Как-то поздней осенью, постукивая по сухой земле палочкой, Михаил Иванович зашёл на тусклый, мигающий огонёк в правление Верхне-Троицкого колхоза. Там за большим столом заседало правление колхоза. Приходу Калинина все обрадовались. Председатель колхоза Василий Фёдорович Тарасов, быстрый, проворный, ещё молодой, хотел было уступить Михаилу Ивановичу своё место и сказал колхозникам:
— Гости такие редко бывают. Хорошо бы нам послушать Михаила Ивановича, узнали бы, что делается по Советской стране да за рубежом. Из московского-то Кремля дальше видно.
— Нет, нет! Что у вас намечено, то и обсуждайте,— подсаживаясь к колхозникам на длинную скамейку, ответил Калинин.— Останется время, будет слово и за мной.
— Особых вопросов у правления больше нет,— складывая бумаги в ящик, сказал Тарасов.— Может, кто о чём заявит «в разном»?
И тут одна из женщин, повязанная серым платком, в широком пиджаке с мужского плеча, Федосья Сахарова, сказала:
— Так как же, граждане, моё-то дело? Обсудите. Неужели штраф платить? Простили бы на первый раз. И без того у меня все силы надорваны!
— Это не первый раз, Федосья Васильевна,— сердито пошевелив густыми бровями, сказал один из бригадиров.— За твоим Петькой хоть милиционера приставляй. Унимать сама должна.
— Браню. По-всякому браню.
— Слов, значит, не понимает. Бывало, нас за такие дела родители и плетью наказывали,— стоял бригадир на своём.
— Опять же у которых отцы есть, а мне не поднять своего хозяина из сырой земли.— Федосья Сахарова закрыла лицо руками и заплакала.
Калинин участливо спросил:
— Это о чём же речь идёт?
— Да вот, Михаил Иванович, пять трудодней с личной книжки снимают. Будто они мне легко дались на жнитве да на молотьбе. А что сына касается, так наказываю его. Подите-ка заверните рубашку да поглядите — вся спина исполосована. Голодом морю, а он всё такой.
— Что же сделал ваш сын?
Женщина ещё пуще расплакалась и говорить уже не могла.
Все на разные голоса принялись объяснять Михаилу Ивановичу, что у Федосьи Васильевны Сахаровой растёт баловной сын, сладу с ним нет. Командует сверстниками. Видят их на огородах да на дворах, на гумнах. В руках пики и сабли из палок. Ребята прозвали Петьку Чапаем. Самая же большая вина Петьки — за лошадей. За то и штраф наложили.
Прошлой неделей послали ребят в ночное, а они взяли да затеяли на лошадях войну.
«Вперёд, за мной!» — подал команду Петька Чапай.
И все послушались да через Медведицу на конях вплавь. Переплыли да по заоколице галопом в соседнюю деревню.
А там свои бравые молодцы, такие же сорвиголовы. Те сели на своих лошадей.
Взвод на взвод — и пошла война. То, что носы в крови,— пусть. А вот лошадей загнали…
И тут все увидели, как у Михаила Ивановича дрогнули от улыбки седые усы и под стёклами очков задорно блеснули глаза.
— Вот об этом и разговор,— заключил председатель Тарасов.— Хорошо ли, плохо ли, но решение вынесено. Надо, Федосья Васильевна, подчиняться.
— А может, и не столь парнишка — вдовий сын виновен,— сказал Калинин.— Известно, на вдовьего сына все поклёпы. И мы не много сделали, чтобы защитить сирот. Шёл я тут вдоль деревни и видел, у кого дома крепкие, а у кого лишь бы голову прикрыть. Я советую обойтись вам в этом деле без штрафа.
Прошёл какой-нибудь месяц с неделей, и Федосья Васильевна получила извещение, что сын её, Пётр Сахаров, направляется в Ленинградское военное училище.
Федосья Васильевна прибежала к председателю колхоза:
— Что делать-то, Василий Фёдорович? Не думала я, не гадала, что так обернётся моя сиротская нужда. Хорошо ли там будет моему Петьке?
— Ну вот! — развёл руками Тарасов.— Председатель ВЦИКа схлопотал, определил, а ты сомневаешься. Собирай, не медли. Надо думать, будет из Петьки второй Чапай.
Портфельщики
В последние годы, навещая свой родной край, Калинин останавливался в Тетьковском доме отдыха. Это в километре от Верхней Троицы.
После завтрака отдыхающие отправлялись купаться, собирать грибы и ягоды в лесу, а Михаил Иванович шёл обычно, опираясь на палочку, в соседние деревни, к землякам, узнать, как им живётся.
Однажды в полдень, идя полем, встретил он двух девочек. Они несли ведёрко, наполненное ключевой водой.
— Это вы куда спешите, стрекозы?
— К мамкам.
— А где же ваши мамки?
— На льне. Если пойдёте за нами, то в самый раз и найдёте.
Михаил Иванович пошёл за девочками.
— Это что же вы такие непричёсанные? — спросил он.
— А мы купались: волосы сушим.
— Где же вы купались?
— В Медведице.
— Не боитесь утонуть?
— Как бы не умели плавать — боялись, а мы плаваем.
В поле запестрели белые, красные, синие и жёлтые платки. Это женщины лён теребили. За делом-то они и не увидели, как подошёл Михаил Иванович.
— Здравствуйте, землячки! — бодро сказал он им, приподняв кепку с седеющей головы.
Женщины выпрямились, заулыбались, обрадовались. Одёрнули подолы юбок, вытерли пот с загорелых лиц.
— Хорошему урожаю душа радуется.
— Не радуется, Михаил Иванович,— ответила за всех звеньевая Пелагея Бычкова.
— Что так?
— Мы, Михаил Иванович, вторую неделю поклоны здесь кладём. Богу так не молились…
— Хороший у вас лён уродился. Волокно сдадите государству первым сортом — артели доход,— подбодрил Калинин.
Женщины улыбались, но гнули своё:
— Хоть бы табун скота сюда забежал да частичку вытоптал, а то одни мы и до белых мух его не одолеем.
— А где ж мужчины?
— Они с портфелями. Считают: лён теребить — женское дело, а им быть в конторе. Столов наставили — не пройти!
— Что же, и Василий Фёдорович так думает, что теребить лён — дело только женское? — спросил Калинин.
— В том-то и беда, Михаил Иванович, что председатель с портфельщиками заодно. Если встретите его, постыдите.
— А вы покажите, где тут дорогу к нему найти попрямее и покороче,— заторопился Калинин.
Пелагея Бычкова кликнула девочек:
— Любанька, Машутка, проводите Михаила Ивановича той межой, по которой мы сюда ходим.
Председатель артели Василий Фёдорович Тарасов, подстриженный и побритый, подтянутый широким солдатским ремнём, поспешил подать Калинину стул, но тот и на минутку не присел.
— Для чего бумагами-то обложились?
— Готовлю ведомость об урожае,— ответил Тарасов.— Посмотрели бы, Михаил Иванович, какой у нас лён уродился.
— Видел.
— Видели? Не лён, а золото!
— Василий Фёдорович, вы-то должны знать: золото не золото, не побыв под молотом. Мне помнится, наши отцы вели счёт зерну в закромах, а не в поле.
— Погода нас не торопит.
— А совесть? Женщины с утра до вечера в поле, изнемогают от жары, а вы тут с бумагами возитесь. Нехорошо!
На второй же день в поле на лён вышли все бригадиры и счётные работники конторы, весовщики и кладовщики со складов. В кузнице на время погасили горн. Плотники отложили топоры.
Женщины, встречая на поле своих мужей, лукаво между собой переглядывались.
— Вот хорошо, что и вам на лен-то захотелось! — расставляя на загоны людей, смеялась звеньевая Пелагея Бычкова.— То-то здесь привольно, и портфели не нужны.
Плащ
С утра было пасмурно. И к полудню пошёл мелкий сентябрьский дождик.
Но народ, собравшийся на митинг со всей Бессоновской волости (это было под Пензой), не расходился, а лишь плотнее сжимался вокруг небольшой трибуны, затянутой кумачом.
Речь держал председатель ВЦИКа Калинин, прибывший сюда с агитационно-инструкторским поездом «Октябрьская революция».
Михаил Иванович стоял на трибуне в одной рубашке с расстёгнутым косым воротом, подпоясанной узким ремешком.
Шёл суровый, военный девятнадцатый год. Калинин говорил о положении в стране, о борьбе с белогвардейщиной. Рубашка на нём прилипла, по лицу бежали струйки воды. Он то и дело протирал очки.
И вдруг откуда ни возьмись над головами многолюдной толпы появился свёрнутый плащ. Передаваемый из рук в руки, плащ плыл к трибуне.
Стоящий рядом с Калининым председатель Бессоновского волисполкома Новиков расправил плащ и накинул его на плечи Калинину.
Михаил Иванович поблагодарил кивком головы, по-доброму улыбнулся, продолжая говорить о невероятных трудностях, выпавших на долю молодой советской власти в борьбе с внутренними и с внешними врагами.
Когда митинг кончился, народ проводил председателя ВЦИКа с площади до самого агитационно-инструкторского поезда. Здесь продавались книги, плакаты. Можно было зайти в один из вагонов и посмотреть киножурнал и даже целую кинокартину.
По дороге Михаил Иванович забеспокоился; кто же хозяин плаща? Кому его возвратить? Осмотрели плащ: нет ли какого документа, удостоверяющего личность? Документа не было, а вот листок из школьной тетради нашли. На нём было написано заявление в волисполком с просьбой обеспечить школу на зиму дровами. На заявлении была резолюция: «Отказать. Новиков».
Явно плащ принадлежал кому-то из учителей местной школы, туда его и отправили.
А Михаил Иванович, отказавшись от обеда, пошёл к телефону и попросил соединить его с председателем волисполкома.
— Вот ведь стояли вы на трибуне, товарищ Новиков, смотрели в глаза своим людям, и не стыдно вам было?
— Не понимаю, Михаил Иванович. Говорите яснее, не щадите,— отвечал Новиков.
— Ребят вы не любите. Для кого же и для чего наши великие революционные свершения?
Новиков, подумав, понял и дал Михаилу Ивановичу слово снабдить школу дровами.
Шуба
— Всякие оказии бывали со мной. А вот однажды буржуйская шуба подвела. Хорошо, что голову не срубили. Могло бы и это стать,— вспоминая годы гражданской войны, говорил Михаил Иванович своим землякам. Случилось это так.
В первых числах ноября, в военный девятнадцатый год, агитационно-инструкторский поезд «Октябрьская революция», которым руководил Калинин, пришёл в освобождённый Воронеж.