Перестроились, научились новые корабли выпускать верфь на Галерном острове и «Новое Адмиралтейство». На том же Васильевском острове какой заводище вырос! Еще в 1768 году на той верфи топоры застучали. Ладили да ремонтировали плоскодонные суда, способные к проводке морских кораблей через мелководье Финского залива.
А 1 мая 1856 года начал работу частный литейно-прокатный, механический и судостроительный завод. Выполнял он заказы морского министерства. На деревянном эллинге строились суда, рядом прокатывались железные листы для судов и котлов. Родились тут мониторы «Броненосец» и «Латник», башенный фрегат «Адмирал Лазарев». Завод же незаметно в гиганта вырос. Ныне зовут его Балтийский судостроительный завод имени Серго Орджоникидзе.
Первым же крупным башенным броненосцем стал «Петр Великий», построенный по проекту вице-адмирала Андрея Александровича Попова. Помните, как еще в петровские времена английский посол Джемс Джефферис с тревогой королеве своей о «Полтаве» писал? Так теперь другой англичанин, кораблестроитель Э. Д. Рид, увидев «Петра Великого», затревожился. 9 сентября 1872 года писал он в газете «Таймс»: «Русские успели превзойти нас как в отношении боевой силы, так и в способах постройки. „Петр Великий“ совершенно свободно может идти в английские порты, так как представляет собой судно более сильное, чем всякий из наших собственных броненосцев».
Строились над Невой корабли. Поднимались стены судостроительных заводов. Все больше требовалось капитанов. И уже тесноваты стали стены старого Морского корпуса. Давно ведь построил его профессор Академии художеств Федор Иванович Волков — в 1796–1798 годах еще. Сложную задачу решил архитектор. Объединил единым фасадом три здания, стоявших на берегу Невы: бывший дворец Миниха и два соседних дома, купленных Адмиралтейств-коллегией у частных лиц. Над зданием бывшего дворца, что стоял на углу набережной и 12-й линии, возвышалось полушарие купола круглого зала. Архитектор и на другом углу, над зданием бывшего сахарного завода, такое же декоративное полушарие создал. Позже, уже в 1832 году, по предложению профессора С. И. Зеленого над колоннадой в центре здания возвели вращающуюся надстройку для размещения астрономической обсерватории. Еще позднее разместили в ней сигнально-наблюдательный пост, на мачту стали поднимать флажные сигналы.
Бронзовым же адмирал Иван Федорович Крузенштерн стал в 1873 году. Много лет проработал он в стенах Морского кадетского корпуса, много сил отдал ему. Потому и решили офицеры флота увековечить память о нем. Сами собрали средства на памятник. Скульптор И. Н. Шредер изобразил флотоводца в полной форме, при кортике, со скрещенными на груди руками, со свернутой в трубку морской картой в левой руке.
На постаменте из красного полированного гранита, созданном по проекту архитектора И. А. Монигетти, помещен бронзовый рельефный герб адмирала, по бокам от него стоят фигуры негра и малайца, ниже надпись: «Первому русскому мореплавателю вокруг света, адмиралу Ивану Федоровичу Крузенштерну».
С тех пор и стоит над Невою бронзовый адмирал.
Перед ним улица бежит — набережная Лейтенанта Шмидта.
Курсантом еще ходил Петр Петрович Шмидт по этой, в ту пору Николаевской, набережной. Здесь, в Морском кадетском корпусе, учился. Окончил его в 1886 году. Далее на Черноморском флоте служил. В Севастополе застала его революция 1905 года.
Участник этой революции А. Дмитриев вспоминал позже:
«18 октября 1905 года, уже за полдень, на Морской завод, где я работал токарем, приехал кто-то из городского комитета РСДРП и привез несколько экземпляров газеты с царским манифестом о даровании народу гражданских свобод. И в тот же день мы на своей спине почувствовали вес и цену этих „свобод“. Сперва митинг рабочих завода и военного порта пытались разогнать казаки. Мы дали им должный отпор и перешли на Приморский бульвар. Здесь, у музыкальной эстрады, уже собралась многотысячная толпа. Один за другим сменялись ораторы. Неожиданно для всех на эстраду поднялся флотский офицер и, сняв фуражку, сказал:
— Граждане!
Он заговорил ясным и понятным всем нам языком. Призывал не обольщаться словесными красотами царского манифеста, продолжать борьбу и в первую очередь освободить из тюрьмы политических заключенных.
Так севастопольцы впервые услышали лейтенанта Петра Петровича Шмидта — офицера, открыто принявшего сторону народа. Построившись в ряды, демонстрация двинулась к тюрьме.
Расстрелом демонстрации и введением военного положения закончился в Севастополе первый день дарованной царем свободы.
20 октября город был в трауре. Около сорока тысяч человек участвовало в похоронах жертв расстрела. Речь, которую сказал над свежими могилами лейтенант Шмидт, потрясла нас.
13 ноября команда крейсера „Очаков“ восстала и присоединилась к матросам флотской дивизии. Шмидту предложили возглавить восставшие корабли, и он поехал на крейсер „Очаков“.
…Ранним утром 15 ноября крейсер „Очаков“ поднял сигнал: „Командую флотом. Шмидт“. Красные флаги развевались уже над минным крейсером „Гридень“, несколькими миноносцами, канонерской лодкой „Уралец“, минным транспортом „Буг“.
