Рассказы — страница 7 из 9

Необходимые пояснения

В 2018 году интернет-издательством INFINITAS был начат большой проект: перевод на русский язык всех рассказов Роберта Блоха. Всего было издано пять томов короткой прозы, написанной с 1934 по 1949 годы. К сожалению, спустя год проект был приостановлен. За бортом остались десятки замечательных рассказов писателя. Мы решили продолжить начатое дело и собрать все доступные в сети переводы Блоха. Первые пять частей этого издания соответствуют сборникам, выпущенным INFINITAS. Рассказы в подготовленных нами дополнительно четырёх томах собраны не хронологически, а по жанрам: мистика и ужасы, криминал, фантастика, чёрный юмор. Разумеется, многие рассказы написаны на стыке этих жанров, и, возможно, кто-то не согласится с нашим выбором тома, куда попал такой рассказ. Надеемся, вы не будете нас за это строго судить.

Приятного чтения!

В. М.

И вот пришла Люси

Robert Bloch."Lucy Comes to Stay", 1952

«Так больше не может продолжаться.» — Люси говорила вполголоса, так как знала, что комната медсестры находится прямо подо мной и что никаких гостей я сегодня не ждала.

«Но Джордж делает все, что в его силах…бедняжка, я даже думать не могу во сколько ему обходятся все эти доктора и специалисты. А ведь еще этот счет из санатория. И Мисс Хиггинс, медсестра, остается здесь каждый день.»

«Это не приведет ни к чему хорошему. И ты прекрасно об этом знаешь» — Люси говорила так, словно не спорила со мной, а была твердо уверена в своих словах. Это делало ее умнее меня. В первую очередь Люси никогда бы не начала пить и не попала бы как я в такую историю. Вот поэтому я слушала все, что она скажет.

«Слушай, Ви» — прошептала она. «Мне неприятно говорить об этом. Ты знаешь, что не совсем здорова. Но ты должна кое о чем, наконец, узнать, и узнать это от меня.»

«О чем, Люси?»

«О Джордже и докторах. Они не думают, что ты поправишься.» Она помолчала. «Они не хотят, чтобы ты поправлялась.»

«Ох, Люси!»

«Слушай меня, глупышка. Как ты думаешь, почему они первым делом отправили тебя в санаторий? Они сказали, что это нужно для того, чтобы вылечить тебя. И ты согласилась. Хорошо, допустим, они провели курс лечения. Но ты заметила, что доктора до сих пор приходят к тебе каждый день, и что Джордж не разрешает тебе покидать комнату, и эта Мисс Хиггинс, которая якобы выступает в роли медсестры…ты знаешь, кто она на самом деле? Она надзиратель.»

Я ничего не могла сказать. Я просто сидела на кровати и хлопала глазами. Я хотела заплакать, но не могла, так как в глубине души знала, что Люси права.

«Просто попробуй выбраться отсюда,» — сказала Люси. И ты увидишь, как быстро она запрет дверь перед тобой. Все эти разговоры об особых диетах и больничном покое не одурачат меня. Взгляни на себя — ты так же здорова как и я! Ты должна выбраться отсюда, увидеть людей, навестить своих друзей.»

«Но у меня нет друзей,» — напомнила я ей. «Ни после той вечеринки, ни после того, что я сделала…»

«Это ложь.» Люси кивнула. Джордж хочет, чтобы ты так думала. Ви, у тебя сотни друзей. Они по-прежнему любят тебя. Они пытаются навестить тебя в госпитале, но Джордж не дает им этого сделать. Они отправляют цветы в санаторий, а Джордж говорит медсестрам их сжечь.»

«В самом деле? Он говорит сестрам, чтобы те сожгли цветы?»

«Так и есть. Слушай, Ви, настало время узнать всю правду. Джордж хочет, чтобы они считали тебя больной. Джордж хочет, чтобы ты считала себя больной. Зачем? Затем, что тогда он может оставить тебя здесь навсегда. Не в частном санатории, а в…»

«Нет!» Меня начало трясти. Я не могла перестать трястись. Это было пугающе, но кое-что оправдывало. В санатории доктора сказали мне, что если я соглашусь на лечение, то меня совсем перестанет трясти. И эти кошмарные сны и прочее больше не будут меня донимать. Однако это случилось снова, меня трясет снова.

«Рассказать тебе еще кое-что?» — прошептала Люси. «Рассказать тебе, что они кладут в твою еду? Рассказать тебе о Джордже и Мисс Хиггинс?»

«Но ведь она старше его, и кроме того, он бы никогда…»

Люси засмеялась.

«Прекрати!» — вскрикнула я.

«Все хорошо, только не кричи, глупышка. Или ты хочешь, чтобы пришла Мисс Хиггинс?»

«Она думает, что я сплю. Она дала мне снотворное.»

«К счастью я выскребла его из еды.» Люси нахмурилась. «Ви, я вытащу тебя отсюда. У нас не так много времени.»

Она была права. Осталось не так много времени. Секунды, минуты, часы, дни, недели…как много времени прошло с тех пор, как я последний раз выпивала?

«Мы скроемся незаметно,» сказала Люси. «Мы можем снять номер, где они не найдут нас. Я буду заботиться о тебе, пока ты не поправишься.»

«Но номера стоят денег.»

«У тебя ведь есть 50 долларов, которые Джордж дал тебе на вечернее платье.»

«Как, Люси?» спросила я. «Как ты узнала об этом?»

«Ты сама мне рассказывала об этом, дорогая. Бедняжка, ты даже не помнишь недавних событий, ведь так? Еще одна причина, чтобы поверить мне.»

Я кивнула. Я могу довериться Люси. Даже несмотря на то, что она в некотором смысле виновата в том, что я начала пить. Она просто думала, что это взбодрить меня и поднимет мне настроение. Джордж тогда привел к себе домой всех своих высококлассных друзей, и мы вышли, чтобы произвести на них впечатление. Люси пыталась помочь. Я могу довериться ей. Я должна довериться ей…

«Мы убежим, как только Мисс Хиггинс уйдет спать,» — сказала Люси. «Конечно же мы подождем, пока и Джордж не уснет, так? Почему бы тебе не переодеться сейчас, а потом я вернусь за тобой.»

Я переоделась. Нелегко одеться, когда тебя трясет, но у меня все же получилось. Я даже нанесла легкий макияж и слегка подровняла волосы большими ножницами. После я посмотрела в зеркало и воскликнула, «Ну как, что теперь скажешь?»

«Просто нет слов,» — сказала Люси. «Ты выглядишь ослепительно. В хорошем смысле.»

Так я стояла и улыбалась, а солнце тем временем клонилось к закату, и его лучи проникали через окно, отражаясь в ножницах и слепя мне глаза, отчего спать хотелось еще сильнее.

«Джордж скоро придет, а Мисс Хиггинс уйдет,» — сказала Люси. «Мне лучше сейчас уйти. Почему бы тебе не отдохнуть, пока я не вернусь за тобой?»

«Хорошо,» — сказала я. «Будь осторожна, ладно?»

«Очень осторожна,» — прошептала Люси и на цыпочках вышла из комнаты.

Я легла на кровать и заснула, по-настоящему заснула впервые за несколько недель, заснула так, что ножницы не смогли бы причинить мне боль, как причинил боль Джордж, когда пытался закрыть мне рот в психиатрической лечебнице, чтобы он и Мисс Хиггинс могли заняться любовью на моей постели и смеяться надо мной, как смеялись все они, кроме Люси, которая позаботилась бы обо мне. Она знала, что делать, теперь я могла доверять ей. Когда заходил Джордж, я должна была спать и спать. Никто не станет винить тебя за то, о чем ты думаешь во сне или делаешь во сне… Все было хорошо, до тех пор, пока мне начали снится сны, и даже тогда я не слишком беспокоилась из-за этого, ведь сон это всего лишь сон, а когда я бываю пьяна, мне снится много снов.

Когда я проснулась, меня снова начало трясти, однако теперь меня трясла Люси. Она стояла возле кровати, в темноте, и трясла меня. Я осмотрелась и увидела, что дверь в мою комнату открыта, однако Люси и не думала говорить шепотом. Она стояла с ножницами в руках и звала меня.

«Пойдем, скорее.»

«Зачем тебе ножницы?» — спросила я.

«Обрезала телефонный провод, глупенькая! Я зашла на кухню сразу после того, как ушла Мисс Хиггинс и подсыпала немного снотворного в кофе Джорджа. Вспомни о плане, о котором я тебе рассказывала.»

Я не смогла его вспомнить, но знала, что все идет верным путем. Люси и я вышли через зал, прошли мимо комнаты Джорджа, который даже не шелохнулся. Затем мы спустились вниз по лестнице, и вышли на улицу через парадную дверь, где меня тут же ослепил свет уличных фонарей. Люси все же меня поторопила. Свернув за угол, мы сели в трамвай. Побег оказался самой трудной частью плана. Но как только мы выехали из соседства, волноваться уже не стоило. Провода были обрезаны. Хозяйка пансиона на Сауз Сайде не знала об оборванных проводах. Она не знала и обо мне, так как Люси сняла номер на свое имя. Люси размашисто, по-офицерски расписалась и выложила на стойку мои 50 долларов. Аренда стоила 12,50 долларов в неделю авансом и Люси даже не попросила ей показать комнату. Я полагаю, именно поэтому хозяйка не поинтересовалась насчет багажа. Мы поднялись наверх и заперли дверь, а затем меня снова начало трясти.

Люси сказала: «Ви…прекрати!»

«Но я не могу с этим ничего поделать. Что мне теперь делать, Люси? Ох, что мне делать? Почему я всегда…»

«Замолчи!»

Люси открыла мою сумку и кое-что достала оттуда. Я всю дорогу удивлялась, почему моя сумка такая тяжелая, но не догадывалась об одном секрете. А Люси раскрыла этот секрет. Он блестел на свету, словно ножницы, однако это был приятный блеск. Блеск золота.

«Целая пинта!» — я ахнула. «Откуда она у тебя?»

«Из серванта, что был на первом этаже, естественно. Ты знаешь, что Джордж везде прячет свои вещи. Я кинула бутылку в твою сумку, на всякий пожарный.»

Меня трясло, однако мне удалось откупорить бутылку за десять секунд и это стоило мне сломанного ногтя. Жидкость была одновременно обжигающей, согревающей и успокаивающей…

«Свинтус!» — сказала Люси.

«Ты знаешь, мне было нужно это,» — прошептала я. «Поэтому ты и захватила ее с собой.»

«Мне не нравится смотреть, как ты напиваешься,» — ответила Люси. «Я никогда не пила и также никогда не любила смотреть, как ты сидишь на этом.»

«Пожалуйста, Люси. Всего одну.»

«Почему бы тебе не попытаться бросить это дело? Это все, что я прошу.»

«Еще одну, Люси. Мне придется.»

«Я не стану сидеть и смотреть, как ты делаешь из себя посмешище. Ты знаешь, что всегда происходит в таких случаях — ты снова попадешь в неприятности.»

Я сделала еще один глоток. Бутылка была наполовину пуста.

«Я сделала для тебя все, что могла, Ви. Но если ты сейчас же не остановишься, я уйду.»

Ее слова заставили меня призадуматься.

«Ты не можешь так поступить со мной. Я нужна тебе, Люси. Во всяком случае до тех пор, пока я не поправлюсь.»

Люси зашлась смехом, который мне никогда не нравился.

«Поправишься! Очень опрометчиво! Ты говоришь о том, что поправишься, а сама держишь в руках бутылку. Это бесполезно, Ви. Вот я делаю для тебя все возможное, иду на все, чтобы оторвать тебя от бутылки, а ты садишься на другую.»

«Прошу, ты же знаешь, я ничего не могу с этим поделать.»

«О нет, ты можешь, Ви. Но ты не хочешь. Ты знаешь, тебе всегда приходится делать выбор. Джордж или бутылка. Я или бутылка. И бутылка всегда одерживает верх. Я думаю, глубоко внутри ты ненавидишь Джорджа. И меня тоже.»

«Ты моя лучшая подруга.»

«Чушь собачья!» — Люси всегда ругалась всякий раз, как начинала свирепеть. И сейчас она по-настоящему разозлилась. Я занервничала и сделал еще один глоток.

«О, я нужна тебе только когда ты попадаешь в беду или когда больше не с кем поговорить. Я нужна только когда тебя нужно прикрыть или вытащить из неприятностей. Но ты никогда не показывала меня своим друзьям и Джорджу. Я даже не могу одержать победу над бутылкой дешевого виски. Это бесполезно, Ви. Ты никогда не узнаешь о том, что я сделала сегодня ради тебя. А этого все равно мало. Оставь себе свой паршивый виски. Я ухожу.

Я понимала, что начала плакать. Я попыталась встать, но комната кружилась вокруг меня. Когда Люси вышла за дверь я выронила бутылку и свет, отражающийся от нее, ослепил меня, словно блеск ножниц. Я закрыла глаза и упала вслед за бутылкой на пол…

Когда я проснулась, они все осматривали меня; и хозяйка, и доктор, и Мисс Хиггинс, и человек, который назвал себя полицейским. Мне стало интересно, Люси ли пошла к ним и сдала меня, но когда я спросила об этом у доктора, он сказал нет. Они просто нашли меня, обойдя все отели и пансионы, сразу после того, как обнаружили тело Джорджа в кровати с ножницами в горле. Внезапно я осознала, что наделала Люси и почему она так торопила меня поскорее убежать из дома. Она знала, что они отыщут меня и назовут убийцей. Поэтому я рассказала им о ней, и как это могло случиться. Я даже поняла, как Люси удалось оставить мои отпечатки пальцев на ножницах. Однако Мисс Хиггинс сказала, что никогда не видела Люси в моем доме, а хозяйка пансиона солгала и заявила, будто я сняла комнату на свое имя, а человек из полиции просто рассмеялся, когда я умоляла его найти Люси и заставить ее рассказать всю правду. Только доктор кажется все понял, и когда мы оказались с ним наедине в маленькой комнатке, он попросил меня рассказать ему все о ней и о том, как она выглядела. Что я и сделала. После он принес зеркало и, держа его передо мной, спросил, вижу ли я ее в отражении. Так оно и было — она стояла прямо позади меня и смеялась. Я видела ее в зеркале, я сказала доктору об этом, а он ответил да, теперь он все понял. Теперь все было хорошо. Даже когда меня снова начало трясти, и я выронила зеркало, да так, что острые осколки зеркала слепили мои глаза, стоило на них посмотреть, все было хорошо. Люси снова была со мной и больше никогда не уйдет. Она останется со мной навсегда. Я знала это. Я знала это, и, несмотря на то, что свет слепил мои глаза, я видела, как Люси начала смеяться. Спустя мгновение, я тоже залилась смехом. И теперь мы смеялись вместе, мы не могли остановиться даже когда ушел доктор. Мы просто стояли напротив решетки, Люси и я, и смеялись как сумасшедшие.

Перевод: White lid fox

С любовью к поэзии

Robert Bloch. "Let's Do It for Love",1953

Мисс Кент подошла к двери коттеджа и коротко постучала. Место это показалось ей весьма милым и напоминало жилище Белого Кролика из «Алисы в Стране Чудес».

Когда же дверь распахнулась и перед ней предстал хозяин дома, девушка почувствовала, как у нее перехватило дыхание: если не считать длины ушей, стоявший перед ней мужчина сам мог бы вполне сойти за Белого Кролика! Он был маленьким, бледным, с розоватыми глазами, с широким, даже каким-то растянутым ртом, подбородок практически отсутствовал, все его лицо как бы постепенно переходило в нос, да одет он был в клетчатый жилет. Пока мисс Кент в изумлении глазела на него, мужчина покосился на часы.

— Мне нужен Дики Фейн, — наконец проговорила мисс Кент.

Мужчина чуть прищурился и улыбнулся.

— Пожалуйста, проходите, — пригласил он.

Мисс Кент переступила порог и очутилась в холле, обшитом панелями и обставленном мебелью периода расцвета викторианской эпохи, что лишь усиливало его сходство с миром Льюиса Кэррола в иллюстрациях Тэнниела.

— Меня зовут Арчибальд Поуп, — мягко произнес невысокий человечек. — А вы, как я полагаю, та самая леди, которая написала, что хотела бы устроиться к нам секретаршей.

— Совершенно верно, — кивнула девушка. — Мистер Фейн дома?

Человечек кивнул.

— Будьте любезны, пройдите сюда… — он указал рукой в сторону двери, за которой располагалась небольшая, похожая на служебный кабинет гостиная. Вдоль стен стояли шкафы с выдвижными ящиками, а середину комнаты занимал большой письменный стол с электрической пишущей машинкой и лампой дневного света.

Мистер Поуп прошел за письменный стол и уселся в кресло.

— А теперь, если не возражаете, я хотел бы ознакомиться с вашими рекомендациями, — сказал он.

Мисс Кент заколебалась.

— Но, насколько я поняла, секретаршу приглашал мистер Фейн.

— Именно так, — человек склонил голову. — Я и есть Дики Фейн.

— Но…

Мистер Поуп вздохнул.

— Вас разочаровал тот факт, что я предпочитаю писать под псевдонимом? — спросил он. — С учетом несколько э-э… жестокой фабулы большинства моих сюжетов, подобный ход представляется мне вполне разумным.

Мисс Кент слегка покраснела.

— Дело не в этом, — призналась она. — Надеюсь, вы не обидитесь на меня, мистер Поуп, но вы не очень-то похожи на писателя.

Мистер Поуп радостно захохотал и откинулся на спинку кресла, одновременно проводя ладонью по белоснежным волосам.

— Совершенно верно, моя дорогая леди! — почти торжественно сказал он. — Я совсем не похож на писателя, вы правы. Благодаря фотографиям на книжных обложках мы сейчас получили представление о том, как выглядит писатель. Этакий хмурый молодой неандерталец с небритой щетиной на подбородке, которая топорщится под стать «ежику», украшающему его голову. Носит белую майку, под которой волосатую грудь, скорее всего, украшает цепочка с массой побрякушек. Таким вы представляете себе современного писателя, не так ли?

— Если мне не изменяет память, — пробормотала мисс Кент, — как раз такая фотография украшает все книги Дики Фейна.

— Вы правы, — кивнул мистер Поуп. — Фотографу позировал специально нанятый человек, если быть более точным — грек, работающий мойщиком посуды в одном из ресторанов Сохо, которого отыскал мой торговый агент. Он совсем неграмотен и однако же так похож на современного писателя. Его неумение читать и писать отчасти и подчеркивает это сходство. Как бы то ни было, я допускаю, что такой прием способствует раскупаемости моих книг.

— Я вас понимаю, — сказала мисс Кент.

— Вы, возможно, разочарованы? — мягко спросил мистер Поуп. — У меня и раньше возникали проблемы с секретаршами. Они приходили ко мне в надежде увидеть лохматого молодого злодея, неуклюжего мужлана, который реагирует на блондинок подобно павловским собакам, истекающим слюной при звуке колокольчика. Если вы настроены так же, нам, пожалуй, нет смысла продолжать эту беседу.

Мисс Кент покачала головой.

— Совсем наоборот, — сказала она, — я испытываю настоящее облегчение. — Девушка покопалась в сумочке и извлекла из нее пачку писем. — Пожалуйста, вот мои рекомендации.

Благодарю вас, — мистер Поуп мельком глянул на бумаги и положил их на свой письменный стол. — Полагаю, вы умеете печатать на машинке, вести делопроизводство, знаете стенографию и в целом отвечаете тем требованиям, которые я изложил в «Таймс». Но это не главное. Если вы пришли не в расчете получить место под боком у крепкого молодого мужчины, то позвольте поинтересоваться, что движет вами?

— Видите ли, я страстная почитательница Дики Фейна, — честно призналась мисс Кент. — И прочитала все ваши книги.

— В самом деле? — мистер Поуп окинул взглядом книжные полки и улыбнулся. — Все? Тогда вы, возможно, соблаговолите высказать свое мнение о них. Как вам понравилась первая?

— «Мистер Дье берет ружье»? — спросила девушка. — Мне показалось, что вы попали в цель.

Мистер Поуп улыбнулся.

— А как насчет «Мистер Клож берет нож»?

— Потрясающе!

— А «Мистер Глитву берет бритву»?

— Пронзительный роман!

— Потом была «Мистер Флину берет дубину».

— Сногсшибательно!

— Ну, а последняя — «Мистер Мор берет топор»?

— Мурашки по коже! Здесь вам лучше всего удались характеры героев. Вы словно вскрываете их суть и позволяете читателю влезть в их шкуру.

Мистер Поуп с сияющим видом снова откинулся в кресле.

— Мне просто повезло, что вы оказались столь вдумчивым и тонким критиком. Считайте, что с сегодняшнего дня вы приняты на работу. Наши условия — комната, стол и двадцать фунтов в неделю — устроят вас?

— Это было чудесно, мистер Поуп, — мисс Кент чуть заколебалась. — Но мне бы хотелось снять комнату в деревне…

— Какая ерунда, моя дорогая! Конечно же, вы остановитесь у меня. Места здесь вполне достаточно, а кроме того, уверяю вас — я превосходный повар. Сдается мне, что холодная баранина не вполне в вашем вкусе, а кроме нее в деревенских харчевнях вы, пожалуй, ничего и не найдете.

— Да, но…

Мистер Поуп оглядел себя и криво усмехнулся.

— Уверяю вас, что меня не стоит опасаться. Если же вас беспокоит, как отнесутся к этому соседи, то должен сказать, что на полмили вокруг нет ни единой живой души. Из ваших рекомендательных писем я понял, что вы одна на целом свете, и потому не вижу какой-либо причины для скандала. А поскольку мне часто приходится работать по ночам, ваше присутствие будет удобным для нас обоих.

Мисс Кент нервно откинула прядь белокурых волос.

— Хорошо, я принимаю ваши условия, — сказала она. — Когда мне приступить к работе?

— Немедленно, — мистер Поуп энергично потер ладони. — Моя следующая рукопись должна попасть на стол редактора через две недели.

— Превосходно!

Мистер Поуп вздохнул.

— Не уверен, ведь я пока не написал ни строчки.

— И это, полагаю, представляет собой главную трудность. Не можете никак выстроить сюжетную линию?

Человечек покачал головой.

