На третьей открытке было изображение Йоркского кафедрального собора.
Мне известно, что вас интересуют соборы, — писал незнакомец. — Уверен, вы не страдаете манией величия, но признайтесь: небольшие церквушки иногда заслуживают большего внимания. По пути на юг мне попадается множество церквей. Вы пишете или ищете идеи?
С сердечным приветом от вашего друга
Уолтер Стритер и в самом деле питал интерес к соборам. Линкольнский кафедральный собор занимал его юношеские фантазии, и он написал о нем в книге о путешествиях. Его действительно привлекали крупные размеры, и он всегда недооценивал приходские церкви. Но откуда это известно У. С.? Неужели это и вправду признак мании величия? И вообще, кто такой этот У. С.?
Неожиданно он обратил внимание, что у него такие же инициалы. Нет, не неожиданно. Он заметил это сразу, но такие инициалы — не редкость; у Гилберта были такие же, у Моэма, у Шекспира — весьма распространенное сочетание. Такие инициалы могут принадлежать любому. Но сейчас это показалось ему странным совпадением, и вдруг его посетила мысль — а что если я сам пишу себе эти открытки? Такие вещи случаются, особенно у людей с раздвоением личности. Безусловно, он не из их числа. Однако же с ним происходит нечто необъяснимое — раздвоенность замысла, которая поначалу была только в мыслях, отразилась на его стиле, и в результате один абзац получался вялым, со множеством придаточных предложений, отделенных точками с запятой, а другой написан ясным, сжатым слогом с четкими фразами и частыми точками.
Он еще раз взглянул на почерк. Самый заурядный — он мог принадлежать кому угодно — настолько заурядный, что наводил на мысль о подделке. Теперь ему стало казаться, что он напоминает его собственный почерк.
Он уже собирался бросить открытку в огонь, но неожиданно передумал. «Покажу ее кому-нибудь», — решил он.
— Здесь все ясно, приятель, — сказал ему друг. — Это женщина, и она психически нездорова. Я уверен, это женщина. Скорее всего, влюблена в тебя и пытается таким образом вызвать твой интерес. Я бы вообще не стал обращать на это внимание. Известные люди всегда получают письма от сумасшедших. Если они тебя беспокоят, рви их, даже не читая. Люди такого сорта, как правило, обладают удивительным чутьем, и если она почувствует, что ты нервничаешь, то уже не отстанет.
На мгновение Уолтер Стритер приободрился. Женщина, маленькая серая мышка, которая почему-то выбрала его объектом своей привязанности! Стоит ли из-за этого тревожиться? Но потом подсознание, подыскивая для него новую муку, услужливо подсказало логичное объяснение: допустим, открытки принадлежат перу психопата, но, если ты пишешь их сам, не означает ли это, что ты тоже сумасшедший? Он попытался прогнать от себя эти мысли; попытался уничтожить открытку, как и остальные. Но что-то заставило его сохранить ее. Он чувствовал, что она стала частью его самого. Подчиняясь непреодолимому порыву, который его напугал, он поставил ее за часами на каминной полке. Не видно, но знаешь, что она там.
Теперь ему пришлось признать, что история с открытками стала главной в его жизни, пробудила в нем новые мысли и чувства, которые, впрочем, не приносили ему никакой пользы. Он пребывал в напряженном ожидании следующего послания.
И тем не менее оно, как и предыдущие, застало его врасплох.
Я приближаюсь, я уже около Ковентри. Вас когда-нибудь отправляли в Ковентри? Меня — да, вообще-то это вы меня туда послали. Должен признаться, удовольствие небольшое.
Возможно, в конце концов, нам удастся понять друг друга. Помните мои слова о том, что вам следует получше разбираться в своих персонажах?
Вас уже посетили новые идеи? Если да, вы должны благодарить меня, ведь насколько я понимаю, они всегда нужны писателям.
Перечитываю ваши романы, можно сказать, живу в них.
Жму вашу руку. Всегда ваш.
Уолтера Стритера охватила волна паники. Как он мог не обратить внимание на столь важный факт — с каждым разом пункт отправления открытки становился к нему все ближе и ближе? «Я приближаюсь». Неужели его разум спал из подсознательного чувства самозащиты? Если так, хорошо бы снова вернуться в неведение.
Он взял географический атлас и проследил маршрут У. С. Расстояние между остановками составляло примерно сто миль. Уолтер жил на западе в крупном городе, который располагался в ста милях от Ковентри.
Вероятно, следует показать открытки психиатру. Но что психиатр может ему сказать? Он не знает того, что больше всего волнует Уолтера, — должен ли он опасаться У. С.
Лучше пойти в полицию. Полицейские привыкли иметь дело с анонимщиками. Если они над ним посмеются, тем лучше.
Но они не стали смеяться. По их мнению, его кто-то разыгрывает, и У.С. никогда не покажется ему на глаза.
Потом они поинтересовались, есть ли у него враги.
— Мне они не известны, — ответил Уолтер.
Полицейские тоже склонялись к мнению, что автор писем — женщина. Они посоветовали ему не волноваться, но обязательно сообщить им о получении новых открыток.
