пятнадцатого дня первого месяца года тесто снимают со столба и пекут из него лепешки. Вообще, какой из местных обычаев ни возьми, все любопытны. Под Новый год, например, жители Нагасаки прилаживают поперек кухни шест, именуемый «древом счастья», и подвешивают к нему всевозможные съестные припасы для праздника: свежих макрелей, сушеную мелкую рыбешку, насаженных на бамбуковые шпажки вяленых моллюсков, гусей, уток, фазанов, соленых окуней, соленые сардины, водоросли, треску, мясо тунца, лопушник, редьку и многое другое. Любо-дорого смотреть на эту картину домашнего изобилия. В предновогодний вечер на улицу выходят нищенки с разрисованными красной краской лицами. Каждая держит в руках глиняную фигурку Эбису или Дайкоку, а также поднос с рассыпанной на нем крупной солью. «Прилив начался в той стороне, откуда в наступающем году пожалует бог счастья!» – возглашают они, ходя по домам с новогодними поздравлениями. В этот праздник с особой силой ощущаешь, что Нагасаки – город портовый.
Новогодние подарки по всей стране принято делать весьма скромные, в Нагасаки же и подавно; там подносят друг другу сущие мелочи: мужчинам – дешевые веера, которые идут по одному моммэ за полсотни, женщинам – по щепотке чайного листа в бумажной обертке. Что и говорить, подарки пустячные, но этому обычаю следуют все, и никому не придет в голову обвинить дарящего в скаредности. Свои нравы жители Нагасаки считают лучшими из лучших. «Нет краше места, чем то, где ты живешь», – гласит пословица. Неудивительно, что и приезжие купцы стремятся поскорее завершить свои дела в Нагасаки, чтобы встретить Новый год у себя на родине.
Жил в Киото один купец средней руки. Двадцать лет торговал он шелком-сырцом, закупая его в Нагасаки. На редкость бережливый и расчетливый, он никогда не выезжал из дома, не подкрепившись как следует, в путь готовился основательно и, пока добирался от Киото до Нагасаки, пешком ли, на корабле ли, ни гроша не тратил впустую. Многажды бывал он в Нагасаки, но так ни разу и не заглянул в веселый квартал Маруяма, а потому не имел ни малейшего представления о том, сколь пленительна гетера Киндзан, когда садится перед гостем, и сколь бела шея у красотки Катё. Даже ложась спать, он не забывал класть у изголовья счеты и не выпускал из рук расходной тетради. Об одном день и ночь помышлял: как бы обставить какого-нибудь китайского купца-простофилю да половчее провернуть сделку. Однако по нынешним временам обвести вокруг пальца китайского торговца не так-то просто: все они теперь знают по-японски и шустры весьма. Денег у них в избытке, а взаймы не дают, разве что под залог усадьбы, да и то неохотно: они знают, что куда выгодней пустить деньги на покупку дома и сдавать его внаем. Словом, на них руки особо не нагреешь. Но как ни сметливы китайцы, на легкую наживу им тоже рассчитывать не приходится, ведь и японских торговцев на мякине не проведешь.
Если бы одной смекалки было достаточно, наш купец давно бы уже разбогател, но в торговом деле потребна еще и удача, а она-то как раз обходила его стороной. Между тем многие его сотоварищи успели сколотить себе огромные состояния, хотя стали наезжать в Нагасаки в одно время с ним. Теперь они посылают туда своих приказчиков, а сами предпочитают оставаться в столице, осматривая достопримечательности, любуясь вишнями в цвету или пируя с красавицами в веселых домах.
Как-то раз он спросил одного из этих счастливчиков: «Каким образом вам удалось разбогатеть?» И тот ответил: «В торговле нужна хватка. Я внимательно слежу за колебаниями цен на рынке и, если вижу, что в следующем году шелк, по всем вероятиям, поднимется в цене, закупаю сразу большую партию, а потом денежки сами плывут ко мне в руки. Тут, конечно, есть определенный риск, но не рискнешь – не разбогатеешь».
Ну, а наш купец все делал наоборот. Он тщательно прикидывал, сколько можно выручить за шелк, купленный в Нагасаки, если продать его в столице по такой-то цене, и в своих расчетах, как правило, не ошибался. Но ни разу не пошел он на риск, стремясь лишь к верной прибыли. И эта прибыль никогда не превышала его расчетов – уходила же она целиком на уплату процентов с денег, взятых в долг. Вот и получалось, что он работал не на себя, а на других, надрывался хуже батрака, даром терпел лишения.
Из года в год он встречал новогодний праздник в небольшой гостинице в городке Хасимото. Посторонним говорил, что поступает так, следуя давнему обычаю своей семьи. На самом же деле он попросту прятался от кредиторов. Иначе, вопреки «обычаю своей семьи», с превеликим удовольствием справлял бы праздник в собственном доме в Киото, а не в захудалой гостинице.
И вот стал он присматриваться к тому, как живут люди вокруг, и однажды сказал себе: «С моей убогой торговлишкой особых убытков не понесешь, но и завидных барышей не получишь. Надо бы в нынешнем году взяться за какое-нибудь новое дело, изловчиться и набить деньгу».
