Прошло восемнадцать лет. Я оказался в Кулгарди — без работы, без гроша в кармане, но в прекрасной форме. Перед этим я тренировался для участия в чемпионате восточных районов для боксеров тяжелого веса. Иду я по Хэннан-стрит и вдруг сталкиваюсь лицом к лицу с Джо Харрисом. Я так и замер на месте.
— Да никак это мистер Джо Харрис? — говорю я.
— Безусловно, — отвечает он, — и я сразу узнал нашего малыша.
— Пойдем выпьем, — говорю я, — в знак того, что я не таю зла. Помнишь, как ты меня звезданул тогда?
Мы пили, болтали, смеялись, и Джо хвастался, как у него все удачно получается и какие деньги он нажил. Дал мне свою визитную карточку — «Мистер Джозеф Харрис. Таттерсол-клуб. Циана — Розовый сад. Южный Перт». Но он уже начал жиреть, и брюхо у него вздулось, как у отравленного щенка. А я был в расцвете сил.
— Так вот, — говорю я ему, — я хотел бы получить мои пятьдесят фунтов.
— Что такое? — говорит он.
— Я хочу получить мои пятьдесят фунтов, — повторяю я. — Сказать по правде. Хват, я шел сюда с намерением получить этот долг натурой. Уж и погуляли бы мои кулаки по твоей шкуре, но раз ты стал такой богатый, то, может быть, предпочтешь расплатиться деньгами?
— Ты что, серьезно? — говорит он, а сам побледнел весь.
— Вполне серьезно. Хват, — говорю я, — и готов доказать тебе, насколько серьезно.
— Ладно, — говорит он.
Он в ту пору стал букмекером и как раз шел на скачки, так что денег у него с собой было достаточно. Вынимает он бумажник и выкладывает денежки. Наличными, без дураков.
— Спасибо, — говорю я и, взяв бумажки, прячу их в карман.
— Восемнадцать лет большой срок, — говорит он, — слава богу, что не всем, кому я должен, приходит в голову выколачивать из меня старые долги.
С этими словами он крепко жмет мне руку — вот провались я на этом месте, если вру! — и уходит.
Билл смачно захохотал, наслаждаясь воспоминанием.
— Да, это хороший способ, Билл, — сказал Ловкач. — Будь я помоложе, как ты говоришь, да будь у меня кулаки покрепче, я сейчас прибег бы к этому способу, чтобы вернуть те триста фунтов, которые я внес за тебя в Дей Доуне, когда тебя хотели упрятать в тюрьму за кражу золота.
Билл добродушно засмеялся.
— Ну, Ловкач, поскольку ни молодости, ни крепких кулаков у тебя нет, тебе этих трехсот фунтов не видать как своих ушей.
— Пожалуй, что так, — задумчиво согласился Ловкач.
Билл заговорил о том, что он будет делать, когда вернется в Кулгарди. Прежде всего найдет себе подходящего собутыльника и немного отдохнет от всех дел и забот, а потом, поскольку его зять занимается промывкой золота из старых отвалов под Фейсвиллом, то он, пожалуй, наймется к нему шофером. Завтра на рассвете он двинется в путь.
Мак резко поднялся с ящика, на котором сидел, и пошел к себе в палатку. Он всегда первым отправлялся спать. Билл зевнул и последовал его примеру. Ловкач один остался у костра.
Мак и Билл уже громко храпели, а Ловкач все еще сидел у костра. Потом он встал и пошел к грузовику. Довольно долго он трудолюбиво таскал тяжелые бидоны от грузовика к старому шурфу в зарослях и прятал их там. Наконец он ушел в палатку, лег на койку, и довольная улыбка расплылась по его старой дубленой физиономии.
Проснулся он на заре оттого, что Билл метался по лагерю и ревел, как раненый бык, изрыгая проклятия и грозя расправиться с Макартни и Свейном. Мак встал и вышел из палатки посмотреть, что случилось. Нехотя поднялся и Ловкач. Он не выспался, у него болела голова и неприятно трещали сведенные ревматизмом суставы.
— В чем дело? — бушевал Билл. — Вы сами прекрасно знаете, в чем дело, черт вас возьми! Выдоили бак, сперли весь бензин, так что мне ехать не на чем. Я вас сейчас обоих в землю вобью. Сукины дети, подложить человеку такую свинью! Да еще делали вид, что мы все друзья… никто ни на кого не в обиде, а сами…
— Послушай, Билл, — прервал его Ловкач, — я считаю, что грузовик — мой. Ты ведь сам вчера сказал, что мне не видать тех трехсот фунтов как своих ушей. Так вот я забираю в уплату долга грузовик. Конечно, он этих денег не стоит, но поскольку у тебя нет другой возможности расплатиться со мной, то я не против, так и быть!
— Ах, ты не против, вот как? — Билл шагнул вперед с явным намерением ударить Ловкача, но Мак подставил ногу, и Билл растянулся в пыли.
— Брось дурить, Билл, — сказал Мак. — Ты и сам уже, не так-то молод теперь. К тому же нас двое против одного. А что касается подкладывания свиньи, то твое намерение смыться отсюда и предоставить нам с Ловкачом топать двенадцать миль за водой стоит большего. Давай садись, и разберемся во всем по порядку.
— Я привел вас сюда, — сказал Мак, — и полгода ковыряюсь в земле не ради смеха. Останемся еще на один месяц — пройдем участок, за который мы сейчас взялись, и если до конца месяца мы не найдем золота, то я сам согласен буду уйти. Только я костьми чувствую, что оно здесь. А пока я чую золото, я не сдвинусь с места.