Немного успокоившись, Уолтер отправился домой, Разговор с полицейскими пошел ему на пользу. Он вновь прокрутил его в голове. Он сказал им чистую правду — у него нет врагов. Ему незнакомы сильные чувства; он переносит их в свои романы.
В книгах он вывел несколько по-настоящему мерзких, отвратительных персонажей. Правда, они относятся к его ранним работам. В последнее время он старался избегать резко отрицательных характеров: это казалось ему безответственным с нравственной точки зрения и неубедительным в художественном аспекте. В каждом есть что-нибудь хорошее: Яго — всего лишь миф. Сейчас — хотя он вынужден был признать, что уже несколько недель не притрагивался к перу и бумаге, настолько его поглотила дурацкая история с открытками — если ему приходилось описывать действительно порочного человека, он изображал его нацистом или коммунистом — тем, кто сознательно отказался от своих человеческих качеств. Но в прошлом, когда он был моложе и делил мир на черное и белое, он пару раз позволил разыграться своей фантазии.
Он плохо помнил свои старые книги, но в одной — она называлась «Изгой» — был персонаж, на которого он обрушил всю свою ненависть. Он писал о нем с яростной мстительностью, так, словно тот был реальным человеком, которого надо разоблачить. Он испытывал странное удовольствие, наделяя этого человека всевозможными пороками. Не оправдал ни одного его злодеяния. Не испытывал к нему ни малейшей жалости, даже когда тот отправился на виселицу, расплачиваясь за свои грехи. Он, помнится, настолько тогда увлекся, что мысль об этом темном, пышущем злобой создании наводила на него ужас.
Странно, что он не может вспомнить сейчас имени этого человека.
Он снял книгу с полки и пролистал страницы — даже сейчас она вызывала у него неприятное чувство.
Да, вот он — Уильям… Уильям… Нужно найти фамилию. Уильям Стейнсфорт.
Его собственные инициалы.
Скорее всего, это простое совпадение, но оно засело в голове и усилило его одержимость. Он находился на грани нервного срыва, и, когда получил следующую открытку, испытал настоящее облегчение.
Вам это что-нибудь напоминает? — прочитал он и машинально перевернул открытку. На ней была изображена виселица — Глостерская виселица. Он уставился на фотографию, словно она могла ему что-нибудь рассказать, потом, сделав над собой усилие, стал читать дальше. — Я уже совсем близко. Как вы, вероятно, догадались, мои передвижения находятся не в моей власти, но, если все будет хорошо, надеюсь, что мы увидимся в эти выходные. Тогда мы действительно сможем понять друг друга.
Интересно, узнаете ли вы меня! Я не в первый раз воспользуюсь вашим гостеприимством.
Жму вашу руку.
Ваш как обычно.
Уолтер немедленно отнес открытку в полицейский участок и спросил, могут ли они предоставить ему защиту на выходные. Дежурный офицер улыбнулся и выразил уверенность, что это розыгрыш; но он все-таки распорядится, чтобы кто-нибудь приглядывал за домом.
— Вы по-прежнему не догадываетесь, кто это может быть? — поинтересовался он.
Уолтер покачал головой.
Сегодня вторник; у него еще много времени, чтобы поразмыслить о выходных.
Поначалу Уолтеру Стритеру казалось, что он просто не доживет до субботы, но, как ни странно, его уверенность в себе окрепла. Он сел за работу так, словно мог работать, и обнаружил, что действительно может, — по-другому, не так, как раньше, и, по его мнению, лучше. Как будто нервное напряжение, не отпускавшее его последние дни, словно кислота, растворило все ненужные мысли, стоявшие между ним и его книгой: теперь он подошел к ней вплотную, персонажи не просто выполняли его режиссерские замыслы, а с готовностью откликались на все испытания, которые он для них уготовил.
Так прошло несколько дней, и утро пятницы казалось похожим на все остальные, пока что-то не вырвало его из транса, и внезапно он спросил себя: «Когда начинаются выходные?»
Вообще-то уик-энд начинается вечером в пятницу.
Его вновь охватила паника. Он подошел к входной двери и выглянул наружу. Перед ним была тихая провинциальная улочка с обособленно стоящими домами в стиле эпохи Регентства, точно такими же, как и его собственный. Верхушки высоких воротных столбов некоторых домов венчали фонари в полукруглых железных подставках. Большинство давно сломаны: горело всего два или три фонаря. По улице медленно проехала машина, кто-то перешел через дорогу, все выглядело, как всегда.
Несколько раз за день он выглядывал на улицу и не видел ничего необычного, а когда наступила суббота, он почти успокоился, не получив никакой открытки. Он даже собирался позвонить в полицию и попросить их не беспокоиться.
Но они сдержали обещание и все-таки кого-то прислали. Между пятью и семью, то есть в промежутке между чаем и ужином, когда обычно приезжают гости, Уолтер подошел к двери и увидел полицейского, который стоял между двумя неосвещенными воротными столбами, — он впервые видел полицейского на улице Шарлотты. У него вырвался вздох облегчения, и только в ту минуту он понял, как сильно нервничал. Теперь он чувствовал себя в полной безопасности, и еще ему было немного стыдно, что столь занятые люди вынуждены из-за него выполнять лишнюю работу.