…Около трех часов пополудни мы подошли к пристани, увидели эскадру. Посреди бухты шел небольшой катерок „Удалец“. Над ним также вился красный флажок. Оттуда доносилась „Марсельеза“, исполнявшаяся оркестром. Вдруг воздух разорвал звук орудийного выстрела. Над катерком поднялся столб огня и пара. Он запылал.
Стреляла канонерская лодка „Терец“. Она перенесла огонь на крейсер „Очаков“, и это послужило сигналом. По крейсеру открыли огонь орудия, установленные на Историческом бульваре, броненосец „Ростислав“, крепостная артиллерия…
Мало кому из очаковцев удалось спастись — только тем, кого подобрали в свои лодки рыбаки. А матросов, плывших к Графской пристани, к Приморскому бульвару, расстреливали в воде из винтовок и пулеметов…».
Суд приговорил П. П. Шмидта к смертной казни. Лейтенант шел на нее спокойно. Судьям своим заявил: «Я знаю, что столб, к которому встану я принять смерть, будет водружен на грани двух различных эпох нашей родины. Позади за спиной у меня останутся народные страдания и потрясения пережитых лет, а впереди я увижу молодую, обновленную, счастливую Россию!»
В 1918 году Николаевскую набережную переименовали, назвав ее набережной Лейтенанта Шмидта. Был переименован и Николаевский мост, также ставший мостом Лейтенанта Шмидта.
А Россия действительно стала молодой, обновленной, счастливой. Она стала Союзом Советских Социалистических Республик.
Старый Морской кадетский корпус стал школой новых красных командиров флота. Сегодня на его стене написано: «Высшее военно-морское ордена Ленина, Краснознаменное, ордена Ушакова училище имени М. В. Фрунзе».
В разные годы закончили его молодые командиры Рабоче-Крестьянского Красного флота, ставшие потом адмиралами, командующими флотами в годы испытаний Великой Отечественной войны: Н. Г. Кузнецов, В. Ф. Трибуц, А. Г. Головко, Ф. С. Октябрьский, В. С. Чероков, Л. М. Геллер, В. А. Алафузов.
Новым капитанам, новым мореходам невские корабелы построили и новые корабли.
Помнит бронзовый адмирал, как тысячи ленинградцев заполнили 5 декабря 1957 года набережную. Он и сам словно в толпе стоял. Всем хотелось взглянуть, как со стапелей Адмиралтейского судостроительного завода сходил на воду первый в мире атомоход. Гордо на нем сияли буквы: «ЛЕНИН».
Двести лет он скачет над Невою
Все меньше оставалось верст до сказочной, необъятной России, и Этьенн Морис Фальконе все явственнее ощущал нарастающее волнение. Что ни говори, но ехал он в неведомую страну, о которой так много рассказывали страшных историй. И это на шестом-то десятке!.. Не мальчик… Нет, совсем не мальчик для поисков приключений. Еще больше тревожила мысль: справится ли? Не слишком ли смело замахнулся?
Кем он был в Париже? Сыном столяра и внуком башмачника. Месье Лемуан научил его рисовать и лепить. Хорошо научил. Скульптура «Милон Кротонский» заслужила одобрение не только месье Лемуана, но и всей парижской публики. Говорят, даже за пределами Франции «Милон Кротонский» приобрел известность. Но что еще?.. Статуи «Садовница», «Минерва», «Амур», «Купальщица»… Может быть, и неплохо, но величественности в них нет. Потом и вовсе уж мелочь, несколько фарфоровых статуэток…
— А что, месье Дмитриевский, верно ли, что в Петербурге страшные морозы?
— Да полноте, что в них страшного! Люди в зипунишках не боятся, а у нас с вами шубы на меху!
У Ивана Афанасьевича Дмитриевского настроение было приподнятым: домой возвращался! В свой театр! 2 года обучался в Париже сценическому действу — хватит! Теперь — домой! Сумарокова ставить! Фонвизина!
— Морозов пугаться не след, — старался он подбодрить примолкших спутников. — Для здоровья они полезны. У мадемуазель Мари мигом щечки подрумянятся.
Мари Анн Колло улыбнулась ответно. Конечно, и ее, ученицу мастера Фальконе, немного пугала дальняя страна, но ведь и любопытно: как там?
За окном кареты все чаще стали мелькать елки. Не елочки, украшающие сады Версаля, а именно елки. Даже (как это говорит месье Дмитриевский?..) ели! Огромные. Темные.
Вот и памятник царю Петру он, скульптор Фальконе, должен создать огромным. В контракте так и записано: «…памятник будет состоять главным образом из конной статуи колоссального размера». Наверное, это справедливо, под стать стране!
15 октября 1766 года колеса кареты, доставившей будущего создателя монумента, застучали по булыжнику петербургских мостовых.
В здании, стоявшем на углу Большой Морской (ныне улица Герцена) и Кирпичного переулка, переоборудовали под жилье бывшие кухни елизаветинского дворца. Квартира была удобна еще и тем, что мастерская оказалась просто под боком.
Карандашные наброски у Фальконе уже были. Теперь предстояло воплотить их в малую модель. На ее создание ушел целый год. Замысел оставался неизменным: Петр I должен был стать бронзовым всадником, взлетающим на скалу, с повелительно простертой правой рукой, как бы утверждавшей могущество молодой России. Детали, однако, отрабатывались медленно, в раздумьях и спорах с самим собой да в мелких стычках с генерал-поручиком Бецким, президентом Академии художеств, сразу же почему-то невзлюбившим скульптора.