».
Но — увы! — в царской России не заслуги перед родиной, а происхождение было превыше всего. Сыну солдата-инвалида был лишь «пожалован» чин губернского секретаря. Приравняли его к чиновникам, и только.
Три сослуживца да оставшаяся сиротой маленькая дочь провожали его в последний путь…
А музей рос. Обогащался новыми и новыми экспонатами.
Еще в 1780 году скульптору М. Павлову было предложено изготовить «для разного куриозного платья азиатского несколько манекенов с натуральными к тому лицами и прочим прибором». Из холста и войлока, с восковыми лицами и руками, стеклянными глазами создал скульптор одиннадцать фигур: китайца и китаянки, японца, эвенка, ханта, киргиза, ненца, алеута и других. Появились и два деревянных манекена: шамана и шаманки.
Посетителей сразу прибавилось. С каждым годом их становилось все больше. Залы музея уже не могли вместить всех желающих посмотреть коллекции. Были введены билеты для входа в музей, раздававшиеся бесплатно. В газете «Санкт-Петербургские ведомости» извещалось, что Кунсткамера открыта для посещения по вторникам и четвергам с 9 до 11 часов до полудня и с 2 до 6 часов после него.
К началу XIX века поток посетителей еще более возрос. Музейные служащие жаловались на «всегдашнюю докуку, причиняемую канцелярии любопытствующими видеть Кунсткамеру, настоятельными требованиями для входа билетов». Билеты пришлось отменить.
Вряд ли какой другой музей мог похвастаться в ту пору подобной посещаемостью.
Новые же коллекции продолжали поступать. Их экспонаты уже не помещались в шкафах и на стеллажах, годами лежали в нераспакованных ящиках. Да и различным наукам уже тесновато было жить вместе. Они тоже росли, развивались, все больше обосабливались друг от друга.
В 1836 году Кунсткамера разделилась. Из ее собраний образовались семь самостоятельных музеев: Минералогический, Ботанический, Зоологический, Нумизматический, Азиатский, Египетский и Этнографический. Все они разместились в двух соседних зданиях.
Какими они стали, можно видеть хотя бы на примере одного Зоологического музея. 40 тысяч видов млекопитающих, птиц, рыб, земноводных, пресмыкающихся, беспозвоночных представлены сейчас в его экспозиции. А если заглянуть в фонды Зоологического института Академии наук СССР, то тогда цифры могут и ошеломить. Свыше 100 тысяч млекопитающих, 175 тысяч птиц, 25 тысяч земноводных и пресмыкающихся, 160 тысяч рыб, более миллиона раков, крабов, медуз, червей, губок, кораллов, свыше 12 миллионов насекомых собраны сейчас под одной крышей! В музее хранятся чучела редчайших животных, уже не существующих на планете, вымерших, истребленных: американский странствующий голубь, сумчатый волк, водное млекопитающее — стеллерова корова. Здесь можно увидеть мумии крокодилов, препарированных еще жрецами Древнего Египта, тысячелетиями хранившиеся в пирамидах.
И конечно, любой из посетителей музея спешит посмотреть на чучело мамонта и мумию маленького мамонтенка.
В здании же Кунсткамеры остался Этнографический музей. 10 января 1879 года Государственный Совет постановил: «Учредить вместо существовавшего при императорской Академии наук анатомического музея… из принадлежащих ему коллекций, а также коллекций этнографического музея — Музей по антропологии и этнографии преимущественно России».
И снова разъезжались экспедиции по нашей стране, ученые Петербурга забирались в самые отдаленные уголки нашей планеты.
В музее было много экспонатов из Европы, Азии, Южной и Северной Америк, но почти ничего с Африканского континента. И вот петербургский ученый В. В. Юнгер по собственному почину и на свои личные средства отправляется в Африку, забирается в самые ее глухие, отдаленные районы, посещает народы дотоле лишь смутно известные по именам: азанде, калика, бонго, монбету, баньеро, пигмеи…
Вернувшись домой, В. В. Юнгер привез с собой почти 2 тысячи различных предметов: орудия охоты и рыболовства африканцев, музыкальные инструменты, одежду. Дома у него образовался целый музей. Конечно, и туда нагрянули посетители. В «Санкт-Петербургских ведомостях» какой-то посетивший ученого иностранец сокрушался: «Было бы очень жалко, если бы эта великолепная коллекция осталась на родине у собирателя, потому что Берлин и Лондон были бы очень счастливы приобрести эти коллекции». Юнгер подобные предложения отклонил сразу же. Все собранное он безвозмездно отдал Русской Академии наук. Его коллекция заняла достойное место в музее над Невой.
Тяжело больной Илья Гаврилович Вознесенский ждал посетителя. Предупрежден был, что с ним хочет повидаться ученый Николай Николаевич Миклухо-Маклай. Свидание затянулось до позднего вечера. Собирающемуся плыть на далекие острова Океании Миклухо-Маклаю Илья Гаврилович дал массу советов, рассказал о собственных странствиях, о том, как заводил знакомства с почти дикими народами и племенами, — в дальней экспедиции все могло пригодиться.
27 октября 1870 года корвет «Витязь» увез Миклухо-Маклая в далекое путешествие.
А теперь позвольте рассказать вам одну маленькую историю.
