раньше жизнь не казалась мне такой хрупкой. И никогда раньше не видел я ее в
более надежных руках.
Каждый раз, когда сальвадорская армия или авиация атаковали партизанские
позиции, госпиталь перемещался в другой район сельвы. Больные на носилках,
инструменты в рюкзаках, и «Виктория», раздающая слова ободрения,
антибиотики и надежду.
Я знаю, что она выжила и после войны продолжила руководить походным
госпиталем. В одном из уголков моего дом ее ожидают книги – стихи Эриха
Мюхсама, - которые она оставила перед отъездом.
Где бы ты ни была, Криста, «Виктория», с Рождеством!
ПОТЕРЯННЫЙ ОСТРОВ
Он называется Малы Лосины и с самолета выглядит как охровое пятно в
Адриатическом море, возле побережья страны, которая когда-то называлась
Югославией. Однажды, попав туда без особых планов и сроков, в старом доме в
Артаторе я начал писать текст, который стал моим первым романом.
Повсюду цвели сливы, олеандры и люди. Процветала, например, Ольга,
красавица-хорватка, сочетавшая свои обязанности по содержанию пансиона с
любовью к хриплому голосу Камарона де ла Исла. Процветал Стан, словенец,
который каждый вечер разжигал мангал, открывал несколько бутылок сливовицы
и приглашал соседей и прохожих насладиться гостеприимством своей террасы.
Процветали Гойко, черногорец, поставлявший рыбу и кальмаров к праздничному
столу, и Владо – македонец – певец непонятных, но оттого не менее прекрасных
арий. Рассказывая свои бесконечные истории, процветал Левингер, боснийский
аптекарь, еврей, бывший санитар антифашистского партизанского отряда. Иногда
Панто, серб, которого когда-то выгнали из флота, брал в руки аккордеон, все мы
пели, и за второй бутылкой сливовицы мы братались нежностью
уменьшительных: Ольгица, Станица, Гойкица, Владица, Пантица. Мы понимали
друг друга благодаря нашему вавилонскому винегрету из итальянского,
немецкого, испанского, французского и сербо-хорватского.
- Главное, это что мы понимаем друг друга, - говорили мне. И повторяли: -
В Югославии мы все друг друга понимаем.
Тшибили, салуд, прозит, салуте, санти.
В течении многих лет Малы Лосины был моим тайным раем, был пока не
произошло что-то непоправимое, пока не возникло какое-то странное
предчуствие, чего никто из моих друзей не смог мне объяснить, но это особенно
замечалось в перемене настроения или молчании, когда речь заходила об истории
страны.
Когда дикость сербского национализма вытащила из музеев обмундирование
«четника» и дикость национализма хорватского облачилась в «усташа», остров не
остался в стороне от конфликта.
Ольга закрыла двери своего сердца для фламенко и двери своего пансиона для
всех, кто не хорват. Один из наступивших дней застал Панто марширующим в
одиночку по улицам Арататоре, неся с собой сербский флаг и старую ненависть,
смешанную с алкоголем. Веселый полуграмотный парень, еще недавно игравший
на аккордеоне, повторял теперь бредовые речи, присущие всем на свете
националистам и в которых особенно нападал на еврея Левингера, обвиняя его в
том что тот – босниец, и поэтому является исламским фундаменталистом. Стан
уехал в Любляну и от его красивого дома остались только фотографии,
изувеченные ножницами отчаяния. Гойко и Владо тоже покинули остров,
запуганные Панто, который пытался заставить их составить ему кампанию в его
грустном параде во имя великой Сербии и Ольгой, увидевшей в них
православную угрозу для своей великой католической Хорватии.
Левингер перед самой сербской осадой переехал в Сараево. Оттуда он написал
мне исполненное боли письмо: «нам не хватило по крайней мере двух поколений,
чтобы освободиться от рака национализма, единственным симптомом которого
является ненависть».
Каждый раз, когда я вижу на карте пятнышко Малы Лосины, я знаю, что остров
остался там, в Адриатическом море, но я знаю еще, что потерял его навсегда. Что
случилось? Я знаком с историей Балканов, но не могу понять современной
проблемы, и я уверен, что большинство сербов, хорватов, черногорцев, косоваров,
словенцев, боснийцев и македонцев тоже не понимают ее, потому что
единственное, что они познали – это умелая манипуляция официальной историей,
той, которую всегда пишут победители.
Может быть, как указывает в своем письме Левингер, у этих двух поколений,
которых не хватило, нашлось бы достаточно решимости посмотреть в глаза своей
полной страдания истории, для того чтобы всегда братская идея справедливости
открыла путь единственно возможному выходу – тому, который превосходит
ненависть и утверждает разум.
Мне больно за потерянный остров, и его история напоминает мне о том, что
народы, не знающие своей истории, легко становятся жертвами мошенников,
ложных пророков и обречены на повторение старых ошибок.
