Услышав это, все всплескивают руками:
– Как роскошествует старая госпожа! Купила двух лангустов при том, что ей вполне достаточно одного.
– Я ничего не делаю не подумавши, – произносит старуха. – В конце года принято обмениваться подношениями. Одна знакомая семья обычно приносит мне в подарок пять пучков полевого лопушника или же три, если он мясистый. Нужно чем-то их отдарить, вот я и решила отдать им одного лангуста. Таким образом, за лопушник стоимостью в один моммэ я уплачу всего четыре медяка. На ваше счастье, пока еще от них никто не приходил. Мы, конечно, родня, но счеты между нами должны вестись исправно. Если вам нужен лангуст, берите, но за это вы должны принести мне пять пучков лопушника. Ни на что другое я его обменивать не стану. Поймите, я говорю все это не из жадности, а чтобы поучить вас уму-разуму. В любой праздник, получив от кого-либо подарок, следует хорошенько прикинуть, сколько денег на него потрачено, и в ответ преподнести что-то с виду равноценное, но на самом деле более дешевое. Каждый год, получая в подарок от священника из Исэ бумажный амулет, связку кацуобуси[60], коробочку белил, календарь и пять пучков отборных зеленых водорослей, я подсчитываю их общую стоимость и, если набирается на два моммэ и восемь бу, жертвую храму три моммэ. Таким образом, я переплачиваю два бу, но ведь богиня храма Дайдзингу[61] не должна оставаться внакладе. Так я поступаю уже три десятка лет. Однако с тех пор, как я передала хозяйство вам, вы жертвуете храму целую серебряную монету. Сколь ни велико ваше благочестие, все равно это неразумно. Сама богиня вряд ли одобряет такое расточительство. Не случайно в храмах Исэ для пожертвований предназначаются особые монеты под названием «голубиный глаз»[62]. Один кан этих монет обходится всего в шестьсот монов. Так что сами боги заботятся о том, чтобы, посещая храмы, люди не шли на излишние траты.
Да, деньги правят миром! Из всех богов, почитаемых в ста двадцати храмах Исэ, больше всего пожертвований достается Эбису[63] и Дайкоку[64]. «Тага – бог долголетия; Сумиёси – покровитель мореплавателей; Идзумо – соединитель судеб; Кагами-но мия заботится о красоте девичьего лица; Санно помыкает двадцатью одним младшим богом; Инари-доно защищает от разорения, он не позволит вашему состоянию выскользнуть из рук, подобно лисьему хвосту»[65], – так чирикают «храмовые воробушки»[66], зазывая паломников.
Всем этим богам люди приносят щедрые пожертвования, ведь каждый жаждет их покровительства. Прочие их собратья преданы забвению. По нынешним временам даже богам не так-то просто разжиться деньгами. Что же говорить о простых смертных?
Поздравительных амулетов, с которыми священники храмов Исэ каждый год обходят верующих, требуется несчетное множество, и за определенную мзду их пишет каллиграф. За одну штуку он получает по медяку и трудится весь год, а поскольку занятие это требует изрядной затраты душевных сил, больше двухсот медяков в день ему никак не заработать. Поздравление гласит: «Да снизойдет вечное спокойствие и процветание на народ, хранимый богами!»
И да поможет ему сие заработать на пропитание!
Мышь на посылках
Жил на свете один человек. Бережлив был до скупости. Тринадцатого числа последнего месяца года, в канун праздника, у него в доме затевали уборку. К этому дню люди покупают бамбук, чтобы его листьями сметать сажу со стен. Но скупец, не желая пускаться в лишние траты, отправлялся в семейный храм и там выпрашивал себе в подарок двенадцать стеблей бамбука – по количеству месяцев в году. После уборки он использовал их для починки крыши, а из веток связывал метелки, ничто у него зря не пропадало.
В прошлом году тринадцатого числа он был занят и, вопреки обыкновению, отложил уборку на последний день месяца. А когда стал разводить огонь под ванной, что делал только раз в году, в ход пошел всякий мусор, начиная с оберток от рисовых колобков, которыми лакомятся в пятый день пятой луны, и кончая листьями лотоса, сохранившимися с праздника поминовения умерших[67]. Скупец никогда ничего не выбрасывал, каждую мелочь подбирал, приговаривая: «В огне, что ни сунь, сгорит, вода все равно закипит». Уж кто-кто, а он умел во всем соблюсти свою выгоду и строил из себя великого умника.
Во флигеле позади дома жила старуха. Была она родной матерью скупца, а потому скаредности ее уж и вовсе не было предела. Когда во дворе растопили ванну, она бросила в огонь деревянную сандалию и принялась вспоминать былые времена:
– Восемнадцати лет от роду вошла я невесткой в этот дом. Сандалии лежали у меня тогда в сундуке с приданым. С тех пор я и в дождь, и в снег их носила. Пятьдесят три года минуло, а они всё были как новенькие, только подошвы малость пообтесались. Думала я, мне их на весь мой век хватит, да вот беда: одну сандалию утащил проклятый бродячий пес, а от второй, оставшейся, теперь мало проку. Как ни жаль, приходится ее сжечь. – Долго сетовала старуха, а потом еще пуще опечалилась и заплакала. – Жизнь наша мимолетна, как сон. Завтра тому ровно год исполнится. Ох, горе горькое!
