— Успокойтесь, гражданин, — сказал Алексей Васильевич. — Кого искать, мы решим сами.
Он вышел в коридор, взглядом пригласив Хатова.
— Что вы хотели добавить, Мухаммед?
— По моему, он хитрит, — участковый кивнул в сторону комнаты. — Мне рассказывал под свежим впечатлением, что эта Марина, что ли, у него ночевала… И дверь, говорит, она им, наверное, открыла. Я замок осмотрел: и правда, никаких следов взлома не обнаружил. Порошок пить, я так понял, она же ему давала. И спичкой, вроде, жгла собственноручно. А сейчас сообразил, что неудобно попадать в такое положение, заговорил по-другому. Не иначе, товарищ майор, она наводчица…
— Похоже, что так и есть. Ну а куда она все-таки делась? Ушла с ними? Стоп, а чьи это туфли — вон, под вешалкой стоят?
Вышедший в коридор К. нехотя ответил, что, кажется, обувь принадлежит няньке.
— Прекрасно, — обрадовался Русинов. — Значит, она босиком убежала. Надо немедленно прочесать все вокруг, пройти по домам.
Члены оперативной группы занялись каждый своим делом.
«Марину» обнаружили минут через сорок у четы пенсионеров, жившей неподалеку от К. Надев старые туфли хозяйки дома, она как раз собиралась уходить. Девушку отвезли в горотдел. От супругов же узнали следующее. Минут через пять — семь после того, как прогремели выстрелы, к ним в дверь кто-то часто-часто застучал. «Впустите, пожалуйста, — раздался женский голос, — за мной гнались…» Сердобольные старики не смогли отказать в помощи. В квартиру вбежала запыхавшаяся девушка. «Ой, спасибо большое! Я так испугалась! — запричитала она. — Понимаете, иду, а они мне навстречу. Выхватили сумку, хотели в подъезд втолкнуть. Вырвалась кое-как, туфли — на высоком каблуке были — сбросила и бежать… Стреляли, да я уже за угол свернула».
…Допрос вел Русинов. «Марина» оказалась Людмилой Ратюк, двадцати лет; десять дней назад она была освобождена из исправительно-трудовой колонии.
— Вообще еду домой, в Свердловск, — охотно рассказывала Ратюк. — Здесь задержалась у подруги… Ну, а этот, — она назвала фамилию К. — можно сказать, сам пристал. Вчера привез к себе, угощал… Сказал, что очень ему понравилась, хоть сейчас женился бы, но вот беда: хоть с женой не живет, а развода нет. Просил побыть у него несколько дней, обещал обуть, одеть… Дал пятьдесят рублей и еще на такси — туда и обратно. Это я к подруге в Нальчик утром ездила, предупреждала, чтоб не волновалась. Он еще все просил: «Не обмани, обязательно вернись. Я специально для тебя коньяку достану…» А тех, которые грабили, и в глаза раньше не видела! Меня тоже связать хотели. Да я хоть и испугалась, но поняла, что за ребята, и сказала им несколько слов по-ихнему. Не тронули, пригрозили только… Пришлось под них подделываться. Почему убежала? Да так, можно сказать, сдуру. Как он начал стрелять, испугалась очень. Сейчас, думаю, выйдет и, не разобравшись, убьет. И побежали — они в одну сторону, я в другую. Но, кстати, когда за мной пришли, я как раз к вам, в милицию, собиралась.
Алексей Васильевич попросил назвать адрес и фамилию подруги. Ратюк мгновенье колебалась, но потом так же бойко назвала.
В Нальчик тотчас же выехал старший инспектор уголовного розыска Барышников. Вместе со своим коллегой из министерства Георгадзе он разыскал подругу Ратюк. И у этой женщины прошлое оставляло желать лучшего. Впрочем, она как будто искренне жалела о том, что в свое время жила не так, как следовало; соседи и сослуживцы отзывались о ней хорошо.
В том, что Ратюк имеет самое непосредственное отношение к событиям, происшедшим в квартире К., Русинов окончательно убедился утром. Пострадавший сам явился в горотдел, бледный, с бегающими глазами.
— Вот, взгляните, — протянул он Алексею Васильевичу лист бумаги, — только что из почтового ящика достал.
В письме было всего несколько слов:
«Смотри, — писали неизвестные, — если ты что-нибудь покажешь в отношении нашей подруги, найдем тебя и под землей…»
— А что, — плаксиво говорил К., и губы его предательски дрожали, — ведь могут найти и того… И все из-за такой мелочи случилось! Кто знал… — сейчас он уже не пытался выдать Марину за няньку.
…Алексей Васильевич выехал в Нальчик.
Разговором с подругой Ратюк остался бы, пожалуй, доволен любой следователь и оперативный работник милиции. Она, в частности, вспомнила, что Людмила, прибывшая к ней девять дней назад, при первом же разговоре обронила такую фразу: «Заехала к тебе, чтобы приодеться и разбогатеть, а то неудобно так домой возвращаться…» В ответ на слова хозяйки дома: «Неужели ты хочешь… Если так — вот, как говорится, бог, а вот порог» — Ратюк улыбнулась. «Нет-нет, что ты, такого даже не думай, — обняла она подругу. — Просто устроюсь на хорошо оплачиваемую работу…» Вчера как будто бы, и правда, устроилась где-то в Прохладном. Даже аванс там получила. Заехала на пять минут и в знак благодарности флакон духов подарила.
— Очень за нее рада, — заключила женщина. — А то ведь уже, признаюсь, волноваться начала: встретила Людмилу возле дома с ребятами, которые… ну, в общем, сами понимаете… Как фамилии, спрашиваете? Честное слово, не знаю. А зовут одного Владимиром, а другого, вроде бы, Хусейном. Кажется, снимают комнату где-то возле кладбища.
