Луис Сепульведа
Из книги «Магринальные истории»
ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ
Утром почтальон принес мне пакет. Я открыл его. Это был первый экземпляр
романа, который я писал, думая о моих трех маленьких сыновьях. О Себастьяне,
которому одиннадцать лет и о близнецах Максе и Леоне, которым по восемь.
Писание этой книги было выражением любви к ним, к городу, в котором мы были
глубоко счастливы – Гамбургу, и к центральному персонажу – коту Зорбасу,
огромному толстому и черному коту, который в течении многих лет был
товарищем наших мечтаний, сказок и приключений.
И в момент, когда почтальон вручал мне этот первый экземпляр романа и я
чувствовал счастье, видя собственные слова, бережно разложенные по страницам,
Зорбас был у ветеринара, из-за болезни, которая сначала лишила его аппетита,
сделала грустным, вялым и в конце не давала ему дышать. Днем я пошел забирать
его и услышал страшный приговор, - к сожалению, у вашего кота развитая стадия
рака легких.
В последних строках романа говорится о глазах благородного, доброго портового
кота, потому что Зорбас – это все это и многое другое. Он пришел в наши жизни с
рождением Себастьяна, и со временем этот кот стал нашим товарищем, любимым
нами четвероногим мелодично мурлычущим товарищем.
Мы любим этого кота, и во имя этой любви я должен был собрать моих детей,
чтобы говорить с ними о смерти.
Говорить с ними о смерти – смысл моей жизни. С ними, такими маленькими,
такими чистыми, такими наивными, такими доверчивыми, такими благородными,
такими щедрыми. Я боролся со словами, пытаясь найти наиболее уместные,
чтобы объяснить им эти ужасные истины.
Первая, что Зорбас, по закону, который не нами придуман, и которому тем не
менее все мы должны подчиниться даже за счет нашей гордости, умрет как всё и
все умирает. И вторая – что от нас зависит избавление его от смерти жестокой и
мучительной, потому что любовь заключается не только в достижении счастья
любимого нами существа, но и его избавлении от страданий и сохранении его
достоинства.
Я знаю, что слезы моих детей будут сопровождать меня всю мою жизнь. Каким
бедным и жалким чувствовал себя я перед их беззащитностью. Каким слабым
казался я себе перед невозможностью разделить с ними их справедливое
возмущение, их неприятие, их взывания к жизни, их проклятия в адрес бога,
который ради них и только ради них, может считать меня своим верующим, их
надежды, к которым они обратились со всей чистотой людей в их лучшие
моменты.
Мораль – это атрибут человека или его изобретение? Как объяснить им, что наш
долг в том, чтобы сохранить достоинство и цельность этого исследователя крыш,
авантюриста садов, ужаса крыс, лазателя по каштанам, драчуна дворов, залитых
лунным светом, вечного обитателя наших бесед и наших снов?
Как объяснить им, что есть болезни, при которых необходимы тепло и компания
здоровых, но бывают и другие, заключающиеся в сплошной агонии, сплошной
позорной и страшной агонии, единственный признак жизни при которой –
страстное желание умереть?
И как ответить на это беспощадное «почему он»? Да. Почему он? Наш товарищ
прогулок по Черному лесу. Такой котяра! Люди начинали шептаться, видя его
мчащимся наперегонки с нами или сидящим на раме велосипеда. Почему он? Наш
морской кот, плававший с нами на яхте в водах Каттегата. Наш кот, который, едва
только открывалась дверца машины – запрыгивал туда первый, радуясь
предстоящей поездке. Почему он? Для чего мне нужен опыт всей жизни, если я не
смог найти ответа на этот вопрос?
Мы сидели вокруг Зорбаса, который слушал нас с закрытыми глазами, доверяя
нам, как всегда. Каждое слово, пресеченное плачем, падало на его черную шерсть.
Мы гладили его, подтверждая, что мы с ним, говоря ему, что эта любовь, нас
соединяющая, подводит нас к самому болезненному из решений.
Мои сыновья, мои маленькие товарищи, мои маленькие мужчины, мои маленькие
нежные и твердые мужчины, прошептали свое да, что Зорбас получит этот укол,
который позволит ему уснуть и видеть сны о мире без снега, с дружелюбными
псами, широкими залитыми солнцем крышами и бесконечными деревьями. И с
кроны одного из них он будет смотреть на нас, чтобы напомнить нам о том, что
он никогда нас не забудет.
Я пишу это уже ночью. Зорбас, который еле дышит, отдыхает у моих ног. Его
шерсть блестит при свете настольной лампы. Я глажу его с грустью и бессилием.
Он – свидетель стольких ночей писания, стольких страниц. Он разделил со мной
одиночество и пустоту, которые приходят после того как ставишь в романе
последнюю точку. Я говорил с ним о моих сомнениях и декламировал стихи,
которые однажды собираюсь написать.