— Мне кажется, вы меня не поняли. Сюжет, фабула не столь важны. Вы же читали мои книги, тогда как романы других авторов отшвыривали прочь Из чего состоит, на чем строится весь сюжет? Дики Фейн выступает этаким Частным Лицом, который и пишет от первого лица, хотя и не совсем так, как принято у некоторых других авторов. Как-то раз он спотыкается о труп прекрасной молодой женщины и будучи чужд некрофильских наклонностей, решает заняться расследованием преступления. По ходу событий Дики вступает в схватки с головорезами, крушит их, сам получает удары; жаркие полногрудые красотки заключают его в свои объятия, и он не остается к ним безучастным. В конце концов выясняется, что настоящим убийцей оказывается самая соблазнительная и сладострастная женщина и Фейн стреляет ей в зад, в пупок или побеждает в рукопашной схватке. Однако фабула, остается все-таки чем-то вторичным по отношению к собственно цели рукописи.

— Но разве цель состоит не в том, чтобы отыскать убийцу?

— Для читателя — да, но не для автора. При сочинении романа, главное для него заключается в том, чтобы отыскать само преступление.

— Раньше я об этом как-то не задумывалась, — кивнула мисс Кент. — А это что, так важно, да?

— Ну конечно же! Это и есть основная посылка всех моих произведений. Как-то раз у меня в мозгу занозой засел один оборот — самый обычный, на который почти никто никогда не обращает внимания. Идеальная справедливость[95]. И с тех пор я стал думать о преступлении в рифмах, а названия книг явились естественным следствием этого. Но в каждом деле реальное убийство оставалось всегда на первом месте.

— Вы пытались разработать фабулу идеального, совершенного преступления?

— Напротив, несовершенного преступления.

— Простите, но я не вполне вас понимаю.

— Не так уж трудно построить сюжетную канву идеального преступления. Если верить Скотленд-Ярду, в реальной жизни преступления совершаются каждые двенадцать минут. Последующая статистика обнаруживает, что добрая половина их так и остается нераскрытой. Иными словами, одно нераскрытое преступление на каждые двадцать четыре минуты; шестьдесят идеальных преступлений, совершаемых ежедневно, или почти девятнадцать тысяч за год.

— Да, в подобных делах вы знаток, — признала мисс Кент.

— А как иначе? В конце концов, это мой бизнес. И, опираясь на свой опыт, смею утверждать, что описать идеальное преступление не составляет никакого труда.

Гораздо важнее и интереснее выдумать такое преступление, которое лишь кажется идеальным, однако несет в себе какой-либо изначальный порок или изъян — именно тот, который полагается обнаружить Дики Фейну и тем самым раскрыть загадку убийства.

— Теперь я, кажется, начинаю понимать, в чем дело. И именно над этим вы сейчас бьетесь?

— Да, но пока тщетно, — признался мистер Поуп.

— Боюсь, решать подобные задачи мне не под силу, — сказала девушка. — Хотя, возможно, если мы обсудим…

Мистер Поуп встал.

— Позже, — сказал он. — Кстати, я поймал себя на мысли, что мало смахиваю на гостеприимного хозяина. Позвольте ваш чемодан — я провожу вас наверх, в вашу комнату. Уверен, что вы не прочь освежиться после дороги. Эти лондонские поезда — сущий кошмар.

Он отвел ее наверх и показал довольно удобную комнату.

— Ванная в конце коридора, — сказал он. — Сразу после моей комнаты и кладовой. Оставляю вас только на время, а сам пока погуляю по саду. Может, закат солнца даст толчок моему воображению.

Мистер Поуп поклонился и вышел.

Мисс Кент не стала утруждать себя распаковыванием вещей. Дождавшись, когда хозяин выйдет из дома, она сразу же бросилась в его комнату. Только основательно обшарив ее, мисс Кент позволила себе короткую передышку, во время которой внимательно прислушивалась: не доносится ли звук шагов. Не услышав ничего подозрительного, она продолжила поиски уже в кладовой.

Для этого ей надо было отпереть замок, однако с этой задачей мисс Кент справилась без труда. Оказавшись внутри, она наконец удостоверилась, что поиски ее были не напрасными, после чего погрузилась в глубокие раздумья. Более того, она совсем потеряла бдительность, перестала прислушиваться к звуку шагов и очнулась лишь тогда, когда было уже слишком поздно — она поняла это, увидев в дверях мистера Поупа.

— Так-так, — ровным голосом проговорил он. — И что же мы здесь забыли?

Против ожидания, мисс Кент повела себя довольно спокойно.

— Мы-то здесь ничего не забыли, — она указала пальцем на те предметы, которые только что извлекла из стоявшего в углу сундука. — Автоматический «уэбли» 38 калибра — очень похож на тот, что описан в «Мистер Дье берет ружье». Кинжал с инкрустированной жемчугом рукояткой и бурыми пятнами на лезвии, едва ли похожими на ржавчину, — точь-в-точь, как в «Мистер Клож берет нож». А эта отточенная бритва также не могла так испачкаться в крови, даже если ее обладатель страдал хронической гемофилией. Она очень напоминает мне тот инструмент, которым пользовался убийца в «Мистер Глитву берет бритву». Ну, а какие сомнения могут быть насчет истинной причины появления этих пятен на дубинке? Не ее ли вы описали в «Мистер Флину берет дубину». Что же касается топора, то я склоняюсь к мысли, что именно о нем шла речь в «Мистер Мор берет топор».

— Совершенно верно по всем пунктам, — сказал мистер Поуп, задумчиво покусывая губы. — Пожалуй, нет никакого смысла и далее утаивать от вас мои методы работы. Как и все настоящие литераторы, я серьезно полагаюсь в своем ремесле на личный опыт. Вы можете назвать это автобиографическим подходом. Мне представляется, что лучше всего черпать сюжеты книг из реальной жизни.

— Вы хотели сказать — смерти.

— Как вам будет угодно, моя дорогая леди, — мистер Поуп пожал плечами. — Не будем спорить о деталях.

— Деталях? Ведь вы фактически признали, что совершили пять убийств.

— За пять с лишним лет, — мягко добавил мистер Поуп. — Позвольте мне в интересах статистики освежить вашу память. Мой вклад в нее можно назвать мизерным — одно убийство из девятнадцати тысяч в год. Зато в развитие литературы я внес гораздо больше. Он шагнул вперед и голос его заметно окреп. — Инстинкт убийства сидит в каждом из нас. Даже такая молодая леди, как вы, косвенно испытывает подлинное потрясение, прочитав кровавый роман. Это же распространяется на безусых юнцов, добрых священников и престарелых вдовцов. Разумеется, применительно к читающей публике речь может идти лишь о безвредной сублимации, но ведь позыв-то остается, причем весьма сильный, понуждающий вас продолжать чтение.

Зато у человека, который описывает все эти вещи, данный позыв должен присутствовать в гораздо более явной и выраженной форме.

— Вряд ли это может служить оправданием, — чуть неуверенно заметила мисс Кент.

— Я и не собираюсь оправдываться, — парировал мистер Поуп. — Мои книги говорят сами за себя. За последние шесть лет я под разными фамилиями и обличьями изъездил всю страну, и в результате предпринятых мною усилий пять женщин безвременно ушли из жизни. Но задумайтесь хотя бы на мгновение над тем, сколько жизней я спас! Вспомните о девушках вроде вас, которые нашли в моих книгах своеобразную отдушину для своих криминальных наклонностей, о молодых людях, которые увидели напечатанным на бумаге некий суррогат своих жестоких импульсов, представьте себе стариков, которые отказались от мысли прикончить своих жен и нашли выход своим страстям в моих сочинениях. Так вот, на самом деле я предотвратил сотни трагедии. В этом выводе состоит практический взгляд на положение вещей. Что касается читательской оценки моих произведений, то они, как вы сами признали, являются — как это вы сказали? — вполне привлекательными, разве не так?

— Отвратительная мерзость, — коротко бросила мисс Кент. — Это если говорить начистоту.

— Ну-ну, — с укоризной проговорил мистер Поуп, — не надо так волноваться, мое дорогое дитя! Никому из нас это не нужно. Вы напоминаете мне одну особу, которую я знавал когда-то в Девоншире — она тогда…

— Вдову, — прервала его мисс Кент. — Ту самую, которая, как все почитали, случайно застрелилась, рассматривая оружейную коллекцию мужа. Почти такую же сцену вы ввели в вашу первую книгу.

— Совершенно верно.

— А потом была девушка из Рэйнхема, женщина из Манчестера, певичка из хора в Брайтоне…

— Не стоит перечислять, — пробормотал мистер Поуп. — Вы и так уже достаточно порассказали. Достаточно для того, чтобы понять, с какими целями вы решили заглянуть в кладовую, да и вообще оказались в моем доме. Вы, моя дорогая леди, оказались обыкновенной полицейской ищейкой.

Мисс Кент гордо вскинула голову.

— Ничего подобного, — резко произнесла она. — Я официальный сотрудник Скотленд-Ярда.

— Стало быть, я уже долго нахожусь под вашим наблюдением?

— Именно, мистер Поуп, или как там вас. Действительно, череда имен и обличий некоторое время сбивала нас с толку. Потом кто-то заметил, что примерно через год после каждого преступления появляется новый роман Дики Фейна. Использование вами имен, которые определенно соотносились с орудиями преступлений, дало дополнительные зацепки для расследования. Долгое время нам не удавалось выйти на след, ведь со своими издателями вы связывались только через доверенного литературного агента, а тот оказался поистине неуловимой личностью.

— У меня нет никакого агента, — сказал мистер Поуп. — Он столь же эфемерен; как и все остальные мои личины. — Увидев, что мисс Кент направилась к двери, он умолк. — Куда это вы?

— Я собираюсь позвонить в Ярд, — с вызовом заявила она.

— Не могу ли я отговорить вас от этой затеи? В конце концов, подумайте о сотнях убийств, которые я предотвратил…

— Я думаю о тех пятерых, которых вы убили, — сказала мисс Кент. — И предупреждаю вас, — продолжала она, заметив, как мистер Поуп двинулся вперед, — лучше не пытайтесь остановить меня. Мое руководство знает, что я здесь.

— Но никто не знает, что я нахожусь здесь, — напомнил он. — Они примутся разыскивать мистера Поупа, но я, как вы сами прекрасно понимаете, к тому времени буду далеко отсюда.

— Вам все равно это не сойдет с рук. Вы поместили объявление насчет секретарши…

— Это приманка, придуманная, чтобы отвлечь внимание Скотленд-Ярда, на случай, если они начнут что-то подозревать. Не стоит придавать ему значение, — он быстро подошел к двери и с шумом захлопнул ее. — Вот так-то!

— Я буду кричать!

— Но недолго, — мистер Поуп шагнул вперед. Завязалась короткая схватка — против ожиданий он оказался крепким мужчиной, — и через несколько минут мисс Кент лежала со связанными руками на полу, а в ее горле застрял бесполезный теперь крик.

— Хорошенькое дельце, — сказал мистер Поуп, оглядывая плоды проделанной работы. — По всему выходит, первым делом лучше избавиться от этой бутафории. — С задумчивым выражением он снял белый парик, обнажив голову, коротко постриженную под «ежик». За париком последовали очки, восковой нос, вставная челюсть с выпирающими наружу зубами. Меньше чем за минуту он скинул клетчатый жилет, рубашку и, облегченно вздохнув, остался в одной майке. — Ну вот, так намного лучше, — сказал он и, как на разминке, поиграл мускулами.

Мисс Кент всю передернуло.

— Бог мой, да ведь вы один в один как на тех фотографиях с обложек книг! — воскликнула она.

— Точно, — согласился он, с улыбкой глядя на нее. — Грек — мойщик посуды из Сохо — еще одно мое изобретение. Я нахожу эту роль весьма удобной и надежной маскировкой. Вот почему, даже если полиция и станет разыскивать Дики Фейна, ей не удастся напасть на его след. Ведь им не известно, как он выглядит на самом деле и кем является в действительности. Они ничего не знают ни об одном из нас.

— Ни об одном из вас?

В его улыбке появилось что-то волчье.

— Ну да. Я раскрыл вам секрет, но вы его не поняли. Ни об одном из тех, кто пишет детективные романы, создает для себя ореол славы и сколачивает капитал на их популярности, их достоверности. Естественно, мы черпаем все материалы из жизни. И, как ни странно, большинство из нас похожи друг на друга. Помните теорию Ломброзо о криминальных типах?

— Но это же невозможно. Я видела фотографии…

— Конечно, видели. Вы думаете, что я один додумался до использования грима? Или только мне взбрело в голову менять фамилию? Другие тоже используют псевдонимы, — его голос опустился до шепота. — Подумайте хотя бы минутку. Кто такой Эллери Куин на самом деле? Или Картер Диксон, или X. Холмс, или…

— Этого не может быть! Не все они.!..

— Ну, могу же я позволить себе немного порассуждать, моя дорогая. Я имею в виду себя, когда утверждаю, что настоящий автор детективных романов скрывает свое имя и те преступления, отталкиваясь от которых впоследствии создает художественные образы. Ранее я говорил вам, что всегда считал своей главной целью разработать идею некоего отнюдь не совершенного и не идеального преступления; однако на самом деле я так устроен, что могу мыслить лишь категориями совершенства. Ведь я детективный писатель, а это означает, что одновременно я являюсь и изощренным преступником.

Мисс Кент несколько раз дернулась, пытаясь освободиться от связывавших ее пут.

— Но на этот раз у вас ничего не получится, — пригрозила она. — Они все равно вас найдут.

— Кого они найдут? — пожал плечами мистер Поуп. — Моего нынешнего обличья больше не существует, и они никогда не опознают меня в новом образе. Если они будут продолжать искать Дики Фейна, то в конце концов, уткнутся в тот самый ресторан в Сохо. Кроме того, им понадобится немало времени для того, чтобы смекнуть, о чем идет речь — о нечестной игре или о банальном самоубийстве.

— Самоубийстве? — у мисс Кент перехватило дыхание.

— Вот именно. Внизу они обнаружат, вашу предсмертную записку — я все уже устроил. Во время прогулки по саду я продумал мельчайшие детали плана; все встало на свои места, когда я вспомнил, что у меня есть вот это.

Он наклонился и поднял с пола в углу комнаты моток пеньковой веревки.

— Сейчас я перекину один конец через вот эту балку, — добавил он.

— Подождите! — взмолилась мисс Кент.

Он с сожалением кивнул, затем покачал головой.

— Я понимаю, что вы сейчас чувствуете, моя дорогая леди, однако у нас с вами действительно нет времени. Я же сказал вам, что следующая моя рукопись должна оказаться на столе у редактора через две недели. Ars longa, vita brevis,[96] не мне вас учить.

Чуть наклонившись вперед, он завязал узел и затянул петлю на ее шее…

Рукопись романа «Мистер Роску берет веревку» едва поспела к сроку. Когда книга появилась на прилавках магазинов, критики с энтузиазмом откликнулись на нее, а публика пришла в восторг.

Скотленд-Ярд тем временем пребывал в унынии и растерянности, ибо его сотрудники который уже день безуспешно бились над разрешением запутанной проблемы, в которой воедино сплелись петля, явное самоубийство, покинутый коттедж и исчезнувший без следа джентльмен, похожий на Белого Кролика.

Почитатели таланта Дики Фейна и его непревзойденного мастерства в описании кровавых сцен между тем с нетерпением дожидались нового шедевра своего кумира.

Как обычно, им оставалось лишь гадать, каким сюжетом он удивит их теперь.

Примерно в то же время где-то в далеком Корнуолле в доме привлекательной вдовы поселился жизнерадостного вида усатый французский джентльмен.

Как-то раз поутру он вошел в местную аптеку и сказал:

— Меня зовут мистер Арманьяд. Скажите, нельзя ли купить у вас немного синильной кислоты…

Перевод: Вячеслав Акимов

Кошмар в ночи

Robert Bloch. "Terror in the Night", 1956

Барбара разбудила меня где-то около двух часов.

— Проснись, — повторяла она снова и снова, тряся меня за плечо.

Так как я сплю довольно крепко, то полное пробуждение наступило только через минуту.

Наконец я кое-как открыл глаза и заметил, что в спальне горит свет. Барбара сидела на кровати.

— Что случилось? — спросил я.

— Кто-то колотит в дверь. Неужели ты не слышишь?

Теперь и я услышал громкий стук. Кто-то изо всех сил колотил в дверь.

— Кто это, черт побери, может быть в такой час?

— Пойди, выгляни, — предложила Барбара. Совет показался мне довольно разумным.

Подошел к окну. Внизу, естественно, кто-то стоял, но в темноте трудно было что-либо разглядеть. Я чуть не рассмеялся, когда понял, что ночной гость завернулся в белую простыню.

В этот момент начал звонить звонок.

— Ну? — поинтересовалась Барбара.

— Не знаю. Отсюда ничего не видно. Оставайся здесь. Я спущусь.

Я вышел из спальни. Забыл включить свет и чуть не упал с лестницы. Я до сих пор так и не привык к этой даче. Конечно, я помнил, где находится выключатель. Только внизу включил свет. Все это время звонок дребезжал, не переставая.

Открыл входную дверь.

На крыльце стояла женщина. Правда не в простыне, а в какой-то длинной белой ночной рубашке, которая достигала лодыжек. Или вернее должна была достигать. Сейчас же она была порвана и выпачкана в грязи. Длинные волосы растрепались и закрыли глаза. Гостья рыдала и тяжело дышала. Я узнал ее лишь после того, как она воскликнула:

Боб! 

— Марджери! Входи! — Затем я крикнул Барбаре: — Спускайся, дорогая. Это Марджери Кингстон.

Больше я ничего не успел сказать. Марджери прильнула ко мне, как утопающий, который хватается за соломинку. Она уткнулась лицом мне в грудь, но я почувствовал, как миссис Кингстон дрожит. Марджери все время что-то шептала, но я не сразу понял что.

Закрой дверь, пожалуйста, — бормотала она. — Закрой дверь!

Я закрыл входную дверь.

— Задвинь шторы, Боб.

Ночная гостья перестала рыдать. Когда Барбара спустилась вниз, Марджери дышала почти спокойно.

Закрыв шторы, я отправился па кухню. Содовую найти не удалось. Я захватил бутылку виски, купленную в понедельник в городе, и три стакана.

Обе женщины сидели на софе. Марджери немного успокоилась. Я не спросил, хочет ли кто-нибудь пить. Просто плеснул в стаканы неразбавленного виски. Марджери выпила виски, словно воду. Барбара отхлебнула из стакана. Я сел в кресло. Жена посмотрела на Марджери Кингстон н спросила:

— Что случилось?

— Я убежала.

— Убежала?

Марджери смахнула волосы с глаз и посмотрела прямо на мою жену.

— Не стоит притворяться. Ты ведь слышала, что я находилась в клинике для умалишенных.

Барбара взглянула на меня, но я промолчал. Я помнил день, когда встретился в городе с Фредди Кингстоном. Он рассказал, что у Марджери нервное расстройство и он отправляет ее в частный санаторий в Элкдейл. Этот разговор произошел почти три месяца назад. С тех пор я не видел Фредди и не знал никаких подробностей.

Когда я встал, Марджери шумно вздохнула.

— В чем дело? встревожился я.

— Не надо никому звонить, Боб, — попросила она. — Я тебя умоляю.

Л Фредди? Нужно сообщить ему.

Только не Фредди. Никому ничего не говорите, особенно Фредди. Неужели вы не понимаете?

Может, расскажешь, в чем дело? — сказала жена.

— Хорошо. — Марджери Кингстон протянула стакан. — Можно я сначала еще выпью?

Я налил. Когда Марджери поднесла стакан ко рту, я обратил внимание, что ногти на се пальцах обгрызаны.

Она выпила виски и начала говорить, не успев даже опустить стакан.

— Понимаете, лучше ничего не рассказывать Фредди. Ведь это он послал меня в Элкдейл. Он наверняка знал, что это за место. Они с Моной Лестер рассчитывали убить меня, и тогда Фредди будет свободен. У меня была уйма времени, чтобы разобраться, что к чему. Логично?

Я попытался поймать взгляд жены, но она смотрела не на меня, а на Марджери Кингстон. Затем Барбара мягко сказала:

— Мы слышали, что у тебя был нервный срыв, дорогая.

— Верно, — кивнула Марджери. — Он надвигался давно и неизбежно, но никто этого не знал. Сама виновата. Я была слишком гордой, чтобы все рассказать кому-нибудь.

— Ну а Фредди?

— У него была Мона Лестер. Она работает фотомоделью. Фредди и Мона познакомились в прошлом году в студии. С тех пор они живут вместе. Когда я узнала, он лишь рассмеялся. Фред потребовал развода. Я, конечно, отказалась. Все перепробовала — и спорила, и уговаривала, и соглашалась на его условия. Но все напрасно.

Он перестал ночевать дома. Затем как-то пришел и подробно описал, что он делал с Моной. Вы не можете даже представить, что он говорил и как при этом смотрел на меня. О Моне никто не знал. Вы ведь не знали? Фред слишком хитер. Он все спланировал. Да, точно, Фредди все спланировал. Он сам как-то сказал, что, если я не соглашусь на развод, он будет изводить меня до тех пор, пока я не сойду с ума. Тогда он сможет делать, что хочет. — Марджери перевела дыхание.

— Ты уверена, что нужно об этом говорить? Барбара закусила губу. — Ты не должна возбуждаться…

Марджери Кингстон издала звук, похожий на смех.

— Перестань разговаривать, как доктор, попросила ночная гостья. — Не смеши меня. Я нормальный человек, а не психопат. Да, доктора называют больных именно так "психопат". Когда они разговаривают с родственниками, то говорят: "умственное расстройство". Тогда со мной действительно случилась истерика в школе прямо на уроке английского. Один Бог знает, что подумали обо мне ученики. Просто нервы не выдержали. Прибежал директор и начал меня успокаивать. Меня отправили домой, дали успокоительного. Приехал доктор и оставил таблетки. Затем Фредди накачал меня лекарствами. Честное слово! Доктор велел принимать не более двух таблеток, а он заставил выпить шесть. Всю следующую неделю он так пичкал меня лекарствами, что, когда меня отвезли в суд, я была в таком состоянии, что подписала все бумаги. Проснулась я уже в маленькой частной клинике Корбеля.

Я не смотрел на Марджери. Я не мог смотреть на нее. Она продолжала говорить все громче и громче:

— Это произошло три месяца назад. Я считала дни, даже часы. Там больше нечего делать. Фредди ни разу не приезжал ко мне. Меня никто не навещал. Он договорился с Корбелем, чтобы ко мне никого не пускали. Я писала письма до тех пор, пока не поняла, что они не выходят за стены клиники. До меня тоже ничего не доходило. Корбель просто не давал мне письма. Вот как он руководит клиникой! Ему очень много платят за то, чтобы в Элкдейл никто не мог попасть и никто не мог выбраться. Фред, наверное, потратил целое состояние, чтобы запрятать меня туда, но для него и для остальных игра стоила свеч.

