С этими словами она выхватила у меня из-под носа еду и стала меня выпроваживать. На крик сбежались соседи, затараторили наперебой, вторя моей женушке:
– Да, не повезло вам, но ничего не поделаешь, такова уж участь мужа-примака. Ежели осталась в вас хоть капля гордости, уходите. Кто знает, может, еще найдете себе другое теплое местечко.
Так и выставили меня из дома. Я даже плакать не могу, до того тяжело у меня на душе. Завтра отправлюсь в родные края, а нынче мне негде переночевать, вот я и пришел в этот храм, хотя числюсь сторонником секты Хоккэ[135].
Когда эта исповедь – и грустная, и смешная – закончилась, третий прихожанин, вдоволь насмеявшись, рассказал свою историю:
– Положение мое таково, что даже вам я боюсь открыться, кто я и откуда. Останься я сегодня вечером дома, не вырвался бы живым от сборщиков долгов. В долг мне никто и медяка не даст, а выпить хотелось, да и продрог я изрядно. Стал я думать, как бы изловчиться и встретить Новый год, но ничего путного не мог придумать. И вдруг меня осенило. Я вспомнил, что вечером здесь соберутся прихожане послушать проповедь о праведном Хэйтаро. Как ни совестно в этом признаваться, я решил украсть оставленные при входе чьи-нибудь сандалии или сэкида[136], продать их и на вырученные деньги купить вина. К счастью для меня, не только в этом храме, но и во всех прочих сегодня посетителей негусто. Иначе я согрешил бы прямо на глазах у Будды.
Поведав о своей безотрадной участи, бедняга прослезился.
– Ну и ну! – всплеснул руками священник. – Подумать только, на какие греховные помыслы толкает людей нужда! А ведь в каждом из вас заключена природа Будды. До чего же печален наш мир!..
Пока священник предавался этим сетованьям, в храм вбежала какая-то женщина и, едва переведя дух, выпалила:
– Ваша племянница только что благополучно разрешилась от бремени. Я бежала всю дорогу, чтобы поскорее известить вас об этом.
Не успела она уйти, как явился некий мужчина и сообщил:
– Кудзо-плотник переругался со сборщиками долгов и удавился. Хоронить его будут сразу после полуночи. Родственники почтительно просят вас пожаловать к месту сожжения тела.
Священник еще не опомнился от двух этих известий, как прибежал портной:
– Кто-то украл белое косодэ, которое вы заказали мне к празднику. Если найти вора не удастся, я возмещу вам убыток деньгами.
Вслед за портным пришел человек, живший по соседству от храма, с восточной стороны.
– Простите за беспокойство, – сказал он, – но у меня только что обрушился колодец, и я прошу позволения брать воду у вас, пока не пройдут пять дней новогоднего праздника.
Наконец, в храм пожаловал молодой повеса, сын самого знатного из здешних прихожан. Он прокутил уйму денег, за что был изгнан отцом из дома, но мать упросила священника приютить бедное чадо у себя хотя бы на праздничные дни. Как же можно было ей отказать?
Обычно мы говорим: «словно священник в последний месяц года», – имея в виду человека, не обремененного никакими заботами. И напрасно – в нашем мире даже священнику под Новый год достается!
Бойко идет торговля в Эдо!
В наш век, когда в Поднебесной царят мир и благоденствие, все купцы устремляются в Эдо. Теперь здесь можно увидеть отделения торговых домов из всех провинций. Что ни день, по морю и по суше эдоским оптовикам доставляют бессчетное множество грузов. Золота и серебра в нашем мире хоть отбавляй, и достоин сожаления тот, кому не хватает ума прибрать к рукам хотя бы малую толику этого богатства.
С пятнадцатого числа последнего месяца года улица Торитё[137] настолько преображается, что можно подумать: вот она, ярмарка сокровищ. Люди подходят только к тем лавкам, где идет новогодняя распродажа, на обычные товары даже не смотрят. Чего здесь только не найдешь! Нарядно изукрашенные дощечки для игры в волан, позолоченные и посеребренные молоточки для гиттё[138] и еще много разных дорогих безделиц. Игрушечный лук со стрелами, например, стоит две золотые монеты, но покупают его не только для княжеских отпрысков – такую роскошь теперь могут позволить себе и горожане.