Ее причитания услышал сидевший в ванне сосед-лекарь.
– В канун праздника радоваться надо, а вы горюете, – крикнул он ей. – Уж не покойника ли оплакиваете?
– Как ни глупа я, но не стала бы так убиваться из-за чьей-то смерти. А горюю я вот о чем. Год назад первого числа из Сакаи приехала моя младшая сестрица и подарила мне к празднику сверток серебряных монет. Как же я обрадовалась подарку! Положила деньги на полочку эходана[68], но в ту же ночь они пропали. Взять их мог только свой человек, знающий здесь все входы и выходы. Денно и нощно молилась я богам, чтобы вернули мне пропажу, да все без толку. Тогда я позвала монаха-ямабуси[69], и он пообещал: «Ежели во время моей молитвы гохэй[70] на алтаре зашевелятся и священный огонь погаснет, это будет означать, что моя молитва услышана, и в течение семи дней деньги сыщутся».
И верно, посреди молитвы заколыхались гохэй, пламя уменьшилось, а потом и вовсе погасло. «Воистину велика чудодейственная сила богов и будд, и мир наш еще не близится к закату», – подумала я и на радостях пожертвовала этому монаху сто двадцать медных монет, хотя обычно дают им не больше двенадцати.
Семь дней прождала я, но деньги так и не нашлись. Как-то раз я поделилась своим горем с одним человеком, а он и говорит: «Вот незадача! Да вы бросили деньги вдогонку вору! В последнее время среди монахов-ямабуси развелось немало плутов. Установят на жертвеннике какие-то приспособления, и куколки из белой бумаги исполняют танец Тоса[71]. Дело известное – такие фокусы еще раньше показывал жонглер Мацуда. Народ нынче пошел куда как ушлый, а попадается на самые простые уловки. Наверняка этот ваш монах приладил к жертвеннику кувшин с рыбой вьюном. Возглашая молитвы, он время от времени ударял по жертвеннику посохом и булавой[72]. Рыба с перепугу металась в кувшине и задевала о стержень, на котором укреплены гохэй, вот они и шевелились. Не ахти какая хитрость, но человек непосвященный глядит на это с благоговением. Почему погас светильник – тоже понять нетрудно. Видно, этот монах проделал в чаше для масла дырку и внизу поставил сосуд с песком. Песок постепенно впитал все масло, а без него, как известно, светильник гореть не будет».
Услышав это, я поняла, что потерпела двойной ущерб. До сих пор у меня ни одна медная монетка зря не пропадала, а тут вон как просчиталась – ведь деньги-то так и не нашлись. Вот и приходится встречать Новый год не с прибытками, а с убытками. А раз так, ничто в жизни мне больше не мило!
И, не стыдясь людей, старуха снова заголосила. Домочадцы, слышавшие ее стенания, заметно погрустнели. «Этого еще не хватало! Похоже, она подозревает в краже кого-то из нас», – подумали они, и каждый в душе поклялся богам, что его вины в пропаже денег нет.
Закончив уборку, они обыскали весь дом, а когда добрались до крыши, то между балками обнаружили сверток. Развернули его – и что же? – в нем оказались те самые деньги, о которых горевала старуха. Облегченно вздохнув, они сказали:
– Все, что не украдено ворами, рано или поздно находится. Видно, тут не обошлось без мышей. До чего же вредные твари!
Но старуха им не поверила.
– Сдается мне, мыши тут совсем ни при чем, – проворчала она, выбивая пыль из циновки. – Не иначе это проделка какой-нибудь двуногой мыши, так что впредь надо держать ухо востро!
Тут к ней подошел лекарь, только что закончивший купание.
– Подобное случалось и в древности, – сказал он. – Во времена тридцать седьмого государя Котоку[73], в последний день первого года эры Тайка[74], императорскую резиденцию перенесли из Окамото в провинции Ямато в Нагара-но Тоёсаки в Наниве[75]. За императорской семьей последовали и мыши. И вот что любопытно: они уволокли с собой весь свой скарб – вату, чтобы затыкать норки; бумажные тюфяки, чтобы прятаться от коршунов; талисманы против кошек; острые колышки, преграждающие дорогу хорькам; клинья под мышеловки, чтобы они не захлопывались; дощечки для гашения масляных светильников; крючки для перетаскивания кацуобуси. Мало того, они прихватили с собой еще и сушеных моллюсков «морское ушко», головки сушеных анчоусов, а также соломенные мешочки с толченым рисом. И все это они волокли в Наниву, а ведь туда целых два дня пути! От вашей же пристройки до главного дома рукой подать, так неужто они не могли перетащить туда сверток с деньгами?