бор был каким-то мрачным. Безлистые, спутанные ветви, вытянувшиеся над дорогой, были похожи на костлявые руки с когтями на концах пальцев. Руки, которые могли схватить неосторожного смельчака.
Внезапно лес закончился. Куницкий выехал на обширную поляну.
На ней стоял шляхетский двор – крупный, могучий, что твоя крепость, но освещенный огнями. Уже издали Ян услышал звуки веселья – возгласы и выстрелы из пистолей. Подъезд был заставлен лошадями, повозками и колясками, возле которых пили разодетые в разноцветные униформы гайдуки. Куницкий не обратил на них внимания. Он подъехал под высокое, со шпилями крыльцо, украшенное гербом Новина, и соскочил с коня. На ступенях его уже ожидал могучий шляхтич в малиновом кунтуше, который был перевязан широким, покрытым узорами поясе, подпирающийся в бока ну что твой, самое малое, воевода. Его подбритые волосы кже были покрыты сединой. На какой-то миг Яну показалось, что взгляд стоявшего на крыльце просверлил его насквозь, добравшись до самой глубины души – он видел все, что только хотел увидеть На лице мужчины можно было прочитать гордость, достоинство – некая сила и могущество, которых, наверняка, не было ни у какого из магнатов, ни у какого из Замойских или Ходкевичей, даже ни у одного из русских князей.
- Наконец-то, наконец-то, мил'с'дарь! – воскликнул незнакомец, увидев Яна. – Давно я уже тебя поджидаю. Приветствую, приветствую. Прошу пройти дальше.
Куницкий позволил взять себя под руку. Шляхтич завел его в дом. А здесь веселье шло на полную катушку. На стоящих под стеной лавках сидела масса людей. Одетые в черное слуги постоянно подливали в кубки водку, вино, мед и пиво, хотя на столах стояли не начатые кувшины и бочонки. Часть гостей танцевала мазурку; музыканты старались изо всех сил. Некоторые, уже совсем пьяные, валялись под столами, зато все остальные гуляли, пили и веселились. Потных, мокрых девиц передавали из рук в руки, обливали водкой. Куницкий пригляделся к одной из них - девонька была худощавая и ангельски красивая, гибкая и изящная. Хотя и лежала она, полуголая, в объятиях какого-то мужчины, в ее движениях не было ничего из похоти трактирной девки, которую имел, кто только хотел. Черноволосая, с дьявольским огоньком в глазах – было в ней нечто чистое, нечто девственное, даже тогда, когда увидав проходившего Куницкого, она показала ему длинный красный язык.
Ян присмотрелся к гостям. Некоторых даже распознавал. Возле одно устроился сам Самуэль Зборовский, известный гуляка и банита, не живущий уже лет с пятьдесят, которому отрубили голову по приказу канцлера Замойского, что в свое время, еще при Стефане Батории20, вызвало много шума в Речи Посполитой. Рядом с ним увидел он не столь богатых, зато опасных братьев Рытаровских из Руси, которых два года назад казнили на рынке во Львове. За другим столом Куницкий заметил Константы Комарницкого, известного разбойника. Здесь же сидели все известные инфамисы, баниты, воры, гуляки и забияки. Причем, господа богатые сидели рядом с худородными. Миколай Зебржидовский, воевода краковский, первый сенатор Речи Посполитой, присяжный враг короля и мятежник, который умер где-то в 1620 году, пил с братьями Росиньскими из Телешницы, мелкими загоновыми шляхетками21, занимавшимися разбоем на дорогах. В конце концов, все шляхтичи были равны друг другу. Это равенство что-то припоминало. Вот что? Только мысли заняло совсем другое дело. Здесь было даже довольно приятно. У Яна было неодолимое впечатление, что если бы было можно – он остался бы в этой компании подольше. Он не знал, откуда такое впечатление взялось. Быть может, из того, что – в отличие от него самого – все находились в превосходном настроении. И Яну даже не хотелось верить, будто бы где-то могли жить столь же веселые люди.
- Ага, пошел жених в первую брачную ночь спать, - увлеченно рассказывал толстый шляхтич с бельмом на глазу, - и не застав действительности такой, какой он ожидал, сел он на кровати и озабоченно так говорит: "А я ожидал, что с девственницей спать стану". А жена ему, раз пощечину и отвечает: "А ты что, сам Иисус Христос, чтобы на девственнице возлежать?".