«Новые записки о том, что смеха достойно»
След от прижигания моксой, о котором не мог знать посторонний
В старину, во времена императора Бурэцу[34], на землю обрушился огненный ливень, причинивший народу неисчислимые бедствия. Люди строили себе укрытия из камня, тем и спасались. А случилось это потому, что правление государя отошло от праведного пути.
В то время особым расположением императора пользовалась придворная дама по имени Акацуки-но Сёнагон – Рассветная Заря. Ни в нынешние, ни в прежние времена не видел свет такой красавицы, даже за пределами благословенной земли Акицусу[35] не было ей равной. Государь души в ней не чаял и дни и ночи проводил наедине с нею, не замечая, как белый скакун перелетает через расселину[36]. Распускались и опадали цветы вишен в близлежащих горах, но он не удостаивал их даже мимолетного взора, а его колесница так долго стояла без дела, что в ней свили себе гнезда ласточки.
Слава человека бессмертна, но жизни его положен предел. Издавна жаловалась Акацуки-но Сёнагон на боли в груди, а потом вдруг сильно занедужила и в одночасье скончалась.
Тоскуя о навеки покинувшей его возлюбленной, государь взялся за кисть и собственноручно набросал ее портрет, после чего призвал к себе художника по имени Мокугэн-кодзи[37], знаменитого своими изображениями будд и святых, и повелел ему вырезать из дерева статую покойной.
Поскольку это был приказ самого государя, Мокугэн без промедления взялся за работу. Через три дня и три ночи статуя была готова, оставалось лишь нанести на нее краску. Расписав одежду красавицы, художник принялся рисовать брови, но тут кисть нечаянно выскользнула у него из пальцев и оставила на груди статуи небольшое пятнышко туши. К счастью, оно пришлось на то место, которое было скрыто под двенадцатислойными одеждами[38], и не особенно бросалось в глаза, поэтому Мокугэн решил ничего не исправлять и в таком виде принес статую императору.
Взглянув на нее, государь погрузился в воспоминания, и рукава его платья намокли от слез. Когда же он стал рассматривать статую внимательно, на глаза ему внезапно попало пятнышко туши от оброненной художником кисти, и сердце его тотчас омрачилось. Как раз в этом месте на коже у его возлюбленной был след от прижигания моксой, которое он делал ей собственноручно, желая облегчить ее страдания, и знать об этом не мог никто, кроме них двоих. Каким же образом это стало известно художнику? Не иначе мерзкий богомаз пользовался тайной благосклонностью Акацуки-но Сёнагон! – заключил государь.
В древнем Китае некий мудрый муж[39] сказал: «Подозревая кого-либо в провинности, будь скуп на расправу; сомневаясь в чьих-либо заслугах, будь щедр на похвалу». Но государь Бурэцу поступил иначе: хотя подозрения его были совершенно беспочвенны, он, ничтоже сумняшеся, приказал немедленно схватить художника и бросить в темницу. При этом ни приближенные государя, ни сам Мокугэн не ведали, в чем состоит его вина и за что на него обрушилась такая жестокая кара. Теперь от скорби государя не осталось и следа. В сердцах он разбил статую, проклиная вероломство своей возлюбленной.
Между тем у Акацуки-но Сёнагон была младшая сестра по имени Юхи – Вечернее Солнце. Она тоже состояла государевой наложницей, но еще ни разу не была призвана в его опочивальню.
Сочувствуя художнику, попавшему в беду из-за ее покойной сестры, госпожа Юхи семь ночей кряду без устали молила богов, чтобы они даровали ей возможность увидеться с государем и замолвить словечко за Мокугэна. О том, чтобы склонить к себе сердце государя, она и не помышляла.
Как видно, боги услышали ее молитву, и приснился ей сон, будто она вошла в государеву опочивальню и разделила с ним ложе, после чего выбросила свой гребень[40].
Государь же, проснувшись на следующее утро, увидел подле себя на ложе алые одежды, как будто только что сброшенные спавшей в них женщиной.
Немало подивившись этому и расспросив придворных дам, государь узнал, что одежды эти принадлежат госпоже Юхи. Он тут же призвал ее к себе, и женщина уговорила его освободить безвинного художника. Император сжалился над Мокугэном и приказал снять с него оковы, как того и добивалась чистая сердцем госпожа Юхи. Отвечая на вопрос о злополучном пятнышке на груди у статуи, художник объяснил, каким образом оно там появилось. Государь пришел в изумление и устыдился своего неправедного гнева.
С тех пор он всей душой привязался к госпоже Юхи, приблизил ее к себе и перестал тосковать по умершей Акацуки-но Сёнагон. Поскольку действиями госпожи Юхи руководило искреннее чувство, само Небо явило ей истину и имя ее надолго осталось в памяти людей.