— Для остальных? — переспросила Барбара.

— Для остальных родственников. Я имею в виду — для родственников остальных пациентов. Понимаете, большинство из них — богачи. У нас есть и алкоголики, и наркоманы, но я бы не сказала, что они психи. По крайней мере, они были вполне нормальными, когда попали в Элкдейл. Корбель делает все, чтобы свести их с ума. Он разрешает им пить, сколько угодно, принимать любые наркотики и называет это терапией. Единственное, что ему нужно — как можно скорее убить их. Наверное, за это ему выплачивают гонорар. Особенно жестоко Корбель обращается с пожилыми пациентами. Чем быстрее они умирают, тем быстрее родственники получают наследство.

Этот Корбель психиатр? — спросил я.

Он убийца! Марджери резко наклонилась вперед. — Можете смеяться, но это правда. Я все слышала. Я не спала по ночам и слушала. Я слышала, как они с Лео забили до смерти старого мистера Шейнфарбера две недели назад в процедурной гидротерапии. Эту комнату никогда не использовали для гидротерапии. Когда мистер Шейнфарбер перестал кричать, эти садисты бросили его в ванну и ушли. Утром они сказали, что мистер Шейнфарбер принимал процедуру и утонул — покончил жизнь самоубийством. Корбель сам подписал свидетельство о смерти. Но я знаю, что произошло на самом деле. Бедный мистер Шейнфарбер хотел только, чтобы его оставили в покое… Сейчас его подлый сын и невестка получили все деньги старика. Лео мне почти признался.

— Кто такой Лео? — спросила Барбара.

— Санитар. Их двое — Лео и Хьюго. Лео самый жестокий, он дежурит по ночам. Этот мерзавец с самого начала не давал мне прохода.

— Почему?

— Неужели непонятно? — Марджери еще раз издала звук, похожий на смех. — Он пристает почти ко всем женщинам. Однажды Лео запер миссис Мэтьюз в изоляторе и два дня не выпускал. Она побоялась сопротивляться. Лео пригрозил уморить ее голодом, если она откажет ему.

— Ясно, — произнес я.

— Ничего тебе не ясно, — Марджери посмотрела на меня. — Вы думаете, я фантазирую? Но это правда. Я могу все доказать. Я и убежала, чтобы обратиться в полицию. Только не в местную. По-моему, они тут все заодно. Иначе, как Корбелю удается утрясать дела с коронером и другими представителями закона? Но в городе меня выслушают. Я заставлю их провести расследование. Больше мне ничего не нужно, Боб. Правда! Я даже не хочу, чтобы Корбель понес наказание. Этот этап уже позади. Я лишь хочу помочь беднягам, которые гниют и умирают…

Барбара погладила ее по плечу.

— Все в порядке, — успокоила она ночную гостью. — Мы тебе верим. Правда, Боб?

— Знаю, как это выглядит со стороны, — более спокойно сказала Марджери. — Вы можете возразить, что в наши дни подобные вещи не происходят. Вы встречались в городе с доктором Корбелем. Он производит впечатление доброго и умного человека. Здание клиники, окружающий лес, живописная дорога — Элкдейл может показаться отличным местом отдыха для тех, кто в состоянии себе это позволить. Вы не заметите засовов и решеток. В здании есть звуконепроницаемые комнаты. Когда в них кого-нибудь избивают, крики и стоны на улице не слышны. Вы не видите пятна крови на полу изолятора, которые невозможно смыть…

— Хочешь еще выпить? — прервал ее я. Я вовсе не хотел, чтобы она напилась, но необходимо было как-то остановить се.

— Нет, благодарю. Сейчас со мной все в порядке. Просто от бега…

— Тебе нужно отдохнуть, — кивнула Барбара. — Необходимо хорошенько выспаться, а завтра решим, что делать…

— Нечего решать, — возразила Марджери Кингстон. — Я уже все решила. Я хочу, чтобы вы сейчас же отвезли меня в город. Немедленно пойду в полицию и все расскажу об этой клинике. Все равно, поверят они или нет. Лишь бы только поехали в Элкдсйл и провели расследование. Как только полиция попадет внутрь, они сразу же найдут доказательства. Я покажу, где искать. Вас я только прошу отвезти меня в город.

— Это невозможно, — ответил я. — Машина в гараже, но аккумулятор совсем сел. Утром я собирался вызвать механика.

— Утром может оказаться поздно, — встревожилась Марджери. — Они немедленно уничтожат все улики, как только поймут, что я отправилась в полицию.

Я глубоко вздохнул.

— Как тебе удалось выбраться оттуда? поинтересовался я.

Марджери положила руки на колени н посмотрела на них.

— Сначала я даже не думала о побеге, ответила она. — Все говорили, что бежать из Элкдейла невозможно. Да и куда бежать? Конечно, не к Фредди и не в местную полицию. Как добраться без денег до города? Затем я вспомнила, что у вас поблизости дача, и летом вы живете здесь.

Я вам рассказывала об этом Лео, ночном санитаре, который не давал мне прохода. Я все время должна была отбиваться от него. Когда он дежурил, никогда не принимала снотворного, даже боялась задремать.

Сегодня вечером Лео напился. Я попросила его зайти в мою комнату. Чтобы он сильнее опьянел, я с ним даже выпила. Потом… я отдалась ему. — Марджери Кингстон замолчала на целую минуту. Мы с Барбарой ждали. — После того, как Лео заснул, я вытащила у него ключи. Остальное оказалось легким. Сначала я не могла сориентироваться, затем вспомнила, что ручей протекает рядом с дорогой. Я пошла по воде, чтобы они потеряли запах.

— Кто потерял запах? — не поняла Барбара.

— Ищейки! — глаза Марджери расширились от ужаса.

— Ищейки???

— Вы что, не знаете? Корбель держит ищеек, чтобы ловить беглецов, если те надумают бежать.

Я встал.

— Куда ты?

— Приготовлю тебе постель, — ответил я.

— Я не буду спать, — возразила ночная гостью. Не могу. Что, если Лео проснется? Что, если он сообщит Корбелю, и они спустят собак?

— Не бойся. — Успокоил я ее. — Тебе здесь не страшны никакие ищейки. Мы никому не дадим тебя в обиду, Марджери. Ты переутомилась. Нужно отдохнуть и забыть о…

— О клинике? Ты хочешь позвонить Корбелю?

— Марджери, пожалуйста, попытайся…

— Я так и знала! Я поняла, когда ты встал. У тебя все на лице написано. Ты хочешь отправить меня обратно! Ты тоже хочешь, чтобы они меня убили!

Марджери Кингстон вскочила на ноги. Мы с Барбарой бросились к ней, но она ударила Барбару по лицу, помчалась к выходу, распахнула дверь и скрылась среди деревьев. Через несколько секунд ее белая сорочка растворилась в темноте. Я долго звал Марджери, но она не откликалась.

Если бы машина была на ходу, я бы попытался догнать ее. Но даже в этом случае шансы поймать беглянку практически равнялись нолю. Едва ли она побежала по дороге.

Через две-три минуты я вернулся в дом и закрыл входную дверь.

Барбара уже отнесла стаканы на кухню. Мы молча поднялись наверх. Только когда я выключил свет, и мы улеглись, жена сказала:

— Бедная Марджери! Мне так жаль ее!

— Мне тоже.

— Знаешь, в какой-то момент я почти поверила ей. Иногда эти фантастические истории оказываются правдой.

— Знаю, — проворчал я. — Но весь этот средневековый вздор об убийствах больных в клиниках — самая обычная мания преследования.

— Ты уверен, Боб?

— Конечно, уверен. Должен признаться, я тоже в какой-то момент засомневался. Знаешь, что перевесило чашу весов?

— Что?

— Бред об ищейках. Это уж слишком. Только нездоровый ум способен такое придумать.

— Все равно у меня неспокойно на душе. Может, все же стоит позвонить шерифу? Или этому доктору Корбелю, или Фредди?

— Зачем вмешиваться?

— Но бедняжка убежала из клиники и…

— Не беспокойся, ее найдут, — успокоил я жену. — О ней позаботятся.

— Никак не могу успокоиться. Все время думаю о том, что она рассказала. Как, по-твоему, Лео действительно пристает к пациенткам?

— Я же тебе сказал, это мания преследования, Барбара. Все, что рассказала Марджери — о Фредди и его подружке, об убийствах — все чистейший вымысел. Забудь об этом.

Жена успокоилась. Через несколько минут мы услышали какой-то шум, очень неясный и далекий. Но я узнал его.

— Что это? — спросила Барбара.

Я сел на кровати, прислушиваясь. Шум усиливался. Через пару минут он начал затихать.

— Что это было? — повторила Барбара.

— Не обращай внимания. Всего лишь бродячие собаки. Я солгал. Я родился и вырос на Юге. Ни один южанин не спутает лай ищеек, идущих по следу, с тявканьем бродячих собак.

Перевод: Сергей Мануков

У берега озера

Robert Bloch. "Water's Edge", 1956

I

По засиженному мухами стеклу витрины шла надпись «Брайт Спот Ресторан», ниже висела табличка: «Обеды».

Он не был голоден, а неряшливая витрина не вызвала в нем желания поесть. Тем не менее он вошел в ресторан. Вдоль длинной стойки на высоких табуретах сидело несколько посетителей. Он прошел мимо всех и сел на крайний табурет. Он долго сидел неподвижно, переводя взгляд с одной официантки на другую. Ни одна из них не походила на ту женщину, которую он должен был найти. Все же надо были рискнуть. Одна из официанток подошла к нему.

— Что вы хотите, мистер?

— Кока-колу.

Когда она поставила перед ним стакан, он, делая вид, что читает меню, и не глядя на женщину, спросил:

— Здесь работает Элен Краус?

— Это я.

Он посмотрел на нее. Ему не поверилось. В этой женщине не было ничего общего с тем образом, который сложился у него во время бесконечных рассказов товарища по тюремной камере. «Ты знаешь, она такая высокая, стройная, белокурая, — нахваливал Майк свою подругу. — На телевидении на нее одна похожа, дикторша. Ты, наверное, ее видел… А насчет этого самого, просто огонь-баба!..» Затем обычно следовало подробное описание прелестей Элен.

Теперь, как ни странно, ему припоминались одна за другой эти подробности. Ничто не соответствовало, кроме высокого роста.

Да, официантка, стоявшая рядом, действительно была высокой и дородной, на этом и кончалось соответствие россказням Майка. Она, возможно, весила килограммов семьдесят пять. Кроме того, она была в очках. Не производили впечатления и ее волосы — так себе, серенькие. Женщина, конечно, почувствовала, что ее внимательно разглядывают, но флегматичное выражение ее бледно-голубых глаз за стеклами очков не изменилось.

Он решил убедиться и уточнил:

— Я разыскиваю Элен Краус. Она жила в Нортоне. Она была замужем за Майком…

Голубые глаза официантки остались равнодушными.

— Ну, я это. А что?

— У меня есть поручение от него. От вашего мужа.

— От Майка? Он ведь умер.

— Да. Я был с ним, когда он умирал. Меня зовут Расти Коннорсом. Мы с ним сидели в одной камере. Два года.

Выражение лица официантки не изменилось, если его вообще можно было называть выражением, но говорить она стала тише:

— Что за поручение такое?

Он осторожно осмотрелся.

— Здесь я не могу говорить. Вы во сколько кончаете?

— В половине восьмого.

— Я буду ждать на улице, у выхода.

Женщина засмеялась:

— Лучше подальше. Там есть парк, вы увидите, на той стороне улицы. Лучше там, на углу…

Он кивнул в знак согласия и пошел к выходу, не оглядываясь.

Да, это совсем не то, совсем не то, на что он рассчитывал! Когда он брал билет до Хайнесвиля, у него возникали в душе отзвуки эротических описаний Майка. Была надежда, почти уверенность, связать судьбу с привлекательной и любвеобильной вдовушкой. Все пошло прахом. Не с этой же очкастой толстой неряхой!..

Вдруг неприятная мысль промелькнула у него: а что, если и все остальное окажется таким же блефом? Остальное и самое главное — пятьдесят шесть тысяч долларов, спрятанные в надежном месте.

Он ждал ее в указанном месте, и когда она пришла, в парке уже становилось темно, и это было удачно — никому не бросится в глаза их встреча.

Они сели на скамью возле музыкальной эстрады. Спохватившись, что с дамой надо быть любезным, он протянул ей пачку сигарет. Она покачала головой:

— Спасибо, я не курю.

— Ах да, Майк же мне говорил…

Он помолчал и добавил:

— Он, вообще, много рассказывал про вас… Элен…

— А мне он в письмах про вас, наверное, писал. Лучший друг за всю жизнь!..

— Разве? Очень приятно узнать. Майк был парень что надо. Ему совсем не место было в тюрьме. Ну как же он туда угодил?

— Вам тоже там было не место. Мне Майк писал.

— Да, конечно. Нам обоим не повезло в жизни. Я-то, вообще, был молокосос… Что я понимал? Только из армии пришел… Гулял, развлекался. Потом деньги кончились, надо было чем-то заняться. Стал подручным у одного типа, букмекера. Однажды полиция замела контору. Патрон мне сунул чемодан в руку, сказал: «Беги через черный ход!» А там как раз один флик стоял, они тоже не дураки! Я ему чемоданом по башке. Да, я сам не знаю, как. У меня в мыслях не было, просто выпутаться хотел. Худо вышло — череп проломил я ему, он умер в больнице.

— Майк мне писал. С вами там плохо обращались.

— Ах, Элен! С Майком тоже.

Произнося имя официантки, он старался придавать приятность голосу. Это входило в программу, как и легкая грусть в голосе, когда он продолжил разговор:

— Я вам скажу честно, никогда не поверю, что такой парень, как Майк, мог убить лучшего друга и взять деньги. Да еще в одиночку, да еще запрятать труп так, что никому не найти… Его же не нашли, этого Пита Тэйлора?

— Послушайте! Не надо больше об этом! Прошу вас, пожалуйста!..

— Я понимаю, я понимаю… Ах, Элен!

Расти взял ее руку. Рука была пухлая и потная, она так и осталась в его руке, неповоротливая и тяжелая.

— Прямых улик ведь не было, правда?

— Кое-кто видел, что Майк увез Пита в своей машине. Пит потерял свой ключ, а надо было везти деньги рабочим на фабрику. Он попросил Майка довезти его. Кто-то сказал полиции. К нему домой пришли, а он и кровь не успел замыть. Вообще, ему отпереться никак было нельзя, никакого алиби не было. Я уверяла, что он, из дома не выходил. Куда там! Дали десять лет.

— А он два отсидел и умер, — печальным голосом завершил Расти историю товарища.

Они помолчали, потом Расти вкрадчиво спросил:

— Вот одного не пойму, куда он дел убитого? Об этом он ни разу не сказал. О деньгах тоже не говорил. Куда он их спрятал?.. — Он заметил, как женщина качнула головой.

— Да, так и не сказал. Флики, как ни старались, ничего из него не выжали.

Расти помолчал и осторожно спросил:

— А вам он тоже ничего не говорил?

— А как вы думаете? — с запинкой ответила Элен Краус. — Я же уехала из Нортона. Не могла я там оставаться: мне все кости перемыли… Вот я тут теперь. Два года в этом грязном кабаке работаю. Похоже, чтобы я знала то, о чем вы думаете?

Расти бросил окурок и смотрел на его красную точку, словно посматривающую на него с земли.

— А что бы вы сделали, Элен, с этими деньгами, если бы нашли? Отнесли фликам?

— С какой стати? Чтобы сказать спасибо, что они Майка засадили? Они его и убили. Ведь убили?

— Они сказали, что у него было воспаление легких.

— Знаю я, какое это воспаление легких. Убили и все тут. Майк своей жизнью откупил эти деньги. Я его жена. Деньги теперь мои.

— Наши, — тихо сказал Расти.

Пальцы женщины шевельнулись в его руке.

— Он вам сказал, где их спрятал?

— Он начал разговор об этом. Но его вскоре перевели. Он уже слабый был, говорить подолгу не мог. Из того, что он успел рассказать, у меня кой-какие соображения получаются. Вот я и решил с вами встретиться. Наверное, и вы что-то знаете. Вместе разберемся, где их отыскать. Пятьдесят шесть тысяч, так он сказал… Если и на двоих поделить, все равно неплохие деньги…

— Чего вам со мной говорить, если вы сами знаете, где они лежат?

Она старалась говорить равнодушно, но ей не удавалось скрыть волнение и тревогу. Он почувствовал ее недоверие.

— Я же вам говорю, что он не успел до конца рассказать. Давайте вместе разберемся. Я не все понял, что он хотел сказать. Вместе разберемся и попробуем отыскать. Я здесь чужой, мне не очень удобно рыскать по городу — сразу привлеку внимание. Но если вы мне поможете, я хочу сказать, дадите пристанище, мне не нужно будет все время быть на виду… И вообще, вдвоем мы быстро отыщем денежки.

— Предлагаете сделку, что ли?

— Не совсем так, Элен. Майк мне столько о вас говорил! Знаете, у меня даже к вам чувство какое-то появилось. Нет, верно!.. Будто я уже знаком давно с вами. Я вот тогда подумал, а что, если…

Пальцы женщины снова шевельнулись. Расти сжал ее руку и сказал с почти искренним чувством:

— Элен, представляете, два года в камере. Два года без женской ласки, без женского внимания… Поймите, это для здорового мужчины…

— Я тоже два года одна.

Расти обнял ее за талию, прижался губами к ее рту. Она приняла поцелуй.

— У тебя есть комната?

— Да, Расти, у меня есть комната.

Они поднялись и пошли в сторону улицы.

II

Элен спала. Расти курил сигарету, лежа рядом с ней. Как женщина, она вызывала у него отвращение. Хорошо, что она уснула, он может поразмышлять.

До сих пор все шло довольно удачно. Возможно, и дальше все будет идти так же. Просто необходимо, чтобы все шло удачно. Не надо больше таких провалов, как с чемоданом букмекера, набитым деньгами. Наткнуться на флика, поджидающего у черного хода!.. Там, в тюрьме, неожиданно подвернулось выгодное дело. Сдружиться с этим дураком Майком было не трудно. Историю с убийством заводского кассира он слушал от него много раз. Об одном лишь Майк никогда не говорил — где он спрятал деньги…

Расти с отвращением чувствовал рядом с собой эту груду жира. Нечего сказать! Крушение сюжета, сложившегося в мечтах Расти тогда, еще до освобождения из тюрьмы: удачное завершение поиска клада и шикарная жизнь с миловидной вдовой. Бесформенная груда жира — ничего больше. А какие мерзкие вздохи страсти!

Зачем делить с ней деньги? Допустим — делить, но уж тогда сразу ноги в руки!..

— Миленький, ты проснулся?

Расти с трудом подавил злость.

— Да, я проснулся.

— Хочешь поговорить теперь о деле?

— Ясно, что хочу.

— Мне тоже хочется все продумать по порядку.

— Вот это мне нравится. Это я называю — деловая женщина.

Он сел и посмотрел ей в лицо.

— Начнем с того, что Майк мне сказал: «Деньги никогда не найдут. Они все еще у Пита».

Элен подождала, что он скажет еще, и спросила:

— Это все?

— Да, это все. А чего ты хочешь еще? Это ясно, как дважды два: деньги там же, где труп Пита Тэйлора.

— Дважды два — это четыре, я с тобой согласна, но полиция уже два года ищет тело Пита Тейлора, а найти никак не может.

Она вздохнула и добавила с досадой:

— Я думала, ты что-нибудь знаешь.

Расти сжал ее плечо.

— Что ты мелешь! Мы знаем достаточно! Нам надо только поломать как следует голову и понять, где он мог спрятать.

— Ну конечно! Это ведь так просто.

— Где искали флики? Вспомни.

— Первым делом обыскали весь наш дом. Все перевернули вверх дном. Все осмотрели от чердака до подвала. Ничего не нашли.

— Где еще?

— Несколько месяцев полицейские обшаривали все леса вокруг Нортона. Искали в заброшенных сараях, на хуторах без хозяев… Да везде!.. Они искали его и на дне озера. Пит Тэйлор был холостяк. У него был домишко в городе и какая-то будка на берегу озера. Они их тоже обыскали. Нигде ничего не нашли.

Такое сообщение заставило Расти задуматься. Потом он спросил:

— Сколько времени прошло от встречи Майка с Питом до возвращения домой?

— Около трех часов.

— Он не мог за это время спрятать тело вдали от города.

— Полиция так и думала. Я же тебе говорю, что они обыскали все вокруг города и ничего не нашли.

— Но ведь должно быть какое-то объяснение. Давай рассуждать по-другому. Скажи, твой муж и Пит Тэйлор были приятелями?

— Похоже, что так, чего бы им тогда встречаться?

— А правда, зачем они встречались? Выпивали вместе? Или играли в карты?

— Нет, Майк это не любил. Они ходили на охоту, ловили рыбу. Я ведь тебе говорю, что у Пита был домик на озере.

— От Нортона недалеко?

— Километров пять. — В голосе Элен прозвучало раздражение, ей надоел этот разговор. — Я знаю, что ты думаешь. Ты ошибаешься. Я тебе говорю: они все обыскали, все. Они даже разобрали пол.

— Они смотрели в сарае, где хранились снасти?

— У Пита, кроме этого дома, ничего не было там. У него и лодки-то не было. Когда они отправлялись ловить рыбу, то просили лодку у соседа. — Она устало вздохнула. — Ты что думаешь, я сама не пыталась разобраться? Я целых два года пытаюсь найти эти деньги и ничего не нашла.

— Разгадка стоит пятьдесят шесть кусков. Стоит потрудиться. Что было в тот день, когда он убил Пита? Надо все вспомнить, может, ты что-нибудь забыла?

— Да что было? Ну, я была дома. Майк в тот день не работал. Он пошел в город. Просто так пошел, прогуляться.

— Он, может, сказал, зачем идет? Может, он нервничал или еще чего?..

— Нет. И мне кажется, он ничего не замышлял, если ты об этом думаешь. Наверное, все вышло случайно. Они случайно поехали в машине и как раз Пит вез деньги. Полиция думала, что Майк все задумал раньше. Они сказали, что он знал, когда на фабрике выдавали деньги. Пит, будто, всегда брал в банке деньги в один и тот же день. Хиггинс — это тот тип на фабрике — всегда рабочим выдавал получку по этим дням. Они сказали, что Пит поехал в банк, а что Майк подловил момент, чтобы стащить ключ из машины. Они сказали, что Пит с охранником вышел из банка, машину было не завести. Охранник ушел, а тут как раз Майк, будто случайно проезжал мимо. Там, этот тип со стоянки, он им сказал, что Пит с Майком разговаривали, а потом он сел к Майку в машину. Ну, в машине-то потом их точно видели. И потом Майк один пришел. Через три часа — это тоже точно.

— А что он тебе сказал, когда вернулся?

— Ничего особенного. Да ему и некогда было разговаривать. Через пару минут уже к дому подкатила полицейская машина.

— Так скоро? С чего бы это?

— Да ведь на фабрике ждали Пита с деньгами. Этот Хиггинс и позвонил в банк. Ну, они там все рассказали, кассир и охранник, и этот тип со стоянки.

— Он сопротивлялся?

— Нет. Вообще, ни слова им не сказал. Они его увезли — и все дела. Он как раз отмывался в ванной.

— А что, на нем была грязь?

— Руки были в грязи, а больше ничего. Им даже нечего было взять в свою лабораторию. Ну, еще ботинки у него были в грязи. Они там схватились, что его ружье охотничье пропало куда-то. Это им больше всего показалось, что он свое ружье куда-то подевал. Ясно, что они его так и не нашли. А они знали, что у него было ружье. Майк им сказал, что давно уж потерял. Несколько месяцев уже. Они ему не поверили.

— А ты поверила?

— Не знаю.

— И это все?

— Да… Хотя вот, у него рука была порезана. Я видела кровь на руке, когда он пришел. Я еще спросила. Он посмотрел на руку и на меня, сказал чего-то насчет каких-то крыс. Потом на суде говорил, что о стекло порезал. В машине, правда, одно окошко было разбито и стекла торчали. Он сказал, что потому и кровь в машине. Они анализ взяли — другая группа оказалась. А такая точно была у Пита. Они нашли справки.

Расти помолчал и спросил:

— Но тебе-то он не про стекла говорил, а про крысу.

— Нет, он не сказал, что его крыса укусила. Он как-то непонятно про крыс сказал. Я не очень поняла. В суде доктор установил, что это порезано бритвой. Они нашли бритву на умывальнике, на ней была кровь.

— Постой-ка, — сказал Расти, раздумывая. — Он тебе что-то сказал насчет крыс, потом поднялся по лестнице, зашел в квартиру и в ванной порезал себе руку бритвой. Так, так, кое-что мне проясняется. Ты поняла? Крыса его в самом деле укусила, это когда он прятал убитого. Вот если бы они это знали, они стали бы искать тело там, где есть крысы. Вот для чего он кромсал руку бритвой, скрывая укус.

— Может быть и так, — согласилась Элен. — Только что это нам дает? Вокруг Нортона тысячи мест, где водятся крысы. Ты что, хочешь все их обыскать?

— Надеюсь этого не потребуется. Да я этих тварей опасаюсь, с детства к ним отвращение. Когда я служил на флоте, я с корабля смотрел, как они кишат на пристанях… — он оторвался от минутных воспоминаний и спросил:

— Ты сказала, что когда Майк с Питом отправлялись на рыбную ловлю, они брали лодку у соседей? Где они держали свои лодки?

— В сарае.

— Флики рылись там?

— Не знаю… Наверное, рылись.

— А может, и нет. Соседи эти были дома в тот день?

— Нет.

— Ты точно знаешь?

— Конечно, знаю! Эти соседи — муж и жена Томсоны. Они из Чикаго. Они за неделю до того дня разбились насмерть, возвращаясь к себе.

— Значит, там никого не было? И Майк об этом знал?

— Конечно, знал.

— Кто теперь живет в доме этих Томсонов?

— Как я знаю, никто не живет. У них не, было детей. Этот тип из агентства пока не нашел покупателей. Домишко Пита тоже никто еще не купил.

— Надо ехать туда. Когда мы сможем?

— Хоть завтра. Завтра я не работаю. У меня есть машина. О милый, неужели! Я вся прямо дрожу!..

Он это и сам чувствовал: ее била мелкая дрожь от нервного возбуждения, вызванного возможностью разгадки тайны. К его досаде нервное возбуждение женщины перешло в прилив страсти, и ему пришлось сделать над собой усилие и удовлетворить ее желание.

Потом они лежали рядом, и она томно спросила:

— О чем ты думаешь, милый?

Их мысли, очевидно, шли по разным путям, потому что он в этот момент обдумывал, что сделает, когда они найдут деньги. Он не стал скрывать своей заботы и честно ответил:

— О деньгах. Об этих денежках: по двадцать восемь тысяч на каждого.

— Почему так, милый?

Он подумал, как ответить правильнее:

— Если ты, конечно, не возражаешь.

Возражала она или соглашалась — ему-то это было неважно. Когда деньги будут отысканы, останется только избавиться от этой дуры.

III

Решение избавиться в дальнейшем от этой дуры Элен Краус созрело окончательно у Расти на следующий день. До отъезда к озеру ему пришлось провести утро и полдня с Элен, не выходя из дому, чтобы не показываться лишний раз. Изнуренный пробудившейся любовной активностью своей подруги, испытывающий едва преодолимое отвращение к этой потной груде-плоти, он готов был прикончить ее, не дожидаясь находки денег и их дележа.

Но чем же она очаровала Майка? Расти никак не мог этого понять. Неужели она ему не была противна? Чужая душа — потемки. Что думал Майк, когда решился убить приятеля? Кто знает. Да что и думать обо всем этом, главное — отыскать железную коробку с долларами. Около четырех часов Расти спустился вниз. Осматриваясь, он обошел вокруг дома, прокрался к условленному месту, и вскоре туда подъехала Элен.

Не меньше часа им понадобилось чтобы доехать до озер. Они выехали на берег по песчаной дороге, вдоль которой росли деревья. Расти просил не зажигать фары, но Элен его успокоила, сказав, что здесь никого нет. Он и сам в этом убедился, пройдя по песчаному берегу и осмотревшись по сторонам. В этот ноябрьский вечер озеро было темное, пустынное и зловещее.

Они поставили машину позади домика Пита Тэйлора. С первого же взгляда Расти понял, что искать тело в домике Пита не было никакого смысла. Элен взяла фонарь из машины.

— Я думаю, ты сразу хочешь пойти в сарай, где хранились лодки? Это там, — она показала в левую сторону. — Будь осторожнее, эта тропинка была скользкая.

Она была права, идти по скользкой грязи в темноте было трудно. Расти шагал за женщиной и размышлял, не настал ли момент? Можно было поднять камень и проломить ей череп.

Он не мог еще решиться. Да и лучше было отыскать сначала деньги и посмотреть, каково это надежное место для укрытия трупов, которое нашел в свое время Майк.

Лодочный сарай стоял у небольшого узенького мола, идущего в озеро. Расти потянул дверь, она была заперта на висячий замок.

— Отойди-ка, — сказал Расти женщине. Он поднял подходящий камень и без особого труда разбил проржавевший замок. Бросив замок на землю, Расти взял у Элен фонарь и вошел в сарай. Луч фонаря обшарил грязные пустые стены. Хотя этот луч бегал в темноте, но полной темнотой ее нельзя было назвать, изо всех углов светили красноватые точки. С содроганием Расти понял, что это настороженные глазки зверьков. Крысы! Отвратительные, ненавистные с детства твари!.. Однако сейчас эти злобные красноватые глазки подтверждали догадку — это здесь!

Элен дышала ему в затылок. Она тоже поняла, что они у цели своей поездки. Свет фонаря и присутствие людей прогнали зверьков. Расти топнул ногой, шуганул более отважных крыс, которые не спешили удирать. Потом он посветил по полу: ну, конечно, пол был цементный! Но что под этим цементом? Дальнейший осмотр пола вызвал у Расти восклицание, полное досады и злобы:

— А, черт! Они же ковыряли здесь пол!

Да, цемент был разбит на куски, это уже был не цементный пол, а земля, покрытая щебнем.

— Я тебе говорила, — упавшим голосом сказала Элен. — Они все вокруг обыскали! Все вокруг.

Лодок в сарае не было. Луч фонаря не наткнулся на что-нибудь в одном из углов: голые стены, обломки цементного пола — больше ничего. Расти осветил потолок, он был подшит толем.

— Пошли отсюда! Слишком просто мы хотели получить денежки.

Расти повернулся к двери, его уже тошнило от затхлой вони сарая, от близости притаившейся армии крыс. Он машинально осветил еще один раз потолок и вдруг замер.

— Постой-ка! Постой!..

— Что там?

— Потолок низковат, он должен быть выше.

— Ты думаешь?

— Я думаю, конечно, думаю. Да, я уверен, что оно там! Тихо! Ты слышишь?

Они замерли, и в мрачной тишине услышали шелест дождя. Но дождя не было, это шуршали лапки крыс, бегавших в промежутке между потолком и крышей.

— Пойдем! — позвал Расти.

— Куда?

— В дом. Возьмем какую-нибудь лестницу.

Лестница отыскалась быстро. Даже не пришлось взламывать дверь дома — лестница стояла под навесом, пристроенным к дому.

Листы толя отрывались легко, даже не понадобился железный крюк, который он подобрал там же под навесом. Но под толем оказались доски, и тогда железный крюк пошел в дело. Доски отдирались с треском, уже открылся достаточный лаз в эти антресоли. Оттуда выскакивали одна за другой перепуганные крысы, перескакивали через плечи Расти, скатывались по его спине. Это было омерзительно и только возбуждение, азарт, вызванный близостью добычи, позволял Расти продолжать работу. Вот он уже протиснулся в темный промежуток — слава богу, все крысы уже выскочили оттуда. Ему не пришлось лезть далеко, железная коробка быстро попалась под руку. И тут же лежало «это». Расти сразу понял, что «это» и было то, что осталось от Пита Тэйлора. Это не могло быть ничем другим, хотя если бы требовалось опознание трупа, то это было бы затруднительно, потому что трупа не было, остался начисто обглоданный крысами скелет.

Расти ухватил железную коробку и, не совладая с нервным нетерпением, раскрыл ее. Вот они — заветные пачки! Даже сквозь отвратительный затхлый дух антресолей ноздри Расти уловили запах денег.

— Ты нашел? — нетерпеливо спросила Элен.

— Нашел. Подержи лестницу, я слезу.

Отыскивая ногами перекладины, он готовился внутренне к решающему моменту. Этот момент наступил, Расти это понимал. Он передал женщине фонарь и железный крюк, крепче прижал к себе коробку с деньгами. Все в его мозгу сложилось просто и точно: он спускается с последней перекладины лестницы, ставит коробку на пол, она наклоняется над коробкой, он берет хороший обломок цемента и все!.. Один удар по черепу — и все! Гениально просто, если бы не железный крюк. Удар этим крюком по голове ожидал Расти, когда его нога нащупала последнюю перекладину…

Удар был великолепен, как и все последующие действия Элен. Она быстро сбегала к машине за веревкой, запасенной заранее. Когда Расти был надежно связан, в его ушибленной голове тускло замерцало возвращающееся сознание. Вскоре Расти уже смог полностью оценить всю плачевность своего положения. Куски цемента, на которые он был брошен, больно давили спину, туго связанные члены позволяли лишь извиваться, заткнутый тряпкой рот мог только издавать мычание. Расти притих, наблюдая, как Элен наслаждается созерцанием содержимого железной коробки. Фонарь стоял на полу и театрально освещал мизансцену этого трагифарса.

Элен заметила, что Расти пришел в себя, она взглянула на него. Очков на ее лице не было, они валялись на полу, и даже было разбито одно из стекол. Расти почему-то удивили эти брошенные на землю очки. Женщина заметила его взгляд. Она наступила ногой на очки, раздавила их.

— Кончено! — возбужденно сказала она. — Кончен весь этот маскарад! Эти дурацкие очки, эти грязные волосы, эта сладкая сытная жратва для обрастания жиром, эта бессмысленная рожа идиотки… А ведь полезно, полезно иногда сыграть роль идиотки.

Непонятно, для кого она издавала эти восклицания: для Расти, брошенного на пол сарая, или для себя самой.

Подстегнутый ее выкриками, Расти пытался освободиться. Ее рассмешили его бесплодные извивания по земле. Она стала озвучивать эту сцену своим насмешливым издевательским монологом, поскольку Расти мог только мычать в ответ.

— Ты что же думал? Ты думал, что Майк так уж тогда позарился на эти деньги, которые Пит вез на фабрику? Да они ему и даром тогда не нужны были. Ему нужно было рассчитаться с Питом. Вот что ему нужно было. Он взял с собой ружье из дому. Ему давно нужно было рассчитаться с Питом, а потом, может быть, и со мной. Нет, я тогда не догадалась, что он уже знает, он ничем себя не выдавал — крепкий все же мужик! Полгода уже мы ему наставляли рога!.. А деньги ему тогда не нужны были, не в деньгах было дело. Я тогда здорово сдрейфила, когда он вернулся и сказал мне, что прикончил его. Я стала заклинать его, кричала, что все это лажа, что кто-то со зла наклепал на нас… Я здорово сдрейфила тогда. На счастье флики приехали очень быстро…

Может быть, он мне поверил, а может, и хотел сам поверить. Он же мне писал потом из тюрьмы, по-хорошему писал… Только он, конечно, не мог написать, где спрятал деньги… Тогда все уже по-другому пошло, Пита все равно уж не было. Я стала ждать, когда вернется Майк. Все же деньги большие, стала все о деньгах этих думать. И вот вдруг — ты!..

Расти что-то пытался ей внушить страстным мычанием. Она снова посмотрела на него, сказала как-то даже мечтательно.

— Теперь я снова стану прежней Элен Краус, верну свои красивые волосы, сброшу двадцать кило весу…

Расти снова яростно замычал.

— Не бойся, миленький, — с издевкой сказала Элен, — они меня не разыщут. Тебя тоже долго не найдут. Очень долго. Кто же станет снова здесь искать?..

Она небрежно отвернулась от него, собираясь покинуть сарай. Мгновенно собрав все силы, Расти напряг все тело, изогнулся и, как стальная пружина, распрямившись, сбил ее с ног толчком в спину. Не давая ей времени, он подкатился и мощными ударами ботинок бил ее по груди, по животу, по всем местам неповоротливого тела. Ее тяжелая масса привалилась к захлопнувшейся двери сарая, прочно заблокировала выход. Расти продолжал бить ее ногами. Она кричала, потом вопила, потом замолкла…

Расти перестал бить неподвижную груду плоти, его силы иссякли. Он долго лежал и сам неподвижно, а потом начал бесплодные попытки освободиться от веревок.

Фонарь тем временем светил уже слабее и вскоре потух. Полная тьма, полная тишина. Нет, не полная тишина — послышался шорох, попискивание, беготня. Начали возвращаться крысы.

Перевод: Е. Андреев

История Бэтси Блэйк

Robert Bloch. "Betsy Blake Will Live Forever", 1958

В апреле Стив снял маленький коттедж на берегу моря.

Он забрался сюда с двойной целью: зализать раны и написать роман. Последний год оказался для него тяжелым: шесть недель его продержали сценаристом па одной из крупнейших киностудий, но контракт так и не заключили, а сценарий долго мусолили, в конечном счете так и не купив его. Стив разругался со своим агентом, проклял Голливуд и уединился в домике на море. Иногда ему казалось, что вот-вот он выдаст миру Великий Американский Роман. А в другие дни, когда с гор спускался нудный серенький туман, он подолгу простаивал у окна, бесцельно разглядывал безбрежный водный простор и прикидывал, что не так уже сложно прыгнуть вниз с каменистого обрыва.

Потом он познакомился с Джимми Пауэрсом, и стало еще хуже.

Коттедж Джимми находился недалеко от норы Стива.

Больше всего угнетал Стива тот факт, что Джимми Пауэрсу («бьюик», дорогие костюмы, рубашки с монограммами, шампанское и актрисы) было всего-навсего двадцать три года.

«Как это ему удается? — частенько спрашивал себя Стив. — Ведь он ничего особенного собой не представляет и сам не в состоянии написать ни строчки. В чем же его секрет?»

— Ты давно работаешь на студии, Джимми?

— Почти три года.

— Значит, начал работу, когда тебе не было еще двадцати? Пришел на одну из крупнейших студий страны и — хоп! — сразу же отхватил такое теплое местечко?

— Совершенно верно.

— Без всякого опыта в этой области? И тебе сразу же доверили рекламные кампании для звезд первой величины?

— Именно так, дорогой.

— Не могу понять, — пристально взглянул на него Стив, — как может так везти людям?

— Не такое уж большое везение. Всего-навсего три куска в неделю.

— Всего-навсего! — хмыкнул Стив, — Для такого мальчишки! Я в жизни не получал триста долларов в неделю, а сколько лет варюсь в кинопромышленности. Чего темнишь, Джимми? Мне-то ты можешь сказать. Наверняка где-то собака зарыта?

— Ну, не без этого, — нехотя признался Джимми и сменил тему.

С этого вечера сердечность Джимми Пауэрса как ветром сдуло.

Он больше не приглашал Стива в свой коттедж, обставленный с таким вкусом. А недели через три Джимми совсем перестал появляться. Стив тем временем почувствовал прилив вдохновения и с утра до вечера работал.

Наступил июнь. Однажды вечером заявился Джимми Пауэрс.

— Привет, великий труженик! — воскликнул он, — К тебе можно вломиться? Пишешь Великий Американский Роман, не так ли? — с долей сарказма через секунду спросил он. — Послушай, брось эту чепуху! Похоже, я наведу тебя на дело.

— Три куска в неделю? — спросил Стив.

— Чушь! Я говорю про большую монету.

— Ты хороший друг, Джимми. Что я должен делать? Ограбить банк?

Джимми игнорировал шутку.

— Ты знаешь, где я сейчас был? В кабинете М. П.! Да, да, мой дорогой, всего лишь пять часов тому назад я сидел в кабинете Мистера Президента и беседовал с ним. В конце концов, он дал мне добро на всю катушку. Я могу начинать операцию.

— Какую операцию?

— Ты знаешь, что произошло с Бэтси Блэйк? — спросил он.

Бэтси Блэйк, Белокурая Куколка Экрана, мчалась на своем скутере в районе Каталины второго июня вечером. По сообщениям газет, Бэтси готовилась к участию в предстоящих ежегодных гонках, надеясь в четвертый раз занять на них первое место. Никто в точности не знает, что именно случилось, так как свидетелей не было, но похоже, что ее скутер на полной скорости врезался в другой, убив при этом некоего мистера Луиса Фрайера из Пасадены.

Оба катера затонули, и водолазы долго пытались разыскать их в глубоком канале. Через два дня после столкновения волны выбросили на пляж труп Фрайера, а спустя еще день на этом же пляже обнаружили тело Бэтси.

Это была потрясающая новость, ибо Белокурая Куколка блистала на экране не один год. Этикетка «Мисс Тайна» приклеилась к ней с ее первого дебюта в Голливуде, и она охотно приняла ее, всеми силами стараясь держать в тени все, что касалось ее частной жизни.

Журналистам пришлось потрудиться, чтобы откопать что-либо из прошлого покойницы. Среди ухажеров звезды они назвали почти всех известных киноартистов последних двадцати лет, а некоторые бульварные газетки намекали, что могли бы дополнить список.

— Так что? — спросил Стив у Джимми. — У твоего шефа инфаркт?

Джимми кивнул:

— Почти. Смерть Бэтси посадила нас в приличную калошу. Буквально накануне гибели она закончила съемки в «Блеске». Фильм обошелся студии миллиона в четыре. И вот все готово, ни съемок, ни беготни, ни нервотрепки, фильм уже в коробке — и на тебе! Надо же было Бэтси сыграть в ящик именно в этот момент!

— И что будет теперь?

— Что будет? М. П. пока не представлял, в какую сторону дернуться. Конечно, он мог сейчас же выпустить «Блеск» на экран, используя момент, пока газеты пишут о Бэтси. Но ведь это наш центральный фильм года! Все уже организовано, чтобы выпустить его в конце осени, в ноябре; заключены договоры с рекламными агентствами, поданы заявки на участие в конкурсах, где наверняка можно было бы отхватить премию… Представляешь теперь, в чем вся соль? Наступит ноябрь, а Бэтси уже шесть месяцев на том свете, все про нее забыли, и мало кто захочет выкинуть доллар, чтобы посмотреть на знаменитость, которой уже нет на белом свете. М. П. нужно получить хотя бы пять миллионов, чтобы покрыть убытки. А как это сделать? Вот уже пятнадцать дней его мучила сильнейшая головная боль, мой милый. И надо было найти лекарство от этой боли.

— А ты, прости, здесь при чем?

— А я здесь, как кавалерия в вестерне, — улыбнулся Джимми, — М. П. и все его советники шевелили вовсю мозгами, чтобы найти выход, но пока они добились только того, что немного похудели. Тогда на сцене появляюсь я, вхожу в кабинет М. П. и сваливаю ему на руки пять миллионов, а может, и все восемь.

— Ты нашел выход? — удивился Стив.

Джимми Пауэрс улыбнулся:

— Я сказал М. П., что мы обыграем легенду «Мисс Тайна». Пикантная таинственность всегда нравится обывателю. «А вдруг Бэтси Блэйк жива?» Такую дешевую приманку пустим мы в бульварные газетки. Потом придумаем что-нибудь новенькое. Издадим, к примеру, «Журнал Бэтси Блэйк». Или наймем ребят пошустрее, чтобы организовали клубы поклонников Бэтси. Какому-нибудь журналисту поручим выдать материальчик для женских газет и журналов. Что-нибудь слащавенькое, им это нравится… Пусть она будет символом американских девушек.

— Но она никогда не была символом, — заметил Стив. — Да и не совсем подходит для роли девушки…

— Ты возможно, прав, ей давно перевалило за сорок. Кстати, я точно знаю, что М. П. собирался избавиться от нее, как только окончится срок действия контракта. Однако нужно признать, что сохранилась она неплохо и еще производила на молодежь какое-то впечатление… Ты подумай, что можно сделать с прошлым этой женщины! Никто не знает ее подлинного имени, никто не ведает, как двадцать лет тому назад она пробралась в кино. Подожди, когда мы разыграем такие темы, как «Подлинная Бэтси Блэйк» и «Бэтси Блэйк, которую не знает никто», — увидишь, что получится!

Возбуждение — заразная вещь. К своему удивлению, Стив заметил, что сначала такая программа захватила и его:

— Дело стоящее, если заняться им как следует. Можно вытащить на свет божий много интересного. Кстати, я слышал от кого- то, что у нее остался незаконнорожденный сын от одного продюсера…

Джимми Пауэрс покачал головой:

— Нет, нас это как раз не интересует. Такие сплетни в Голливуде можно услышать буквально про всех. Я строго-настрого запретил своим ребятам в отделе заниматься всякими расследованиями. Понял? Наши истории сварим мы сами. Стив, ты прямо создан для этой работы. Не хочешь ли ты стать великим созидателем великих легенд?

Стив спросил:

— Ты был знаком с живой Бэтси?

— Конечно.

— Что за женщина она была на самом деле?

Джимми Пауэрс пожал плечами:

— Капризная чудачка. А какое это сейчас имеет значение?

— Была ли она доброй женщиной? Можно сказать, что она была хорошим человеком?

— Конечно, можно. Она такая и была, как ты говоришь. Но, прости, к чему допрос?

— Потому что она умерла, Джимми. А мертвых беспокоить не положено. Ведь не можешь же ты разыграть весь этот фарс на ее могиле…

— Кто тебе сказал, что не могу?

На этот раз плечами пожал Стив:

— И ты не остановишься, что бы я тебе ни говорил, не так ли?

— Будь покоен, приятель, меня не остановить!

Стив кивнул.

— Тогда начинай свою работу. Только без меня. Очень тебе благодарен, но стать вампиром — выше моих сил.

Джимми уставился на него.

— Значит, по-твоему, я вампир? — проговорил он. — Хорошо. Только уточню одну деталь: пусть я вампир, но ты идиот! Форменный идиот! Ты все пытался узнать, как можно сделать карьеру в нашем кино. Так вот, Стив: для этого нужно иметь гибкий позвоночник. Надо учуять представившуюся возможность и иметь мужество, чтобы ухватить ее. Слаба у тебя оказалась печенка, Стив.

— Очевидно, нас просто по-разному воспитывали.

Джимми горько рассмеялся:

— Возможно. Но я получил идеальную дрессировку как раз для такой работы, которой мне предстоит заняться, поверь. И ты увидишь, как я смогу использовать эту возможность!

* * *

Джимми не появлялся все лето.

Легенда о Бэтси Блэйк хлынула на американскую публику в последних числах августа. В сентябре в киосках появились первые журналы с вымышленными историями про Бэтси. В октябре бульварные листки, в своем стиле трактовавшие эти истории, раскупались нарасхват. Создавались клубы поклонников Бэтси, а телевидение подчистую мело свои архивы в поисках старых программ с участием кинозвезды.

Все шло, как намечал Джимми, только в еще более грандиозном масштабе. «Последняя идиллия Бэтси Блэйк» предлагалась публике наряду с «Любовными похождениями Бэтси». А потом пошли «Правда о Бэтси», «Подлинная Бэтси» и сотни других статей, заметок, программ. А рекламные отделы киностудии без устали рекламировали «Блеск»: «Бэтси Блэйк в своей последней роли! Величайшая звезда американского кино!»

Параллельно обыгрывалась другая вариация типа «Бэтси Блэйк — женщина, которую не знал никто». Здесь давалось несколько версий: сообщалось, что Бэтси была дочерью знаменитости, царившей во времена Великого Немого, или же дочерью одного европейского монарха, или же просто пробивной девицей, сумевшей сделать карьеру в Голливуде.

Такие же противоречивые детали сообщались о ее личной жизни. И оставались без ответа различные гипотезы о том, почему Бэтси окутывала покрывалом тайны все то, что касалось ее личной жизни. Называли ее и талантливой самоучкой, и мыслительницей, и поклонницей культа сатаны; сообщали, что она увлекалась астрологией, присутствовала в Гаити па церемониях культа вудуистов, была старухой, открывшей секрет неувядаемой молодости; говорили, что она славилась высокой интеллектуальностью и среди ее любовников числились известные литераторы нашего поколения; писали, что была она сентиментальной чудачкой; уверяли, что Бэтси поклонялась драматическому искусству и собиралась уйти из кино, чтобы создать свою театральную труппу. А последнее время она якобы находилась на грани нервного истощения и тратила все свои деньги на психиатров.

Джимми Пауэрс оказался неплохим пророком: самым привлекательным для публики моментом оказался именно покров таинственности, окружавший почившую кинозвезду. Была выдвинута версия, что Бэтси Блэйк не погибла, и базировалась она на «странных обстоятельствах ее гибели», на нежелании киностудии организовать прощание публики с актрисой но время похорон. Разбирались различные обстоятельства, которые могли бы опровергнуть версию о гибели актрисы.

К ноябрю кампания вылилась в мощное крещендо. Теперь все американцы в возрасте от восьми до восьмидесяти лет с нетерпением ожидали выхода кинофильма на национальный экран.

* * *

В один ноябрьский вечер, когда Стив колотил на машинке вторую часть своего романа, к нему заявился Джимми:

— Как дела, парень?

Стив собрался ответить, но Пауэрс не дал ему вымолвить ни слова.

— На следующей неделе выходим на национальный экран. Национальный, ты понял?! А кто этого добился? Я, вот кто!

Стив закурил.

— А ведь ты знаешь кулуары нашего кино! Я уже сейчас получил десятки выгоднейших предложений, но М. П. — старая лиса, он меня не отпустит. Две тысячи в неделю, контракт минимум на пять лет, и это еще не все, мой дорогой. Как только фильм выйдет на экран, мне дадут премию. Полсотни кусков по тысяче, о которых никто не узнает, представляешь? Без обложения налогом, все целиком мое! М. П. способен на красивые жесты. Конечно, эту премию я честно заработал. Немало перепортил себе крови. Сколько противников пришлось раздавить, сколько врагов обезвредить…

— Представляю себе, — отозвался Стив.

— А ты все тот же пуританин, не так ли? Ради Бога, я совсем не обижаюсь на тебя. Хочу только сказать, что ты много потерял, моя радость. Ведь эта история стала самой грандиозной фальсификацией нашего века…

— Это действительно так!

Джимми Пауэрс и Стив удивленно уставились на женщину, появившуюся на пороге. Незнакомка была загорелой и симпатичной, а потрепанные джинсы и майка подчеркивали ее некоторую полноту.

— Что за дьявольщина? — пробормотал Джимми, а женщина, пошатываясь, направилась к нему.

— Я видела, как ты вышел из своей поры, когда я только подъезжала, — объяснила она. — Я зашла в коттедж и стала тебя ждать, благо там было кое-что выпить. Потом услышала ваш разговор и подумала: почему бы мне не присоединиться к вашей компании?

— Кто вы такая? — спросил Стив.

Женщина улыбнулась и указала на Джимми:

— Спросите лучше у него.

Джимми Пауэрс сидел с раскрытым ртом, а его красная от выпитого вина физиономия за секунду побелела.

— Нет! — хрипло воскликнул он, — Нет, этого не может быть!

— Черта с два! — рассердилась женщина. — Разуй глаза!

— Но что случилось? Где ты пропадала?

— Я совершила небольшое путешествие, — улыбнулась женщина. — Это длинная история… Я видела газеты, — проговорила она после паузы. — Наше небольшое кораблекрушение выглядело несколько иначе.

— Тогда почему ты ничего не предприняла, чтобы опровергнуть эту версию?

— Я уже сказала, что отправилась в небольшое путешествие. Когда я увидела газеты, они были двухмесячной давности. — Женщина замолчала. — Ты не перебивай, и я расскажу…

— Хорошо, говори.

— Конечно, я врезалась в эту лодку, как и писали газеты. Чертово полено плыло без всяких огней, на малом ходу, так что его было не видно и не слышно. На борту находился этот Луис Фраер. Кстати, я знала старика Луиса до этого. Газеты, конечно, не были в курсе, что плыл он не один. Он подобрал на пляже какую-то девицу, из тех блондинок, которые вечно ошиваются возле яхт-клуба. А когда мы столкнулись, она-то и протянула ноги. Короче, она погибла, а когда через несколько дней волны выкинули на пляж ее тело, все решили, что это была я.

— И что же случилось?..

— Сейчас все расскажу. Похоже, я потеряла сознание, но все же мертвой хваткой держалась за скутер.

— По твой скутер затонул, его так и не нашли.

— Никуда он не затонул. А не нашли его потому, что этой же ночью маленький мексиканский торгаш заметил нас и поднял на борт: меня и скутер. Я поначалу даже не двигалась, очевидно, получила небольшое сотрясение мозга. А когда очнулась, мы уже плыли в Чили.

— В Чили?

Женщина кивнула:

— Да, в Чили. Это в Южной Америке, знаешь? Вальпараисо, Сантьяго… побывали везде. Эти маленькие торговые суденышки рыскают повсюду. Там же я продала скутер, и по хорошей цене. Мы подружились с капитаном, да и среди экипажа были толковые ребята. Они и не предполагали, кто я такая. Для них я была просто симпатичная блондинка. Ты же знаешь, как они уважают блондинок? — И она лукаво улыбнулась.

Джимми Пауэрс поднялся:

— Итак, ты хочешь сказать, что эти пять месяцев провела на торговом суденышке в обществе мексиканской матросни?

— А почему бы и нет? Это был мой первый настоящий отпуск за столько лет работы. Когда в Сантьяго я узнала из газет обо всей этой шумихе, я решила: пропади все пропадом! Я хотела насладиться полной свободой. Потом мы с капитаном прокутили всю нашу наличность, и в Лонг-Бич я покинула корабль. Я понимала, что М. П. хватит кондрашка, если я вдруг предстану перед его очами, и решила, что сначала нужно повидать тебя. Вместе мы скорее сможем придумать какой-нибудь выход.

Женщина обернулась к Стиву:

— Так у вас нет виски? — И, не дождавшись ответа, воскликнула: — Бедная я, бедная! Во что превратились мои волосы! Мне нужно немедленно к парикмахеру, а то никто и не признает меня в таком виде. Я смотрю, и вы оба не узнали меня в первый момент, не так ли? Волосы растрепаны, на пять кило поправилась… А на следующей неделе «Блеск» выходит на экран…

— Совершенно верно, — сухо подтвердил Джимми.

Женщина, пошатываясь, поднялась с кресла.

— Одно я могу признать, — сказала она. — Ты провернул огромную работу. Даже до Чили докатилась эта кутерьма.

— Пойдем ко мне, — сказал Джимми.

Стив видел, как они зашли в коттедж Джимми. Их коттеджи были единственным жильем на всем пляже, до самого горизонта: ноябрь — мертвый сезон.

Если хорошенько прислушаться, он мог бы уловить, о чем они говорят. Но Стив не мог сосредоточиться; он пытался разобраться во всей этой истории и не обращал внимания даже на то, сколько времени прошло с тех пор, как они ушли. Когда, наконец, он выглянул в окно, то увидел, что свет в окнах соседнего коттеджа погас.

Пауэрс обещал вернуться. Где же он? Стив направился к выходу. Он был уверен, что Джимми не уехал, так как наверняка услышал бы шум мотора. И в этот момент он увидел Джимми, нетвердой походкой шагавшего по тропинке. Похоже, что к выпитому раньше он добавил еще.

— Что случилось? — спросил Стив, — Где Бэтси Блэйк?

— Кто? — Джимми пошатнулся и облокотился о стенку. — Ты имеешь в виду эту старую пьянчужку, что заходила к тебе? Надеюсь, ты не поверил басням, которые она рассказала?

— Однако эти «басни» звучали вполне правдоподобно, Джимми. Впрочем, ты всегда можешь проверить…

— Незачем! Когда мы пришли ко мне, я закидал ее четкими вопросами, и она сдалась. Она пыталась взять нас на пушку и выдумала всю эту историю. Она такая же Бэтси Блэйк, как я или ты.

— Что?

Джимми смахнул ладонью пот со лба.

— Похоже, она пыталась содрать с нас монету. Понимаешь, ее появление перед самым выходом фильма может свести на нет всю мою работу, если только студия не заткнет ей глотку, — Он покачал головой, — Но теперь это не имеет никакого значения…

— Ты пригрозил ей, и она убралась?

— Нет, — Джимми судорожно проглотил слюну. — Пойми меня правильно, друг. Никто ей не угрожал. Она ушла сама, по своему собственному желанию. Запомни это как следует, понял? Потому что я… Я боюсь, что произошло несчастье… Правда, я толком не уверен. Потому и пришел к тебе. Видишь ли, она была пьяна. Ты ведь тоже заметил это? Когда она уходила, я стоял у окошка и смотрел ей вслед, а она, пошатываясь, шла вдоль кромки обрыва. Я хотел было окликнуть ее, как вдруг увидел, что она упала.

— Ты хочешь сказать… Но высота обрыва здесь двести метров!

Джимми снова глотнул слюну.

— Знаю. Но я не пошел смотреть, что с ней стало. Мне страшно одному.

— Придется вызвать полицию, — сказал Стив.

— Конечно, конечно. Но прежде я хотел бы поговорить с тобой. Если мы вызовем полицейских, они засыплют нас вопросами. Кто такая, откуда взялась, зачем пришла сюда…

— Мы скажем им всю правду.

— А не повредим ли мы тем самым фильму?

— Но если ты утверждаешь, что это не Бэтси Блэйк…

Стив пристально взглянул на Джимми Пауэрса, но налитые кровью глаза Джимми рыскали по сторонам.

— А вообще вот что я хочу тебе сказать, — хрипло произнес он. — Не лучше ли нам позабыть все это?

Стив шагнул к телефону.

— Прошу тебя только: никому не говори, что сегодня она заходила к нам. И не проговорись о том, какие басни заливала она нам здесь. А я перед сном выглянул из окошка и увидел, что какая-то бродяжка упала с обрыва. Вот и все. Нет ничего предосудительного в такой интерпретации.

— Надо подумать, — ответил Стив. Он подошел к телефону, набрал номер: — Дайте полицию, пожалуйста. Алло, здесь произошел несчастный случай…

Он не стал разглагольствовать и уточнять что-либо: женщина упала с обрыва, адрес такой-то.

Стив повесил трубку, и Джимми облегченно вздохнул.

— Так-то лучше, — сказал он. — Молодец! Я этого не забуду, Стив!

— Я все еще думаю, — ответил Стив, — К тому времени, как они приедут, решу окончательно, что говорить им.

— Послушай…

— Нет, изволь ты послушать меня. Почему ты так уверен, что эта женщина не та, за кого она себя выдавала? Нет, нет, не повторяй твою историю о вымогательстве. Никто не будет напиваться, когда идет на серьезное дело. — Стив подошел ближе к Джимми Пауэрсу. — Позволь задать тебе еще один вопрос. Допустим, что это действительно была Бэтси Блэйк. И что из этого? Почему об этом нельзя было объявить завтра же, как и предлагала она? Представь себе, какой взрыв вызвало бы это сообщение, оно только увеличило бы интерес публики к фильму.

Джимми шагнул в сторону.

— К черту фильм, — произнес он. — Я думаю о себе. Как ты не можешь понять, куриная твоя голова? Эту рекламную кампанию организовал и провел я. Это мое произведение, мой шедевр, и все киношники знают об этом. Фильм пройдет с огромным успехом, и заслуга в этом будет моя. А теперь представь себе, что получится в твоем варианте. Все узнают, что она жива, и это сообщение вызовет большой интерес, согласен. Но для фильма ничего не убавится и не прибавится: он пройдет с тем же успехом, который уже обеспечил ему я. Бэтси Блэйк жива — ну и что из этого? Старая калоша больше ни на что не годится, главных ролей ей уже не сыграть, даже если снимать ее будут через фильтр, чтобы убрать морщины. Мертвая Бэтси — легенда. А когда она выйдет к публике, что станет со мной? Сейчас я — золотой парень. Но появится она, и все внимание будет обращено на нее; и ей же припишется вся заслуга в успехе фильма. Ты ведь слышал, как она говорила: мы, мол, «вместе» должны что-то придумать. Я знаю, как она понимает слово «вместе». Она будет красоваться на первом плане, а меня загонит в уголок. Поверь, Стив, я знаю ее. Она терпеть не могла, чтобы кто-нибудь находился с ней рядом на первом плане! Впереди должна быть она, только она, одна она! Я так бы и сгнил в своей рекламной конторе, если бы не подвернулся этот золотой случай. Случай, который встречается раз в жизни. Я схватил его обеими руками, вложил в него душу и силу и не позволю никому вырвать его у меня в последний момент. И ей не позволю…

Стив положил ему руку на плечо:

— Вот ты и сказал мне все, что я хотел знать. Значит, это была Бэтси.

— Я этого не говорил. И тебе про это незачем вспоминать, когда приедет полиция. Будь добр, Стив, тем более что это уже ничего не изменит. Ты абсолютно ничего не знаешь, вот что ты должен сказать. У меня есть пять тысяч долларов, которые завтра утром я могу принести тебе. Пять кусков наличными только за то, чтобы ты сказал, что ничего не знаешь! Да подожди, черт побери! Я дам тебе десять кусков! И гарантирую хорошую должность на студии…

— Так это была Бэтси Блэйк, — снова прошептал Стив. — И она ушла от тебя, чтобы прыгнуть с обрыва…

— А разве не бывает таких случаев? Пьяная женщина шагнула не в ту сторону. Случилось несчастье, клянусь тебе! Ну и хорошо, раз это так важно для тебя, признаюсь, что в это время я был рядом, хотел отвезти ее домой, а она поскользнулась…

— На песке остались следы, — сказал Стив. — Полиция все проверит. Они установят, кто она такая, и раскрутят всю историю с начала до конца. Они доберутся до истины… Ты убил ее, не так ли?

Джимми не ответил. Он пытался ударить Стива, но гот без труда перехватил его руку и завернул за спину. Джимми рухнул на колени.

Стив крепко держал его в таком положении, прислушиваясь к приближающемуся вою полицейской сирены.

— Я дам тебе пятьдесят тысяч долларов, — прошептал Джимми.

Стив поморщился:

— Когда я услышал обо всех этих деньгах, признаюсь, на миг мне стало завидно. Я даже посчитал себя дураком, не обладающим таким твердым характером, как ты. Но теперь я понял, что означает твой твердый характер.

Вой сирены слышался все ближе и ближе, затем раздался пронзительный визг тормоза.

— Говоришь, что ты прирожденный рекламный агент. А по-моему, ты просто-напросто прирожденный преступник, который за деньги способен убить родную мать.

Джимми Пауэрс как-то странно посмотрел на него.

— Именно так! — прошептал он. — Как ты догадался?

В комнату вошли полицейские.

Перевод: Юрий Ермаченко

Удивительная карьера биржевого маклера

Robert Bloch. "A Killing in the Market",1958

Боюсь, что не успею рассказать все по порядку. В довершение моих бед протекает перо и вряд ли хватит бумаги. За сорок долларов в день могли бы иметь в номере приличное перо. И могли бы время от времени пополнять запасы бумаги тоже, Впрочем, если бы я позвонил дежурному, мне принесли бы, наверно, бумагу, но я не хочу, чтоб кто-нибудь совал сюда нос.

Надо успеть написать, пока у меня есть еще время. Пусть мой рассказ кому-нибудь поможет или хотя бы будет полезен тем глупцам, которые втемяшили себе в голову, что они сорвут большой куш на бирже.

Такая идея владела и мной. Я хотел разбогатеть. И я разбогател, только вот…

Впрочем, начну сначала. С того, что зовут меня Альберт Кеслер и три месяца назад я еще служил в биржевой конторе на Уолл-стрит. Не буду упоминать названия фирмы, да это и не имеет значения. В прежней моей жизни не было ничего значительного. Ровным счетом ничего не значил и я сам. Человек, как все обыкновенные люди. И должность у меня была обыкновенная, как у любого мелкого служащего. Пределом моих желаний было на пятнадцать минут раньше уйти с работы, чтобы сидеть, а не стоять в метро всю дорогу до дома. Если можно назвать домом комнатенку в меблирашках в Бронксе! Тоже мне дом! Но это все, что у меня было. Это — и моя… великая мечта.

Наверно, у каждого, кто когда-либо работал на Уолл-стрит, была такая мечта. Она преследует тебя, когда трясешься в метро, когда ворочаешься на кровати у себя в клетушке. Она не покидает ни на минуту, и ты не можешь не надеяться, что завтра она осуществится.

Завтра! Именно завтра тебе подвернется счастливый случай. Ты встретишь человека, который всегда знает наперед, где пахнет золотом. На бирже он азартный игрок, и каждая его сделка приносит ему огромные деньги. Каким-то образом ты подружился с ним, и вскоре он дает тебе магический совет. Не успел оглянуться, как ты уже и сам великий человек. Крупный биржевик.

Я понимаю, что все это смешно. Но стоит немного поработать на Уолл-стрит, и такие мысли поневоле овладевают тобою. Ведь нет-нет, а видишь, что у кого-то получается. Не один же Бернард Барух разбогател, спекулируя на бирже. Тебе рассказывают о людях, которые начинали рассыльными, а под конец купили себе постоянное место на бирже. Иные богатели на известных акциях Нью-йоркской биржи, другие выпускали собственные, создав свои акционерные общества. Например, нефтяные магнаты, греки-судовладельцы и тому подобные; вот вам доказательства.

Но не каждому так везет. И, конечно, не тем, кто витает в облаках. На мечтах далеко не уедешь. Надо смотреть в оба и понимать, что к чему. И сверх всего запастись терпением.

Терпения у меня хватало. Я выжидал больше двух лет. Я строил планы и копил деньги. Скопил я не бог весть сколько — жалкие три тысячи долларов. Но для начала и это деньги. Не многие мечтатели согласны отказывать себе в необходимом и терпеливо ждать. Они принимают на веру любой сумасбродный слух на бирже; они руководствуются индексом «Доу Джонс», и «Уолл-стрит джорнал» — для них тотализатор. Они вычерчивают диаграммы и схемы, изучают биржевые отчеты многолетней давности. Одни полагаются на системы, другие верят в наитие. Заработают пять долларов на сталелитейных акциях, вложат десять в акции промышленных предприятий или компаний коммунальных услуг. А в конечном счете их всех ждет разорение.

Меня не устраивала такая грошовая возня. Я не верил ни в теории, ни в подсказки. Конечно, биржа — это игра, но игроки отнюдь не всегда выигрывают. В итоге выигрывает тот, у кого с самого начала была солидная опора.

Я глядел в оба, поставив перед собою цель высмотреть того, кто выигрывает. Я изучал клиентов, а не биржу.

Так я нашел Лона Маринера.

Я не стану подробно рассказывать, как все произошло. Скажу только, что и до этого мне несколько раз казалось: я нашел, это он! Тот, кто покупает акции в самый подходящий момент и, хорошо заработав, вовремя ретируется. Но всякий раз рано или поздно человек, которого я держал под наблюдением, попадал впросак или скатывался до продажи государственных займов, довольствуясь мизерной прибылью. Все это время я следил за несколькими вкладчиками в Нью-Йорке и иногородних филиалах нашей фирмы.

И только три месяца назад я сделал свое открытие. Я обнаружил Маринера — того, кто всегда вытаскивал выигрышный номер. Он вложил пятнадцать тысяч в акции маленькой авиакомпании, а через три дня с ней заключило контракт морское ведомство. Он продал их за пятьдесят тысяч и купил какие-то электронные акции, о которых я и слыхом не слыхал, и вдруг эта компания объявляет дивиденд, и курс их повышается на 18 пунктов. Снова заработав, Маринер покупает нефтяные и сбывает в утро перед неожиданным падением курса. За этим последовала авантюра в Техасской железнодорожной компании, которую за одну неделю проглотило более крупное объединение. На этот раз я сам выполнял распоряжения Маринера, поступившие через нашу контору в Сан-Франциско. А еще через месяц он, к моему удивлению, уже действовал из Кливленда. И всегда по тому же шаблону. Казалось непонятным, почему он покупает то или другое, но все, к чему он прикасался, превращалось в золото: медь, радар, Кливлендское телевидение, акции коммунальных услуг в Бостоне. В течение одиннадцати недель он участвовал во всех выгодных спекуляциях, в каждом значительном выпуске акций на фондовой бирже. Свои пятнадцать тысяч, по моим подсчетам, он превратил в несколько миллионов. Следующее свое сногсшибательное распоряжение он сделал через нашу чикагскую контору.

Тут-то я бросил службу и метнулся в Чикаго.

За душой у меня только и было, что три тысячи долларов и моя бредовая идея. О том, что идея бредовая, я подумал только, когда летел уже в самолете. Мчусь через всю страну, чтобы найти чужого мне человека в надежде, что уговорю его взять меня в долю в его баснословных биржевых операциях.

Я весь взмок, когда всерьез оценил положение. Что я, по сути, знаю об этом Лоне Маринере? В «Кто есть кто» он не значится. В биржевом справочнике его тоже нет. Открыто обращаться в наши филиалы я не решался. Фактически я знал только, что он тот, кого я искал, — человек с верным нюхом. Но обратного пути не было.

Выйдя из лимузина аэропорта на Пальмер-гауз, я взял такси и поехал в нашу чикагскую контору. Я сохранил удостоверение компании — что особенного, если я забыл сдать? Я протянул его, сказав, что меня послали установить контакт с одним из наших клиентов, и спросил, не был ли здесь сегодня мистер Маринер.

Мне ответили, что мистер Маринер не был сегодня и вообще не был ни разу. Распоряжения он отдает по телефону, а банковские счета посылает почтой. Я тут же зашел к вице-президенту компании, но ничего больше ни от него, ни от кого-нибудь другого о Маринере не узнал. И все же я выведал, что он остановился в таком-то отеле на Золотом Берегу.

Так вот, вчера в полдень я махнул туда и выложил сорок долларов за этот номер, укомплектованный телевизором, кондиционированным воздухом и протекающей ручкой.

Сорок долларов были первым моим капиталовложением. Потом я дал десять дежурному портье, и он поместил меня на один этаж с Маринером, показал даже его фамилию в регистрационной книге. Номер 701-й, налево от меня по коридору. Он почти ничего не мог ответить на вопрос, как выглядит Маринер, — больше он его не видел. Сказал только, что приехал он один, багажа у него было немного и «на вид он обыкновенный».

Еще десять я израсходовал на коридорного. От этого я узнал, что Маринер просил еду подавать ему в номер и выходит он только утром, когда горничная убирает.

Было уже почти семь вечера, а в это время горничные не дежурят. Я завел разговор с официантом, который приносил ему еду. Звали его Джо Франчетти.

Опять же за десятку Франчетти сказал, что совсем недавно убрал обеденную посуду из комнаты мистера Маринера. На официанта Маринер явно не произвел впечатления; описал он его столь же неопределенно. Человек «на вид обыкновенный». Не мог вспомнить, что ему Маринер говорил, даже во что был одет.

— Но я знаю, что он ел на обед, — сказал Франчетти. — Коктейль с креветками, баранье бризе с кровью, печеный картофель, салат «Валдорф», кофе, яблочный пай. И знаете, сколько он дал на чай? Несчастных полдоллара!

Я поблагодарил и ушел. Мне стало не по себе. Не проделал же я такой путь только ради того, чтобы узнать, что Маринер предпочитает недожаренную баранину. Даже то, что человек, отхвативший пять миллионов долларов, скаредничает на чаевых, ничего не объясняло.

Но большего я пока не мог добиться. Не идти же мне к местному шпику. Я уже и так подвергал себя риску, задавая слишком много вопросов. Не хватало только привлечь к себе внимание полиции. Наверное, здесь решили, что я частный сыщик. В этом мало хорошего, но все же какое-то оправдание моему любопытству.

Так я и не узнал ничего путного, и теперь — будь что будет. В половине восьмого я вернулся к себе в номер; дверь я оставил открытой. Сидя в кресле под определенным углом, я мог наблюдать за 701-м. На случай, если бы Маринер все-таки вышел.

Можно было, конечно, пройти по коридору и постучаться к Маринеру. Но к этому я не был готов. Прежде чем заговорить, мне нужно иметь о нем представление. Может, этот разговор решал мою судьбу. Нельзя допустить промаха, я должен был знать наперед, что я ему скажу. А это зависело от того, какое я о нем составлю мнение.

Наверное, Маринер в каком-то роде сумасброд, подумал я. Однако в том, что я о нем слышал, не было ничего эксцентричного. На свете сколько угодно скромных, застенчивых мужчин, которые необщительны, если они одиноки. В данном случае эта характеристика не подходила. Если бы я за три месяца отхватил на бирже несколько миллионов, я не стал бы торчать один на один с самим собой в номере гостиницы, уж будьте уверены.

Так, может, он псих, как те чудаки-затворники, про которых узнаешь, что они кончили свои дни где-то в подвале, оставив кучу денег под матрацем?

Я долго сидел, размышляя обо всем этом. И чем больше думал, тем более паршиво себя чувствовал. Ведь к такому сумасброду не подступишься. Такие люди подозрительны, у них мания преследования и все такое прочее. Они не верят незнакомым и не заводят друзей.

Но и это не вяжется с тем, что я знаю о Маринере. Я плачу за номер сорок долларов в сутки. А он, хоть и скупится на чаевые, отваливает за свой не меньше сотни. К тому же за последние несколько месяцев он переехал из Сан-Франциско в Кливленд, потом — в Бостон, после — в Чикаго, а такие поездки влетают в копеечку. Будь он один из тех чудаков, он не стал бы тратить лишнего доллара, если бы даже загребал миллионы. Нет, он не из тех, кто окапывается где-нибудь в трущобах и ест сухой хлеб. Он ест креветки.

Значит, Маринер по какой-то другой причине не вылезает из-под одеял. И тут я подумал: а что, если он марионетка, подставное лицо какого-нибудь синдиката?

Это уже больше походило на истину. Да, в этом случае можно многое объяснить. Включая и то, почему он торчит у себя в номере. Наверное, сведения или распоряжения он получает по телефону. Ему заранее известно, что произойдет на бирже, если только он не узнаёт об этом во сне.

И мне ужасно захотелось пробраться к нему в номер и понаблюдать, что он там делает: может быть, курит гашиш или занимается спиритизмом?

Но шутки в сторону. Я подумал, что самым разумным было бы повидать завтра утром телефонистку и договориться, чтобы она следила за звонками к нему и от него и шепнула мне словечко.

Я посмотрел на часы. Почти десять, и никакого сдвига. Я устал. Не лучше ли поспать? Решу завтра утром, что делать дальше. Я поднялся, чтобы закрыть дверь.

Тут открылась его дверь, и он вышел.

Стоило мне взглянуть на него, как я понял, что это Маринер. Средних лет, среднего роста, темноволосый; на нем был гладкий синий костюм и белая сорочка, а лицо над воротником забывалось уже в ту минуту, пока на него смотришь.

За свою жизнь я видел, наверное, десятки тысяч таких лиц — стиснутых в лифтах, запрудивших поезда подземки, фланирующих по улицам. Однако, когда я смотрел на них, я не волновался, а тут сердце мое бешено заколотилось. Как-никак это лицо стоит пять миллионов долларов! Лон Маринер — человек, который знает наперед, где пахнет золотом.

Потом я смотрел ему в спину. Он проверял, заперта ли дверь. Может, в номере у него куча банкнот? А что, если подобрать ключи к двери? Нет, это слишком опасно. Вернее будет подобрать ключи к нему.

Пока он шел к лифту, я надевал пальто. Я полагал, что успею вскочить за ним следом, но не успел. Лифт остановился прежде, чем я вышел из комнаты. Маринер уже спускался.

Я выругался и побежал вниз по лестнице. Я выбежал в холл, но лифт уже поднимался, Маринера не было.

Как быть? Ждать, пока лифт спустится, и спросить лифтера, не заметил ли он, в какую сторону направился мужчина в синем костюме? А может, выйти на улицу — вдруг я его нагоню?

Я принял решение. Я двинулся через холл, сдерживая шаг, чтоб не бежать. И когда проходил мимо двери в коктейльный зал, что-то привлекло мой взгляд. Спина синего костюма.

Я остановился.

Маринер сидел в баре в полном одиночестве, у самого конца стойки.

Когда я вошел, пот катился с меня градом. Я сел на табурет футах в двадцати от Маринера; между мной и им не было никого. Если не считать парочки в кабине, бар был пуст.

Бармен, упитанный субъект с усиками, наливал Маринеру коньяк. Бармен подошел ко мне.

Я заказал пиво и повернулся на табурете, чтобы удобно было наблюдать за Маринером.

Конечно, дежурный был прав. Лон Маринер — человек «на вид обыкновенный». Его одежда из магазина готового платья ни о чем не говорила, ничего не подсказывало и его стандартное лицо. Человек из кинозала.

Чем больше я изучал его, тем неувереннее себя чувствовал. Мне казалось, что, если удастся хорошенько его разглядеть, я составлю о нем мнение и найду к нему подход. И вот он сидит: чурбан в синем костюме на высоком табурете. Вряд ли он испытывает удовольствие от коньяка. Он не слушает радио, ни разу не оглянулся, не посмотрел, ни на бармена, ни на меня. Безжизненный, как манекен в витрине магазина, с той разницей, что не был красив.

Вдруг Маринер подал знак бармену. А когда тот принес бутылку и наполнил бокал, он опрокинул в рот содержимое и велел налить еще. Заплатив, он что-то промямлил, и бармен оставил бутылку перед ним на стойке.

И вот, глядя на бутылку, на то, как он сидел — скованный, весь застывший, — я начал что-то понимать.

Он такой застывший потому, что боится. Я узнал симптомы. Он чего-то до смерти боится, боится даже больше, чем кажется. Так он сидел и пил.

Теперь у меня был к нему ключ. Я ждал, пока он налил себе и выпил четвертый бокал. Потом я огляделся и, убедившись, что бар по-прежнему пуст, соскользнул с табурета. Я прошел вдоль стойки и остановился возле него. Он увидел меня в зеркале, и я заметил, как сжались его пальцы, державшие бокал.

— Мистер Маринер, — сказал я. — Я вас разыскивал.

Он мог повернуться и швырнуть в меня бокал, мог побледнеть, начать задыхаться, упасть в обморок, мало ли что еще могло с ним случиться. Ничего такого не произошло. И все же я был потрясен.

Он не шелохнулся.

Если до этого он был застывший, то теперь был мертв. Он окоченел. Весь, с головы до ног, как бывает при rigos mortis. Казалось, он перестал дышать, совсем не дышал.

— Хочу поговорить с вами, мистер Маринер, — тихо сказал я.

Он не повернул головы, его губы не шевелились. Но он издал звук, потом едва уловимые слова:

— Вы ошиблись. Я не Маринер.

Я пожал плечами.

— Конечно. Но этим именем вы расписались в регистрационной книге отеля. Под этим именем вы вели свои биржевые дела. Уж я-то знаю!

Он плеснул себе еще в бокал. Именно плеснул, а не налил. Я наблюдал, как он дрожащей рукой поднес его к губам и выпил.

Потом он прошептал:

— Как вы меня нашли?

— Не все ли равно? — сказал я. — Я уже давно держу вас под прицелом.

— А я-то думал, что мне удалось ускользнуть. Они выследили меня?

— Я ни с кем не связан, мистер Маринер.

— Так. Но это они прислали вас?

Я промолчал, потом решил, как действовать.

— Никто меня не присылал. Я сам по себе. Вот уже несколько месяцев я изучаю ваши биржевые операции. Я, видите ли, служил в фирме, которая вела ваши дела. И я хочу поговорить о ваших методах.

— Моих… методах?

Только теперь на его лице появилось какое-то выражение. Даже что-то вроде улыбки. Он слегка повернул голову и посмотрел на меня:

— Так я ошибся. Вы… рядовой гражданин?

— Самый что ни на есть рядовой, смею вас уверить. Но у меня отнюдь не рядовой интерес к вам. К вам, к любому, кто умеет с такой выгодой спекулировать на бирже. Почему бы нам не поговорить о ваших методах, мистер Маринер?

Теперь он действительно улыбался. Он снова налил себе, и руки его больше не дрожали.

— Так, но вряд ли я…

Он был уверен в себе, готов дать мне отпор. Однако мне известно, как поступают в таких случаях.

— Послушайте, мистер Маринер, я не из тех, кто сует нос в чужие дела, но из ваших слов я знаю, что у вас неприятности. Ведь вам не хочется гласности, не так ли? Вряд ли вы хотите, чтобы в газетах появились статейки насчет таинственных миллионеров, которые путешествуют под чужим именем и применяют секретные методы игры на фондовой бирже. Что, если я подойду сейчас к телефону и позвоню репортерам…

— Вы этого не сделаете!

— Разумеется, не сделаю. Не сделаю, потому что вы откроете свой секрет. Мне одному. И если я услышу то, что рассчитываю услышать, у меня будут все основания держать язык за зубами. Те же основания, что у вас. Ну как, мистер Маринер?.. Я свои карты положил на стол. Теперь ваша очередь.

— Хорошо. Мы поговорим.

— Ну и прекрасно.

— Но не здесь. Поговорим у меня в номере.

— Прекрасно. Пойдемте! — Я с минуту ждал, потом повторил — Пойдемте!

Он не слышал меня. Он и не глядел на меня. Взор его был прикован к зеркалу, висевшему на стене. Я посмотрел тоже.

Позади нас, в проеме двери, стояла высокая блондинка. Помимо прочих прелестей, у нее была пара огромных глаз, каких я сроду не видал. Она заслуживала, чтобы на нее смотрели по многим причинам, но меня притягивали ее глаза.

Они притягивали и Маринера. Он смотрел на нее, рот у него то открывался, то закрывался, и он снова застыл. Весь с головы до ног.

Она не произнесла ни слова, не улыбнулась, не двинулась с места. Она смотрела на Маринера, не отрываясь, потом кивнула.

Маринер встал.

— Извините, — пробормотал он. — Мне надо идти, у меня свидание.

— А наш разговор? — спросил я.

— Да, конечно… А если завтра у меня в номере в десять?

Я схватил его за руку.

— Не вздумайте улизнуть. Не забудьте о том, что я говорил вам насчет репортеров.

— Не забуду.

— Ладно, увидимся в десять. Но без фокусов. Я не шучу, мистер Маринер.

— Хорошо, — сказал он.

Потом он подошел к блондинке, и они вместе вышли из бара. Я наблюдал за ними, видел, как они прошли по холлу в сторону лифтов. Никуда он не денется, да он и не вздумает бежать — ведь с ним рядом такая женщина! Я не винил его за то, что он отложил встречу со мной до утра. Если бы меня позвала блондинка вроде этой, я бы тоже не сказал, что у меня назначено свидание. Вряд ли я был бы в состоянии видеться с кем-нибудь и утром в десять.

Все же я человек недоверчивый. Через несколько минут я поднялся с места и подошел к столу портье. Дежурил тот самый, который получил от меня десять долларов. Я наклонился над конторкой и незаметно положил банкноту. Портье столь же незаметно прикрыл ее ладонью.

— Слушаю вас, сэр.

— Насчет Маринера, — сказал я. — Он ведь не выписался?

— Никто под такой фамилией не выписывался. Никто, сэр.

— Ладно. Если он вздумает до десяти утра, позвоните мне. Сразу же, не дожидаясь, пока он отойдет от стола.

— Разумеется, но…

— Что но?

Портье нахмурился.

— У нас в отеле вроде бы нет никого с такой фамилией.

Я тоже умею хмуриться.

— Как понять: нет никого с такой фамилией? Лон Маринер из 701-го. Вы же сами мне это сказали.

— Я? Вы ошибаетесь, сэр.

— Послушайте…

— Вы послушайте, сэр. — Он окинул взглядом регистрационный лист. — Тут записаны все прибывшие на прошлой неделе. Нет тут Маринера. Вы уверены, что не спутали фамилию? — спросил он.

— Уверен ли я? Да вы же сами мне показывали вчера. Дайте! — Я схватил лист. Увидел свою фамилию и посмотрел подписи над ней. Пейдж, Стейн, Тенн, Класс, Филлипс, Грехем… Нет Маринера.

— Что это за штучки? — Я почувствовал, как у меня задрожали: колени. — Кто же в номере 701-м?

— Посмотрим в картотеке. Вот, пожалуйста. — Он подошел к шкафчику, где хранились денежные документы. Достал желтую карточку. — Номер 701-й был свободен целую неделю, — сказал он мне. — Заняли только сегодня вечером. Лицо под фамилией Фейрборн. Вот, смотрите сами.

Дрожь поднялась выше. Сердце мое колотилось.

— Но ведь это номер Маринера, — возразил я. — Невысокий, средних лет мужчина в синем костюме. Вы не могли не видеть его, он только что прошел по холлу с высокой блондинкой.

— Я не видел его. — Портье покачал головой.

— Но ведь он только что был в баре; я разговаривал с ним.

— Извините, сэр…

Я повернулся и побежал к лифту. Поднялся на седьмой этаж. Я уже дрожал всем телом.

Я двинулся по коридору прямо к номеру 701-му и стал колотить в дверь. Я весь дрожал, но дара речи не лишился. И, когда дверь открыли, я заговорил:

— Мистер Маринер!..

Голос мой осекся. Я смотрел на блондинку с огромными глазами. Она смотрела на меня.

— Вы, должно быть, ошиблись номером, — сказала она.

— Нет, не ошибся. Где Маринер?

— Кто? — спросила она.

— Мужчина в синем костюме. Вы пришли с ним вместе сюда полчаса назад. Это его комната.

— Извините, но вы ошибаетесь. — Она покачала головой. — Это моя комната. Я мисс Фейрборн.

— Но я видел вас вместе… — сказал я.

Ее огромные глаза сузились.

— Погодите. Я въехала сюда недавно и из номера не выходила. Я не понимаю, о чем вы говорите. Если вы мне не верите, справьтесь у портье внизу, — сказала блондинка.

— Я уже это сделал. Но я знаю, что вы были вместе с Маринером. Я видел вас, когда вы уходили из бара.

— Так вот оно что, из бара! Значит, вы там выпивали.

— Хватит! Я не пьян. Что вы сделали с Маринером? — крикнул я. Дверь приоткрылась шире. Из-за спины мисс Фейрборн показалась голова здоровенного мужчины с серо-стальными волосами. Он нисколько не походил на Маринера. Я понял, что надо ждать неприятностей.

— Что тут происходит? — грозно спросил он.

Мисс Фейрборн пожала плечами.

— Не знаю. Какой-то пьяный ищет приятеля. Ты быстрей разберешься, Гарри.

— Охотно.

Разбираться ему не пришлось. Я подался назад.

— Ладно, — сказал я. — Так, значит, я ошибся. Извините.

Гарри что-то начал говорить, потом отступил в сторону. Из номера выходил официант, выкатывая сервировочный столик. Знакомый мне Джо Франчетти. Я помахал рукой всем троим.

— Извините, пожалуйста. Я удаляюсь, — пробормотал я.

Я отошел за угол, дверь захлопнулась. Я подождал, пока Джо Франчетти поравнялся со мной. Он катил свой столик, опустив голову. Я шагнул к нему и схватил за локоть.

— Что происходит? Где Маринер?

— Кто? — сказал он.

— Я спрашиваю, где Маринер? Этот из 701-го?

— А я почем знаю? Вы же видели, я вышел оттуда. Там эта дамочка и ее дружок только что поужинали.

— Знаю. Но это номер мистера Маринера. Вы обслуживали его всю прошлую неделю, вы же сами сказали. Помните?

— Мистер, вы здоровы? — спросил он.

— Я-то здоров. Но все тут посходили с ума. Послушайте, вы же сами мне сказали про Маринера. Темноволосый такой мужчина в синем костюме, дал вам на чай всего пятьдесят центов. Вы приносили ему баранину, салат «Валдорф»…

— Мистер, этот номер пустовал всю неделю, и никого такого, как вы описываете, я не видел, и вас никогда не видел раньше. Вы бы прилегли, у вас нездоровый вид, — сказал Франчетти.

Я мог бы ему ответить насчет моего вида, но не было смысла терять время. Ведь есть еще метрдотель, уж он-то знает, когда какой коридорный дежурил.

Я спустился вниз. Разыскал метрдотеля. Мой портье работал именно сейчас. Я поймал его в вестибюле. На этот раз я решил не экономить.

— Вот, — сказал я, размахивая перед его носом банкнотой. Сто долларов, видите?

— Да, сэр, — сказал он.

— Так вот, я не знаю, сколько вам заплатили, чтоб молчали, но подозреваю — не больше двадцатки. Так почему бы вам не перепродать товар покупателю, который платит дороже?

— Я не понимаю вас, сэр, — говорит он.

— Это же очень просто. Вчера у нас был с вами небольшой разговор. Я спрашивал о человеке по имени Лон Маринер. Из номера 701-го. Вы мне описали его и сказали, что он выходит из номера только тогда, когда горничная убирает. Правда?

Глаза его следили за стодолларовой бумажкой, которой я размахивал перед его носом. Он покачал головой.

— Извините, сэр. Только ничего такого я не помню. Да и не мог я вам такое сказать. 701-й пустовал до сегодняшнего вечера. Я это твердо знаю — ведь я сам проводил туда клиентку несколько часов назад. Высокую блондинку, — сказал он.

Сотня вернулась в мой карман, я возвратился в бар. Там по-прежнему было пусто, и бармен сразу же подошел ко мне.

