ая хоботом. Льва и барса Клодт ходил лепить на Мойку в зверинец Зама. А вот орла — героя басни «Кукушка и Орел» — приносил в зверинец слуга одного украинского помещика. Птицу эту поймал помещик в степи и всюду возил с собою. Впрочем, после открытия памятника он возгордился еще больше и всем своим друзьям рекомендовал: «Мой-то орел куда взлетел! В столице живет, в Летнем саду! Сам великий Клодт отлил его в бронзе для памятника баснописцу Крылову!»
В мае 1853 году Клодт отлил памятник в бронзе. Статуя Крылова была отлита не по частям, а сразу вся целиком. Это свидетельствует о большом мастерстве Петра Карловича не только как скульптора, но и как мастера художественного литья.
Встал вопрос: где поставить памятник? Разные поступали предложения. На набережной Невы между Академией наук и университетом, где неподалеку жил баснописец; в сквере у Публичной библиотеки, в которой Иван Андреевич Крылов проработал долгие годы; на могиле поэта в Александро-Невской лавре… Клодт выбрал Летний сад. Может быть, потому, что здесь когда-то, до страшного наводнения 1777 года, по проекту архитектора М. Г. Земцова был сооружен зеленый лабиринт, а перед входом в него стояла отлитая из свинца статуя великого баснописца древности Эзопа и множество животных — персонажей его басен, — отлитых из свинца в натуральную величину, располагались рядом. А может быть, потому, что Иван Андреевич Крылов любил этот сад, часто гулял по его тенистым аллеям, сочиняя свои басни.
Да в недалеком прошлом он ведь и жил здесь рядышком: в доме И. И. Бецкого, стоявшем над Невой и окнами выходившем на Лебяжью канавку и Царицын луг (нынешнее Марсово поле). В ту пору он «с товарыщи» И. А. Дмитриевским, П. А. Плавильщиковым и А. И. Клушиным задумали издавать журнал «Зритель». Был Иван Андреевич тогда молод, не менее, чем в баснях, язвителен и писал: «Дабы получить успех в изучении мудрости, надлежит лучше быть зрителем, а не действующим лицом в тех комедиях, которые играются на земле».
Чтобы осуществить издание журнала, «Крылов с товарыщи» решили завести собственную типографию. Подали они соответствующее прошение, получили разрешение, и в феврале 1792 года петербуржцы уже листали первый номер журнала «Зритель».
Типография была организована на паях, но — увы! — не мог молодой Крылов внести своего пая, беден был. А потому в ту пору некогда ему было отдыхать в Летнем саду, сидеть на скамеечках.
В «Зрителе» же читатели могли прочесть «Речь, говоренную повесою в собрании дураков» или большую повесть с продолжением «Каиб». Вроде бы Крылов писал в ней о каком-то восточном властелине, но на поверку всегда выходило, что все его подданные в Петербурге живут либо в других губерниях России. И все выглядят неприглядно. Не было тогда в стране никого сильнее вельмож Потемкина, Вяземского и Безбородко, а у крыловского Каиба тоже три визиря: Дурсан, Ослашид и Грабилей. Как тут не понять, в кого писатель метит, коли все трое визирей российских вельмож напоминают!.. Не удивительно, что в типографию «Крылова с товарыщи» вскоре нагрянула полиция.
Пришлось Ивану Андреевичу уезжать из Петербурга. Кто тогда мог знать, что столицу покидает будущий великий баснописец, что в мае 1855 года в Летнем саду ему откроют памятник?
Что же стало с домашним зверинцем Клодта?
После создания памятника звери, жившие у скульптора, стали ему больше не нужны. Содержать же столь большой зверинец было трудно. Ведь его многочисленных обитателей надо было и кормить, и чистить. А кто это будет делать? Верный Клодту Арсений был все же формовщиком, а не служителем зоосада. Помогали Арсению всего лишь два мальчика и две девочки. Ну и все дети Клодта. Однако не так богат был скульптор, чтобы содержать стольких животных…
Пришлось с ними расстаться, передать в зверинец Зама. Как это ни было грустно, как ни привыкли скульптор и его дети к четвероногим и крылатым друзьям своим, пришлось всех их отвезти на Мойку. На Васильевском острове остались только кот, петух и Журя.
«— Мастерская быстро опустела, — вспоминал М. П. Клодт. — Через два месяца мы отправились навестить старых друзей в зверинец Зама… Мы шли мимо клеток со львом и львицей, с тиграми, черной пантерой и вдруг я увидел нашего Волю. Я сразу узнал его. Он лежал с унылым видом и исподлобья смотрел на подошедших. Видимо, он не ожидал нас увидеть и равнодушно повернул голову. Со всех сторон раздались крики: „Воля! Воля!“ Это кричали в один голос мы, дети. Волк вытянул морду, глаза его сверкнули. Приподнявшись, он издал дикий радостный вой и вдруг завизжал и забился о прутья клетки, готовясь их разломать, чтобы вырваться к друзьям. Но клетка была крепка и животное с жалобным воем опустилось на пол, покорно и грустно приникнув горячим языком к протянутым сквозь прутья клетки детским рукам. И другие звери нас узнали. Узнал Макарка, печальный, похудевший в неволе, узнал и мишка, ставший в клетке грустно-степенным. И больно было покидать зверинец…»
Теперь этих зверей можем увидеть и мы. Но только бронзовых — на пьедестале памятника Ивану Андреевичу Крылову.
