– Почему бы вам не начать большой роман?
– Не могу встретить большую женщину.
Частушки.
Шел с девицей парень в лес,
Он имел к ней антирес.
Возвращался с ней из леса,
Не имел к ней антереса.
На вопрос про жизнь мою
Я сказала в интервью:
– Жизнь моя яркая,
А сама доярка я!
Как-то раз в чалме не равной,
Бормоча под нос псалмы,
Погрузился йог в нирвану,
А выходит – нет чалмы!
В нашей армии по моде
Одевают всех солдат.
Пишет мне жених Володя:
«Каждый день дают наряд!»
Мой миленок – не нахал:
Только руку целовал.
Со своим росточком
Он мне до пупочка!
Не хожу я по дорожке
На высоком каблуке:
У меня кривые ножки —
Целый день стою в реке.
Мне мой милый изменял,
Бил меня и оскорблял.
Все равно его не брошу,
Потому что он хороший!
На диете целый год
Пробыла девица.
Врач теперь не попадет
Шприцем в ягодицу.
Лектор нам сказал: "В Париже
Проституток – пруд пруди!"
Мы спросили: "А поближе
Что, не мог себе найти?"
Ой, евреюшка-еврей,
Увези меня скорей!
Не увез меня отсюда —
Не еврей ты, а иуда!
Стал мужик мой злой:
Бьет меня ногой!
Когда добрый был,
Он рукою бил.
На меня один залез
Мальчик узкоглазый.
А когда с меня он слез,
Стал он пучеглазый.
У меня подруга Ася
Третий год – в десятом классе:
Ведь она, уж не секрет,
Каждый год идёт в декрет.
Поздравлял нас с Новым Годом
Дед Мороз – урод уродом:
Не обросший, не седой
И не дед, а молодой.
Как у нашей Машки
Бегали мурашки.
А потом мурашки
Прыгнули на Яшку.
Год названивал училке,
Отрывал от школьных дел.
На часочек заскочила —
Я на месяц залетел!
Я дала дружку Серёже,
Нет, не то, что жаждал он.
Я дала ему по роже!
Ну, а то дала потом.
У моей подруги ноги,
Как в деревне две дороги:
Кривые, значит, разные,
Заросшие и грязные.
Я встречалась с генералом.
Генерал – как генерал.
Только вместо поцелуев
Мне рукою козырял!
Взял одну девицу
Я за ягодицы,
Нет, я не нахал:
Замуж её взял!
На меня один залез,
Затащив под кустик.
А потом уже не слез:
Кто ж его отпустит?!
У матроса на грудях —
Голубые якори.
Вот, наверно, почему
Под ним девки крякали!
Мой миленок – ненормальный:
Предложил мне секс оральный.
Забрались под одеяло,
Он орал и я орала!
Я спросила: "Вась, а Вась,
Что такое – оргия?"
День и ночь потом тряслась,
А очнулась в морге я!
Схема смеха.
Сатирические стрелы не всегда поражают цель, но всегда её указывают.
Критика – это яд для слабых и лекарство для сильных.
Сатира воюет с недостатками, а юмор с ними примиряет.
Карикатурист должен уметь не столько рисовать, сколько рисковать.
Сатира расцветает обычно в суровых условиях.
Все начинается с подражания и кончается пародией.
Сатира – это правда, только преувеличенная, а потому более глубокая.
Карикатурист должен иметь меткий глаз, твердую руку и быстрые ноги.
Чичиков, Манилов, Ноздрев, Коробочка, Собакевич, Плюшкин, – это сам Гоголь. Все эти помещики из «Мертвых душ» – утрированные грани его характера. И не только – характера Гоголя, но и каждого нормального человека. Кто из нас хоть раз в жизни не был ленивым, глупым, мотом, скупым, обжорой, нахалом, вором, предателем? Если вы скажете, что не были, значит вы ко всему прочему – лжец и трус.
Ильфа так же трудно отделить от Петрова, как Салтыкова от Щедрина.
Дружеский шарж – это портрет друга, увидев который, он может стать врагом.
Урод обижается не на шарж, а на портрет.
Сатира – как бритва: со временем теряет остроту.
На смех и слезы разрешения не спрашивают.
Критика – как катящаяся глыба: маленьких раздавливает, а больших заставляет прыгнуть выше.
Сатира поднимает людей на борьбу: только одних – против недостатков, а других – против сатириков.
Анекдоты с бородой можно рассказывать тем, у кого бороды ещё нет.
Зритель на концертах юмора бывает умный и глупый: умный все понимает, но не смеется, а глупый смеется, но ничего не понимает.
