Нынче — здесь, завтра — там…
По-о моря-ам…
Шофёр оглянулся. Положив ладонь на горячее дуло пулемёта, Чапаев пел и задумчиво щурил синие свои глаза.
Клинцовские ребята
Однажды Чапаев отправился в разведку.
Он и четверо бойцов ехали верхом. А позади, на тачанке с пулемётом, сидели Пётр Исаев и восьмилетний сын Чапаева, Аркадий.
Наступил вечер. Чапаевцы увидели небольшой лесок и рядом с ним речку. Далеко за речкой виднелась деревня Клинцовка.
Около речки паслось десятка три лошадей. Их стерегли деревенские ребята. Чтобы не испугать ребят, Чапаев послал вперёд своего сына Аркадия.
— Ты кто? — спросили ребята Аркадия.
— Чапаев, — ответил тот.
Ребята засмеялись:
— Ну да! Чапаев небось на громадном коне, и шашка у него серебряная.
В это время Василий Иванович закричал издали:
— Ребята! Вы клинцовские?
— Клинцовские, — ответили они и стали понемногу подходить ближе.
— Что вы тут делаете?
— А мы коней караулим, чтобы их враги не угнали.
— В деревне, значит, белые?
— Ага.
— Много их там?
— Много.
Чапаевцы сошли с коней и стали совещаться. Тени от деревьев становились все длинней, солнце стало опускаться за верхушки деревьев.
Ребята нарубили было сучьев для костра, но как только увидали пулемёт — про костер забыли. Они всё ближе подходили к тачанке.
— А вы смелые? — спросил их Чапаев.
— Ну понятно, смелые, — ответил самый старший парнишка; было ему лет четырнадцать.
— Белых из деревни выгнать хотите?
— Хотим.
— Ну, тогда слушайте меня, — сказал Василий Иванович. Он велел ребятам нарубить ивовых палок и содрать с них кору.
Потом Чапаев приказал:
— Когда станет совсем темно, садитесь на коней и скачите к Клинцовке. Да палками, как саблями, повыше размахивайте. А как услышите выстрелы, тикайте по домам. Ясно?
— Ясно, — ответили клинцовские ребята.
Пока стругали ивовые палки, примеряли их — годятся ли для сабель, — пока садились на лошадей и выстраивались в ряды, наступила ночь.
Ребята помчались на конях к деревне.
А Чапаев со своими бойцами подъехал к Клинцовке с другой стороны.
Он выстрелил в темноте из револьвера и бросил вверх ракету. Ракета с шипеньем взвилась высоко в воздух и рассыпалась синими искрами.
Сонные враги выбежали на улицу и при свете ракеты увидели: скачут к ним конные с поднятыми саблями. Потом ракета погасла и всадники скрылись в темноте.
А в это время с другой стороны деревни застучал пулемёт, загремели револьверные выстрелы.
Едва успели белогвардейцы схватить оружие, как на них налетели конники с Чапаевым во главе.
Белоказаки растерялись. Теперь они видели, что красные несутся на них со всех сторон.
И враги побросали оружие, начали прятаться по дворам.
Чапаев со своими пятью бойцами стал объезжать дворы и забирать пленных.
А в это время клинцовские ребята с ивовыми палками сидели уже по избам. Как велел Чапаев, они при первом выстреле бросились бежать в разные стороны.
Ночной разговор
Отряд Чапаева увеличивался с каждым днём. В нём было уже несколько тысяч бойцов — целая дивизия.
И стал Чапаев начальником дивизии.
А комиссаром к нему прислали Дмитрия Фурманова. Однажды ночью пошел Фурманов проверять красноармейские посты. Он увидел посреди деревни костёр и подошел поближе.
У костра сидели красноармейцы, кипятили в ведре воду и вполголоса вели разговор.
— А кто он будет?.. Из каких он, Чапаев-то?..
— Из таких, как мы с тобой. Плотник он. До войны с пилой и топором всю Саратовскую губернию обошёл да всю Уральскую область. Он тут каждую деревню знает. Без карты все пути-дорожки, все тропочки до самого Урала помнит. А сам он крестьянин, бедняцкого роду, Балашовского уезда, Саратовской губернии. С малых лет работать пошёл. Было ему лет двенадцать, отдали его к купцу — товар отвешивать на весах. И стал его купец учить, как обвешивать да людей обманывать. А он не хочет. Купец его за это и прогнал.
— Прогнал?
— Выгнал вон из своей лавки. А Чапаев — сам знаешь, какой он, — неужто стерпит?! Он и тогда за правду стоял. Купец богатый, а Чапаев не испугался. «Жулик ты!» — говорит…
— О?!
— Купец тут от злости чуть не задохнулся. Не привык к правильному разговору. Я, говорит, знаешь что с тобой по закону сделаю? А у буржуя какой закон? «Захочу — в гроб заколочу» — вот какой у него закон. «Я тебя, — кричит купец Чапаеву, — не только из моего дома, я тебя и из села выгоню!» Василий Иванович поглядел на него да и отвечает: «А совсем с земли прогнать меня не можешь? И то ладно. А тебя, гляди-ко, выгоню, дай срок!» И вот, видно, срок этот настал!.. Вот с каких пор Чапаев вражду с буржуями ведёт…
Разговор на минуту умолк.
Фурманов присел к огню на корточки, достал уголёк и раскурил им свою трубку.
Один красноармеец проговорил негромко:
— Расскажи, Еремеев, про часы.
