– За долгие годы, что я обучаю детей грамоте, – сказал учитель, – через мои руки прошла не одна сотня мальчиков. Исходя из своих наблюдений, могу сказать, что ни одному из тех, кто, подобно вашему сыну, с юных лет проявлял недюжинную деловую хватку, не удалось нажить большого богатства. Конечно, они не нищенствуют, но и не особенно преуспевают. Тому есть несколько причин. Не думайте, что ваш сын умнее всех. Есть ученики и посообразительнее. Один из них каждый день остается после уроков, даже не будучи дежурным, и подметает пол. Собрав клочки бумаги, брошенные другими детьми, он хорошенько их разглаживает и продает ремесленнику, изготовляющему ширмы. Это, пожалуй, выгоднее, чем мастерить шторы из использованных кистей, – мальчик имеет ежедневный доход. Другой мальчуган приносит из дома заведомо больше бумаги, чем ему нужно, и, когда у других детей во время урока она неожиданно кончается, охотно снабжает их своей за двойную плату. Представьте себе, каков его прибыток за год! Каждый из этих мальчиков подражает в оборотливости своим отцам, и отнести это на счет их собственной смекалки нельзя. Но есть среди моих учеников один, которому родители с утра до вечера внушают: «Сосредоточься на ученье, сынок, ни о чем другом пока не помышляй. Когда вырастешь, все, чему ты выучишься сейчас, тебе пригодится». И что же? Этот мальчуган не пропускает родительские слова мимо ушей и с утра до вечера сидит за книгами. Уже теперь он пишет лучше старших учеников. Не сомневаюсь, что в будущем он станет настоящим богачом. Почему? Да потому что сможет с таким же упорством трудиться ради процветания своего дела. Вообще говоря, редко преуспевает тот, кто бросает унаследованное от родителей занятие и хватается за что-то постороннее. То же можно сказать и о мальчиках, которые забывают, что главная их задача – прилежно учиться, и с малых лет исхитряются, стремясь заработать деньги. Ничего, кроме алчности, они воспитать в себе не могут. Что может быть постыднее для ребенка, чем нерадивость в ученье! Вот почему я не склонен хвалить вашего сына. Всему свое время: пока ты мал – рви цветы и запускай змеев, а вырастешь и войдешь в разум – начинай думать о том, как преуспеть в жизни. Прислушайтесь к словам семидесятилетнего старика. Будущее покажет, прав я или нет.
Предсказания старого учителя каллиграфии и в самом деле сбылись. Когда дети, проявившие в годы учения незаурядную деловую сметку, подросли и стали сами зарабатывать себе на жизнь, разбогатеть им не удалось. Тот из них, что мастерил шторы из использованных кистей для чистописания, изобрел особую обувь для зимы – сандалии с деревянными набойками, однако мода на них долго не продержалась. Другой, что подбирал с пола клочки бумаги, придумал новый способ изготовления глиняных горшков для хранения масла: с внутренней стороны эти горшки покрывались особым составом на основе сосновой смолы и не впитывали в себя жир. Нельзя сказать, что на эту посуду совсем не было спроса, и тем не менее даже в Новый год он не мог позволить себе зажечь больше одного светильника.
Между тем третий мальчик, который в детские годы корпел над книгами и выглядел не слишком смышленым, обнаружил поистине выдающиеся способности. Он придумал, как предохранить растительное масло, что возят на кораблях в Эдо, от замерзания в холодную зимнюю пору. Оказалось, для этого достаточно добавлять в бочки с маслом по горошине перца. Это изобретение принесло ему немалую прибыль, и нынешний новогодний праздник он встретил состоятельным человеком.
Казалось бы, оба думали об одном и том же – как сберечь масло, только первый мыслил в пределах глиняного горшка, а второй – в пределах бочки. И впрямь великая разница!
Праведный Хэйтаро
Еще в старину говорили: «Будду помянешь – добра наживешь». И по сию пору это так.
Из года в год в ночь перед Праздником начала весны в храмах секты Дзёдо-синсю читают проповеди, посвященные деяниям праведного Хэйтаро. Рассказывают, в сущности, одно и то же, но послушать эти проповеди приходят и стар и млад, и мужчины и женщины, ибо дело это благое.
Однажды случилось, что Праздник начала весны совпал с последним днем года. Впору было подумать, что наступило истинное светопреставление: сборщики долгов галдят, люди надсаживаются, изгоняя нечисть из своих домов, звон монет сливается с треском разбрасываемых бобов. Жуть, да и только! Здесь вполне к месту выражение «вязать черта в темноте»[132].