Мастерство юмориста – смеяться над всеми, не обижая никого.
Машина тогда станет умней человека, когда научится смеяться. И не только над ним, но и над собой.
Автопортреты на асфальте
Палочка – выручалочка.
Сколько я помню своего дедушку, он всегда ходил с палочкой. Очень хорошая палочка. Как у нас что под диван залетит, мы этой палочкой достаем.
Однажды мы с братом играли в шашки. И одна шашка у нас под диван залетела.
Мы взяли дедушкину палочку и стали там шарить. Но до шашки достать не могли. Тогда брат сказал:
– Раз палочка не достает до шашки, то давай отпилим от нее кусочек. Для новой шашки.
– А вдруг дедушка заметит? – сказал я.
– Не заметит, – сказал брат. – Мы же не всю палочку берем, а только кусок.
Мы отпилили от палочки маленький кусочек.
И дедушка ничего не заметил.
А потом мы в лото играли. И один бочонок у нас под диван залетел.
Мы взяли дедушкину палочку, но уже не стали ею шарить под диваном, а сразу отпилили ещё кусочек.
– А вдруг дедушка заметит? – сказал я.
– Не заметит, – сказал брат. – Палочка длинная – дедушке хватит.
И дедушка действительно опять ничего не заметил. Только его как-то к земле стало пригибать.
А потом мы в городки играли. И одна рюха у нас под диван залетела.
Мы взяли дедушкину палочку и отпилили ещё кусок. А потом пошарили ею под диваном. На всякий случай. Но до рюхи все равно не достали.
– Ну теперь-то уж дедушка наверняка заметит, что палочка стала короче! – сказал я.
– Не заметит, – сказал брат. – В крайнем случае мы ему каблуки сделаем короче.
– Ты что?! – сказал я. – Тогда придётся и ножки делать короче.
– У кого? – спросил брат.
– У мебели, – сказал я.
Но и на этот раз дедушка ничего не заметил. Только он палочкой совсем прекратил до земли доставать. Так, в руке её носит, как пистолет.
В общем, дедушка заметил неладное, когда палочка уже кончилась. Он погнался за нами вокруг стола, а мы помчались от него, ставя за собой стулья. Дедушка перепрыгивал через них и кричал:
– Что вы наделали! Я же совершенно разучился хромать! С меня же теперь инвалидность снимут! И снова заставят устроиться на работу! А мне ведь уже сорок семь лет!
Так мы вылечили дедушку от хромоты. Правда, после этого он ещё пытался хромать. Но у него уже ничего не получалось. Без палочки.
Спать!
Когда я был маленьким, я очень не любил спать.
Вечером меня было не уложить. Правда, утром не поднять.
Утром я забывал, что не любил спать. Но вечером…
Когда темнело на улице, темнело и в моей душе. Я ложился в кровать, как в гроб. Мне казалось, что сон – это смерть. Хотя и временная. Потому что когда спишь, ничем не занимаешься, кроме как сном. Когда спишь, ничего не делаешь, никуда не бегаешь, ни с кем не разговариваешь, не узнаешь ничего нового.
Это уже, когда я вырос, мне стало нравиться спать. Потому что когда спишь, ничего не надо делать, куда-то бегать, с кем-то разговаривать, чего-то узнавать.
Когда я стал взрослым, я старался поспать при первой же возможности: и в автобусе, и в очереди, и на эскалаторе, и когда вышел начальник, и когда погас свет, и даже перед сном, про запас.
Правда, я никак не мог заснуть. Это такой закон. Взрослые любят спать, но долго не могут заснуть. А дети не любят спать, но засыпают быстро.
Что касается меня, то я засыпал очень долго. И когда был маленьким. И когда был большим. И когда был старым.
Помню, как-то уложила меня мама спать.
Я лежу и думаю: как бы мне побыстрей заснуть? Чтобы долго не мучаться. Может быть, думать, что я сплю?
И вот я лежу и думаю, что я сплю. И что мне снится, будто я встаю и иду к двери.
Тут вдруг мама вскакивает со своей кровати и кричит на меня:
– Ты куда это пошел?
Снова меня уложила.
И я снова лежу и думаю: сон это или не сон? Сейчас, думаю, снова встану – и проверю. Если мама вскочит, значит, – сон. А если не вскочит, значит, – не сон.
И вот я снова встаю и иду к двери.
Мама не вскакивает.
Ага, думаю, значит, это – сон! Открываю дверь и выхожу в коридор. Тут вдруг мама снова вскакивает и кричит: