И вдруг Пифагор вспомнил узкую улочку Тира, образованную шестиэтажными громадами, ликующие толпы, двигающиеся к храму владыки города Мелькарта[22]. Это было в месяце анфестерионе[23], но какого числа?
Оставив учеников, Пифагор рванул к корме. Кормчий-финикиец, узнав, что эллин наблюдал великую процессию, обрадовавшись, пустился в разглагольствования.
– Что там египетские и персидские праздники! Рабы приносят дары господину, и он на день освобождает их от работ. Мы же отмечаем день рождения матери городов, давшей жизнь великим дочерям Гадесе, Утике, Картхадашт…
– Никак не могу вспомнить, когда этот великий день – в начале, середине или конце месяца? – перебил Пифагор.
– Во второе полнолуние, через семь дней, – продолжал финикиец. – И в прошлом году не пришлось побывать в Тире, и в позапрошлом. Зимой нас персы не трогают, а с весны превращают в своих гонцов. Прошлой весной я встретил этот день в Афинах, этой весной встречу его в Навкратисе.
– Кажется, мы спасены, – сказал Пифагор, опускаясь на канаты.
Замолксис и Эвримен подняли головы.
– Появилась надежда избавиться от службы Камбису. Через семь дней в Тире празднуют день рождения Мелькарта. На этот праздник приходят корабли от всех ее апойкий с десятиной, ибо ведь они считают, что сам Мелькарт вел их корабли, помог им обосноваться в новых местах и разбогатеть. Каждый корабль идет своим путем, но корабль Картхадашт обязательно останавливается на Кипре, ибо Кипр был первой остановкой на пути бежавшей из Тира основательницы города Элиссы. Одним словом, мальчики, вас ждет работа.
– Я готов, учитель, – отозвался Замолксис.
– И я тоже, – подхватил Эвримен.
– Мы приходим на Кипр, – продолжал Пифагор, – как раз в то время, когда там стоит священный корабль с дарами Мелькарту Кипрскому и Тирскому. На этом судне знают, где должен находиться военный флот Картхадашт. Но готовы ли они с ним связаться в оставшиеся до праздника дни, это надо будет узнать.
– Нам надо будет передать твое послание? – спросил Замолксис.
– На корабль ты поднимешься один. Эвримен будет тебя ждать и, после того, как ты подашь знак, что все благополучно, вернется на корабль ко мне. Тебе же придется плыть вместе с картхадаштцами священного судна, чтобы передать командующему военным флотом мое послание. Затем ты отправишься в Тир и, отметив там праздник Мелькарта, двинешься в Индию по моим следам. Оттуда же, уже посвященным в тайное знание, покинешь страну, которая тебе его даст, и соединишься со мною…
– Но как же я отыщу тебя, учитель? Ведь я не знаю, где ты будешь!
– Пока я этого не знаю и сам. Но где бы я ни был, я дам о себе знать, ибо мне известно, где будешь ты. Я дам тебе с собою знак, который откроет все двери. Он же поможет тебе найти меня.
Понадобилось трое суток, чтобы набрать воду и дождаться персидскую команду, которая должна была следить за порядком на кораблях и предотвратить возможный мятеж. Но еще до посадки персов вернулся Эвримен. Он дождался не только получения от Замолксиса условленного знака, но и отплытия священного корабля картхадаштцев.
Но сумеют ли моряки священного корабля отыскать в море военную флотилию Картхадашт?! Пифагор не мог скрыть своего волнения. Кормчий-финикиец, не догадываясь о причине беспокойства самосца, пытался его успокоить:
– Зачем волноваться? Ведь еще не известно, удалось ли Камбису отыскать другие суда для похода на Картхадашт? Не начнет же он воевать, обладая всего сорока, да и то не лучшими кораблями?! Кому другому, может быть, неизвестно, а он через свои глаза и уши знает, что в одной восточной эскадре Картхадашт не менее шестидесяти первоклассных триер.
– А где эта эскадра сейчас? Не может ли она на нас напасть?
Кормчий улыбнулся:
– О! Это никому не известно. Ведь передвижение судов хранится всегда в тайне, особенно же теперь, когда Картхадашт объявлена война. Но смотри! Меняется ветер. Как вы называете ветер, дующий с запада?
– Зефир, – отозвался Пифагор.
– Это он.
– Ветер судьбы! – произнес Пифагор вполголоса.
Кажется, кормчий не услышал этих слов, произнесенных по-эллински, а если и услышал, то не понял. Передав кормило помощнику, он поспешил к кормовой мачте, чтобы дать распоряжения корабельщикам, Пифагор же направился на нос к Эвримену.
– Ну как? – спросил мальчик.
– Изменился ветер, и появилась надежда, – ответил Пифагор.
Спустившись к носовой мачте, они подошли к правому борту, подставив разгоряченные лица зефиру-спасителю: он не только задержит корабли Самоса, но и ускорит ход эскадры Картхадашт, дуя в ее паруса.