Стук барабана возвестил о начале вечерней службы в храме. Священник зажег светильники перед алтарем и стал ждать прихожан, но в положенный час их собралось всего три человека. Отслужив молебен, священник подосадовал в душе на людские нравы, после чего обратился к прихожанам с такими словами:
– Нынче последний день выплаты накопившихся за год долгов, и многим сейчас не до проповеди. Однако у старушек, давно уже передавших бразды правления в доме детям да внукам и проводящих дни свои в праздности, времени и сегодня предостаточно. А ведь не за горами тот день, когда Будда Амида призовет их к себе, и им придется поневоле отбыть в мир иной. До чего же неразумны людские сердца! Как это прискорбно! Читать проповедь для троих, пожалуй, не имеет смысла. Даже в таком деле, как служение Будде, следует воздерживаться от расточительства. Вашими пожертвованиями не окупить затрат на масло во всех этих светильниках, и я нанесу ущерб храму, если стану сейчас читать проповедь. Поэтому забирайте ваши приношения и расходитесь по домам. Вы пришли на службу в то время, когда все вокруг погружены в мирские заботы. На это вас подвигла искренняя вера, и Будда по заслугам оценит вашу преданность. Ваш благочестивый поступок будет занесен в Золотую книгу[133] и непременно зачтется вам в следующей жизни. Поэтому не думайте, что вы впустую потратили время, посетив сегодня храм. Будда верен своему обету и не оставит вас своим милосердием и помощью.
Тут сидевшая перед ним старушка залилась слезами.
– Ваши благостные слова повергли меня в стыд, – сказала она. – Должна признаться, что не искренняя вера привела меня нынче в храм. Мой сын не умеет хозяйствовать с умом и наделал уйму долгов. До сих пор этот негодник кое-как умудрялся заговаривать людям зубы и не платить по счетам в положенный срок, но сегодня не смог ничего придумать. Вот он и говорит: «Ступайте, мамаша, в храм, а я подниму шум, дескать, вы куда-то пропали. Побегу к соседям, мы возьмем барабаны и гонги и отправимся вас искать. Пока суд да дело, глядишь, ночь минует и все само собой уладится. Уловка эта не нова, но, чтобы в новогоднюю ночь разыскивать не кого-нибудь, а заблудшую мамашу, до такого еще никто не додумался!» Дело, конечно, житейское, и все же попусту будоражить соседей в праздничную ночь – великий грех.
Вслед за старухой заговорил другой прихожанин:
– Никто не знает наперед своей судьбы. Сам я родом из Исэ, и в этих краях у меня не было ни родных, ни знакомых. И вот нанялся я в услужение к жрецу из храма Исэ, который ежегодно обходил верующих в Осаке. Таская за ним его поклажу, я присматривался к здешней жизни, видел, как процветает город, и решил, что, перебравшись сюда и взявшись за какое-нибудь ремесло, смогу прокормить семью из двух или даже трех человек. Мне повезло, и вскоре я свел знакомство с одной женщиной, вдовой бродячего торговца галантерейными товарами. Внешностью она была хоть куда: белолицая, крепкого сложения. Был у нее сынишка двух лет. Я рассудил, что, работая вместе, мы сможем жить припеваючи, а парнишка станет нам опорой в старости, и вошел в ее дом мужем-примаком. Но не минуло и полугода, как, ничего не смысля в торговых делах, я пустил по ветру скромное состояние вдовы и в начале двенадцатого месяца мы остались без денег. Жена ко мне совершенно переменилась. Нянча своего дитятю, она приговаривала: «Слушай меня, сынок, слушай внимательно. Твой папочка был хоть и неказист с виду, зато умом крепок. Он даже стряпать умел. А меня как холил: бывало, отправит пораньше спать, а сам до рассвета плетет из соломы сандалии. Сам подолгу в старом ходил, а нам с тобой каждый год к празднику новое кимоно на вате справлял. Вот и это желтое кимоно – память о моем любимом муже. Никто нам его не заменит. Плачь, сынок, плачь по своему дорогому папочке, которого больше нет на свете!»
Горько было мне, примаку, выслушивать эти речи, но что поделаешь, приходилось терпеть. Тут я вспомнил, что на родине у меня осталось несколько должников: стребовав с них деньги, я смог бы расплатиться с заимодавцами. И я отправился в Исэ. Однако надежды мои не оправдались: должники успели разъехаться в разные края. Так и вернулся ни с чем. Захожу сегодня в дом, как раз перед ужином, и глазам своим не верю: рисовые лепешки сбиты, дрова заготовлены, поднос для приношений новогоднему богу счастья устлан листьями папоротника. «Не так уж, видно, плохи наши дела, – подумал я. – Недаром сказано, что боги не бросают человека в беде». Обрадовался я, что жена в мое отсутствие сумела исхитриться и все уладить. «Ну, здравствуй. Вот я и вернулся», – говорю, и она, с более приветливым видом, чем обычно, подала мне теплой воды вымыть ноги, потом заботливо поставила передо мной поднос с двумя тарелками. На одной лежало намасу[134] из сардин, на другой – соленые сардины, обжаренные в масле. Только я приступил к еде, как она спрашивает: «Ну что, привез деньги?» Услышала, что поездка моя кончилась неудачей, и давай кричать:
– Да как ты посмел явиться домой с пустыми руками? Ведь этот рис – всего одну мерку – я заняла с условием, что расплачусь за него в конце второго месяца. Если к тому времени у меня не будет денег, я пропала! Все платят за мешок риса сорок моммэ, а мы вынуждены платить девяносто пять! И все потому, что ты ни на что не годен. Когда ты вошел в мой дом, у тебя была лишь набедренная повязка, с тем и уходи, ничего не потеряешь! Пока светло, убирайся прочь!