Плечистый боец в чёрной папахе откликнулся:
— Да ведь рассказывал уже…
— А ты ещё раз расскажи. Вон товарищ, — красноармеец кивнул на Фурманова, — небось не слыхал.
Еремеев помолчал немного и потом начал:
— Было это, когда мы белоказаков выбивали из станицы Сломихинской. Не дошли ещё до станицы — ранили меня в голову. Минут десять я, должно быть, без памяти пробыл. Ну, а потом сделали мне перевязку, взял я винтовку, опять пошёл вперёд. Иду, а сам шатаюсь. Погляжу на небо — солнце мне чёрным кажется.
— Ослабел, значит?
— Ослабел. И не то чтоб от боли, а скорей всего — много крови потерял. Да. Иду, шатаюсь. Подпираюсь винтовкой. Долго ли шёл, и не помню. Гляжу — Чапаев передо мною. «Ты куда? — спрашивает. — Тебе в госпиталь надо, отдыхать, рану залечивать». Поглядел я на Василия Ивановича, и вроде веселей мне стало. Отвечаю я ему громким голосом: «Нет, говорю, товарищ Чапаев, отдыхать мне ещё не пора». Глянул он на меня, помолчал. Потом вынимает из кармана часы и подаёт мне: «Носи! Помни Чапаева». Я заробел было, не беру часов: «Что ты, Василий Иванович! Часы тебе самому нужней…» А он как осерчает: «Бери, говорю, заслужил награду! А Чапаев своего слова никогда не менял!»
— А дальше? — спросил Фурманов.
— Что ж дальше… Взял я часы, пошёл в бой.
Вода в ведре закипела. Еремеев вынул из костра жжёную хлебную корочку и бросил её в ведро — заварил чай.
— А давно ты знаешь Чапаева? — опять спросил Еремеева Фурманов.
— Давно. Да по всей земле пройди — небось везде его знают. Про Чапая слава далеко идёт.
Один из красноармейцев зашевелился у костра и сказал:
— Чудно мне другой раз покажется: такой же вот простой человек, как мы с тобой, а, смотри, чего достиг.
— Простой-то он простой, а все ж таки особенный. Я по своему званию плотник. И Чапаев плотник. А выходит: таких, как мы с тобой, много, а Чапаев — один.
Еремеев замолчал.
Фурманов курил и думал о Чапаеве: любят и уважают его бойцы. Да и не только бойцы, а и крестьяне, всё население. Поговорит крестьянин с Василием Ивановичем и сразу увидит, поверит: побьёт Чапаев белогвардейцев! Выступит Чапаев с речью — всё кругом затихнет. Как будто и обыкновенные, простые слова говорит, а слушают его так, что боятся дышать громко. Любит народ своего героя.
Молодой красноармеец перебил думы Фурманова:
— Вчера подивился я на Чапаева, как он вышел в круг плясать. Пояс на себе поправил, шашку подхватил да как пойдёт! Только шпоры звенят да папаха назад валится.
— За то и люб он бойцам, — ответил Еремеев. — Сегодня он из одного котелка с тобой похлебает, под гармонь вместе спляшет, а завтра в бой поведёт — гроза-командир. И тут уж ему слова напротив не скажешь. Да и что говорить! С ним идёшь — не боишься. Знаешь, что у Чапаева всё обдумано, всё рассчитано да на карте размерено. Ошибки у него в бою не бывает.
Начинался рассвет.
Фурманов поднялся от костра, жалея, что не может дослушать до конца разговор красноармейцев. Он решил, что бойцы его так и не узнали.
Но как только он ушёл, Еремеев проговорил:
— Новый комиссар. Фурманов — фамилия. Василий Иванович его признал, да не сразу. Тот приехал: «Вот мои бумаги». А Чапаев ему: «Я командира и комиссара в бою признаю». Бумаги, мол, бумагами, а ты покажи себя под пулями. Ну, а теперь признал Василий Иванович комиссара. Теперь они друзья-товарищи.
Красноармейцы замолчали и стали прислушиваться.
— Поёт… — сказал вполголоса парень. — Ух, и любит песню!
И в самом деле, в избе затянули песню.
Это была любимая чапаевская: «Сижу за решёткой в темнице сырой».
Запевал сам Василий Иванович.
Командиры и красноармейцы дружно подтягивали: эту песню знали в дивизии все.
Но пели недолго.
Чапаев на рассвете уезжал вместе с командирами на передовые позиции: ждали большого боя.
Чапаев подошёл к своему коню и легко вскочил в седло.
Вольный ветер прилетел из степи, донес запах цветов и скошенной травы. Солнце подымалось над росистой, остывшей за ночь землёй.
Бой
Впереди виднелась станица.
Она была занята уральскими белоказаками. Слева от станицы, на холмах, стояли высокие ветряные мельницы.
Чапаевцы наступали с трех сторон: два полка обходили станицу с боков, а посередине, в самом опасном месте, шёл полк иваново-вознесенских рабочих.
Белые начали пулемётный обстрел раньше, чем можно было ожидать. Но пули неслись не из станицы. Пулемёты противника били с высоких ветряных мельниц, стоявших в стороне на холмах. Чапаев привстал на стременах и зорко глядел в бинокль. Рыжий конь горячился под ним, не хотел стоять на месте. Чапаев повернул его и поскакал в ту сторону, где стояли тяжёлые орудия. На всём скаку он махнул рукой командиру батареи, и тот подбежал к нему выслушать приказ.
— Бить во ветрякам! — закричал Чапаев.
Командир бегом бросился к своей батарее. Теперь орудия гремели с обеих сторон. Казалось, само небо готово раскол