Судья вызвал молодоженов к себе и первым делом обратился к мужчине:
– По какому праву вы взяли в жены замужнюю женщину?
– К тому времени она уже овдовела. Прежний муж ее умер.
– Умер, но все еще пребывает в этом мире, хотя и под другим именем, – возразил судья и велел принести табличку с посмертным именем штукатура[44]. – Эта табличка вряд ли способна представить нам письменное согласие на развод. А раз такового нет, брак ваш не может быть признан законным. Ответчица покинула дом своего мужа при его жизни, следовательно, вы считаетесь ее любовником.
Поскольку женщина не смогла предъявить свидетельства о разводе, ее признали виновной в прелюбодействе.
Мужчина попытался вывернуться:
– Я знать ничего не знал, ее родители утаили от меня правду, – заявил он.
– В таком случае, – сказал судья, – назовите мне имя свата.
Как выяснилось, они вступили в брак по взаимному согласию, не прибегая к помощи свата.
– Ну что ж, – молвил судья. – Вы оба повинны в тяжком преступлении, поскольку союз свой заключили без свата. Лишь в память об умершем я не стану приговаривать вас к смертной казни. Кару же вы понесете такую: ответчице надлежит остричь волосы и уйти в монастырь. Ответчик приговаривается к ссылке на поселение в отдаленную местность. Родителям ответчицы также отныне запрещается проживать в пределах здешней провинции.
Такое решение вынес судья, и было оно поистине милосердным.
Благодатное правление, отменившее по всей стране долговые обязательства
Случилось это во времена лихолетья, когда в стране нашей ремесла пришли в упадок, крестьяне вконец обнищали, а людские сердца утратили целомудрие и свернули со стези добродетели. Даже в столице процвело сутяжничество, богатые жили в свое удовольствие, бедняки же не могли расплатиться с долгами и умирали с голоду. Оттого повсеместно развелось воровство, и грабители бесчинствовали средь бела дня.
Не в силах покончить с беспорядками, столичный градоначальник доложил о них государю, и тот, следуя примеру властителей древних времен, повелел объявить по всей стране эру благодатного правления, освобождающего людей от всяческих повинностей и долговых обязательств. В тот же день из восьми врат дворца на восток, запад, север и юг поскакали гонцы, дабы оповестить об этом народ.
Хотя высочайший указ последовал в конце восьмой луны, всем казалось, будто наступил канун Нового года[45]. Одни, потирая руки, подсчитывали барыши, другие же, горестно вздохнув, сжигали счетные книги. Поскольку долговые расписки утратили всякий смысл, в одних домах по этому поводу лили слезы, в других – благословляли судьбу и на радостях пили сакэ.
В мире наступил совершенно иной порядок: богатые терпели убытки и делились с бедными, бедные же безнаказанно присваивали себе чужое богатство, а поскольку денег хватило на всех, раздоры между людьми прекратились.
И все же даже в этот век всеобщего умиротворения иной раз происходили вещи, столь же неблаговидные, сколь и нелепые. Например, один горожанин, дав жене развод, не позволил ей забрать свое приданое. Мало того, он присвоил себе взятый на сохранение сундучок с деньгами, собранными им и его товарищами на паломничество в святилища Исэ.
Во времена, о которых ведется рассказ, на Третьем проспекте в Киото проживал некий ремесленник, мастер росписи по лаку. Жизнь его с женой не заладилась, и он, намарав разводную бумагу, отправил ее назад к родителям. Между тем женщина была в тягости и в положенный срок произвела на свет мальчика. И вот, не успев приложить младенца к груди, она побежала к свату и сказала ему так:
– Поскольку я лишь на время одолжила свое чрево, дабы этот младенец появился на свет, теперь, так уж и быть, я готова простить долг его отцу и отдаю ему чадо.
Сват передал ее слова отцу ребенка, но тот возразил:
– Нет, это я одолжил ей свое семя. Ныне было бы несправедливо взыскивать с нее долг, так что младенца я оставляю ей.
Как ни пытался сват вразумить бывших супругов, оба стояли на своем и не желали уступать. Свату ничего не оставалось, как обратиться к самому столичному градоначальнику. Тот призвал к себе родителей младенца, а также всю их родню и сказал:
– В нынешний век справедливого правления многие горюют, лишившись возможности вернуть себе долги. Вы же, напротив, поступаете благородно и, не считаясь с собственными убытками, стремитесь отдать друг другу то, что по праву принадлежит каждому из вас. При этом в рассуждениях обоих есть своя доля истины. Посему постановляю: младенец, покуда ему не исполнится пятнадцати лет, должен быть передан на попечение свата. Когда же он войдет в разум, то сам определит, мать ли одолжила отцу свое чрево, или отец ей – свое семя. На основе его слова и будет принято окончательное решение. Итак, до пятнадцати лет мальчик будет жить в доме свата, ухаживать же за ним должны родители. И отцу, и матери надлежит неотлучно находиться при своем чаде и пестовать его. В случае смерти ребенка будут опрошены соседи, и если выяснится, что он умер по естественным причинам, никто не будет привлечен к ответственности. Если же, паче чаяния, родители будут уличены в недосмотре или рукоприкладстве, их ждет суровое наказание.
