Въехали в главную улицу большого, богатого села. Тут и там пятистенники, многооконные шатровые дома, крытые железом и тёсом. Чапаев здоровался с жителями освобождённой Осиновки, отдавал распоряжения о преследовании бежавшего противника. Лишь изредка он хмурил брови и закусывал нижнюю губу: давала знать о себе больная рука.
— Да, послушай-ка, Василий Иванович, — встрепенулся Лоскутов, молчаливо ехавший рядом с Чапаевым. — История маленькая случилась. К рассвету дело близилось. Неприятельские части уже беспорядочно бежали из Осиновки. Наши отряды с трёх сторон вступали в село. На главную улицу самыми первыми ворвались разинцы. Вдруг из-за колодца два пулемёта забили. Ребята назад. Заминка вышла. Смотрю — сзади пять верховых пробираются. Выскочили на простор — и вихрем прямо к колодцу. Я моргнуть не успел, как они пулемётчиков зарубили и ускакали в переулок. Откуда, думаю, такие смельчаки? А потом оказалось — Кузнецов Сёмка со своими ребятами. Обоз-то они захватили. Впятером.
— Он у нас мастер на разные фокусы, — подтвердил Зайцев.
— Ты тоже птица стреляная, — посмотрел в его сторону Чапаев. Кузнецов молодец! Снаряды нам до зарезу нужны. — Василий Иванович вдруг повернулся в сторону ординарца: — О чём задумался, философ? Может, и взаправду пошлём в Жигулёвские горы кладоискателей, а?
Исаев взглянул на своего командира. Глаза у Чапаева были сощурены, и в них таилось добродушное лукавство.
— Стоит ли, Василий Иваныч? — вопросом ответил Петька, тряхнул головой и от всей души рассмеялся.
ВЗЯТИЕ НИКОЛАЕВСКА
Повернувшись к окну спиной, грузный Лоскутов тяжело прошёлся по комнате.
«Что предпринять? Как выйти из затруднительного положения?» — в сотый раз спрашивал себя командир Пугачёвского полка. В тягостном раздумье Лоскутов то и дело ворошил копну жёстких волос. На лбу собрались морщинки.
Тревожили ненужные, посторонние мысли. Почему-то вспомнилось, что, с тех пор как бригада возвратилась из похода на Уральск, он ни разу не смог съездить в Селезнёвку повидаться с детишками, и сердце вдруг защемило. Как-то раз приезжала на день жена, он обещал непременно навестить детей, но так и не сдержал своего слова.
Лоскутов вздохнул, посмотрел по сторонам.
Комната была большая, неуютная. В раскрытые окна, выходившие на улицу, доносились ружейная перестрелка, прерывистые пулемётные очереди и пофыркивание привязанных к коновязи штабных лошадей. За тонкой тесовой перегородкой исступлённо трещал телефон. Кто-то снимал трубку и торопливо в двадцатый раз кричал охрипшим голосом:
— «Волга» слушает! Кто вызывает?
В окно заглянул лучик солнца. Сизый от махорочного дыма, он упал на расстеленную на столе карту, и лежавший на самом углу циркуль неожиданно ослепительно заблестел.
Заложив за спину руки, Лоскутов подошёл к столу. Вскинул глаза на сидевших в глубоком молчании командиров. Глухо проговорил:
— Ну, что делать будем?
— Д-да, положеньице… — неопределённо протянул Силантьев и ещё ниже склонился над картой.
Сидевший на подоконнике Дёмин ничего не ответил.
А положение действительно было критическое.
В Самаре хозяйничало белогвардейское правительство. А на юг, вниз по Волге, в направлении на Саратов и Царицын, продвигались части чехословацкого корпуса, состоявшего из военнопленных. Этих военнопленных чехов, получивших разрешение от Советского правительства выехать к себе на родину, подняли на мятеж против молодой социалистической республики английские и французские капиталисты.
20 августа чехословацкие части заняли город Николаевск. Для Красной Армии это была большая потеря. Из Николаевска открывался прямой путь на Саратов. Советские войска оказались зажатыми в огненное кольцо.
Николаевск необходимо было освободить во что бы то ни стало. И вот полкам бригады Чапаева, расположенным в Порубежке и Карловке, было приказано выступить через село Давыдовку и атаковать противника в лоб.
Но как выполнить этот приказ, когда полк Лоскутова, находившийся в Порубежке, уже вёл бой с отрядом белочехов? Противник захватил переправу через Большой Иргиз и теперь настойчиво стремился ворваться в Порубежку.
— И надо ж так случиться… Только ведь уехал Василий Иванович в отпуск на несколько дней — и вот на тебе, началась заваруха! — покачивая головой, сказал Силантьев, отрываясь от карты. — Но приказ есть приказ. Выполнять надо!
Лоскутов насупил широкие брови.
— Если мы начнём отход на Давыдовку, — медленно заговорил он, — чтоб атаковать противника в Николаевске… как ты думаешь, этот отряд оставит нас в покое?
— Как бы не так! — воскликнул молчавший до того Дёмин. Высунувшись в окно, он зло плюнул.
Внезапно Дёмин спрыгнул с подоконника и стремглав бросился к двери.
— Василий Иванович скачет! — закричал он. — Право слово, он!
Чёрные лакированные крылья тарантаса, ставшие матовыми от пыли, беспрерывно дребезжали.
От жары земля потрескалась. Дорога, сплошь покрытая выбоинами и кочками, гудела под колёсами, словно она была отлита из чугуна. Горячий попутный ветер подхватывал густую серую пыль и нёс её впереди бешеной тройки.
С приближением к Порубежке Чапаевым овладело ещё большее нетерпение: скорее, скорее в штаб! Василий Иванович часто вставал с сиденья и, держась за костлявое плечо Исаева, восседавшего на козлах, острым взглядом впивался в несущуюся навстречу дорогу.
— Погоняй, Петька! Погоняй! — просил он.
Позади тарантаса скакало несколько верховых, и спину Чапаева обдавало душным дыханием уставших, потных коней.
С реки доносилось чёткое татаканье пулемёта, приглушённые выстрелы беспорядочной стрельбы.
— Погоняй, Петька! Погоняй! — настойчиво теребил за плечо ординарца Василий Иванович.
Но вот и село. Промелькнули гумна с заброшенными ригами, амбар без двери, и тройка влетела в безлюдную улицу. Отчаянно закудахтали куры, ошалело разбегаясь с дороги, во дворе визгливо затявкала собака.
Проезжали площадь, когда внимание Чапаева привлекла странная толпа, сгрудившаяся у пожарного сарая. Мелькали непокрытые головы, белые нательные рубахи, голые спины.
— А ну-ка, заверни, — приказал Василий Иванович Исаеву.
Лошади свернули с дороги, и тарантас мягко покатился по обожжённой солнцем траве.
— Это что тут… что тут за цыганский табор? — строго закричал Чапаев.
Понурив головы, перед ним стояли молодые парни — добровольцы недавно сформированной роты. На вопрос начбрига никто не проронил ни слова.
Сощурившись, Василий Иванович помедлил, а потом не спеша заговорил:
— А я вас, молодчики, вначале и не узнал. Смотрю издали — на бойцов не похожи. Что же, думаю, за люди?.. Каким делом, спрашиваю, занимаетесь?
Все стояли не шелохнувшись, точно оцепенели.
Быстрые зеленоватые глаза Чапаева прошлись по растерянным лицам. У двери пожарного сарая, позади тесно сбившихся ребят, начбриг приметил бойца, хорошо запомнившегося ещё при его записи в полк неделю назад.
— Да тут, никак, мой приятель?.. Сам принимал в часть! — чуть улыбнулся Василий Иванович. — А ну-ка, Аксёнкин, подойди поближе, потолкуем.
К бойцу сразу повернулись все головы, перед ним расступились, освобождая дорогу, и он медленно, как бы ощупью, приблизился к тарантасу. Это был молоденький, лет семнадцати, паренёк с едва пробившимся над губой темноватым пушком. На его полных щеках горел нежный девичий румянец.
На вопрос Чапаева: «Расскажи-ка, товарищ боец, каким вы тут добрым делом занимаетесь?» — Аксёнкин на секунду поднял голову и посмотрел в лицо начбригу. Большие правдивые глаза паренька вдруг увлажнились, и он часто заморгал веками. Негромко, виновато сказал:
— Такое случилось…
Помолчав, продолжал:
— Сам вот… теперь хоть на людей не гляди! А вышло оно так… В атаку на нас неприятель бросился, а мы… получилось, не выдержали. Бежим к мосту, а он подводами запружен. Тут уж совсем головы потеряли. Которые не только винтовки, а и одежду чуть не всю побросали… Ну и, конечно, в речку… Так объясняю, ребята?
— Чего там, всё верно… — подавленно вздохнул конопатый длинноносый парень.
— А помнишь, Аксёнкин, как я тебя в полк принимал? — пощипывая усы, спросил начбриг. — Что ты тогда говорил, помнишь? «Смелым буду, храбрым…» Да не один ты, — повышая голос, обратился Чапаев к остальным бойцам. — Все вы, молодцы, обещали жизни своей не жалеть в борьбе с врагами Советской власти! А теперь… а теперь, выходит, что же получилось? Меня обманули, Красную Армию опозорили?
Аксёнкин решительно вскинул голову и подошёл к тарантасу. Он горячо и искренне проговорил:
— Прости нас, товарищ Чапаев! Никогда больше… не допустим больше такого позора!
Заволновались, зашумели и другие парни:
— Не допустим!
— Прости, товарищ Чапаев!
Василий Иванович встал, выпрямился.
— Одно из двух: или идите домой — трусы мне не нужны, — начбриг поднял руку и сжал её в кулак, — или вы должны стать храбрыми, смелыми красноармейцами… такими, чтобы народ о вас говорил только хорошее. И чтоб завтра же быть при оружии и по всей форме, как подобает бойцам. Выбирайте!
Снова зашумели, дружно закричали бойцы:
— Больше не подведём!
— Хватит… Теперь не мы, теперь от нас будут бегать золотопогонники!
— С лихвой искупим свою вину!
Получив разрешение явиться в роту, парни побежали в переулок, обгоняя друг друга. Впереди всех нёсся Аксёнкин.
Исаев тронул коней. Через несколько минут тройка остановилась у штаба.
Навстречу Чапаеву с крыльца сбегал радостно возбуждённый Дёмин. За ним едва поспевали Лоскутов и Силантьев.
— Василий Иванович… вот не ждали! — взволнованно говорил Лоскутов, торопливо шагая по узкому коридору вслед за Чапаевым. — И как ты надумал приехать? А мы без тебя…
Начбриг резко обернулся и потемневшими от негодования глазами уставился в лицо командира Пугачёвского полка:
— Вы тут Николаевск удумали отдать, а я, по-вашему, сквозь пальцы должен смотреть?