…Дружков нашли в тот же день. Их приметы совпадали с приметами преступников, побывавших в квартире К. Русинов попросил Владимира Сомова и Хусейна Закирова написать объяснения: где и с кем они провели вчерашний вечер. Даже неспециалисту было ясно, что анонимное письмо, полученное К. утром, и объяснения Закирова написаны одной и той же рукой.
Начали обыск. Уже через несколько минут были найдены часы К., его сберкнижка, сверток с деньгами.
На кухне под табуретом валялся обрезок шланга. Алексей Васильевич слегка поддел его носком ботинка. Ого, какой тяжелый! Внутри шланга оказался свинец. «Постой-постой, — пронеслось в голове следователя, — а может…»
Сомов и Закиров запирались недолго. Да, у К. были они. Дверь в квартиру оставила незапертой Ратюк. Нанести этот визит предложила им вчера днем она же, сказав, что у К. есть чем поживиться, и пообещав в самую благоприятную минуту несколько раз зажечь и погасить в квартире свет.
Но как только речь заходила об ограблении, совершенном поздно вечером двенадцатого декабря, дружки сразу замыкались в себе.
— Ничего про это не знаю, — твердил один.
— В первый раз слышу, — в комнате рядом уверял другой.
А в третьей комнате проводилось опознание. Р. — он был все еще с забинтованной головой и, поскольку посылка из дома пока что не пришла, в той же старой милицейской шинели — показали Ратюк и еще нескольких девушек одного с нею возраста. Пострадавший сразу же опознал преступницу.
Не пощадила сообщников и она. Только Ратюк, наоборот, с большей охотой говорила об ограблении 12 декабря.
— Мое дело — что? Подолом вильнуть, — цинично улыбнулась преступница. — Разве же я могла знать, что эти дураки додумаются ему голову пробивать?
Вечером того же дня был произведен обыск в доме, где жила сестра одного из преступников, который, по словам соседей, несколько дней назад принес какой-то чемодан. Именно там и нашли паспорт Р. и его санаторную путевку.
Такова история расследования этих двух дел. Преступники были осуждены.
БАДАЛЯН — ФАМИЛИЯ МИЛИЦЕЙСКАЯ
В Наштараке — да что там Наштараке, пожалуй, и во всех окрестных селах — не было семьи беднее, чем семья Акопа Бадаляна. Его, кстати, никогда даже и не называли по фамилии, говорили просто: «Акоп-батрак», — и всем было ясно, о ком идет речь.
А ведь Акоп не был лодырем, более того, никто из односельчан не мог сказать, что когда-нибудь видел его сидящим без дела, сложа руки. Нет, старый Акоп, не разгибая спины, трудился от темна до темна. Именно о таких, как он, сказано, что они выжимают хлеб из камня. Увы, этого хлеба всякий раз оказывалось значительно меньше, чем требовалось для того, чтобы прокормить семью, в которой сам глава был седьмым. Вот почему, проклиная судьбу, опять и опять шел Акоп на поклон к богачам, с каждым годом, с каждым днем закабаляясь все больше. Вот почему он и осиротил своих детей, когда старшему из них — Воскану только-только минуло одиннадцать…
Еще не пришла в себя от горя вдова, а хозяин Акопа уже направил к ней посыльного. «Твоего мужа забрал к себе бог, — сказал этот человек. — Он теперь живет лучше, чем мы, и, наверное, совсем забыл, что здесь, на земле, у него остался должок… Так пусть сын сделает то, что должен был сделать отец». От Бадалянов посыльный ушел вместе с глотающим слезы Восканом.
Вскоре в Армении установилась Советская власть.
…Воскан вырос. Наштаракская беднота послала его на рабфак. В родной Иджеванский район Воскан вернулся уже уполномоченным комитета бедноты. Затаившиеся богатеи хихикали: «Сын Акопа-батрака, да чему он может научить остальных нищих, если сам до сих пор не имеет за душою ни гроша?» А он учил — и многому! Всему тому, что узнал на рабфаке сам, что ежедневно жадно черпал из газет. И прежде всего — грамоте, чтобы друзья его отца и товарищи самого Воскана могли скорее узнать всю правду о новой жизни.
Это был настоящий ликбез. На уроки ходили все, и стар и млад. Не хватало бумаги, карандашей, не было помещения. Поэтому собирались во дворах или, в хорошую погоду, просто где-нибудь на поляне; сидели на бревнах, пнях, а то и прямо на траве; писали углем на камнях, палками на земле, выводя каждую букву так любовно и старательно, словно бросали драгоценное зерно в свежевспаханную землю.
До сих пор в Наштараке односельчане Бадалянов бережно охраняют старую-престарую чинару, на которой можно прочитать: «Воскан». Глубоко врезанные печатные буквы несколько расплылись и непропорционально увеличились. Ничего удивительного: ведь с тех пор, как их вывел один из только что научившихся писать учеников сына батрака Акопа, прошло столько лет!
Словом, Воскан Бадалян не разбогател в том смысле, который вкладывали в это слово его вчерашние хозяева. Зато он был по-настоящему богат человеческой благодарностью, радостью человека, открывшего другим путь к знаниям. И еще одно богатство нашел Воскан: он встретил свою будущую жену Люсю, и они полюбили друг друга. Будучи сам чужд предрассудков и полон желания бороться с ними, но понимая, что нельзя сразу же грубо попирать обычаи отцов, жених принес в дом невесты традиционный «калым». Это было… яблоко. Румяное, сочное только что сорванное с дерева.