Молодые воины переглянулись, удовлетворенно закивали головами. А Чистяков, раскуривая новую самокрутку, повел рассказ дальше:
— Четвертого февраля догнал нас гонец из штаба дивизии и вручил Котовскому приказ начдива немедленно двинуться в рейд по тылам противника и с ходу взять Одессу. И котовцы выполнили этот нелегкий приказ. Не считаясь с усталостью людей и лошадей, к ночи седьмого февраля оба полка достигли села Кубанки, выкормили лошадей, а на рассвете скрытно подошли к Одессе со стороны Пересыпи, ворвались в конном строю в центр города и, преодолевая упорное сопротивление, наголову разбили гарнизон противника.
— А когда же отдыхали? — захлопал запыленными веками боец в первом ряду. — Ведь конь не машина, коню передышка нужна!
Военком откинулся в седле, круто повернул голову и поглядел в глубину взводной колонны.
— Передышка, конечно, нужна была, да что поделаешь, когда в день, намеченный Котовским для отдыха, был получен новый приказ — немедля взять Тирасполь. А приказ — закон, его выполнять надо!.. Не задерживаясь, тронулись наши полки дальше, разгромили по дороге в районе Маяки остатки войск генерала Бредова, затем стали теснить вражескую пехоту и конницу вверх по Днестру, а через два дня ворвались с боями в Тирасполь, прижав к реке многочисленную группировку войск Деникина.
Чистяков умолк, пытливо поглядел на молодых бойцов, на их напряженные, захваченные рассказом лица и, подумав о чем-то, продолжал:
— Три дня вышибали мы из днестровских плавней деникинцев да подсчитывали трофеи. Считали-считали и все диву давались — до чего же велика оказалась добыча: пятнадцать бронепоездов, несколько сот орудий, горы винтовок, пулеметов, а пленных тысяч пятнадцать, не меньше, в том числе полковник Мамонтов и немало других важных офицеров…
Чистякова перебил Иван Недбайло:
— Товарищ военком, в обоих полках было, дай бог, пятьсот сабель, а взяли беляков пятнадцать тысяч! Это же немыслимо!
— Мыслимо, парень, — убежденно ответил Чистяков. — Все это сущая правда! А с чего все началось — слушай внимательно. После того как взяли мы Вознесенск и разгромили конницу Стесселя, затем дроздовские и марковские офицерские полки, как тут же пошел у деникинцев слух, что против них действует не иначе как конная армия Котовского. И поднялась тогда у беляков паника, и пошли они откатываться к Черному морю по всему днепровскому Правобережью, только бы скорее добраться до Одессы да погрузиться на пароходы или убраться восвояси за Днестр, под защиту войск королевской Румынии. А наша армия знай наседает: где полком, где эскадроном, а где и всей бригадой. На том берегу Днестра у антантовских генералов глаза полезли на лоб, глядя на лихие дела Котовского. Они до того оробели тогда, что даже не пустили на бессарабский берег деникинскую офицерню, загнанную нами в днестровские плавни, не говоря уже о солдатах. Кончилось тем, что одна часть деникинцев сдалась на милость Котовского, а другая бросилась бежать вверх по Днестру аж в Польшу, хотя Румыния была совсем рядом. Вот с каким союзниками водился Деникин!
— Союзнички! — возмутился Охрименко. — Только не пойму я, товарищ военком, отчего это они, сидючи за Днестром, так напужались?
— Разумеется, отчего, — улыбнулся комиссар. — Побоялись, как бы Котовский не ворвался верхом на беляках в Бессарабию да не турнул бы оттуда всю ихнюю свору за Прут! Ясно?
— Даже очень ясно, товарищ военком, — осклабился Охрименко. — Спасибо, что так хорошо растолковали нам и про наш полк, и про всю нашу бригаду.
Побеседовав с бойцами еще немного, порасспросив, что им пишут из дому и что их волнует на службе в бригаде, Чистяков неторопливо отвернул коня на обочину дороги, легкой трусцой пустил его в голову колонны.
— Душевный человек, — вздохнул Недбайло, глядя вслед комиссару. — Каждое слово, как зерно на ладони, простое, ясное. — Обернувшись, показал Христоне язык. — Не то что ты, баламутный.
Христоня не ответил на укол Недбайло. Он уснул в седле, и никто не посмел нарушить скоротечный сон дружка, трижды дежурившего в эту ночь на эскадронной коновязи.
Когда военком удалился, Иван Загоруйко, которому в этот день достался отличный трофейный конь, поглядел добродушными, улыбчивыми глазами на Ксенофоитова и кивнул на молодых кавалеристов:
— Раз мы не закончили разговора о силе Котовского, так расскажи им, Ванюша, как он на Днестре помогал батарейцам подбирать новые орудия. Может, они и поймут тогда, какая она, сила, у Котовского.
Молодые бойцы обрадовались.
— Ну-ка, ну-ка, Ваня, расскажи, пожалуйста, — заерзал в седле Охрименко. — Только не ломайся, как Тудор, не тяни за душу.
— А чего тут ломаться, — охотно согласился Ксенофонтов. — Пусть себе ломаются красные девицы, а красному бойцу ломаться не к лицу!
Ксенофонтов подумал о чем-то, глядя в солнечную даль, потом усмехнулся про себя и, тряхнув казачьим чубом, повел рассказ не торопясь, обстоятельно:
— На другой день после того, как деникинская армия на Днестре приказала долго жить, задумал командир батареи, папаша Просвирин, обменять свои трехдюймовки на новые, на трофейные. Собрал он батарейцев и приступил к осмотру деникинских пушек. А день выдался морозный, люди поеживаются, работают не ахти как проворно: пока пообтопчут снег вокруг пушки да развернут ее для осмотра — пропасть времени уходит.