— Но грузовик теперь мой, — напомнил ему Ловкач.
— Грузовик твой, — подтвердил Мак. — Но я порву бумагу, которую подписал вчера Билл, и если он согласен остаться на прежних условиях, то получит равную с нами долю. А если не согласен, то пусть топает отсюда с суточным пайком.
Это прозвучало как приговор суда, который в прежние времена золотоискатели сами держали над теми, кто нарушал неписаные законы верности товарищам. Билл знал, что его ждет. Он не склонен был отправляться в путь, который, когда кончится вода в его фляге, банка консервов да кусок пресного хлеба, приведет его прямо на тот свет.
— Твоя взяла. Мак, — сказал он.
Мак порвал расписку и бросил кусочки в огонь.
Во время завтрака все, казалось, забыли о том, что произошло. Мак стал рассказывать о причудах золота.
— Два знакомых мне парня разрабатывали заявку близ Наннина, — сказал он. — Дело у них шло прекрасно. Потом вдруг жила исчезла. Полгода попусту покопавшись в земле, они собрали свои пожитки и двинулись дальше. На другой день два других золотоискателя пришли на это место. Перед этим они пьянствовали, и денег у них не было ни гроша. Они спустились в шурф посмотреть, что к чему, поработали часа два и решили, что утром еще раз спустятся попытать свое счастье, но если ничего не обнаружат, то уйдут отсюда. На другой день едва они взялись за дело, как сразу же напали на богатейшую жилу. В первую же неделю добыли триста унций золота, а через месяц или два продали свой участок за семь тысяч фунтов.
— Мы бы тоже неплохо заработали, — с грустью сказал Ловкач, — если бы не продали свою долю в шахте Боуллер, когда жила исчезла и ее никто не мог найти. Новый управляющий обнаружил ее всего в двухстах футах от того места, где пропала старая.
— Не иначе как сегодня мы наткнемся на целый ювелирный магазин, — съязвил Билл.
Час спустя они уже работали в ближайшем шурфе. Накануне Ловкач произвел взрыв, и сегодня Мак, как обычно, спустился первым посмотреть, каковы результаты. Но ни в этот, ни в последующие дни ничего утешительного он не обнаружил. Только в самом конце месяца, когда Мак и сам уже помрачнел и начал терять веру в заявку, он однажды с торжествующей улыбкой обернулся к спустившемуся за ним следом Биллу.
— Иди посмотри, — сказал он, перелезая через обвалившуюся после взрыва породу.
Прямо перед ними сверкало золото; о лучшей жиле нельзя было и мечтать.
— Боже ты мой, милостивый, — рассмеялся Билл, — ну и проклинал бы я себя сейчас, если б Ловкач не надумал взыскивать свои старые долги.
Перевод В. Жак
Герои с шахты
Шахта в зарослях замерла. Черные вагонетки на рельсах у подъемника и ветхий навес над лотками резко выделялись на фоне зеленых, озаренных солнцем деревьев. В тишине звучало протяжное мелодичное посвистывание птицы-лиры.
Только вчера здесь повсюду раздавались голоса мужчин и подростков, которые торопились к своей смене, посмеиваясь, подталкивая друг друга. Визг вагонеток, грохот угля, сыплющегося из дробилки на железнодорожные платформы, — весь этот многоголосый шум, когда работа была на полном ходу, раскатывался далеко по тихим холмам.
Теперь здесь стояла тишина. Казалось, в самом воздухе ощущалось что-то трагическое.
Что же произошло?
По дороге брел старик шахтер, он и рассказал мне об этом.
— На шахте погиб паренек, — сказал он. — Молодой Кен Миле, коногон. Такой хороший парень, редко встретишь! Я знал его с малолетства… Частенько ходил с ним и с его отцом на охоту или рыбачить на озеро… И вот он умер. Все внутри переворачивается, когда случится такое, да еще с кем-нибудь из молодых. А ведь могло убить несколько человек, если бы молодой Кен не остановил вагонетки, которые неслись на них. Он самый настоящий герой.
— Как же это случилось?
— Проклятые вагонетки, — возмущенно сказал старик. — Они старые и изношенные; все крюки еле держатся, сцепления разболтались. Две крайние вагонетки сошли с рельсов, и у остальных четырех соскочили сцепления. Они понеслись под уклон… А Кен как раз вел к ним свою лошадь. Будь все в порядке, он припряг бы к ним лошадь и отвез бы их к дальнему забою.
Он попытался остановить вагонетки, он знал — дальше работают люди, им грозит опасность… Ну и попал под колеса. Проклятая дорога слишком узка. Быть может, он стоял чересчур близко. Никакой ниши, куда можно укрыться.
Каждому шахтеру хорошо знаком страх перед смертью, он ежедневно встречается с ней. Когда человек погибает под землей, по давнему обычаю товарищи воздают ему последние почести: все бросают работу и идут на похороны. Но когда шахтеры Норт Уолла провожали Кена Милса на местное кладбище, они не только выполняли свой обычный долг. Они знали: он умер за кого-то из них, и негодовали, что ему пришлось пожертвовать жизнью.
Несколько дней спустя я отправилась навестить мать юноши. Она жила в маленьком деревянном доме, неподалеку от шахты, у голубого озера.
Горе матерей всего мира было на ее лице: