— Боюсь, что так и есть.
— Естественно, я предположил, что он шутит:
— Скажите тогда, Орландо, что означают эти буквы — В. Е. Б.?
Барнс встал, подошел к книжной полке, вытащил потрепанный том и передал его мне. Это была "Теория праздного класса" Торстейна Веблена28.
— Помните?
Я кивнул.
— Несколько лет назад я читал его теорию на вашем курсе. Припоминаете его основную идею?
— Конечно. Основная идея книги в том, что, когда кто-то достигает чрезмерного благосостояния, избыточные деньги он обычно расходует на избыточное потребление, деньги идут на демонстративные траты на приобретение совершенно бесполезных вещей, демонстрирующих лишь его благосостояние.
— Блестяще, Фезерс! Вы излагаете очень хорошо. Демонстративные траты. Вот ключ почти ко всему, что Веблен написал. В этом — сущность нашей выродившейся капиталистической экономики.
Я начинал понимать.
— Так вы полагаете, инициалы В. Е. Б. не являются инициалами вовсе? Они лишь отсылают нас к Веблену?
— Вот именно. Вы, возможно, помните, как много я говорил о Веблене на моих лекциях? Я учился на Веблене. Вся моя дипломная работа здесь, в Чикаго, строилась на Веблене. Мы стали хорошими друзьями, а потом президент Харпер29 выгнал его. Он не был популярен ни у студентов, ни у своих коллег. Я — один из немногих аспирантов по экономике, который высоко ценил его.
— Не было ли это связано со скандалом, в котором оказались замешаны Веблен и жена другого преподавателя университета? Я, кажется, вспоминаю, что ему приписывалось высказывание: "Ну что тут поделаешь, если женщина чего-то добивается?"
— Для Харпера скандал послужил лишь поводом для увольнения, — фыркнул Барнс. — Настоящая причина заключалась в давлении богатых попечителей. Им претили радикальные взгляды Веблена. Конечно, не было ничего особо нового в его фундаментальных воззрениях. Вы находите их у многих писателей древности, особенно у Эпиктета и стоиков. Наиболее явно — у Лукиана. И что такое слова Христа "Не собирайте себе сокровищ на земле", если не прямое и явное изложение мысли Веблена? Эта идея лежит в основе сотен романов. "Ярмарка тщеславия" — чистый Веблен. "Тоно-Бенге" Уэллса весь пропитан Вебленом.
— Не могу не согласиться, — сказал я, улыбнувшись.
— Посмотрите-ка на меня, — продолжал Барнс, — убежденного веблениста. Я усвоил на примере Веблена, что, для того чтобы преподавать в университете, нужно обязательно играть в определенную игру, преподавать консервативную экономику, жить в квартире, со вкусом обставленной, общаться с праздным классом. Но свои убеждения никогда не высказывать, держать их при себе. Я просто не смог дальше преподавать. Я мог говорить о Веблене на своих лекциях, но всегда должен был разбавлять их обязательной долей критики.
— Итак?
— Итак, Фезерс, я стал вором. Возможно, не совсем обычным вором, потому что я крал только самые идиотские, самые чрезмерные, самые нелепые вещи, приобретенные исключительно для того, чтобы показать их. Большая часть вырученных денег — надеюсь, вы мне поверите — пошла на благотворительные нужды.
Я уже перестал чему-либо удивляться.
— Все началось примерно за год до Первой мировой войны, — продолжал Барнс, взгляд его был устремлен в прошлое. — Я был очень молод. Цепочка невероятных событий — я расскажу вам о них как-нибудь — привела меня к неожиданной встрече с главным специалистом по краже драгоценностей в Лондоне. В течение нескольких месяцев он жил в Чикаго под именем Олтемонта30. Мы стали друзьями. Именно он преподал мне большую часть того, что я знаю о благородном искусстве похищения драгоценных камней.
— Но риск, мой дорогой Робин Гуд. — (Я все еще не верил ему.) — Как насчет риска быть пойманным?
Барнс вздохнул.
— Теперь вы касаетесь оборотной стороны моей натуры. Есть, видимо, в ней неутоленная жажда приключений. Она и нашла выход в моей преступной жизни. Как вы знаете, я никогда не был женат. Академическая жизнь уныла. Это был лучший способ, который я мог найти, для того чтобы избежать всепоглощающей скуки.
— Довольно об этом, Орландо, — сказал я с легким гневом в голосе. — Ваша небольшая шутка зашла слишком далеко. Я же все время видел вас, пока вы держали Рубена. У вас не было никакой возможности подменить его.
Профессор вышел из комнаты и возвратился мгновение спустя с предметом, похожим на маленький ремень безопасности.
— Старое приспособление, — сказал он. — Его сделал Олтемонт. Это — то, что игроки называют затяжкой. Они используют его для подмены карт в ходе игры. Конечно, Олтемонт значительно улучшил механизм. С помощью этого механизма я и принес точную — живую — копию Рубена, которую я подыскал, воспользовавшись фотографиями в "Лайфе". Все, что мне теперь требовалось — это отвлечь внимание гостей от моих рук. Первоначально я запланировал отнести черепаху к окну, чтобы осмотреть рубины в естественном свете, но, когда миссис Гискин подошла, ее обнаженный живот оказался именно тем, что мне и было нужно, внимание всех присутствующих переключилось на него. Подмена была совершена молниеносно, и Рубен оказался в правом рукаве моего пиджака.
