Полицейские ходили по всему дому, сминая грязными сапогами тряпичные дорожки.
— Чистенько. Книжки на полках.
— Ну, а как же? Книжку на пол не бросишь…
Они садились на широкие табуреты, выспрашивали:
— О чём тут ссыльные балакают? Помнишь уговор? В участок должна давать сведения.
— Неграмотна.
— Соседи передают: много у Калинина дружков. Часто собираются, поют…
— Петь поют.
— А что поют, псалмы небось?
— Не разберусь. Неграмотна.
— То-то вот, лучше бы они не пели, а пили. Когда придёт?
— За ним время.
Полицейские, сидя на табуретках, ждали. А Любаша, прошмыгнув в калитку огорода, бежала на речку Повенчанку или на «Польскую горку». Она находила там Михаила Ивановича и сообщала ему всё.
— Пусть подождут. Время их оплачивается государственной казной.
…Дни текли хмурые, тоскливые. Просыпался Калинин раньше всех. Пилил и колол дрова во дворе за домом. В одно такое утро к дому подошли трое молодых солдат в коротких шинелях и суконных картузах.
Хозяйка, вытирая руки о фартук, вышла к ним на крыльцо. Встретила как старых знакомых, но заговорила неласково:
— Вот так, родные сыночки! Любо — берите, сколько даю, а то и этого не увидите. Кабы у меня корова доила побольше, а то сена нет.
Оказалось, солдаты-новобранцы из местных казарм пришли менять куски хлеба на молоко.
Калинину стало их жалко.
— Прибавь, Авдотья Родионовна,— сказал он, отложив топор и свёртывая цигарку.— Надо служивых чем-нибудь порадовать!
Солдаты оживились, подталкивая друг друга локтями, заговорили все разом:
— Знамо дело! За такие кусочки надо бы крынку на троих. Мы ведь не лишнее принесли, от своего рта отрываем.
Хозяйка уступила: дала солдатам напиться молока, тут же передала хлеб детям.
Служивые подошли ко двору, где Калинин складывал наколотые дрова.
— Ссыльный? — спросил один, утирая рукавом губы.
— Угадал,— ответил Калинин.
— Учитель или писатель?
— От того и другого понемножку.
— Сочинил бы для нас стишок, а мы бы разучили. Да поозорнее. Хочется начальству досадить.
— За что же вы начальство не любите?
— Да вот житья нет в казармах. Чуть что — зуботычина! Да стращают прогнать сквозь строй…
Солдаты ещё не раз приходили попить молока. Хлеба приносили больше и уже не торговались с хозяйкой. И снова напоминали Калинину о стишке.
Калинин написал на небольшом листке знаменитые слова «Марсельезы» и напел мотив.
И вот как-то солдаты, выйдя из душных казарм на учебный плац, дружно хором запели слова, пришедшиеся им по душе:
Отречёмся от старого мира,
Отряхнём его прах с наших ног.
Нам враждебны златые кумиры;
Ненавистен нам царский чертог.
Всё начальство Повенца переполошилось. Пристав с пеной у рта кричал:
— У нас в Олонии поют «Марсельезу»? И кто? Солдаты!.. И откуда бы это они её взяли?
В чайной
На проезжих дорогах всегда народ. А где народ, там и разговоры: что делается в Питере да в других больших городах. Если Калинину случалось ехать к себе на родину через Кимры, он останавливался в Печетове, в чайной Майорова. Рыженький мальчик Харитоша в длинной рубашке, подпоясанный кручёным пояском, работал у Майорова половым. Он вмиг замечал гостя.
— Сегодня у нас хорошая солянка из гуся, Михаил Иванович. Жирная.
— А вот жирное-то, Харитоша, я не люблю.
— Глазунью можно приготовить в два счёта. Калачи есть. Кренделя.
— Мне, Харитоша, только чаю.
Из-за стойки выходил высокий бородатый хозяин, чтобы приветствовать Калинина крепким пожатием руки. А местным крестьянам словно кто весть подавал. Все тут как тут. Разговор обычно длился за полночь. Кому не досталось стула, сидели на полу. Один Харитоша, словно заведённый, сновал туда и сюда: приносил с кухни кипятку и подливал в чайник.
Время от времени кто-нибудь просил:
— Харитоша, посмотри на улице…
Тот выбегал на перекрёсток, возвращался и успокаивал:
— Всё в порядке…
Хозяин чайной, Михаил Егорович Майоров, знал: Калинин политический. Речи его баламутят здешних крестьян, но попустительствовал. Он даже хранил запретные книги.
Как-то, выбежав на перекрёсток, Харитоша увидел направляющегося к чайной полицейского.
— Легавый!..— крикнул он, вбегая в чайную.
Хозяин увёл Калинина за перегородку, а на стол поставил четвертную водки.
Мужики выпили-то по одной стопке, а такое веселье их разобрало: кто поёт, кто пляшет…
— Что-то шумно здесь, господа! — войдя и озираясь, сказал полицейский и, приставив сапог к сапогу, сердито звякнул шпорами.
— Жнитво и молотьбу провожаем. Выпили и ещё имеем. Уважьте, разделите компанию!..
— Выпить я не прочь, да вот протокол надо составить. Дорога здесь с перекрёстком, начальство беспокоится…
— Это и впрямь. Чего доброго… Только бог хранит…— загалдели мужики.
Хозяин тем временем подал полицейскому стул со спинкой. Харитоша, вытерев полотенцем край стола, принёс кусок поджаренного мяса величиной с рукавицу.
У полицейского зашевелились пышные усы и раздулись ноздри. Он снял с плеча портупею с оружием и кожаную сумку. Мужики налили ему водки. И, наливая вновь опустевшую стопку, каждый раз что-нибудь присказывали:
— Это для того, чтобы вы усы смочили…
Или:
— Обычай дорогой — выпить по другой…
— Без четырёх углов дом не строится…
А протокол! Как же тут быть? Мужики, недолго думая, достали из кожаной сумки полицейского бланк и усадили за стол Харитошу.
— Ну-ка, потрудись. Ты у нас отменный грамотей.
Харитоша не оробел.
— Чего писать-то?
Мужики принялись подсказывать:
«В вверенном мне участке, где я хожу,— полный порядок, покой и смирение. Никаких здесь политических не было, нет и не будет… Крестьяне ходят под богом и восхваляют царя-батюшку и царицу-матушку…»
Полицейский от щедрого угощения не мог повернуть языком и только в знак согласия кивал головой.
А Михаил Иванович Калинин был уже далеко от Печетова. Накормленные лошади несли его быстро.
Самовар
Ожидая Михаила Ивановича, в доме прибирались: мыли полы, стелили тряпичные дорожки и обязательно чистили речным песком большой медный самовар-ведерник.
— Миша любит чаёвничать. Посидит с нами за столом да порасскажет, что делается в Питере,— говорила мать Калинина, Мария Васильевна.
Как-то по осени, было это в 1912 году, приехал Калинин усталый, бледный, но весёлый. Ходил по огороду и что-то напевал. Побывал в гумнах на молотьбе, съездил на мельницу. Наприглашал к себе верных друзей-односельчан из Воронцова, Шевригина, Никулкина. Сидели они за самоваром, да только на уме-то был не чай: обсуждали запрещённые книги, готовили листовки. Сидели и не подозревали, что за оврагом, под старыми вётлами, спешились полицейские. Неизвестно, как бы дело обошлось, да полицейские встретили ребятишек и спрашивают:
— Эй, вы, покажите-ка нам, где дом Калинина!
— Это какого?
— А того, что из Питера наезжает.
Ребята переглянулись, смекнули, чего от них хотят, взяли да и показали на избу деда Василия Бычкова, а сами побежали предупредить Михаила Ивановича.
Избу Бычковых оцепили. А дед Василий тоже себе на уме. Сидит на лавке да шелушит стручки гороха. О чём его ни спросят, он «ась» да «ась», и затянул время-то. Михаил Иванович людей из дальних деревень выпроводил от себя задним двором, а вот с листовками не знал, что делать. Полицейские уже стучат в дверь, а он всё мешкает. И всё же находчивость не изменила ему: снял он крышку с самовара да в самовар листовки и спрятал. А потом на трубу надел конфорку и поставил чайник.
Мария Васильевна открыла дверь.
— По приказу его величества,— завопил один из полицейских, высокий, сухой как жердь,— пришли произвести обыск!
— Сделайте одолжение,— вежливо ответил Михаил Иванович, отошёл к окну и стал протирать очки.
— Во время обыска отлучаться никому не разрешается.
— Постараемся. Мы вот тут с соседом чайком займёмся,— с некоторой весёлостью ответил Михаил Иванович.
На каждом обшарили одежду, потом в горнице и в сенях начали вскрывать коробки, опрокидывать кадушки, корзины.
Мария Васильевна с зажжённой свечой повела полицейских в чулан, в погреб, в подполье. Полицейские поглядывали на Калинина: беспокоится или нет? Коли волнуется, тут и искать надо.
Михаил Иванович ничем себя не выдавал, переговаривался с соседом об урожае нынешнего года, о том, что хорошо бы заиметь на паях молотильную машину.
К тому времени Калинин не одну ссылку отбыл, и всё же спокойствие ему давалось нелегко: найдут листовки — упекут в Сибирь.
Особенно усердствовал маленький юркий полицейский. Он вызвался даже на чердак слазить. Лестница под ним зашаталась.
— Осторожнее,— как бы участливо сказал Калинин.
Полицейские долго рылись, копались, а уехали с пустыми руками.
После их отъезда Михаил Иванович долго подсушивал на стекле лампы и разглаживал листовки.
— Миша, может, самовар-то свежей водой налить? — спросила Мария Васильевна.
— Спасибо. Ты у меня молодец, мама! — сказал Калинин и поцеловал мать.
Как мы изучаем биографию М. И. КалининаИ. Верба, учитель 36‑й школы Москвы
В конце 1955 года в Государственный музей Михаила Ивановича Калинина пришли ученики 36‑й школы Москвы и попросили сотрудников музея дать им задание для экспедиции по местам жизни и деятельности М. И. Калинина.
Работники Музея М. И. Калинина посоветовали юным туристам посетить Ленинград, Колпино, Петергоф, Шлиссельбург, Кронштадт, Выборг, Волхов, Свирьстрой.
Через несколько дней собрались все туристы школы. Собрание это было необычным: не выбирали председателя и секретаря, не вели протокола — это был задушевный разговор о будущем лете, о подготовке к экспедиции. Затем избрали совет командиров — туристский штаб.