Переменив имя, шагая среди подневольных людей, слыша брань наемников и причитания женщин, Пифагор впервые за все это время ощутил себя не чужестранцем, отделенным от сограждан двадцатью двумя годами странствий и приобретенным на чужбине могуществом, а рядовым самосцем, таким же, как те, кто все эти годы жил под властью тирана. «Как же я мог вести себя так по-ребячески? – со стыдом думал он. – Вылавливать монету, красоваться перед рыбаками?! Наверное, судьба даровала мне тайное знание не для подобных фокусов, а для великих свершений? И не первая ли из поставленных передо мною задач – спасти соотечественников от персидского рабства, но при этом так, чтобы не обрушить на Самос гнев персидского деспота?»
Площадь перед корабельными доками, окруженная лучниками, чернела сотнями голов. Кто сидел на бревнах, кто валялся на кучах стружек. Судя по выражению лиц, согнанные свыклись с неизбежным и страдали от длившегося уже несколько дней ожидания посадки. Писцы, сидевшие со свитками папируса за столом, вызывали пригнанных по одному. Их интересовали имя, возраст, прохождение воинской службы на суше или на море.
Оказавшись перед писцами, Пифагор назвался Эвномом, указал свой возраст, а на остальные вопросы ответил кратко:
– Нигде не служил, но знаю языки.
Писцы переглянулись, и Пифагор понял, что его расчет правилен. Как толмач, он может легче выполнить свою задачу.
– Какие языки? – спросил старший писец.
– Египетский, финикийский, персидский.
– Оставайся тут, при нас. Строиться не надо.
По этим словам Пифагор догадался, что все остальные перед посадкой будут разделены на гребцов, матросов и корабельных воинов и выстроены на площади. Задача для писцов, не знающих математики, далеко не легкая. Ведь надо учитывать и различную вместимость судов: Пифагор заметил, что к молу пришвартованы и старинные пятидесятивесельные суда, на которых плавали еще во времена Гомера, и новейшие триеры, построенные на верфях Тира или Библа, и торговые суда типа гаул. Поликрат решил послать Камбису не самые лучшие свои корабли, так же как и снабдил их разношерстной командой.
Стемнело. Пифагор, положив под голову мешок, расположился у бревен и, как всегда, мгновенно уснул. Он пробудился от легкого прикосновения чьей-то руки и поднял голову. Полная луна освещала юношеское лицо явно не эллинского типа.
– Тебе не спится, мальчик? – спросил Пифагор.
– Я уже муж! – обиженно отозвался незнакомец.
– Но ведь тебе нет двадцати, значит, мальчик. После двадцати будешь юнцом, а еще через двадцать лет, как я, юношей. Впрочем, это мое деление по возрастам. Если я не ошибаюсь, у вас, фракийцев, иная градация.
– Откуда ты узнал, что я фракиец?
– По внешности и по выговору. Помимо того, я предчувствовал, что встреча будет в полнолуние. Но имени твоего я не знал.
– Замолксис, сын Мармака.
– И что ты мне хотел сказать?
– Видишь ли, в корабельные доки загнали людей и заперли. Оттуда доносятся стоны. Ворота же не охраняются. Замок можно сбить.
– У тебя добрая душа, Замолксис. Кстати, что означает это имя?
– Погрузившийся в молчание.
– В великое молчание! – воскликнул Пифагор. – Ибо оно одно открывает путь к великому знанию. В имени твоем твое предопределение. Но дай мне твою руку.
Замолксис протянул ладонь, и через нее что-то горячее прошло по всему его телу.
– Да, это ты! – воскликнул Пифагор. – Один из трех. Тысячелетие, начавшееся Троянской войной, даст трех великих фракийцев. Первый фракийский царь Рес. Второй – это ты. И у вас одна душа.
– У меня кружится голова от твоих слов, – сказал юноша. – И найти жрецы считают, что душа бессмертна. Мы приносим жертвы отцам и праотцам и ищем их помощи. Но о переселении душ я не слышал.
– И я тоже, – сказал Пифагор шепотом. – Это тайное знание, которое не доверяют ни папирусу, ни камню. Его передают из уст в уста избранным. К нему приходят через великое молчание, когда душа погружается в общение со звездами и слышится музыка сфер. Так я узнал, что до того, как стать Пифагором, сыном Мнесарха, я был тирреном Эвфорбом, сражавшимся против ахейцев на стороне Трои. И тогда я познакомился с тобою. Ты прибыл на десятом году войны вместе с двенадцатью спутниками и привел священных коней. Ты был убит во сне коварным Одиссеем. Меня вызвал на поединок супруг Елены Менелай. Я пал. Менелай посвятил мой щит владычице Гере, и он поныне хранится в ее храме под Микенами. Тайное знание откроется и тебе, и тому фракийцу, которым ты станешь через четыреста лет. Он будет великим воином и погибнет, сражаясь.
– Как же мне откроется тайное знание?
– В египетской пещере, как и мне. Через тех же учителей. Они тебе поднимут веки, и ты увидишь мир по-иному…
Пифагор вздрогнул и обратил лицо к небу.
– Слышишь? – спросил он.
– Нет?
– Это музыка сфер. И ты ее тоже услышишь. Ты научишься воспринимать сущее всеми чувствами, обретешь власть над временем, ибо все им стирается, но само оно благодаря Мнемозине[18] пребывает нестареющим и неуничтожимым. А потом… потом ты воцаришься над фракийцами, над скифами, доящими кобылиц, над народами, живущими выше скифов вплоть до моря Гипербореев. Ты будешь так же мудр, как у финикийцев Мох[19], как у персов Зороастр[20], как у евреев Моисей, как у эллинов Лин[21], сын Гермеса. Но пока нам с тобою надо попасть на один корабль и разлучиться, чтобы встретиться в этой жизни еще один раз для создания школы. А теперь я буду спать. Спи и ты, Замолксис!
Едва рассвело, как появились городские рабы с кольями, и вскоре колья, воткнутые на некотором расстоянии друг от друга, покрыли все пространство между доками и молом. Затем писцы прикрепили к каждому колу дощечку с названием судна. К полудню глашатай провозгласил эти названия и имена всех, входящих в каждую из судовых команд. По мере провозглашения вокруг каждого из колов образовалась группа людей, разделенная на три части.
Затем началась погрузка. Но не успели команды занять свои места, как с кораблей послышались вопли. Перевесившись через перила, финикийские кормчие, которым царь царей приказал сопровождать судна до Навкратиса, выкрикивали ругательства, сопровождая их выразительными телодвижениями. Одни вопили, что им дали старцев, которым не под силу и весла поднять, другие – что им достались люди, видевшие паруса лишь с берега.
Пришлось возвратить команды на мол и весь остаток дня заниматься перестановкой. Но на следующее утро все повторилось. Появился встревоженный Поликрат. Спрятавшись за спины, Пифагор слышал, как он распекал писцов, не стесняясь в выборе слов и угрожая посадить их самих на весла.
После того как удалился тиран, Пифагор подошел к старшему писцу и обратился к нему с должным почтением:
– Если мне будет дозволено, я помогу решить тебе задачу с домами, кошками и мышками.
Взглянув на Пифагора как на безумного, писец бросил:
– Проваливай!
– Видимо, ты меня не понял, – сказал Пифагор. – Речь идет о распределении мест на кораблях. От тебя потребуются списки судовых команд и сведения о вместимости каждого судна.
– Но при чем тут дома, кошки и мышки?
– Так озаглавлена задача, подобная той, которую нужно решить, на папирусе времени фараона Рампсенита, когда математика в Египте достигла расцвета. Мне кажется, с нею я справлюсь, хотя по сравнению с египетской она несколько усложнена. Ты же за это время добьешься разрешения выпустить из доков несчастных стариков.
Писец бросил на Пифагора быстрый взгляд.
– Я рискну сам выпустить старцев, ибо, узнав о выходе кораблей в море, владыка простит мне эту вольность. Итак, как только поднимутся якоря, я открою доки. Хочешь, я поклянусь Стиксом?
– Не надо.
Прошло совсем немного времени, и послышалась команда поднимать якоря. Пифагор, к удивлению Замолксиса, отошел от борта и отвернулся, глядя в открытое море.
– Что ты видишь на берегу? – спросил он.
– Всю площадь заполнили старцы и старухи. Некоторые поддерживают друг друга. И все они глядят на корабли, не догадываясь, кто их спас.
– Когда делаешь доброе дело, – сказал Пифагор, – не имеет значения, узнают ли об этом или нет. И пусть они это припишут доброте Поликрата!
– Скажи, – спросил Замолксис, – а в Египте меня посвятят в тайну решения таких задач?
– Это не тайна, – рассмеялся Пифагор. – Подойдем к корабельным канатам, и я тебя этому обучу.
И вот уже участок палубы покрылся кругами и пентаграммами. Появились зрители. Один из них, уже немолодой человек, опиравшийся на копье, неодобрительно покачивая головой, проговорил:
– Не мучай парня! Ведь быть ему не землемером, а воином. Так же как тебе и всем нам. Через три дня мы окажемся в лабиринте, у нового Минотавра…
Пифагор оторвал уголек от доски.
– Никто не может знать наперед, что его ждет. Не знал этого и Тесей, согласившись сопровождать смертников к царю Миносу. Мы же вышли из Самоса не с черными парусами! Если же и тебе придется употребить копье в дело, то геометрия этому не помешает.
Один из зрителей, юноша, выступил вперед.
– Я тоже хочу знать геометрию. Меня зовут Эвримен, – сказал он.
Занимаясь с Замолксисом и Эврименом, подолгу беседуя с кормчим-финикийцем, Пифагор ни на мгновение не отвлекался от главной задачи, не имевшей по сложности себе равных. Как из лап Поликрата не попасть в лапы персидского деспота, как спасти пять тысяч самосцев, которых Борей несет навстречу рабству и гибели? Поднять мятеж на «Эаке» (так в честь своего отца Поликрат назвал эту триеру)? Это будет нетрудно, так же как повести за собой другие корабли. Но тогда Камбис, не дождавшись кораблей, обрушится на Самос и уничтожит вместе с Поликратом все живое. Уговорить финикийских кормчих плыть в Картхадашт? Но они не захотят рисковать свободой и жизнью своих близких, находящихся в Тире и на других финикийских кораблях: царь обратит их в рабов или перережет. Да и для Самоса это будет иметь тот же результат. Единственный выход, если на пути попадется флот Картхадашт, который захватит самосские корабли. Но флот не драхма, не перстень! Его к себе не притянешь!