Едва рассвело, как на пути движения судна стал виден ряд кораблей, преградивших дорогу в Египет. Послышался топот ног. Персидские воины заняли боевые места. Но на каждое самосское судно было не менее двух картхадаштских, при этом с полной боевой командой на борту. То на одном, то на другом судне выбрасывали белое полотнище. Персы сдались без боя.
Вскоре к «Эаку» подошло флагманское судно картхадаштской флотилии и стало с ним борт о борт. Перекинули мостик. По нему с вооруженной свитой перешел командующий.
– Кто тут Пифагор? – послышалось на ломаном эллинском языке.
Пифагор вышел вперед.
– Это я, – проговорил он по-финикийски.
– Приветствую тебя, наварх, – сказал картхадаштец. – Я получил твое послание. Сейчас твои корабли, как ты и просил, будут отведены в наш город, и ты получишь все необходимое для дальнейшего плавания.
– А что будет с персами? – спросил Пифагор.
– Их судьбу решит наш малый совет. Скорее всего, обменяют на наших корабельщиков, захваченных в Египте.
К мостику по одному повели пленных персов. Удалились командующий и его свита. К Пифагору подошел кормчий.
– Так вот почему тебя интересовал день Мелькарта. Теперь я понял… Ты воспользовался священным судном как своим посыльным. Мы же на это не решились.
Три дня спустя Пифагора как наварха дружественного флота торжественно принимал малый совет Картхадашт. За длинным прямоугольным столом сидели советники, с каждой стороны по четырнадцать. Пожилые люди в пестрых одеяниях. На пальцах, а у кого и в носу – золотые кольца. Двойные подбородки. Лысины. Седины. Умные, проницательные глаза устремлены к двери из черного дерева, украшенной серебряным гербом Картхадашт.
Двери распахиваются. На пороге муж в пурпурном одеянии, подпоясанном ремнем из витых золотых нитей, суффет Картхадашт Абдмелькарт и человек, прекрасный, как изваяние эллинского бога, но в потертом дорожном гиматии и босой, – Пифагор.
Шарканье ног, шелест одежд, удивленные возгласы. Все встают. Вошедшие подходят к узкой стороне стола и опускаются на сиденья из слоновой кости. Советники садятся.
Суффет представляет гостя Картхадашт как человека, оказавшего государству услугу, сумевшего известить наварха о возможности захватить без боя флот, который, окажись он в руках у Камбиса, закрыл бы доступ в город с моря, нарушил бы торговлю и доставку продовольствия, а тем временем берегом из Египта двинулись бы несметные персидские полчища, пред которыми не могло устоять ни одно царство, ни один народ.
Пифагор, слушая вполуха, оглядывает зал, великолепное убранство которого соответствует славе и богатству города, создавшего могущественную морскую империю. На стенах поблескивают серебряные чеканные блюда и чаши (три им подобных он изготовил сам и отвез в подарок египетским жрецам), пластины, инкрустированные золотом севера – янтарем, ожерелья из драгоценных камней и раковин неведомой формы, шкуры каких-то животных удивительного рисунка.
– Как вы видите, – говорит суффет, – сегодня в зале нет толмача, который бы переводил сказанное мною гостю. Он в этом не нуждается, ибо превосходно изъясняется на нашем языке.
В зале оживление. Ведь из-за вражды с эллинами Сицилии недавно запрещено изучение и использование в общественных местах эллинского языка, а суффет, подписавший этот закон, привел эллина, говорящего по-финикийски.
– После окончания церемонии, – заканчивает суффет, – наш гость собирается сказать нам несколько слов.
И вот началось то, что Абдмелькарт назвал церемонией. Зачитывается проект постановления об объявлении первого из эллинов, Пифагора, сына Мнесарха, почетным гражданином Картхадашт с правом проживания в городе и во всех его апойкиях, принятия участия в выборах и плавания на военных судах флота.
После принятия постановления под одобрение присутствующих суффет надел на шею гостя массивную золотую цепь со знаком Танит[24], госпожи города.
Затем слово было дано Пифагору.
– Отцы города! – начал он. – Благодарю вас за оказанный мне почет. Я воспринимаю эту награду как напоминание о тех далеких временах, когда еще не было ни Мидии, ни Персии, когда не существовало вражды между финикийцами и эллинами, когда сидонянин Кадм основал семивратные Фивы, а ахейцы беспрепятственно селились близ Библа, когда в воображении эллинских сказителей Океан был рекой, а Внутреннее море было заселено Сциллой, Харибдой, сиренами и другими чудовищами. Открывателями торговли и мореплавания на этом море были ваши предки, отличавшиеся пытливостью и предприимчивостью. Так пусть же золото не разделяет тех, кто живет под одним солнцем, завистью и враждой, а соединяет их как братьев, населяющих одну землю, полную еще загадок и тайн.
Зал совета взорвался аплодисментами. Такой речи здесь не произносил никто.
Пифагор и Абдмелькарт вышли из Дома совета и оказались на узкой улочке, застроенной высокими домами с лавками на первом этаже.
– Совсем как в Тире перед храмом Мелькарта, – сказал Пифагор. – В этом храме я изучал городские летописи сидонян, но не отыскал того, что меня интересовало. Не мог бы я познакомиться с летописями Картхадашт?