Стоит в музее «Папуас, стреляющий из лука». Не живой, конечно, а музейный. Но все равно как живой. Сделанный по рисункам с настоящего папуаса. У него даже есть свое имя: Бонем. И, как у каждого человека (и у каждого экспоната), есть своя история.
Бонем был храбрым воином. Может быть, даже самым храбрым в Горенду. Таким, как его отец Туй.
Правда, был один случай, когда Бонем немножечко растерялся. Но ведь тогда испугались все! И люди Бонгу, и люди Богати, и люди Гумбу… Никто никогда не видел такого странного, совсем белого человека, который сошел с огромной пироги прямо на их остров.
Первым перестал бояться Туй. Он вышел из лесу к белому человеку. «Гаре-тамо» — «человек в одежде» — шагнул к Тую, стукнул себя в грудь и сказал:
— Маклай!
Отец Бонема тоже стукнул себя в грудь и сказал: — Туй!
Так они познакомились, а потом и подружились. Сначала Туй. Потом Бонем. Потом все жители Горенду. И все жители Бонгу. Все полюбили «тамо-руса» Маклая.
Он никогда никого не обижал, лечил людей от болезней, дарил подарки и даже научил папуасов выращивать очень вкусное растение со смешным названием «тыква».
Все люди Новой Гвинеи говорили о нем: «Эме-ме! Отец…» И еще: «Э-аба! Брат…» И все просили его навсегда остаться в одной из деревень.
Но «тамо-рус» уехал. Куда-то далеко-далеко. Наверное, на Луну. Ведь он был еще и «каарам-тамо» — «человеком с Луны».
«Тамо-рус» был великим волшебником. Он уехал и увез с собой Бонема. Он сделал это очень просто: взял черную палочку, поводил ею по белой бумаге — и Бонем оказался на белом листе. Совсем как живой! А потом далеко-далеко люди развернули бумагу, посмотрели на Бонема и снова дали ему лук и стрелы. И поселили в доме с большими окнами. Он стоял в полный рост, натягивая тетиву своего лука, который всегда верно служил ему. И грудь Бонема была украшена клыками кабана, чтобы всем было видно: Бонем не трус! Эти украшения он сам подарил когда-то «тамо-русу» Маклаю.
Множество людей приходило смотреть на него. И все видели, какой Бонем храбрый воин! Жалко только, что очень уж давно не заходил Маклай… Но Бонем верил, что «тамо-рус» где-то недалеко. В этом городе над широкой рекой по имени Нева, где вдруг за окном начинали летать белые мухи, люди залезали в меха зверей, а Нева пряталась под такую же белую бумагу, как та, на которой рисовал Маклай.
Бонем ждал год и еще год. 10 лет и еще 10 лет. И однажды он увидел, как темное небо над городом разрезали белые лучи. И начал расти, приближаясь, неприятный грозный вой. Потом раздался оглушительный грохот. И снова страшный грохот. И еще… Взметнулись к тучам языки пламени.
Бонем понял: на город его друга напали враги. Они хотят сжечь все хижины и убить всех «тамо-русов» — друзей и братьев Маклая!.. В грохоте Бонем не расслышал сигнала большого барабана, но он понял: пришли люди другого племени. Злые люди. Враги.
Бонем был воином. Храбрым воином. И он не мог оставить друзей в беде. Конечно, у него не было такой «гром-палки», какая была у Маклая. Но у Бонема был лук! Много лет Бонем натягивал его тугую тетиву, зажав пальцами стрелу с острым наконечником. Много лет он показывал людям, как надо стрелять из лука. Теперь было не до показов. Враги приближались к городу Маклая!..
Новый грохот ворвался в окна. Закачались стены. Зазвенели стекла. Какой-то осколок впился в палец руки…
И тогда Бонем спустил стрелу.
Он не видел, куда она полетела. Он знал: она полетела во врагов. Она обязательно найдет их. И поразит в самое сердце.
…Вот такая история. Если хотите — быль.
В годы Великой Отечественной войны старое здание Кунсткамеры опустело. Ушли защищать свою страну его посетители.
Ушли на фронт и девятнадцать сотрудников музея. Оставшиеся спасали коллекции. Экспонат за экспонатом упаковывали они в ящики и переносили в подвалы, в бомбоубежище. На вышке оборудовали наблюдательный пост. Мешками с песком и кирпичами заложили окна стены, на которой появилась надпись: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна». В залах появились ящики с песком, огнетушители, щипцы для выбрасывания зажигательных бомб.
Падали на здание старой Кунсткамеры «зажигалки», снаряды, лютый холод насквозь промораживал стены, но горстка женщин отстаивала собранное годами. Изможденные, они еле передвигались по залам и коридорам, но не ушли со своего поста. Двадцать восемь из них погибли от голода. После войны подсчитали, что только шестьдесят восемь предметов было попорчено. И то молью.
…А в 70-х годах нашего века возле берега Миклухо-Маклая в Новой Гвинее снова появилось судно из далекой страны «тамо-руса» — «Дмитрий Менделеев». И снова на берег сошли ученые-этнографы. Они установили на высоком утесе памятную плиту в честь H. Н. Миклухо-Маклая и продолжили его дело. Пошли к папуасам в их жилища, стали изучать их жизнь, интересоваться теми изменениями, что произошли за промелькнувшие 100 лет.