— Слушаю, — сказал он.

— Помните меня? — спросил я. — Я уже был здесь сегодня вечером.

— Верно.

Что ж, этот по крайней мере подтвердил, что видел меня. Я решил не отступать.

— Помните мужчину, с которым я разговаривал?

Бармен молчал.

— Он ушел раньше меня, с блондинкой, — сказал я.

— Высокая блондинка? — Бармен повеселел. — Ну да, она была здесь несколько минут назад. Я ей подал… забыл что…

— Она была здесь и раньше, искала этого мужчину в синем костюме. Он сидел у конца стойки, пил коньяк. Я с ним разговаривал, потом появилась она, и они вместе ушли. Теперь-то вы его вспомнили?

Бармен покачал головой.

— Я их не видел. И вы ни с кем не разговаривали. Вы были одни. — Он вытер стойку. — Что с вами, сэр? Вид у вас неважный.

— Я себя неважно чувствую. — Сказал я. — Идите.

Он отошел, а я остался на месте. Бессмысленно продолжать разговор. Он не вспомнит. Никто не вспомнит. Но я-то помнил!

Иногда по телевизору показывают старый английский фильм «Леди исчезла». Дамочка встречается с подружкой, болтает с ней, потом все кругом клянутся, что такой женщины не было. Она была, конечно, но ее похитили шпионы. Нет-нет, а возрождается и легенда о женщине, исчезнувшей из номера гостиницы. Произошла эта история годах в 1890-х, кажется, в Париже, во время какой-то международной выставки. Впоследствии выяснилось, что эта женщина умерла от холеры, и в гостинице все перевернули вверх дном, чтобы избежать паники. Даже комнату оклеили новыми обоями за ночь.

Я читал не один детективный роман с подобным сюжетом. Но, как правило, героиней была женщина, и в них действовали шпионы

или совершалось убийство.

Ничего такого с Маринером не вязалось. Шпионы не играют на бирже. У него не было холеры, даже азиатского гриппа не было.

Но он боялся.

Когда я с ним заговорил, он испугался, не они ли меня подослали. Так кто же они? Может быть, синдикат? — подумал я. Маринер узнал блондинку и покорно ушел с ней. Пошел в номер, где его ждал этот седоволосый Гарри. Шел, как испуганный насмерть.

Испуганный насмерть. Именно так. Не убили ли они его?

Но ведь это нелогично с любой точки зрения. Никто не убивает наседку, которая снесла пять миллионов золотых яиц. А если все-таки убили, как это скрыть даже в шикарном отеле в Чикаго?

Но что-то они скрыли. Вот она в чем, самая закрученная часть истории! Они заставили всех забыть о существовании Маринера, включая тех, кто видел его незадолго до исчезновения. Его имени нет больше в регистрационной книге, даже в картотеке. Допустим, все эти люди просто-напросто подкуплены. Вряд ли, слишком большой риск. Рано или поздно кто-нибудь явится, будет искать Маринера и окажет на них давление. Нельзя рассчитывать на то, что клерки, портье, официанты не заговорят, если их припрут к стенке. Кто-нибудь явится, и какой-нибудь из этих людей откроет рот. Нет, не подкуп.

Ну, а если запугали? Вполне возможно. Но люди, с которыми я только что разговаривал, не производили впечатления запуганных. Казалось, они действительно верят тому, что не было никакого Маринера.

Зачем понадобилось, чтобы все были уверены в том, что Маринера не существовало? Я снова и снова возвращался к этой мысли.

И как удалось такой трюк проделать? Если Маринера убили, убийцы поспешили бы смотаться. Между тем блондинка открыто записалась в регистрационной книге, расхаживала по отелю… Даже вернулась в бар и разговаривала с барменом — по-видимому, когда я был в холле. Он сказал, что она заказала какой-то напиток, не мог вспомнить, какой.

И вдруг меня осенило. Сверкание этих громадных глаз, она и бармен один на один. Блондинка склоняется над стойкой, говорит ему, чтоб он не помнил. Не подкупает его, не запугивает, а говорит. Гипнотизирует его!

Безумие?

А разве сам я не обезумел? Когда простые факты теряют смысл, невольно подумаешь о мистике. И гипноз здесь возможен. В подходящей обстановке и при хорошем гипнотизере он верно действует. Блондинка вполне годится для роли гипнотизера. У нее была возможность подойти близко к портье или коридорному; так как они мужчины, они, конечно, уставились на нее и слушали, что она им говорила. Официант Джо Франчетти стоял с ней рядом, когда обслуживал за ужином. Остается бармен. Вот она и прокралась сюда и воздействовала на него тоже.

Я немного успокоился, но только немного. Маринера все-таки нет, а почему? Этого я не знал. Но им-то известно, что я о его исчезновении знаю.

Было бы у меня теперь за что ухватиться! Я ничего не мог придумать. И вдруг я вспомнил, что у меня есть револьвер в чемодане. Я не сразу решился сунуть его туда. Ведь это рискованно, да я и не собирался пугать им Маринера. Теперь я был доволен, что у меня есть револьвер.

Пойду-ка я к себе в номер, возьму револьвер и снова постучусь в 701-й, подумал я. А что еще мне оставалось?

Я встал и направился в холл. Поднялся на лифте и вышел на седьмом этаже. На цыпочках прошел по коридору мимо 701-го номера к своему. Я достал ключ и тихонько отпер дверь. Потом вошел.

Потянувшись к выключателю, я споткнулся. Я выругался про себя, но мне следовало бы благословить бога. Наверное, то, что я споткнулся, спасло мне жизнь. Из темноты за дверью обрушился удар, и, если бы на голову, мне был бы конец. Впрочем, он едва не сломал мне плечо. Я присел и уже готов был размахнуться правой, как произошли две вещи одновременно.

Зажегся свет, и этот тип по имени Гарри ткнул мне в ребра револьвер.

— А теперь шагай! — скомандовал он.

Мы зашагали. В коридоре никого не было. Никто не любовался парадом. Никто и не приветствовал нас, когда мы остановились у Двери 701-го.

Дверь отворилась, и выглянула мисс Фейрборн.

— Застукал, — прошептала она.

— Да, застукал, — буркнул Гарри.

Он втолкнул меня в комнату и закрыл дверь.

— Почему ты его не прикончил? — спросила она.

— Раздумал, — сказал Гарри. — У меня другой план. — Он подмигнул. — Поняла?

Мисс Фейрборн кивнула, потом повернулась ко мне. Ее огромные прекрасные глаза уставились в меня.

— Зря стараетесь, — сказал я. — Я не очень-то поддаюсь гипнозу.

Она вздохнула.

— Знаю. Потому я и не пыталась. На вас бы не подействовало. Уж больно вы подозрительны.

— Сожалею, но такая у меня натура.

— И мне жаль. Не появись вы или если бы ушли… но, конечно, теперь ничего не изменишь…

Я посмотрел на кровать.

— Где же деньги? — спросил я. — Разве вы не свалили их сюда, или уже отправили?

Гарри потер себе подбородок свободной рукой. Я хорошо знал, чем была занята вторая — держала револьвер, и револьвер был прижат к моим ребрам.

— Строили догадки? — сказал он.

— Да, догадывался. Так где же деньги, позвольте спросить?

— Не то у вас положение, чтобы спрашивать, но я отвечу. Уже отправлены.

— А где мистер Маринер?

— Тоже отправлен. Вернее, скоро будет…

— Так я и думал, — сказал я, — Убили?

— Не слишком ли много вы думаете?

— А почему бы нет? — Я пожал плечами. — Я знаю, что мистер Маринер боялся за свою жизнь. Поэтому он и бежал из города в город, поэтому окопался здесь. Он весь посинел, когда я заговорил с ним, и признался мне, что они его ищут. Я не понимал, о чем он толкует, пока не появилась мисс Фейрборн. Он испугался во сто крат сильнее и все-таки пошел за нею. Как видите, проясняется. Разве нет? И вы, и я охотимся за одним и тем же — за секретом, каким образом он сумел в короткий срок загрести такую кучу денег. Только я работал один и собрался уладить это дельце тихо-мирно. Вы же объединились и нажимали на Маринера. Вы запугали его, хотели убить. И, наверное, убили, не знаю только, как вы рассчитываете выйти сухими из воды.

Я сделал паузу, и вдруг новая мысль пронзила меня.

— Как же вам удалось вытравить его фамилию из отчетов нашей компании? Тоже гипноз… те же методы, что и здесь в отеле?

Мисс Фейрборн кивнула.

— У нас есть соучастники во всех больших городах.

— М-да, это влетает вам в копеечку. Конечно, если дело идет о пяти миллионах…

— Умножьте на десять, — сказал Гарри. — Маринер лишь немного подработал на стороне, когда решил, что улизнул от нас.

— От вас?

— История ваша не совсем верна. У нас у всех одни и те же хозяева.

— Синдикат? — спросил я.

— Не такой, как вы думаете. Это группа биржевиков. Неважно, кто они такие. Скажем, богатые и влиятельные люди, которые хотят быть еще богаче и еще более влиятельными. Они получают многие негласные сведения насчет биржевых операций, но существуют законы, которые ограничивают возможности их собственных компаний спекулировать. Так вот, эти воротилы замыслили объединить свои ресурсы, а чтобы обойти закон, создали частную организацию, которая и производила для них сделки. При условии секретности можно заработать десятки миллионов в год. Нужно только иметь подставное лицо.

— Маринера?

— Точно. Человека без роду и племени. Кого-нибудь, кто выполнял бы их приказы, и еще несколько обученных людей вроде нас, чтобы следили за ним и поймали, если бы он вздумал улизнуть. Несколько лет дело шло как по маслу. Он заработал для них не меньше пятидесяти миллионов на одних только акциях и облигациях.

— Но никто не может загребать столько денег, чтобы о нем не писали газеты, — сказал я. — А я ведь никогда не слыхал о Маринере. Натолкнулся на его след только три месяца назад, и то как на скромного вкладчика.

— Точно. Маринером он стал три месяца назад. За эти годы ему раз шесть меняли фамилию. План этих биржевиков отчасти в том и состоит, чтобы скрывать личность спекулянта. А часть нашей работы — после того, как ему меняли фамилию, — вычеркивать его из памяти людей. Я уже говорил вам, такие агенты, как мы, рассеяны по всей стране.

Потом, месяца три назад, — продолжал Гарри, — он решил изменить имя на свой страх и риск. У него было порядочно сведений — ему сказали наперед, какие акции покупать и куда вкладывать вырученные деньги. Он ускользнул от нас, чтобы работать на себя. Назвался Маринером и начал ловчить в разных городах. За девяносто дней он отхватил почти пять миллионов. И тут мы его выследили.

Гарри снова потер себе подбородок.

— Почему вы все это мне рассказываете? — спросил я.

Он ухмыльнулся.

— Потому что мне нравится ваше лицо.

— Не собираетесь же вы убить и меня? — сказал я. — Вам не выкрутиться, если убьете.

— Верно. — Он отвел револьвер от моих ребер и протянул мне. — Можете взять.

— Но…

— Берите. Он и не заряжен. К тому же это ваш. Нашел у вас в чемодане.

— Почему же?..

— Я, пожалуй, догадываюсь, что надумал Гарри, — сказала мисс Фейрборн и улыбнулась мне. — Он предлагает к нам присоединиться, Правда, милый?

— Именно, — подтвердил Гарри.

— Понимаете, — сказала она, — нам теперь нужен кто-нибудь вместо Маринера. А вы, кажется, одиноки…

— Точно. — Гарри удовлетворенно кивнул. — Идеальная кандидатура.

— А если мне эта идея не нравится? — возразил я.

— Чепуха. Для чего же тогда вы гонялись за Маринером? — сказала мисс Фейрборн. — Вы же мечтали загребать миллионы! Вот вам возможность свою мечту осуществить. С нынешнего дня вы только это и будете делать. Переезжать из города в город — под разными именами, конечно, — и вести крупную игру на бирже. К концу первого года вы, наверное, заработаете столько денег, сколько еще никому не удавалось. Можно ли требовать от жизни большего!

— Но мне не дадут воспользоваться этими деньгами, — сказал я. — Я буду вынужден жить взаперти в отелях, а люди, подобные вам, день и ночь будут шпионить за мной, следить за каждым моим шагом.

— Расплата за богатство, — вставила мисс Фейрборн.

— Вы лишите меня всего на свете, даже имени. У меня не будет ни друзей, ни знакомых, вы уничтожите даже память обо мне.

— А разве не романтично быть человеком таинственным? — спросила мисс Фейрборн.

— Я себе это представил, — сказал я. — И мне не нравится. Не нравится ваше предложение, и не нравитесь вы оба. А что помешает мне уйти отсюда, отправиться в полицию и изложить всю вашу историю? Может быть, я даже помогу им найти тело Маринера.

— Может быть, — усмехнулся Гарри. — Действуйте. Но если в течение часа вы передумаете, вернитесь. Мы вас ждем.

— Я не вернусь, — твердо сказал я, открывая дверь.

— Обязательно вернетесь! — крикнула мне вслед мисс Фейрборн. — Мы ведь предлагаем вам то, о чем вы мечтали. Я уверена, что вы согласитесь.

Пока я шел по коридору к своему номеру, у меня и в мыслях не было согласиться. Но я не понимал, в чем тут дело. Они признались, что убили Маринера. Чтобы себя обезопасить, они могли с таким же успехом убить и меня. Так почему же они рискнули меня отпустить? И почему предложили этот фантастический план? Эту жизнь мертвеца? Почему?

Понял я только тогда, когда вошел к себе. Когда увидел его в ванной с пулей во лбу. На полу лежала простреленная подушка. Все предусмотрели. Подушка заглушила звук выстрела. Для этого и приходил в мою комнату Гарри. Он застрелил Маринера моим револьвером. Надо ли удивляться тому, что мне его вернули!

Да, теперь-то я все понял. Тело убитого — в моей комнате, на револьвере — отпечатки моих пальцев. Я искал Маринера, всех расспрашивал о нем. Бегством мне не спастись. Спасение мое зависит от них. Мне остается только занять место Маринера.

Но я знаю о синдикате то, чего Маринер не знал, и никогда не отважусь на то, что сделал он. У меня никогда не хватит мужества удрать от них и начать зарабатывать для себя. Я так и буду марионеткой в их руках до конца своих дней или же до тех пор, пока они решат от меня избавиться…

Я раздумывал целый час, но принял решение задолго до того, как он истек. Я вернулся.

Дверь отворила мисс Фейрборн. Ее широко раскрытые огромные глаза приветливо блестели.

— Ладно, — сказал я. — Ваша взяла. Только скорей уберите меня отсюда. Подальше от мертвеца…

Она улыбнулась.

— Конечно. Мы уже связались со своими патронами, и для вас все подготовлено. Заберите свои вещи и ни о чем не беспокойтесь. Вот вам распоряжения…

Это случилось три недели назад. С тех пор я съездил в Детройт, потом в Даллас, теперь я на пути в Канзас-сити. Зовут меня Ллойд Джонс, и мне дали соответствующие документы. Куда бы я ни приехал, меня встречают агенты, которые меня инструктируют. Я совершаю сделки и сижу у себя в номере в отеле. Представляю, каким нудным и томительным станет для меня такое занятие!

Но не это меня тяготит. С некоторых пор меня начали беспокоить другие мысли.

Я, видите ли, думаю о том, как я напал на след Маринера. Я был честолюбив; хотел найти человека, который знает секрет успеха на бирже. Я искал и нашел такого. В результате я же стал виновником его смерти. Или ускорил его конец.

Но мучают меня не угрызения совести. Дело не в этом.

Где-то есть же еще люди, подобные мне, — маленькие людишки с большой фантазией; и где-то рано или поздно один из этих мечтателей начнет искать того удивительного человека, который все, к чему бы он ни прикоснулся, превращает в золото. Он натолкнется на мое имя и примет такое же решение, какое принял я.

И он будет меня разыскивать.

Если он найдет, что ж… Я слишком хорошо знаю, что произошло с Маринером.

Бессмысленно пытаться удрать. Я в западне своей теперешней личности. Мне ничего другого не остается, как ждать, пока явится тот, который выследит меня… А тем временем я буду загребать миллионы. Делать то, о чем мечтал всю жизнь, — срывать куш за кушем на фондовой бирже.

Только следующей жертвой могу оказаться я.

Перевод: Э. Березина

Хобо

Robert Bloch. "Hobo", 1960

Хэнниген поспел к товарному составу, когда тот только тронулся. Но пока он в сгущавшихся сумерках высматривал порожний вагон, поезд набирал скорость, и вскочить в него Хэннигену в его нынешнем состоянии удалось с трудом: он чуть ли не напрочь оторвал штанину и содрал всю кожу с левого колена. Бормоча проклятья, Хэнниген ввалился в затхлую темноту вагона.

Несколько секунд он сидел без движения, чувствуя, как струйки пота бегут под грязной рубахой, и все никак не мог отдышаться. Вот до чего эта подлая выпивка может довести человека!

Сквозь открытую дверь Хэнниген вглядывался в убегающие огни города, расплывавшиеся у него в глазах слепящими пятнами. По мере того, как состав ускорял ход, они сливались в сплошную цепь раздражающе многоцветного неона. Хэнниген, зажмурившись, помотал головой: ведь до чего эта подлая выпивка может довести человека!

Хэнниген пожал плечами. Подумаешь, имел же он полное право опрокинуть стаканчик-другой, чтобы отпраздновать расставание с этим чертовым городом!

Неожиданно плечи его снова передернулись, и сразу все тело забило безостановочной дрожью. Чего уж там, самому-то себе можно признаться по правде. Ничего он не праздновал, а пропил все до последней монеты со страху.

Именно поэтому он снова на колесах — надо было как можно скорее драпать из этой Живопырки. Город конечно назывался по-другому, но Хэнниген навсегда запомнит его под этим именем. Во всем мире не хватит выпивки, чтобы утопить такие воспоминания.

Он моргнул и отвернулся от тускнеющей цепочки огней, пытаясь осмотреться в темноте пустого вагона.

И окаменел. Он был не один. Небрежно развалившись у противоположной стенки и уставившись на Хэннигена, сидел человек. Дальние углы вагона тонули во мраке, но в отсветах проносившихся мимо огней Хэнниген сумел кое-как разглядеть его. Невысокий, коренастый, почти совсем лысый. Чумазое, заросшее щетиной лицо, запачканная и измятая одежда. У Хэннигена отлего от сердца. На Потрошителя это никак не похоже.

— Ну и напугал ты меня, браток, — пробурчал Хэнниген. Состав в этот момент пронесся через кульверт, и лязг колес заглушил ответ незнакомца.

— Двигаешь на юг? — спросил Хэнниген.

Тот кивнул.

— Я тоже, — Хэнниген вытер рот рукавом; он еще ощущал мерзкий вкус выпитого, в пустом животе жгло и урчало. — Вообще-то мне плевать куда, лишь бы подальше от этой проклятой дыры.

Сейчас они проезжали широко раскинувшимися полями и Хэнниген не видел своего соседа. Но он знал, что тот сидит на прежнем месте, сквозь перестук колес явственно слышалось хриплое дыхание.

Хэннигену было все равно, видит ли он своего попутчика или нет; главное было знать, что тот здесь, слышать дыхание другого человека. Это, как и звук его собственного голоса, здорово успокаивало.

— Думаю, ты подался на железку по той же причине, что и я, — Хэнниген понимал, что это выпивка развязала ему язык, но останавливаться уже не мог — Слышал про Потрошителя?

В промелькнувшем отблеске огней фермы он успел заметить, что тот кивнул головой. Мужик, видно, был еще пьянее его, да ладно, по крайней мере есть кому излить душу.

— Странная вещь! Всего за неделю прикончил четверых таких, как мы с тобой бродяг, видел в газетах? Какой-то там специалист по мозгам все вычислил про него. Этот псих что-то имеет против нас, бедолаг. Вчера попал я в ночлежку к Бронсону. Так там половина парней уже разбежалась, а остальные готовились дать деру. Струхнули, что наступит их очередь. Так я еще им всем делал ручкой на прощанье.

Попутчик не ответил. Вслушиваясь в его клокочущее дыхание, Хэнниген понял почему: тот был пьян вдребезги.

— Набрался, а? Хэнниген ухмыльнулся. — Я тоже. Потому что дошло, какого дал маху, что не подался вместе со всеми, — он трудно сглотнул. — Сегодня я нарвался на Потрошителя.

Человек напротив опять кивнул: Хэнниген видел это в резанувшей полосе света от встречного поезда.

— Точно тебе говорю! — сказал он. — Знаешь забегаловку Джерри, ну там, в переулочке, как идти вниз по Главной? Выползаю оттуда — вокруг никого. И вдруг — вжик! Что-то свистит прямо под ухом. Смотрю — а из столба в ладони от моей головы торчит вот такой вот кинжалище! Я никого не заметил да и не очень-то и старался. Нырнул обратно к Джерри и так там остался. Пока ждал подходящего товарника, пропил все до нитки. — Его опять затрясло, но он не мог ничего с собой поделать. — Думал уж, никогда не выберусь.

Хэнниген нагнулся, вглядываясь в темноту.

— А что ты все молчишь, немой что ли? — он попытался разглядеть сидящего, но было слишком темно. И он стал потихоньку продвигаться к нему на четвереньках, больно ощущая содранными коленями толчки вагона, мчащегося по неровной насыпи.

— Ну а как ты думаешь, — спросил он, чувствуя, что спрашивает самого себя, — что втемяшилось в голову этому парню убивать вот просто так — подкрасться в потемках и пырнуть какого-нибудь бедолагу, как мы с тобой?

В ответ слышалось лишь хриплое дыхание.

Хэннигену пришлось покрепче упереться ладонями в пол — состав взлетел на крутой поворот. В мелькнувшей вспышке света он увидел, как сидевший напротив повалился вниз лицом.

Еще он увидел кровь, и зияющую рану, и слепящий блик на лезвии большого ножа, торчащего из спины попутчика.

Мертвый! Хэнниген, дрожа, стал было отползать, но внезапно мысль словно парализовала все его тело. Как же так? А кто тут дышал?

Вдруг он осознал, что продолжает слышать чье-то дыхание, но только сзади — все ближе и ближе. И едва состав ворвался в тоннель, чье-то жаркое дыхание обожгло ему шею….

Перевод: Алексей Обухов

Гамлета играл убийца

Robert Bloch. "The Play's the Thing", 1971

С Ричардом Бареттом мы встретились в кафе. Беседовать с ним было одно удовольствие, пока разговор не зашёл о его увлечении — Гамлете и Шекспире.