Посреди улицы бойко идет торговля с лотков, сюда ручьями стекаются медяки, а серебро сверкает, как снег.
По мосту Нихонбаси, с которого открывается вид на величественную гору Фудзи, беспрестанно снуют люди, и грохот от их подошв стоит такой, будто едут сотни телег.
На рыбный рынок в Фуна-тё по утрам привозят несметное количество рыбы и прочей морской живности. Можно подумать, ее не ловят, а выращивают на грядках, хотя страна наша со всех четырех сторон окружена морями.
К зеленным лавкам на улице Суда-тё в Канда подходят навьюченные редькой лошади. Редьки столько, что кажется, будто пришло в движение целое поле. А красный перец в корзинах! Глянешь на него – и такое чувство, словно ты находишься не на равнине Мусаси[139], а у подножия горы Тацута[140] во всем ее осеннем великолепии. В лавках на улице Фарфоровой и Солодовой темно от обилия диких гусей и уток, как будто туда опустились с неба дождевые облака. Пестреют разноцветными шелками киотоской выделки мануфактурные лавки на улице Хонтё. На тканях, предназначенных для жен самураев, – картины всех четырех времен года. В таком наряде любая красавица станет еще прелестней. А хлопок, которым торгуют на улице Тэмма-тё! Его можно сравнить лишь со снегом в рассветных лучах солнца на горах Ёсино.
Вечером улица залита светом огней, которые зажигают в лавках. За один только вечер накануне Нового года можно истратить тысячу золотых! Таби[141] и сэтта обычно покупают в самую последнюю очередь, чуть ли не на рассвете. Однажды к этому времени во всех лавках их разобрали подчистую. Такое могло случиться только в Эдо – самом большом и многолюдном из всех городов Японии. Если вечером пара сэтта стоила семь-восемь бу, то после полуночи цена на них взлетела до одного моммэ и двух-трех бу, а на рассвете – уже до двух моммэ и пяти бу. Но и такая цена никого не остановила бы, только покупать было нечего.
В другой год раскупили всю рыбу и за пару маленьких окуньков просили восемнадцать моммэ. А когда не уродились апельсины дай-дай, их продавали по два золотых за штуку. И что бы вы думали? – все равно находились покупатели. Другое дело в Киото и Осаке: тамошние жители даже в праздник не станут переплачивать. Недаром говорят, что эдосцы живут по-княжески.
В последнее время, правда, торговцы из Киото и Осаки начали перенимать здешние нравы и уже не трясутся над каждым медяком. Даже золотые монеты не взвешивают с прежним тщанием. Если монета попадется неполновесная, стараются поскорее сбыть ее с рук, и дело с концом. Все в мире находится в вечном коловращении, а уж деньги и подавно, так зачем зря беспокоиться?
Семнадцатого и восемнадцатого числа последнего месяца из эдоских почтовых контор в Камигату отправляются гонцы с золотом и серебром. Монеты блестят как новенькие, а ведь не счесть, сколько раз за год проделывают они этот путь туда и обратно. Если кто и трудится, не зная отдыха, так это деньги. Да, много их на свете, но даже в Эдо есть люди, встречающие новогодний праздник без единого золотого.
У самураев принято накануне Нового года обмениваться подарками. По дорогам снуют целые вереницы гонцов, спешащих доставить в срок новогодние подношения. Среди них – дарственная на меч, шелковое косодэ, бочонок сакэ, связка рыбы, коробка свечей. Смотришь на такую вереницу, и кажется, что благословенный праздник никогда не закончится. У ворот домов выставлены новогодние украшения из сосны и бамбука. Одного взгляда на них достаточно, чтобы представить себя стоящим у подножия горы Тысячелетнего Благоденствия – Титосэяма. Над мостом Токивабаси встает солнце и заливает все вокруг щедрым, спокойным светом. Наступает праздник безоблачной весны.