А Просвирин тоже не торопится, каждой пушке вроде как коню в зубы заглядывает. Осмотрит одну. «Не годится, — говорит, — ствол изношен». Вторую осмотрит. «Никудышная! — ругается. — Станина лафета попорчена!» Глядел-глядел Котовский со стороны, как трудятся батарейцы, не утерпел и решил помочь им.
«С такой прытью, братва, — говорит, — вам до второго пришествия не подобрать орудия. Их тут вдоль Днестра понаставлено, шевелись только да пошевеливайся! — И кивает Просвирину: — А ну айда, папаша, за мной! Я буду стволы разворачивать, а ты каналы да замки проверять!» И пошел комбриг пушки расшвыривать: какую влево, какую вправо, только лязг да грохот кругом! Батарейцы рты разинули, глядя на работу комбрига. А Просвирин как ни старался поспевать, только после десятой пушки обмяк весь, ухватился обеими руками за ствол орудия и говорит Котовскому: «Полегче, товарищ комбриг, не успеваю я! Взопрел весь как мышь, давайте отдохнем малость».
— Замотал, значит, Котовский папашу Просвирина! — воскликнул Недбайло. — Да и сам небось упарился?
— Кто, Котовский? — скривил губы Ксенофонтов в презрительной усмешке. — А нисколько! Как с гуся вода! Глядя на комбрига, взялись за дело и батарейцы. За каких-нибудь полчаса развернули они десятка два орудий, разогрелись, как самовары, и решили покурить. А Просвирин отдышался, полистал свою записную книжицу, поразмыслил над чем-то и докладывает Котовскому: «Ни одно орудие не подходит, товарищ комбриг. Вороний корм, а не пушки!» — «Вот и я такого мнения, — согласился комбриг. — Антанта знала, на какую лошадь ставила, под стать ей и пушки подсуропила!..» Тем часом бойцы подводят Котовскому коня не то генерала Бредова, не то полковника Мамонтова, того самого Орлика, на котором комбриг и посейчас ездит. Глянул Котовский на красавца коня и взыграл сердцем. Вскочил в седло, прогнал его на всех аллюрах взад-вперед и передал своему коноводу. «Золото, а не конь, — говорит довольным голосом. — Поразительно чует и шенкель, и повод, и даже приказания корпусом! Гляди за ним, Вася, — кивает на коня коноводу Чекмаку. — Береги его как зеницу ока». Говорит эдак, а сам промеж нас похаживает, по снегу сапогами поскрипывает, то одного, то другого по плечу похлопывает. Хлопок и мне достался, да такой душевный, что я аж с ног свалился… Не верите? Право слово! Уж больно тяжела рука у комбрига!
— Неужто дерется? — изумился Охрименко.
— Чудак ты, парень! — смешливо покосился Ксенофонтов на Охрименко. Разве ему с его силищей можно драться? Человек двухпудовыми гирями крестится, а ты: «Неужто дерется»! Ежели говорить начистоту, так такой человек, как наш комбриг, муху не обидит! Другое дело, когда в бою обнаружится трус или, скажем, заведется в эскадроне барахольщик, с таким, конечно, у него разговор короткий.
— Под трибунал, значит? — сдвинул брови Недбайло.
— Как водится, — утвердительно кивнул головой Ксенофонтов. — Рук марать не станет.
Бойцы понимающе переглянулись, притихли, призадумались.
Федор Сторчаков, помощник взводного Яблочко, поглядев на молодых бойцов, сказал:
— Что касается силы комбрига, так что ж тут удивительного! Человек не курит, ничего спиртного, окромя молока, в рот не берет, ест овощ, не брезгует фруктами, любит, конечно, и мясцо, когда заведется, а главное, по два раза на день гимнастику делает, студеной водой обливается, а от этого самого у человека и здоровья воз, и сила богатырская…
Сторчакова с жаром перебил Христоня:
— Да что ты, Федор, ему доказываешь! Мало ли еще какие богатыри водятся в нашей бригаде! Взять того же Руснака, знатного рубаку из эскадрона Скутельникова. Разве не богатырь? Первейшей статьи богатырь! Самого Илью Муромца за пояс заткнул бы, ежели б только пришлось им помериться силой!
— Эва куда хватил! — сверкнул белизной зубов Недбайло. — «За пояс заткнет!» Илья Муромец, сказывал в школе учитель, самого Соловья-Разбойника к своему стремени пристегнул да на цепь посадил! А вашего Руснака, поди, за голенище заткнет да еще так отшмагает нагайкой, что не всякой сеченой козе и во сне привидится!
Молодые бойцы рассмеялись и переглянулись: здорово, мол, Недбайло осадил Христоню!
За изгибом-дороги сверкнул стрельчатый шпиль катенбургского костела. Бригада с большого шляха свернула на проселочную дорогу — краткий путь к Катенбургу. Лошади с головой утонули в высокой ржи, и казалось издали, что над усатой гладью колосьев движутся не головы всадников, а ползет в хлебах диковинное чудище.
Неожиданно в голове колонны прозвучал сигнал тревоги и тотчас послышался громовой голос Котовского:
— Противник слева-а-а! За мной, в атаку, марш, маа-р-р-ш-ш!