— Что ты наделал? Зачем ты расстроил наших бедных прихожан?
— Я делал лишь то, что ты велел, сообразно своим умениям, — с достоинством ответил Пугало.
Через неделю они услышали снаружи топот копыт. То прискакал сам епископ Гицур. Когда он вошёл в дом, Освивр как раз читал книгу по чёрной магии. Епископ сделал вид, что не заметил этого, и мягко спросил:
— Дорогой мой, до меня дошли удивительные слухи. В прошлое воскресенье ты будто прочёл в церкви такую вдохновенную и светлую проповедь, что все без исключения растрогались до глубины души. Я хотел бы узнать, какие удивительные слова ты произнёс тогда? Думаю, если мы сохраним их в письменном виде, то сделаем наш мир лучше.
Освивр ничего не смог ответить, только покраснел. Кое-как он спровадил епископа, который никак не хотел уезжать, не услышав хотя бы кусочка той проповеди, и принялся с пристрастием расспрашивать Пугало. Но Пугало пересказать свою проповедь не смог: увы, как всем хорошо известно, мозги у драугов частенько дырявые.
Колдуну пришлось сдаться, так это и осталось тайной. Впрочем, люди в приходе с тех пор сделались добрее и праведнее.
10. Освивр и мара
Одной ночью Освивру приснилось, что его душит мара. Уселась ему на грудь и, хихикая, сдавливает ему горло своими слизкими пальцами. Испугался колдун, закричал, сам проснулся и переполошил весь дом. Кот Леон обиженно мяукнул, поднял хвост и удалился куда-то. А драуг Пугало вскочил, замахал руками, словно мельница, и стал возмущаться:
— Да что же это такое делается? Уж совсем житья не стало, каждую ночь кричишь как оглашенный. Чему ты учился в Чёрной Школе семь лет, если не можешь защитить себя от какого-то морока?
Стыдно стало колдуну, даже оправдываться не пытался, отвернулся к стенке и снова заснул. А Пугало взял тихонько меч и встал с ним на изготовку у кровати Освивра. И с той поры он каждую ночь охранял так сон своего хозяина. Ведь драуги никогда не спят.
11. Хороший ли он человек?
Прибежал как-то драуг Пугало к своему хозяину и говорит:
— Освивр, епископ Гицур сказал мне, что человек ты хороший, но всё равно попадёшь в ад, ибо учился в Чёрной Школе. А я куда попаду?
Колдун, будучи в плохом настроении, проворчал:
— А ты никуда не попадёшь, потому что ты просто старый гнилой труп, который я оживил чарами.
Пугало обижено помолчал, а потом ответил:
— Мне кажется, епископ ошибся. Ты не очень хороший человек.
И ушёл. День его не было, два. Скучно стало Освивру, пошёл он драуга искать и нашёл неподалёку. Пугало сидел на цветочной поляне и не отрываясь смотрел на солнце. Колдун молча сел рядом. Так они, не говоря ни слова, сидели до самого заката. А потом похолодало, и они всё так же молча вернулись домой.
С тех пор Освивр драуга не обижал. Ну разве что изредка.
18 августа 2013 г. — 21 апреля 2016 г.
Дедушка
Медсестра вышла из комнаты дедушки, Берта вышла за ней.
— Я думаю, сегодня всё закончится, — равнодушно сказала медсестра. — Я сегодня ещё зайду, сделаю последний укол, если понадобится. Крепитесь!
Я закрыл за ней дверь и повернулся к матери. Она выглядела неважно, вокруг глаз были чёрные круги. В комнате дедушки послышался привычный стон — препараты уже действовали плохо.
— Сегодня всё закончится, Медвежонок, — сказала Берта.
Я подумал о том, что дедушка не заслужил такой долгой и мучительной смерти, что этому липкому кошмару со всепроникающей вонью медицинских препаратов действительно пора закончиться, и что мне не хочется заходить в комнату дедушки, чтобы не запомнить его таким, чужим и страшным. Но я ничего не сказал. По щекам мамы тихо покатились слёзы, но она быстро взяла себя в руки, вытерла лицо и сказала:
— Я пойду посижу с дедушкой, а ты позвони Карлу и Пипу.
Был вечер четверга. Я позвонил сперва дяде Карлу, а потом — дяде Пипу. Последний месяц братья матери бывали у нас почти каждый день, но неизменно порознь. Они заглядывали в комнату, превратившуюся в больничную палату, дядя Карл спрашивал слишком громким шёпотом: «Как он?», дядя Пип молчал. Иногда они садились рядом с кроватью дедушки. Дядя Карл, забывшись, начинал громко рассказывать анекдот, но тут же, опомнившись, осекался. Дядя Пип молчал. Карл и Пип были близнецами и, если присмотреться, походили друг на друга как две капли воды. Но при этом характеры их были совершенно разные, поэтому спутать братьев было невозможно. Когда дядя Карл входил в комнату, казалось, что он заполняет её целиком. Говорил он всегда громко и властно. Характер у него был тяжёлый. Дядя Пип в комнату не входил, а проскальзывал. Он предпочитал молчать, а когда говорить всё же приходилось, то голос у него был тихий и шелестящий. Какой у него характер — не знал никто. В детстве они были неразлучны, но потом что-то испортилось. Мама как-то по секрету рассказала, что виной всему была девушка, в которую влюбился дядя Пип, но дядя Карл всё испортил. Так или иначе, оба они с тех пор жили отдельно, и ни один из них так и не женился.