Зорбас. Завтра, из любви мы потеряем большого друга.
P.S. Зорбас отдыхает у подножия каштана, в Баварии. Мои сыновья сделали
деревянную табличку, на которой можно прочитать: «Зорбас. Гамбург 1984 –
Вильшейм 1996. Путник: здесь покоится благороднейший из котов. Послушай как
он мурлычет.»
ТАНО
Дон Джузеппе любил говорить, что его счастье - это результат серии ошибок, о
которых ему приятно вспомнить. Первая из них была им допущена в 1946 г.,
когда молодой генуэзец поднялся наконец на палубу судна отплывавшего в
Америку, Америку, которую он представлял себе с распростертыми и
гостеприимными объятиями статуи Свободы. Позади оставалась Италия в руинах,
кошмар войны и многие соседи, которые едва закопав свои черные фашистские
рубашки, поспешили надеть костюмы демократов.
Да, Америка ждала его с распростертыми объятиями, и чтобы быть достойным
этого приема, дон Джузеппе повторял двадцать слов по-английски, которым
научил его один североамериканский солдат.
На пятый день плавания, один из членов команды, ввел его в состояние холодного
шока, сообщив, что судно действительно плывет в Америку, но в Южную, потому
что Америка – как он сказал – гораздо больше и шире, чем все на свете надежды и
все на свете страдания.
Оправившись от сюрприза, дон Джузеппе начал искать кого-нибудь, кто может
рассказать что-нибудь еще о стране, куда они направляются, и так сделался
другом машиниста, как и он, итальянца, который уже много лет плавал на судах
Южноамериканской Паровой Компании.
Соотечественник рассказал ему об Аргентине, огромной стране, где мясо было
чуть ли не бесплатно, и где было столько пшеницы, что до самого недавнего
времени ее просто жгли, чтобы выработать электроэнергию. И кроме того –
добавил он, - я знаком с семьей из Пиамонта, которая поселилась в Мендосе и
открыла там макаронный завод, и если ты скажешь им, что пришел от моего
имени – они наверняка предложат тебе жилье и работу.
Когда они приплыли наконец в Буэнос-Айрес и дон Джузеппе ступил впервые на
американскую землю, машинист познакомил его с шофером грузовика,
перевозившим матрацы из аргентинской столицы в провинцию.
- Хорошо, тано*, я отвезу тебя бесплатно, буду оплачивать тебе ночлег и пищу, в
обмен на это ты поможешь мне разгружать, но твоя основная миссия состоит в
другом – ты должен разговаривать со мной во время всей дороги. Говори не
останавливаясь, о чем хочешь, пусть это будут какие угодно глупости, главное –
говори.
Дон Джузеппе не понял ни слова из речи шофера, но что-то позволило ему
догадаться о том, чего хотел собеседник, так что он ответил «va bene**» и
поднялся в кабину грузовика, ветхого Мака с хромированным бульдогом на
капоте. Уже в результате первых километров дороги, ему понравилось это
обращение тано, точно так же как со временем ему покажется забавным
обращение бачича**.
Как только они выехали из окрестностей Буэнос-Айреса, перед глазами молодого
эмигранта предстала плоская, зеленая и бесконечная панорама, где лишь изредка
глаз встречался с одиноким путником или машиной. Мягкие взгляды тысяч коров
провожали их проезд через пампу, и чтобы водитель не уснул, он начал
рассказывать ему о своей жизни, о войне, о Генуе и своей законной мечте о
счастье.
Так они проехали многие сотни километров, и на рассвете следующего дня шофер
свернул с трассы на пыльную проселочную дорогу, которая вела к домам фермы.
Там были и другие водители со своими грузовиками, но больше всего там было
мяса, горы мяса, целые телята на распорках, медленно жарящиеся под
внимательными взглядами гаучо****. Итальянец ел и пил, как никогда в своей
жизни и столько, что шофер-амфитрион, который-то и сам ни в чем не отставал от
других, отправил его продолжать путь в грузовом отсеке машины, чтобы он
хорошенько проспался на мягких матрацах.
О том, что произошло в Мендосе, дон Джузеппе так никогда и не узнал, как не
узнал он и о том, остановился ли грузовик в этом городе. Помнит он лишь, как его
разбудил ледяной воздух и голоса людей в зеленых униформах, приказавших ему
выйти.
С головой, которая казалось, вот-вот разлетится на куски от боли и невыносимой
жаждой, дон Джузеппе спрыгнул на землю и поразился суровому пейзажу
заснеженных Анд. Этот жест удивления дал чилийским карабинерам понять, что
он не имел ни малейшего понятия о том, где находится.
- Этот памятник – Христу-Спасителю – граница. Все что слева от нашего Господа
- это Аргентина, а все что здесь справа – Чили.
Только теперь дон Джузеппе заметил, что водитель грузовика был не тем,