Таково было решение градоначальника, и бывшим супругам пришлось ему подчиниться. Изо дня в день они посменно дежурили в доме свата, ухаживая за младенцем. Однако это продолжалось недолго: женщину стали тяготить косые взгляды окружающих, мужчине же хлопоты о ребенке мешали заниматься своим ремеслом. В конце концов они помирились и решили снова жить вместе, а ребенка забрать к себе. Сват походатайствовал за них перед властями, и на том дело уладилось. Теперь они зажили душа в душу, и сын у них вырос на славу – с юных лет стал кормиться своими трудами и родителей своих почитал.
И вот однажды летом во время праздника Гион[46] он отправился посмотреть на красочную процессию священных ковчегов. Вслед за колесницей, увенчанной лунным серпом[47], показался ковчег «Золотой котел» с фигурой Го Цзюя[48], закапывающего в землю своего малолетнего сына. И где только нашелся мастер, сумевший изобразить Го Цзюя с мотыгой так, будто это была не кукла, а живой человек!
Глядя на ковчег, люди переговаривались между собой:
– Сколь бы велика ни была сыновняя преданность, как можно закапывать в землю собственное чадо? Хорошо еще, что этому китайцу повезло и он нашел в земле котел с золотом. А если бы этого не случилось? Жизнь ребенка была бы загублена! Здесь неподалеку стоит молодой человек. Когда он был маленьким, родители его не ладили между собой и пытались сбагрить сыночка один другому, так что жизнь бедняжки была под угрозой. И что же – мальчик вырос на удивление почтительным сыном и заботится о своих непутевых родителях. Видно, Небо не очень-то карает за дурные дела.
Юноша стоял неподалеку и слышал, о чем говорили люди. С тех пор он затаил обиду на родителей, забрал накопленные деньги и куда-то исчез.
Сестры-разбойницы
Издавна говорят: «Близкие души тянутся друг к другу». Хорошо, когда это происходит на почве добра, но куда чаще случается обратное.
Во времена давно минувшие в землях Оу[49] люди перестали следовать законам и повсюду бесчинствовали грабители и разбойники. Ныне же, в век праведного правления, на всю страну нашу, вплоть до дальних краев Митиноку, где из недр произрастают золотые цветы[50], снизошло спокойствие, и никто больше не зарится на чужое. Не шумит ветер в соснах, не вздымаются волны на море, и не сыщешь больше нигде злодеев и нечестивцев.
Но коли уж зашла речь о прошлом, вот какая история случилась во времена императора Го-Нара[51], весною второго года эры Тайэй[52]. Жил в ту пору знаменитый разбойник, державший в страхе весь край Митиноку. Он убивал путников на дорогах, а деньги и добро их себе забирал. Со временем стал он богачом, каких немного на свете, и жил в роскоши, возомнив себя знатной особой.
Как-то раз вздумалось ему побывать в столице, и он поехал туда вместе со своими дружками. Там посреди развлечений он высмотрел одну красавицу и влюбился в нее без памяти. Отец девушки в прошлом преуспевал, но теперь едва сводил концы с концами. Не ведая, что дочь его приглянулась отъявленному злодею, он подумал: рано или поздно ее все равно придется выдавать замуж, к тому же в восточных землях прожить легче, нежели в столице, – и согласился отдать ее в жены разбойнику. Тот посадил девицу на лошадь и вместе с ней отправился восвояси. Всем сердцем привязавшись к молодой жене, он ничего для нее не жалел, и жили они в довольстве и богатстве. Вскоре женщина поняла, что муж промышляет душегубством, и очень из-за этого огорчилась, но пришлось смириться, – такова уж женская доля, да и родной дом был далеко, как до него доберешься? Мало-помалу она привыкла к своей новой жизни и радовалась, когда муж, возвращаясь домой, говорил: «Повезло мне сегодня – снял с одного человечка превосходное косодэ!»[53] Теперь она с удовольствием слушала рассказы мужа о самых жутких его преступлениях, и даже вид топора с отточенным лезвием не пугал ее больше. Так незаметно она сама почувствовала вкус к злодейству.
Спустя какое-то время жена родила разбойнику двух дочерей, и супруги радовались, думая о будущем. Но тут неожиданно разбойник захворал и умер.
Тяжело стало беззащитной вдове жить в захолустье на краю света. Все добро сразу же растащили дружки покойного, такие же разбойники. Остались у нее только копье да алебарда, и пришлось ей заняться разбойничьим промыслом, хоть и не женское это дело. По ночам выходил