Первый знамя поднявший
Если уж называть Ленинград музеем под открытым небом, то надо иметь в виду, что это не только архитектурный музей, не только художественный — это еще и музей исторический. Многие его здания являются свидетелями выдающихся событий, площади — местами борьбы и сражений.
Конечно, одно от другого отделять не следует. В этом «музее» все переплетено, все связано воедино.
Для примера, взять хоть Казанский собор.
Широко распахнул он свои каменные крылья, целую рощу могучих колонн вывел на Невский проспект.
Когда-то на этом месте стояли деревянные флигеля госпиталя, казармы для служителей. Потом архитектор М. Земцов построил здесь церковь. За полвека церковь обветшала. Да и не украшала она центральный проспект столицы. В октябре 1800 года был объявлен конкурс на проект нового собора. Знаменитые архитекторы приняли в нем участие: Ч. Камерон, П. Гонзаго, Тома де Томон! Победителем же вышел малоизвестный в то время архитектор Андрей Никифорович Воронихин. Он-то и был назначен «первенствующим членом» комиссии построения Казанского собора.
Немало довелось поудивляться петербуржцам, пока собор строился. Перво-наперво прослышали они о том, что возводить его, украшать будут только русские мастера. Ни одного иностранца! Скульптуры и барельефы для стен собора лепят ваятели С. Пименов, Ф. Гордеев, И. Мартос, В. Демут-Малиновский. Стены внутри расписывают В. Боровиковский, О. Кипренский, В. Шебуев, А. Егоров, А. Иванов. О каменотесах и плотниках говорить не приходится!..
Удивляли могучие колонны из пудожского камня! Да ведь его чуть ли не пилой пилить можно! Топором тесать! Ножом резать! Мягкий он. Но в том-то и дело, что мягок этот камень, лишь пока в земле лежит, возле деревни Пудость, что под Гатчиной. А вынь его из земли — другое получается. Чем больше на воздухе находится, тем тверже становится! Обрабатывать камень легко, а по прочности он цементу не уступит!
Удивлял и купол. Впервые в мире собирали его конструкции из кованого железа. Такое небывалое решение испугало даже старого зодчего Ивана Егоровича Старова.
«Не выдержат опоры подобной тяжести», — доказывал он.
Выдержали. Все выдержали. Опоры — купол. Воронихин — экзамен.
Удивляли двери. «Всего же любопытнее, — писал в 1838 году в „Путеводителе по Санкт-Петербургу“ его автор В. Бурьянов, — и достойнее удивления великолепная бронзовая дверь. Она отлита… с таким искусством, что самые малейшие углубления не было нужды чеканить».
Что же это за дверь?
Более пяти веков тому назад итальянский скульптор Лоренцо Гиберти украсил двери одного из соборов во Флоренции десятью бронзовыми барельефами на библейские сюжеты. Четверть века создавал он этот шедевр. Когда великий Микеланджело увидел его работу, он несколько часов не отходил от дверей и наконец, оторвавшись от барельефа, сказал: «Они так прекрасны, что достойны быть вратами рая!»
С той поры двери так и называют: Врата рая. Алебастровый слепок с них имелся в Петербургской Академии художеств. Его-то Воронихин и решил использовать для дверей Казанского собора. Решил, твердо зная, что есть в России мастер, который сумеет повторить творение Гиберти не хуже самого автора. Этим мастером был Василий Екимов.
Никому не известно, когда и где он родился. В Санкт-Петербург привели его солдаты Семеновского полка. Шли они с юга в столицу походным маршем, где-то по дороге подобрали безродного сироту и привели. А дальше как? Отдали Васю Екимова в ремесленную школу при Академии художеств — обучаться медному и чеканному делу.
Еще учеником Екимов сумел заявить о себе. Отлично отлил модель создававшегося тогда Медного всадника. Потом случилось так, что и в отливке самого памятника довелось участвовать Екимову, ставшему литейных дел мастером.
Лоренцо Гиберти в юности был ювелиром и свои бронзовые рельефные панно для дверей флорентийского собора выполнил тоже с ювелирной точностью. Каким же надо было обладать мастерством, чтобы отлить точно такие же панно, не прибегая к чеканке!.. Да, знал Андрей Воронихин, кому поручал создание деталей собора! Двери — Василию Екимову, колонны — артели Самсона Суханова.
В мае 1903 года журнал «Исторический вестник» опубликовал воспоминания одного иностранного путешественника, посетившего Санкт-Петербург как раз во время строительства Казанского собора. Иностранца поразило то, что он увидел на строительной площадке: «Им, этим простым мужикам в рваных полушубках, не нужно было прибегать к различным измерительным инструментам; пытливо взглянув на указанный им план или модель, они точно и изящно их копировали. Глазомер этих людей чрезвычайно точен. С окончанием постройки собора торопились; несмотря на зимнее время и 13—15-градусные морозы, работы продолжались даже ночью; крепко зажав кольцо фонаря зубами, эти изумительные работники, забравшись наверх лесов, старательно исполняли свое дело. Способность даже простых русских в технике изящных искусств поразительна