С этим намерением он отправился в Нагасаки. Попробовал одно, другое, но ничего путного не добился. Как известно, деньги идут к деньгам, просто так они в руки не даются. И тут его осенило: «А что, если открыть балаган и показывать народу всякие диковины? Фокусы, которыми развлекают столичных жителей осакские и киотоские умельцы, теперь уже порядком приелись. Может, среди заморских новинок что-нибудь сыщется?» После долгих поисков и расспросов он понял, что людей сейчас ничем не удивишь, разве только ящерицей «амарю»[122] и птицей казуар[123], но они и в Нагасаки большая редкость, и достать их весьма затруднительно. Тогда он попытался выведать у одного китайца, нет ли у того на родине какой-либо диковины.
– Мне приходилось слышать о птице феникс и о громовиках, – ответил китаец, – но сам я никогда их не видел. Все, что в диковинку японцам, для китайца тоже редкость, взять хотя бы алоэ или женьшеневый корень. Но самая большая редкость в мире – это деньги. За ними я и отправился в такую даль, преодолевая морские бури и подвергая опасности свою жизнь. Запомните, нет на свете ничего желанней денег.
«Что верно, то верно», – подумал купец и с еще большим рвением принялся искать пути к богатству. Кончилось тем, что он купил у заморских торговцев в Нагасаки несколько редкостных птиц, чтобы по возвращении в Киото их показывать. Увы, он не был первым, кому пришла в голову подобная мысль, и затея его не увенчалась успехом. Из всех привезенных им птиц некоторое любопытство вызвал только павлин, и в итоге купцу с большим трудом удалось вернуть потраченные на него деньги.
Нет, уж лучше заниматься делом, в котором ты хоть сколько-нибудь смыслишь!
Вечерние торги накануне Нового года
Из года в год люди ропщут – мол, торговля идет вяло и жить на свете становится все труднее. Между тем случись какому-нибудь торговцу снизить цену товара с десяти моммэ до девяти моммэ и восьми бу, как в мгновение ока набежит толпа покупателей и в итоге товара разойдется на тысячу каммэ. Или же, скажем, приди кому-нибудь в голову выложить за какую-то вещь вместо девяти моммэ и восьми бу целых десять моммэ, как тотчас на прилавках появится на две тысячи каммэ такого товара. У торговцев в больших городах дело поставлено на широкую ногу. Во всем видна смекалка, ведь без нее с пользой не купишь, с выгодой не продашь.
Кто говорит, что деньги на свете перевелись, не видал, как живут богачи. Если и есть в этом мире что-либо в избытке, так это деньги. Поглядите, как разбогатели люди у нас в стране за последние тридцать лет. Дома, в старину крытые соломой, теперь имеют тесовую кровлю. Некогда поэты воспевали лунное сияние, струящееся сквозь обветшалую стреху у заставы Фува, ныне же там стоит особняк с черепичной крышей и белеными стенами. Внутри устроена кладовая, а в саду красуется амбар. Фусума[124] в гостиной покрыты не золотым или серебряным порошком, как прежде, ибо такой блеск не во вкусе нашего века, а тонким слоем золотой и серебряной краски, по которому нанесен рисунок тушью, – точь-в-точь как принято в столице.
В одной старинной книге говорится, будто женщины, добывающие соль на побережье Асиноя, не украшали себя даже гребнем[125]. Нынче же тамошние жительницы весьма пекутся о своей наружности. Они знают, что узор в виде сосновых веток по подолу уже устарел и новинкой считается рисунок из разбросанных по фону бамбуковых листьев, а у плеча непременно должны красоваться иероглифы «солнце на закате». Пока обитательницы столичных и осакских предместий донашивают кимоно с мелким узором из листьев папоротника и павлонии, в захолустных городках женщины щеголяют в нарядах, раскрашенных по последней столичной моде. Теперь уже кимоно с написанным на плече словом «кукушка» или с рисунком в виде багряных листьев и вьющихся лоз по клетчатому фону кажутся старомодными и нелепыми, а как они пленяли взор попервоначалу!
Где бы человек ни жил, если у него есть деньги, он может позволить себе любую прихоть. Бедность же везде безотрадна, особенно в праздники. Как ни крутись, трудно справить Новый год, если за душой у тебя нет ни одного медяка. Оно и правда: коли полка пуста, сколько ни шарь, ничего не нашаришь. А раз так, всякому бедняку следует в течение года в чем-либо себя ограничивать. Если в день экономить на табаке хотя бы по одному медяку, за год, глядишь, набежит триста шестьдесят медяков, а за десять лет – целых три каммэ и шестьсот монов. Еще можно экономить на чае, дровах, мисо, соли – и тогда последний бедняк скопит за год самое малое тридцать шесть моммэ, а за десять лет – и все триста шестьдесят. Ну, а за три десятка лет, считая, конечно, и проценты, он сколотит целое состояние в восемь каммэ серебром, не меньше. Отсюда вывод: хозяйство следует вести с умом и экономить на всем, на каждой мелочи. Главное же – не пить; недаром с давних пор говорят, что от каждой чарки выпитого сакэ расцветает бедность.