Временами комбриг умолкал, и тогда говорили командиры. Каждый из них по-своему оценивал обстановку и делал выводы.
— Горынка стоит на пригорке, а подступы к ней как на ладони, — горячо доказывал эскадронный Девятов, бережно поглаживая белоснежный бинт на раненой руке. — Наш пеший дивизион за эти дни понес большие потери. Ему не по плечу сейчас расчистить дорогу конным эскадронам сквозь колючую проволоку…
— Хотя бы одну роту на подмогу прислали, — досадовал другой командир. Ведь это дело пехоты — вышибать противника из окопов, а наша задача крошить его на открытой местности…
Наскоро собранный военный совет затянулся. Командиры выступали активно и дельно. Каждый высказывал и горькую правду, обусловленную трудностями, и в то же время утверждал свою готовность в любую минуту вести людей в атаку на Горынку.
Слово взял Ульрих.
— Долго толковать здесь не о чем, — неторопливо и рассудительно доказывал он. — Бесспорно, что Горынка — каленый орех. Поэтому помощь пехоты Якира пришлась бы нам очень кстати. Но когда ее нет, так зачем пустословить. По всему видать — не хватает пехоты. Да и где ей быть, в самом деле, в такое горячее время. Горынку надо добывать собственными силами, как добывали Белую Церковь, Любар, Изяслав…
Из глубины гостиной неожиданно донесся торопливый и звонкий голос Криворучко.
— Що попусту тратить время, — начал он запальчиво. — Ясно, як дважды два, що у начдива пехоты в обрез. А то, що набралось в наших обозах, уже пид ружьем. Зараз наш пеший дивизион добре озброен[8], за остатние дни пешему бою неплохо обучены и молодые бойцы в конных эскадронах. Считаю, що можно приступаты до дила и з нашимы сыламы. А балачки надо кончать, товарыши, — заключил комполка. — Говориты зараз треба з ляхамы в Горынке, а не тут, на совете, и тильки вот этим!
И Криворучко выразительно показал глазами на свою казачью шашку.
— Итак, решено, — твердо сказал комбриг, — Горынку берем на рассвете, и только собственными силами. У Якира в резерве пехоты нет. А обстановка такова, что медлить нельзя. Повторяю, от нас требуется завтра же выйти на Икву и овладеть переправой. Стало быть, с Горынкой надо кончать не завтра, как намечалось, а сегодня же, и гнать шляхту, что называется, и в хвост и в гриву, гнать до самой Галиции!
И Котовский полоснул красным карандашом по карте. Он изобразил на ней стрелу, пронзившую, как молния, своим острием Горынку, потом извилистую голубую полоску Иквы и часть столбовой дороги на ее юго-западном берегу, ведущей на Почаев. Стрела, изображенная несколькими привычными штрихами, подчеркнула итог напряженного раздумья комбрига, кропотливого изучения донесений разведчиков, правильного понимания обстановки, сложившейся на фронте, незаурядного боевого опыта Котовского.
Комбриг отбросил карандаш, вышел из-за стола и зашагал по гостиной. Доски пола под его ногами поскрипывали. Походив с минуту в раздумье, остановился перед начальником штаба:
— За последние дни в полковых обозах немало накопилось кавалеристов с больными лошадьми. Прикажи проверить и сейчас же отправить их в пеший дивизион. Этим мы усилим нашу пехоту еще на два-три взвода.
— Распоряжение уже сделано, — сказал начальник штаба. — Приказано поставить в строй всех, кто находится в обозе, вплоть до писарей и каптенармусов.
Комбриг удовлетворенно кивнул головой и снова зашагал по гостиной, пересекая ее из конца в конец. Он подробно и логично продолжал излагать план захвата Горынки с одновременным выходом бригады на тылы противника.
— А здесь панам не удержаться, — заключил комбриг и щелкнул костяшкой пальца по карте. — На этой равнине им в пору успеть добежать до водораздела да суметь перемахнуть на другую сторону!
Его доводы подтверждала изображенная на карте малонаселенная равнина, простирающаяся от Горынки до самой Иквы.
Когда комбриг покончил с изложением плана операции, к нему подошел комиссар бригады Жестоканов.
Он дружески взял Котовского под руку, приблизил к нему свое лицо и заглянул в глаза.
— Так, говоришь, вышибаем шляхту из Горынки, — рассек он воздух ребром ладони, — вгоняем в панику и… купаем в Икве? Так я понял твой замысел?
— Обязательно искупаем! — пробасил Котовский. — На этот счет не может быть никаких сомнений! — Шагнув на середину гостиной, повернулся к командирам. — Я, например, уверен в победе так же, как противник уверен в обратном. Сегодня мне довелось допрашивать пленного офицера, так он пытался заверить меня, что красным-де не видать Галиции как своих ушей. Галиция, видите ли, сейчас надежно заперта на замок. Дальше бывшей австро-венгерской границы большевикам никак не пройти. «За нами стоит Антанта, — бахвалился шляхтич. — Нам поможет вся цивилизованная Европа!»
Комбриг помолчал, потом подошел к столу, смахнул карандашом нагар с фитиля свечи и продолжал:
— Я, конечно, в долгу не остался и напомнил пану, что и мы не одиноки, что за нами стоит пролетариат и трудовое крестьянство всего мира, и поэтому мы наверняка вытряхнем захватчиков не только из Галиции, но и с других земель, где еще хозяйничают эксплуататоры!..
Командиры одобрительно зашумели.
Котовский поднял руку, призывая к порядку.
— Так вот, товарищи, прошу не подвести, — продолжал комбриг и снова зашагал по гостиной. — Давайте теперь на деле докажем, чего стоит этот ржавый «замок», купленный шляхтой у Антанты, чтобы не пустить нас в Галицию…
— Стукнуть по этому «замку» прикладом, чтоб выскочил вместе с пробоем, и делу конец! — воскликнул эскадронный Слива, заерзав на месте.
— Правильно, — рассмеялся комбриг, останавливаясь посреди гостиной. — Именно прикладом, да так, чтоб искры из глаз! Ведь беднота Галиции так же, как беднота России, Украины, Белоруссии или, скажем, Бессарабии, не покоряется! Она стремится к новой жизни! И наша задача добыть для нее это новое со всей беспощадностью, не жалея ни сил, ни крови! Победы нашей с большим нетерпением ждут и здешние хлеборобы. Сколько дней уже война топчет их поля в боях за Горынку, и они не уверены теперь, что захватчики будут скоро изгнаны отсюда. А хлеба в этих местах дозрели уже, и крестьяне опасаются, как бы урожай не пропал. — Подумав, заговорил снова, чеканя каждое слово: — Отстоять хлеб — наша боевая задача! Нам нужен хлеб для пролетариата, так говорит Ленин. Его нужно взять на Северном Кавказе, на Украине, в Сибири. Рабочему нужно два фунта хлеба. И наш вождь прав, товарищи! Тысячу раз прав! Подумайте сами: разве могут рабочие дальше обеспечивать нас оружием, боеприпасами, обмундированием, когда им приходится довольствоваться в день только восьмушкой хлеба? А хлеб есть в этих местах! Поэтому нельзя мириться с таким положением, когда…
Захваченный проникновенными словами комбрига, со скамьи вскочил эскадронный Скутельников.
— Хватит нам ковыряться здесь вокруг Горынки! — воскликнул он и вырвал наполовину клинок из ножен, потом с силой бросил в ножны обратно. — Надо гнать шляхту взашей отсюда! Не было еще такого, чтоб мы целую неделю топтались на одном месте!..
Порыв Скутельникова был понятен комбригу. Он подошел к эскадронному вплотную и положил на его плечо руку.
— Молодец, Скутельников! — сказал комбриг. — Твой порыв и есть то самое, что так необходимо нам для достижения победы!
Слова комбрига растворились в шуме голосов. Его уверенность в победе передалась всем участникам военного совета. Командиры дружно поднялись со своих мест, загремели скамьями и стульями. Некоторые протянули друг другу руки, желая удачи.
Комбриг преобразился. Глаза его заблестели. Он искренне радовался достигнутому единодушию. Походив еще немного, остановился перед столом и заслонил собой свет, излучаемый стеариновыми свечами. Тень легла на парадную стену гостиной. Она затмила и пышную позолоту рам, и фарисейские лики служителей церкви, словно ввергла их в преисподнюю.
— Пиши, адъютант, — приказал комбриг и стал диктовать донесение начдиву Якиру.
Комбриг сам вручил пакет кавалеристу, которому было поручено доставить донесение.
— А теперь по местам, товарищи, — обратился комбриг к командирам и стал надевать саблю и маузер.
Командиры, гремя сапогами и оружием, один за другим покинули штаб. Они быстро разобрали лошадей у штабной коновязи, поскакали в свои части.
Комбриг аккуратно застегнул ремни, проверил заряд в обойме маузера, надел фуражку и вышел на крыльцо. За ним следом пошли комиссар и начальник штаба.
Величавая летняя ночь царила над Катенбургом.
Комбриг с наслаждением вдохнул воздух, пахнущий свежескошенными травами, и запрокинул голову. Он долго глядел то на купол темно-синего неба, усыпанный мириадами мерцающих звезд, то на белесый Млечный Путь, перекинутый, словно мост, через бездну непостижимого мироздания, и думал о чем-то своем. Потом перевел взгляд на луну.
— Не ночь, а находка для романтиков, — вздохнул Котовский. — В молодости в такие ночи я не спал до рассвета. Любил водить с односельчанами хороводы, распевал бессарабские дойны. А особенно увлекался игрой на кларнете. Замечательный инструмент, между прочим. Какие только рулады, бывало, не разучивал я на нем в родных Ганчештах…
— Хорошая ночь, — согласился комиссар.
И втроем, словно очарованные величием и красотой этой ночи, они внимательно поглядели с крыльца на бойцов, спящих повсюду возле штаба, на зачехленное знамя и двух рослых кавалеристов, как бы застывших навытяжку с обнаженными клинками возле бригадной святыни.
Котовский долго еще стоял и глядел на площадь, выжидая время, достаточное для того, чтобы командиры добрались к себе и познакомили с заданием своих подчиненных. Потом еще раз посмотрел на часы и приказал подымать бригаду.
Связные мигом бросились к коновязям, вскочили на коней и один за другим помчались в свои части, и все местечко ожило. Захлопали двери хат, заскрипели ворота. Во всех дворах забегали бойцы, заволновались кони. Послышалась сдержанная команда служилых вахмистров, поторапливающих кавалеристов.