Исследуя затяжку, я вспомнил, что Барнс сразу отправился вымыть руки, после того как вернул Рубена в аквариум.
— Но они же обыскали вас. Что произошло с затяжкой?
— Она в сливном бачке вместе с черепахой. Она была на дне, вы ее просто не заметили. Сегодня я все забрал: и затяжку, и Рубена.
— И где же Рубен теперь?
— А как вы думаете?
Я пошел в ванную комнату и снял крышку. Рубен, совершенно счастливый, шлепал среди прокладок. Я увидел те двенадцать углублений в панцире, где были когда-то рубины.
Когда я возвратился в гостиную, Барнс всматривался в умирающий огонь.
— Орландо, — спросил я, — почему вы мне рассказали?
Он пожал плечами.
— Не знаю, Монте. Возможно, я становлюсь старым и сентиментальным. Но прежде чем умереть, я должен был разделить свою тайну с другом.
Я ничего не сказал.
— Это — мое последнее преступление, Фезерс. Высокое давление уже не позволяет мне справляться с такими нагрузками. Я пошел на это дело главным образом потому, что великолепный Рубен — это красивое завершение моей карьеры на самом ее пике.
— Не уверен, что понимаю вас.
— Вы читали "Гроздья гнева"?
— Да.
— Там есть чудесная глава о черепахе. Для Стейнбека черепаха — олицетворение бедноты. Неторопливое, с трудом передвигающее ноги старое существо ползет через современную автостраду, грозящую гибелью под колесами грузовиков и автомобилей, но оно все равно продвигается вперед. Терпеливые бедняги. Благослови их Господь. Они всегда с нами, несмотря на прогресс в области технологий и чудеса современной науки. Как украшенная драгоценными камнями черепаха Гюисманса, Рубен стал для меня метафорой. Небольшая рептилия буквально несет на своей спине бремя мирового капиталистического потребления.
Мы сидели в тишине, глядя на пылающие бревна. Сквозь эту тишину доносился звон колокола Башни Митчелла в нашей альма-матер.
— Какой рассказ мог бы получиться! — сказал я наконец.
Барнс, его глаза увлажнились, наклонился, чтобы положить руку мне на плечо.
— Я ничего не рассказал бы вам, Фезерс, если бы не был уверен, что могу рассчитывать на вас, в том, что касается моей тайны.
Мы проговорили до восхода солнца. Точнее, говорил профессор, а я с изумлением слушал его рассказы о его совершенно невероятных преступлениях. Уходя, я остановился у входной двери, вдохнув влажный морозный воздух.
— Я придумал великолепное название, — сказал я, — для того детективного романа, который я никогда не напишу.
— Да?
— "Колесница Феба".
— ...в рубинах вся31, — пробормотал Барнс, стиснув зубы, и закрыл за мной дверь.
Родимое пятно
Мои записи показывают, что этот очень короткий рассказ возвратился из четырнадцати журналов, прежде чем мне удалось его продать за десять долларов в одно чикагское периодическое издание, столь малоизвестное и недолго существовавшее, что я не удивлюсь, если окажется, что я владею единственным выжившим экземпляром. Редактор, Норман Райссман, осчастливил меня, сообщив в письме, что он считает мой рассказ "бесхитростным и прекрасным". "Эсквайр"ранее отклонил его, потому что там сочли, что чрезмерное любопытство молодого человека может оскорбить чувства некоторых читателей. Это, конечно, было еще до того, как Джимми Стюарт и Грейс Келли сыграли главные роли в классическом фильме Альфреда Хичкока "Окно во двор".
— Этот шрам... — сказала домовладелица. — Вы были ранены на войне?
У незнакомца была нашивка за ранение, он улыбнулся и покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Это — родимое пятно. Оно у меня с рождения.
Он был высок и молод, с темными вьющимися волосами и печальными глазами. Пятно синевато-фиолетового цвета начиналось под волосами, тянулось по диагонали через весь лоб, окружало левый глаз и затем неровно спускалось на щеку, касаясь уголка его губ. Врачи называли его "винным пятном". Родимое пятно было слишком большим, чтобы его можно было удалить, и он давно уже смирился с любопытными, пристальными взглядами и неловкостью, которую испытывали люди, встречаясь с ним в первый раз.
Так что, возможно, именно чувство сострадания побудило домовладелицу позволить ему осмотреть комнату. Комната может освободиться через несколько недель, сказала она, умолчав о целом списке желающих получить ее, в котором было около тридцати имен.
Три недели спустя он въехал. Комната была небольшой, с разваливающейся мебелью и расколотой раковиной. Окно комнаты смотрело прямо в окно соседнего дома.
Некоторое время он даже не подозревал, что комната напротив была обитаема. Днем он работал на складе крупного универмага в Чикаго-Луп, а вечерами задергивал шторы и закрывал окно, так как стояла зима, а здание плохо протапливалось.