Стоны дедушки были слышны и в моей комнате. Берта заглянула ко мне и сказала:
— Если хочешь есть — разогрей себе что-нибудь из холодильника.
— Я не хочу есть, мама, — сказал я. Мысли о пище сейчас вызывали тошноту. — Я немного полежу.
— Поспи, — устало сказала Берта, и я понял, что ей тоже хотелось бы, чтобы всё закончилось, и хотелось бы выспаться. Прошлая ночь у нас была бессонная.
Я лёг и сразу же меня охватила дремота. Сквозь сон я слышал, как пришёл и зашумел дядя Карл, потом он столкнулся в дверях с дядей Пипом, два брата и сестра о чём-то разговаривали шёпотом, опять заходила медсестра, потом ещё кто-то, и всё это было на фоне стонов умирающего. Около полуночи я встал попить воды и, когда проходил мимо закрытой двери в комнату дедушки, вдруг услышал страшный и продолжительный хрип, от которого у меня ноги приросли к полу. После этого стало тихо. Дверь открылась, и я увидел Берту.
— Всё закончилось, — произнесла Берта. — Я уже закрыла ему глаза.
Дедушка лежал на кровати. Лицо у него было словно из жёлтого воска. На столике рядом с кроватью были разбросаны шприцы, какие-то ампулы и баночки.
— Я позвоню в похоронное бюро, Карл оставил номер телефона, — добавила она. — А ты иди спать, Медвежонок.
Я послушно удалился в свою комнату. В голове словно была вата, и весь мир казался нереальным. Может быть, я на самом деле сплю, а дедушка всё так же продолжает стонать, умирая? И я снова провалился в сон, вернее, подобие сна, потому что я ясно слышал, как плачет мама, как приходили Карл и Пип, полицейский, агент похоронного бюро. Карл и Пип о чём-то спорили, и Карл сказал своему брату несколько непечатных слов. Потом все ушли и стало совершенно тихо. Скрипнула дверь в мою комнату.
— Ты спишь, Медвежонок?
— Сплю, — ответил я.
— Надо омыть тело, — сказала Берта. — И зеркала закрыть. Погребение будет сегодня в полдень. Хорошо, что так быстро, да?
— Да, — ответил я, а после этого я уже ничего не слышал, провалившись в чёрную бездонную яму сна.
На похороны пришло много народу, что было неудивительно, ведь у дедушки было много знакомых, а некоторое время он заведовал городской поликлиникой. Многих я узнавал в лицо, но больше было людей мне неизвестных. Кто-то узнавал и меня, тогда ко мне подходили и справлялись о последних часах дедушки. Кто-то называл меня по имени, кто-то — по прозвищу, Медвежонком. Я отвечал одной и той же фразой:
— Дедушка умер около часа ночи. Спасибо за соболезнования.
Не было ни музыки, ни священника. Думаю, сам дедушка одобрил бы это. Когда гроб ставили в катафалк, я заплакал. Слёзы безостановочно катились из глаз. Дядя Пип неловко похлопал меня по спине. Потом мы, четверо ближайших родственников покойного, влезли в катафалк и уселись вокруг гроба, после чего машина тронулась в путь. Лицо дедушки было совсем жёлтым, губы ввалились. Я снова подумал, что не хотел бы запоминать дедушку таким. Когда машина подпрыгивала на ухабах, дядя Карл цедил сквозь зубы ругательства, а Берта поправляла дедушке руки, которые смещались из-за тряски.
— Везут, словно тут мешки с картошкой, — сказал дядя Карл, дядя Пип посмотрел на него с осуждением.
Впрочем, разве можно было надеяться на сочувствие и внимание водителя и других работников похоронной службы, ведь это мы хоронили родного близкого человека, а для них это было скучной рутиной, всего лишь незначительным элементом на бесконечном конвейере смерти.
На кладбище гроб вытащили из машины и поставили на деревянные козлы.
— Пусть близкие родственники прощаются с покойным, — сказал какой-то мужчина.
Я поцеловал дедушку в холодный жёлтый лоб и прошептал: «Прощай, дедушка!» Потом к гробу подошла Берта и Пип с Карлом. Мама плакала. Потом дядя Карл неожиданно вытащил фотоаппарат, ему зачем-то захотелось сделать общую фотографию, но, честно говоря, я не обратил внимания, удалось ли это ему. Гроб опустили в яму, каждый бросил по горсти земли, потом за дело взялись рабочие с лопатами. Я приблизился к маме и стал поддерживать её под руку. Вскоре всё было кончено.
В понедельник мама осталась дома, а я решил пойти на работу. Зеркало в ванной, как и в других комнатах, было закрыто тканью, и было непривычно бриться, не видя своего отражения. Вдруг в прихожей раздался звонок. Я выключил бритву. Звонок прозвучал вновь. «Может быть, медсестра что-то перепутала и забыла, что тут её услуги уже не нужны?» — подумал я. Но за дверью стояла не медсестра. Это был мой родной дедушка. Лицо его было всё таким же восковым, глаза бессмысленно смотрели словно сквозь меня, руки бессильно свисали. Я успел заметить, что костюм, в котором его хоронили, был кое-где испачкан землёй. Больше я ничего не успел разглядеть, так как руки сами собой захлопнули дверь, заперли оба замка и даже накинули цепочку. Только теперь я понял, кого я увидел, и это было совершенно невозможно. Ладони мои взмокли от пота. «Я сейчас посмотрю в дверной г