Нечто подобное случилось в Китае во времена династии Тан. Когда художник по имени У Даосюань[41] рисовал портрет одной придворной дамы, с кисти его капнула тушь как раз на то место, где у женщины была родинка. Его постигла та же участь, что и Мокугэна.
О штукатуре, который поднялся в воздух и в одночасье состарился
С давних пор в свете ходит немало историй про жен, покинувших своих мужей, или, напротив, покинутых своими мужьями.
Одна такая история случилась во времена, когда подновляли старый замок в провинции Харима. Работами руководил опытный градоначальник, знавший толк в строительстве. Он самолично распределил плотников, штукатуров, кровельщиков и прочий работный люд по участкам и назначил старших над ними. Леса вокруг замка возводить не потребовалось, и дело продвигалось быстро. «При умелом подходе работа спорится», – говорили окрестные жители.
Между тем замок был обнесен высокой крепостной стеной – одно лишь каменное ее основание достигало нескольких дзё в высоту. Из-за ветров и дождей стена изрядно обветшала, особенно с северной стороны, и в нескольких местах отвалилась штукатурка. Чтобы все это исправить, нужно было подняться наверх, но как это сделать? И вот придумали: смастерили овальную корзину и приладили к ней четыре толстые веревки. При помощи этих веревок корзину можно было свободно передвигать по стене и доставлять штукатура на нужную высоту. Все вокруг восхищались этим умным устройством, но те, кому предстояло испытать его работу на себе, понимали, что находятся на волосок от смерти. При одном виде корзины даже у самых храбрых из них тряслись поджилки и душа уходила в пятки.
Больше всех робел молоденький штукатур из селения Такасаго. Сев в корзину, он едва не лишился чувств, а как стали его поднимать, бедняга задрожал всем телом и обеими руками вцепился в веревки. Понял он, что живым отсюда не выберется. Тотчас лоб его избороздили глубокие морщины, а волосы из черных стали белыми как снег. Не прошло и часа, как он превратился в дряхлого старика. Говорят, нечто подобное случилось с одним знаменитым китайским каллиграфом[42], которому было велено выполнить какую-то надпись под сводами дворца.
После пережитого потрясения штукатур так и не смог прийти в себя, и его отправили назад в Такасаго. Оказавшись дома, он, как безумный, озирался по сторонам, не узнавая родных. Да и домочадцы вряд ли его признали бы, не будь на нем знакомого синего кимоно с семейным гербом. Увидев его, жена не только не посочувствовала несчастному, но сразу потеряла к нему всякий интерес. А отец штукатура, пришедший его проведать, рядом с ним гляделся таким молодцом, что его было впору принять за сына. Спустя какое-то время жене наскучило жить с больным мужем, и она сбежала из дома, презрев все свои обязанности.
Впрочем, таков уж у женщин нрав. Покуда муж преуспевает, жена всячески старается ему угодить, ублажает свекровь, молится о благополучии семьи. В хозяйстве она рачительна и о наружности своей печется, давая всем вокруг повод для похвал. Слуг не обижает, но спрашивает с них строго. Встает ни свет ни заря, чтобы успеть причесаться, пока все в доме еще спят. Ополаскиваясь на ночь, не ищет местечка потемнее, – зачем внушать мужу лишние подозрения? Когда жена ведет себя таким образом, в доме царят мир и порядок.
Но стоит благополучию семьи пошатнуться, как жена перестает церемониться с мужем, хозяйство ведет спустя рукава, бранится с прислугой и, сказавшись больной, до полудня валяется в постели. Даже по большим праздникам она ходит нечесаная. С посудой и домашней утварью обращается кое-как. Черня зубы, брызгает краской на дайкокубасира[43], палочки, которыми берут моксу для прижиганий, очищает прямо о порог и обдирает со стены бумагу, чтобы завернуть в нее обрезки ниток после шитья. Ей ничего не стоит сорвать первые цветы с недавно привитого дерева, а в гостиной развесить выстиранное белье. «Скоро этот дом все равно перейдет в чужие руки», – думает она и нисколько не заботится о порядке. Сушеную каракатицу, которую обычно приберегают для постных дней, она подает к чаю вместо печенья, поэтому каждый месяц первого и двадцать восьмого числа вся семья по ее милости вынуждена класть зубы на полку. По ее же милости домашняя божница превращается в склад для писем от заимодавцев. Так постепенно дела семьи приходят в упадок, и не столько из-за просчетов и упущений мужа, сколько из-за неурядиц в доме.
Вот и жена штукатура, бросив хворого мужа, решила, пока еще недурна собою, поискать счастья на стороне. До чего же низкая душа! Между тем больному становилось все хуже, и он умер с именем жены на устах, думая, что она сидит у его изголовья.
Нечестивица же не теряла времени даром и, не дождавшись, пока минуют хотя бы первые тридцать пять дней траура, вышла замуж за своего дружка, крепкого, смазливого детину. Возмущенный таким непотребством, отец покойного подал жалобу в судебную управу.