ГОЛОС МОЛЧАНИЯ
В марте 1996 г. продавец одного из книжных магазинов Сантьяго сообщил мне
странную новость:
- Пару дней назад сюда зашел какой-то странный тип, с твоей фотографией
вырезанной из газеты. Он был странный, очень странный, не говорил ни слова
и только тыкал нам твое фото. Он провел здесь несколько часов, пока мы его,
разумеется, не выгнали.
Разумеется. Ненавижу эти разумения, решаемые за других. Я хотел узнать что-
нибудь еще, но продавец не помнил никакой другой черты таинственного
посетителя. С окончательно испорченным настроением я вышел из магазина и
когда уже спускался по улице, почувствовал, что кто-то тронул меня за руку. Это
была кассир книжного.
- Я точно не уверена, но мне кажется, что я видела раньше того, кто тебя искал.
Это молодой человек, очень худой и обычно он ждет кого-то на выходе из
рынка.
В течение многих дней и в разные часы, я обходил квартал старого и красивого
центрального рынка Сантьяго, огромное здание построенное одним
привилегированным учеником Эйфеля, и в котором всегда представлены лучшие
фрукты земли и моря. Я видел как выходят сотни мужчин и женщин с тяжелыми
сумками, как появляются по утрам богемные гуляки, спеша восстановить силы
благодаря безотказному средству – сырым моллюскам, видел детей-торговцев,
слепых певцов ностальгических танго, но этот худой незнакомец, которого я
наверняка знал, не подавал признаков жизни.
Когда на четвертый день вечером я увидел его, что-то горячее перевернулось у
меня в груди – передо мной стоял мой дорогой и славный товарищ, которого, как
и стольких других, я считал окончательно потерянным в каком-то из уголков
мира. Я обнял его, и делая это сказал ему единственное, что о нем знаю: «Оскар»,
потому что под этим именем я узнал его в Кито почти двадцать лет назад, но
«Оскар» никак не среагировал ни на объятие, ни даже на мое присутствие, и когда
я тряс его, настаивая, что это я, я заметил, что его руки беспомощно свисали,
голова его медленно склонялась вниз и глаза наполнялись влагой и не хотели дать
выхода слезам.
Мы посмотрели друг на друга. Я не знал его настоящего имени. Мы
познакомились в трудные годы, когда даже в ссылке, подполье заставляло нас
следовать своим спасительным законам и требовало от нас знать друг о друге
самый минимум.
В его глазах была нежность, и я задал ему множество вопросов о том, что с ним
происходит, где живет, хочет ли что-нибудь выпить, но он молчал и я начал себя
спрашивать, способен ли он меня слышать.
Так мы провели почти два бесконечных часа. Я, разговаривая с ним, и «Оскар»
отвечая мне блеском своих глаз и звуками, которых я не мог разобрать, пока одна
женщина, из тех, чья преждевременная старость и морщины напоминают нам, что
диктатура отняла у нас не только родственников и друзей, но еще и годы жизни,
вдруг подошла и грустно сообщила мне, что «Оскар» не может говорить, что
после многих лет инвалидности ему едва удается ходить, но что скорее всего он
может меня слышать.
Эта женщина сказала, что спешит и должна отвести его в туалет рынка, я
предложил пройти с ними, но она отказалась, давая мне понять что мой друг
может почувствовать себя неудобно.
- Подождите нас здесь и через пять минут мы вернемся, - сказала она мне и они
не вернулись.
Начиная с того дня я провел три года, пытаясь выяснить что-то о товарище, чье
подпольное прозвище среди нас, чилийцев, аргентинцев и уругвайцев живших в
Эквадоре, было «Оскар». Все было бесполезно. Никто ничего не знал, и когда я
уже был готов вывесить белый флаг, случайная встреча с одним венесуэльцем,
открыла для меня историю «Оскара», которую я расскажу сейчас вам, начиная ее
с волшебной фразы, с которой начинаются все чудесные истории.
Жил-был на свете простой парень, родившийся в пролетарском районе. Он с
детства много работал и работая, он решил выучиться на электрика. Он хотел
осветить свою страну, чтобы никто не спотыкался в завалах мрака. И так во
времена правительства Альенде он стал активным профсоюзным руководителем.
Потом, после поражения, он отправился в ссылку и его стремление осветить мир
привело его в Никарагуа, где он сражался с диктатурой Сомосы. Чтобы положить
конец мраку в своей стране, из Никарагуа он подпольно вернулся в Чили. В один
из дней 1982 года он попал в руки палачей, и будучи человеком безгранично
последовательным, он не сказал и ни слова, не стал искать знакомых лиц среди
других заключенных и не сделал ничего, что могло бы повредить его товарищам.
Поскольку палачи не смогли сломить его воли с помощью пыток, они решили