Чем больше Баретт говорил о Гамлете и Офелии, Клавдии и Гертруде, тем больше я убеждался в том, что у этого известного актёра не все дома. Меня это не удивляло. Я давно подметил, что небольшое умопомешательство является профессиональной болезнью многих актеров.

— Пятнадцать лет играю Гамлета, — бормотал Ричард Баретт, глядя куда-то вдаль поверх моего плеча. — Играю? Нет, не играю. Я живу ролью. Я не играю Гамлета, я — есть Гамлет. Наконец-то до меня дошло, что единственный способ правильно сыграть принца Датского — вжиться в роль, превратить театральное действо в реальность…

Я слегка растерянно кивнул, и он продолжал:

— Пятнадцать лет я шёл к тому, чтобы показать миру настоящего Гамлета. Через месяц на Бродвее моя премьера. Это будет эпохальное событие в жизни театра. — Заметив на моих губах скептическую улыбку, он спросил: — Надеюсь, вы слышали о миссис Маккалло? — Вопрос был чисто риторический. Кто же в Чикаго не знал эту богатую вдову, главного мецената в нашем городе. — Мой проект заинтересовал её, и она согласилась выделить необходимые деньги…

Ричард увидел красивую стройную девушку, приближающуюся к нашему столику, и неожиданно замолчал.

— Какой приятный сюрприз… — начал он.

— Так я тебе и поверила, — усмехнулась незнакомка. — Наверное, забыл, что пригласил меня на обед?

Девчонка была молода и ослепительно красива. Я бы даже сказал — вызывающе красива.

— Моя протеже, мисс Голди Коннорс, — представил её Баретт.

Голди я вспомнил после того, как она улыбнулась, блеснув золотым зубом. Этот зуб был хорошо известен не только репортёрам, но и фараонам. Я удивлённо посмотрел на актёра, не понимая, что их может связывать.

— Рада познакомиться, — прогнусавила девчонка после того, как я представился. — Надеюсь, не помешала?

— Садись, — Ричард Баретт придвинул стул. — Извини, что всё так получилось. Я хотел позвонить и предупредить о том, что не смогу прийти…

— Хватить сочинять! — От её усмешки у меня по спине пробежал холодок. — Ты обещал, что мы будем репетировать…

— Мисс Коннорс хочет стать актрисой, — с натянутой улыбкой пояснил Баретт. — По-моему, у неё есть кое-какие способности.

— Кое-какие способности? — тут же набросилась на него Голди. — Ты обещал дать мне хорошую роль! Как же её зовут?.. Ах да, Офелия.

— Конечно. — Он торопливо взял её руку. — Но здесь не место…

— Ну так назначь место и перестань водить меня за нос. Ясно?

Не знаю, как Баретту, мне всё было ясно. Я встал и откланялся.

— Извините, но мне пора возвращаться в редакцию. Спасибо за интервью.

После того, как номер с моей статьёй о Баретте разошелся на "ура", главный редактор отправил меня к нему за новым интервью, поручив узнать побольше подробностей о миссис Маккалло и нью-йоркской премьере. Ричард снимал комнату в грязном жилом доме. Однако моим надеждам узнать интересные подробности о миссис Маккалло не суждено было сбыться.

У двери комнаты актёра я услышал громкие голоса и остановился.

— Через неделю у тебя премьера на Бродвее, — бушевала Голди Коннорс, — а ты заливаешь, что для меня нет роли. Думаешь, я ничего не знаю? Чёрта с два!

— Я хотел сделать тебе приятный сюрприз…

— Хорошенький сюрприз! — возмущённо взвизгнула Голди. — Хочешь бросить меня ради этой старой перечницы, с которой крутишь любовь?

— Не впутывай в это миссис Маккалло, — робко попросил Ричард.

Голди зло расхохоталась, и я представил, как сверкает её золотой зуб.

— Значит так, мистер Ричард Гамлет Баретт! Слушай меня внимательно. Обещал роль в "Гамлете" — теперь изволь выполнять обещание.

— Голди, ты ничего не понимаешь, — взмолился Ричард. — Это же Бродвей! Я всю жизнь ждал этого шанса и не могу рисковать. Ведь ты ещё неопытная…

— Неопытная!.. Если не хочешь рисковать кое-чем другим, немедленно иди к этой богатой дряни и расскажи всё о наших отношениях.

— Но Голди…

— Завтра вечером я уезжаю вместе с тобой и с подписанным контрактом в Милуоки. В нём чёрным по белому будет написано, что я играю в твоем бродвеевском спектакле. Понятно? Это моё последнее слово!

— Хорошо, ты победила! — сдался Ричард Баретт. — Будет у тебя роль.

— И учти, настоящая роль! Я не собираюсь быть статисткой.

— Хорошо, у тебя будет самая настоящая роль.

Решив, что сейчас не лучшее время для интервью, я ушёл…

Через день после отъезда Баретта в Милуоки владелица дома, в котором он снимал комнату, почувствовала, что к неприятным запахам в грязном коридоре примешивается ещё один. Новый "аромат" привел её к комнате актёра. Пожилая женщина открыла дверь и увидела большой сундук, в котором Ричард хранил театральные костюмы и который он решил оставить в Чикаго.

Заглянув в сундук, домовладелица закричала и помчалась звонить в полицию. Когда мне сказали, что в комнате Баретта нашли труп, я бросился на место происшествия.

— Этого следовало ожидать, — воскликнул я, увидев в сундуке обезглавленное женское тело.

— Чего именно? — спросил сержант-детектив Гордон Эметт, с которым мы уже не раз встречались при подобных обстоятельствах.

Я рассказал о разговоре, подслушанном несколько дней назад в коридоре. Мы помчались на железнодорожный вокзал и взяли билеты на восьмичасовой экспресс в Милуоки, где в этот вечер Ричард Баретт должен был играть Гамлета. Это был его последний спектакль перед премьерой в Нью-Йорке.

— Не может быть, — изумлённо пробормотал Эметт после того, как я поделился с ним своими соображениями. — Он что, сумасшедший?

— Сумасшедший, — подтвердил я. — Не забывай, что премьера на Бродвее — дело всей его жизни.

— Может, ты и прав, — не стал спорить сержант. — Но где доказательства?

В десять часов вечера мы уже были в Милуоки. В четверть одиннадцатого вышли из такси у служебного хода театра "Дэвидсон". Ещё через пять минут стояли за кулисами и смотрели на сцену.

Спектакль начался ровно в четверть девятого, как о том было объявлено в афишах. Мы попали к началу пятого действия: возле разрытой могилы стояли два могильщика, Горацио и Гамлет.

Первый могильщик нагнулся и протянул Гамлету череп. Тот поднёс его к свету и сказал:

— Бедный Йорик. Я знал его, Горацио…

Ричард медленно повернул череп, и в свете прожекторов блеснул золотой зуб…

Перевод: Сергей Мануков

Смотрите, как они бегут

Robert Bloch. "See How They Run", 1973

2 апреля.

Ладно, док, Ваша взяла.

Я сдержу слово и регулярно буду делать записи, но черт меня подери, если начну с обращения «Дорогой дневник».. Или «Дорогой доктор». Хотите, чтобы я рассказывал все как есть? Договорились, но Вы видите, как обстоит дело, док, так что берегитесь. Если Вам придет в голову вторгнуться в поток моего сознания, остерегайтесь аллигаторов.

Я знаю, о чем Вы думаете: «Он писатель-профессионал, который утверждает, что у него застой. Заставим его вести дневник, и он невольно снова начнет писать. Тогда он поймет, что ошибался». Правильно я говорю, док? Значит, пишем, док?

Только не в этом моя настоящая проблема. Моя комплексы прямо противоположны — антитезисы, если Вы ищете изысков. Недержание речи. Многоглаголание. Пустословие писателя, какие на рынке десять центов пучок? Так всегда и говорят на студии: писатели — десять центов пучок.

Вот Вам десять центов. Сбегайте купите мне пучок писателей. Так-так… мне, пожалуйста, двух Хемингуэев, одного Томаса Вулфа, Джеймса Джойса, парочку Гомеров, если они свежие, и шесть Уильямов Шекспиров.

Я чуть не сказал это Герберу, когда он вытурил меня из шоу. Но к чему? У этих продюсеров только одно мерило. Они тычут пальцем на стоянку и говорят: «Я езжу на „Кадиллаке“, а ты — на „Фольксвагене“.» Действительно. Если ты такой умный, отчего же ты не богатый?

Можете назвать это рационализмом. Ваш брат психиатр отлично наклеивает ярлыки. Приклей ослу хвост, и пациент всегда оказывается тем самым ослом. Прошу прощения, не «пациент», а «наблюдаемый». За пятьдесят баксов в час вы можете себе позволить выдумать красивое словечко. А я за пятьдесят баксов в час не могу себе не позволить облечь в слова красивую выдумку. Если это как раз то, что Вам от меня нужно, забудьте. Нет грез. Уже нет. Жила-была (как говорим мы, писатели) мечта. Мечта нагрянуть в Голливуд и потрясти телерынок. Писать сценарии для комедийных шоу, грести деньги лопатой этим нехитрым способом, купить классную хату с большим бассейном и жить на широкую ногу, пока не осядешь с хорошенькой девчушкой.

О мечтах не стоит беспокоиться. Вот когда они сбываются, начинаются неприятности. Вдруг оказывается, что комедия вовсе не смешна, большие деньги улетучиваются, а бассейн превращается в поток сознания. Даже хорошенькая девчушка вроде Джин становится чем-то иным. Это больше не мечта, это кошмар, и он реален.

Это по Вашей части, док. Излечите меня от реальности.

5 апреля.

Малоизвестный исторический факт. Вскоре после ранения в Перу Писарро, мастер всегда преуменьшить, написал, что он был «выведен из строя».

Док, это чертовки смешно! Я не признаю Вашей теории каламбура как разновидности устной агрессии. Потому что я не принадлежу к агрессивному типу.

Озлобленный, да. А почему бы и нет? Быть вышвырнутым из шоу после трех сезонов, когда я кровью и потом исходил ради Гербера и его паршивого бездарного комика. Лу Лейн не получил бы и место конферансье в прачечной до того, как я стал писать ему тексты, а сейчас его послушать, так он сам Мистер Нильсен.

Но это не заставит меня натворить глупостей. Да и не стоит. Один сезон без меня, и он вернется туда, где ему самое место — служащим гаража в придорожном морге. Помощь на дорогах. Мы вас подберем и доставим куда следует. Ха-ха.

Гербер поставил мне тот же диагноз: я исписался. Нам не нужна черная комедия. Это мрачно, а мы делаем шоу для всей семьи. Хорошо, но, может, это мой способ сбить напряжение, изгнать его из себя — катарсис, так, что ли, это называется? Потому-то я и разошелся. И тут на сцене появляетесь Вы. Прочтите мне мозги, верните в колею, и я настроюсь на другой лад и вернусь к забавным историям для всей семьи.

Пока проблем нет. Джин зарабатывает на хлеб. Я не понимал этого, когда мы поженились. Поначалу я считал ее пение забавой и охотно потакал ей. Пусть педагог по вокалу занимает ее, пока я работаю над шоу, — надо же как-то убить время. Даже когда ее пригласили в клуб, я посчитал это любительскими вечерами. Но потом ей предложили контракт на запись, за синглами вышел альбом, и понеслось. Моя маленькая пташка превратилась в канарейку.

Забавно вышло с Джин. Когда мы познакомились, она ровным счетом ничего из себя не представляла. Внешние данные — просто блеск, но кроме этого — ничего. Перемена пришла с пением. Обретя голос, она обрела себя. И вдруг — уверенность в себе.

Конечно, я горжусь ею, но мне немного не по себе. Скажем, когда она командует, настаивая на визите к психиатру. Не то чтобы я раздражался, я понимаю — она делает это ради меня, но с этим трудно свыкнуться. Например, вчера на просмотре в Гильдии ее агент представил нас своим друзьям: «Познакомьтесь, Джин Норман и ее муж».

Вторые роли. Это не для меня, док. Я уже большой мальчик. Не хватало мне еще кризиса самосознания. И коли мы играем в откровенность, должен признаться, в одном Джин права: я в последнее время пристрастился к бутылке, с тех пор как меня выгнали.

Я не упоминал об этом на прошлом сеансе, но потому-то она и заставила меня обратиться к Вам.

Она называет алкоголь моим коконом. Может быть, если его убрать, все станет на свои места. Так ли?

Для одного — кокон, для другого — саван.

7 апреля.

Какой же Вы болван! Что значит алкоголизм — это только симптом?

Во-первых, я не алкоголик. Конечно, я пью, может быть, пью много. Все люди моей профессии пьют. Либо алкоголь, либо травка, либо тяжелые наркотики, а я не собираюсь ни на что подсаживаться и коверкать себе жизнь. Но нужно же как-то себе помочь собраться с мыслями, и одна-две рюмки вовсе не означают, что я — алкоголик.

А если даже и алкоголик? Вы называете это симптомом. Симптом чего?

Предположим, Вы мне разъясните этот пустяк. Вы сидите, откинувшись в своем пухлом кресле, руки сложены на пухлом животе и слушаете мой монолог — может быть, Вы обмолвитесь словечком для разнообразия. Что вы подозреваете, господин Судья, господин Присяжный, господин Обвинитель, господин Палач? Каково обвинение — гетеросексуальность первой степени?

Я не ищу сочувствия. Это я получаю сполна от Джин. В избытке. Я уже по горло сыт причитаниями вроде «мой бедный малыш». Мне не нужно ни терпимости, ни понимания, никакой дешевой чуши. Просто представьте мне несколько фактов для разнообразия. Я устал от игры Джин в мамочку, устал от Вашей игры в большого папочку. На самом деле мне нужна настоящая помощь, Вы должны мне помочь помогите мне помогите мне пожалуйста пожалуйста помогите мне. .

9 апреля.

Два решения. Номер один. Я больше не пью. Я завязываю, отныне и навсегда. Я был пьян, когда делал предыдущую запись, и нужно было лишь перечесть ее сегодня в трезвом состоянии, дабы понять, что я с собой вытворяю. Словом, больше ни капли. Ни сейчас, никогда.

Номер два. Отныне я не стану показывать эти записи доктору Моссу. Я буду во всем слушаться его во время сеансов терапии, но не более того. Есть такое понятие, как вторжение в личностное пространство. И после сегодняшнего происшествия я не собираюсь больше перед ним раскрываться. Особенно без анестезии, а от нее я только что отказался.

Если я буду продолжать все записывать, то только для собственной информации, личное дело. Конечно, ему я ничего не скажу. А то он придумает какой-нибудь дурацкий психиатрический фокус: вроде я разговариваю сам с собой. Я уже понял: все психиатры очень авторитарны и лепят свои ярлыки как диагнозы. Кому это нужно?

Единственное, что нужно мне, не упустить нить, когда все начнет путаться. Как случилось сегодня на сеансе.

Прежде всего, лечение гипнозом.

Признаюсь себе — одна мысль о том, что я поддамся гипнозу, всегда пугала меня. И при малейшем подозрении, что старый обманщик пытается усыпить меня, я в два счета пресекал его действия.

Но он застал меня врасплох. Я сидел на диване и должен был говорить все, что придет на ум. Но ничего не получалось, я не мог ни о чем думать. Эмоциональное истощение, сказал он и приглушил свет. Почему бы не закрыть глаза и не расслабиться? Не засыпать, просто немного погрезить наяву. Грезы иногда бывают гораздо важнее снов. Он вовсе не хочет, чтобы я уснул, надо просто расслабиться и сосредоточиться на его голосе…

Я был в его власти. Я не чувствовал, что теряю контроль, не чувствовал паники, я знал, где нахожусь, но все же я был в его власти. Должно быть, так, потому что он все время говорил про память. Будто память — это наш собственный способ путешествия во времени, судно, несущее нас далеко назад, в раннее детство, разве я не согласен? И я ответил, да, она может перенести нас обратно, перенести меня обратно, обратно в старую Виргинию.

Затем я стал мурлыкать себе под нос что-то давно забытое, не вспоминавшееся годами. Он спросил, что это похоже на детскую песенку, и я сказал, так и есть, док, разве вы не знаете ее, «Три слепые мыши».

Почему бы вам не спеть ее, сказал он. И я начал:

Вот три слепые мыши, вот три слепые мыши.

Они бегут на кухню за ломтиком халвы.

Смотрите, как они бегут!

Не так ли все мы слепы,

Как три слепые мыши, как три слепые мыши?

— Чудно, — сказал он, — но, кажется, вы пропустили несколько строчек.

— Какие строчки? — спросил я. Вдруг без всякой на то причины я почувствовал, что весь напрягся. — Это вся песня. Моя мать пела ее мне в детстве. Я бы такое не забыл. Какие строчки?

Он запел:

Но у хозяйки скорый суд:

Смешно или нелепо,

Но на доске для хлеба —

Три глупых головы.

И тогда это случилось.

Это не было похоже на воспоминание. Это происходило. Сейчас, здесь, все заново.

Глубокая ночь. Холодно. Дует ветер. Я просыпаюсь. Мне хочется пить. Все спят. Темно. Я иду кухню.

Потом я слышу шум. Похоже на чечетку. Мне страшно. Я включаю свет и вижу ее. В углу за дверью. Мышеловка. В ней что-то шевелится. Что-то серое и пушистое мечется из стороны в сторону.

Мышь. Ее лапка попала в мышеловку, она не может выбраться. Может быть, я сумею помочь. Я поднимаю мышеловку и нажимаю на пружину. Я держу мышь. Она шевелится и пищит, и это пугает меня еще больше. Я не хочу делать ей больно, только выпустить на свободу, чтобы она убежала. Но она вертится и пищит, а потом кусает меня.

Когда я вижу кровь на пальце, страх исчезает. Я взбешен. Я всего лишь хотел ей помочь, а она меня укусила. Мерзкое существо. Пищит с закрытыми глазами. Слепая. Три слепые мыши. Хозяйка.

Вон он. В раковине. Разделочный нож.

Мышь опять пытается укусить меня. Я беру нож. И я рублю, роняю нож и начинаю кричать.

Я опять кричал, тридцать лет спустя, и открыл глаза. Я сидел в кабинете доктора Мосса и орал, как ребенок.

— Сколько вам было лет? — спросил доктор Мосс.

— Семь.

Это выскочило само собой. Я не помнил, сколько мне было лет, не помнил, что произошло, — все это стерлось из моей памяти точно так же, как строчки детской песенки.

Но теперь я помню. Я помню все. Помню, как мать нашла голову мыши в мусорном ведре и как потом отлупила меня. Думаю, из-за этого я и заболел, а не из-за укуса, хотя врач, который приехал и сделал мне укол, сказал, что жар вызван инфекцией. Я провалялся в постели две недели. Когда я просыпался и кричал, мучимый кошмарами, мать приходила, обнимала меня и просила прощения. Она всегда просила прощения, после того как наказывала меня.

Наверное, тогда я и начал ее ненавидеть. Неудивительно, что я построил столько номеров для Лу Лейна на хохмах про матерей и тещ. Устная агрессия? Возможно. Все эти годы, я об этом и не подозревал, никогда не понимал, как я ее ненавидел. Я до сих пор ненавижу ее, ненавижу ее…

Мне надо выпить.

23 апреля.

Прошло две недели с тех пор, как я сделал последнюю запись. Я сказал доктору Моссу, что перестал вести дневник, и он мне поверил. Я наговорил доктору Моссу и еще много всего, но не знаю, поверил ли он. Мне безразлично: верит — не верит. Я тоже не верю ничему, что он говорит мне.

Гебефреническая шизофрения. В чистом виде.

Это означает, что определенные типы людей, будучи не в состоянии справиться со стрессовой ситуацией, впадают в детство или инфантильность.

Я прочел это на днях в словаре, после того как заглянул в записи Мосса, но если он так действительно думает, то чокнутый скорее он, а не я.

У доктора Мосса пунктик насчет слов «чокнутый», «псих», «полоумный». Его терминология строга — психическое расстройство.

И еще регрессия. Он заклинился на регрессии, и гипноза больше не будет… я сказал ему, что это исключено, и до него дошло. Но он использует другие методы, такие, как свободная ассоциация, и, кажется, успешно. Проходит это так: я говорю и постепенно вспоминаю, говорю и ухожу в прошлое.

Я наткнулся на странные факты. Например, до пяти лет я не выпил ни одного стакана молока — мать поила меня искусственной смесью из бутылочки, и в детском саду со мной изрядно намучились — я наотрез отказывался от молока. Она отвесила мне затрещину, сказала, как ей пришлось из-за меня краснеть, объясняясь с воспитателем, и забрала бутылочку. Но прежде всего это была ее вина. Я начинаю понимать, почему ненавидел ее.

Мой старик тоже был не подарок. Каждый раз, когда к нему приходили гости, он за столом пересказывал всякие мои детские глупости, и все смеялись. Только вспоминая, как это было, осознаешь, что дети тоже могут смущаться. Отец вечно дразнил меня, вызывая на дурацкие выходки лишь с тем, чтобы потом веселить ими своих дружков. Неудивительно, что такие вещи забываются — слишком больно их вспоминать. До сих пор больно.

Конечно, были и хорошие воспоминания. В детстве тебе практически ни до чего нет дела, ты не задумываешься о будущем и даже понятия «боль», «смерть» для тебя ничего не значат — в такое состояние стоит возвращаться.

Кажется, я всегда начинаю с этого наши сеансы, но потом Мосс выводит меня на что-то другое. Катарсис, говорит он, Вам полезен. Пусть все выйдет наружу. Ладно, я подыгрываю ему, но когда наш детский час подходит к концу, я готов бежать домой и выпить в свое удовольствие.

Джин снова начала донимать меня с этим. Мы опять ругались вчера, когда она вернулась из клуба. Пение — ничто другое ее теперь не интересует, для меня у нее никогда нет времени.

Ладно, это ее дело, почему бы ей не заниматься своим пением, а меня оставить в покое? Ну, я был пьян, и что с того? Я попытался рассказать ей о терапии, как мне было плохо и как помогла выпивка. «Когда ты повзрослеешь? — сказала она. — Подумаешь, чуть-чуть больно — от этого не умирают».

Иногда мне кажется, что все вокруг сумасшедшие.

25 апреля.

Они и правда все сумасшедшие.

Джин звонит доктору Моссу и говорит, что я опять прикладываюсь к бутылке.

— Прикладываюсь к бутылке, — повторил я, когда он мне рассказал об этом о звонке. — Что за формулировка? Можно подумать, она моя мать, а я — ее малыш.

— А разве вы так не думаете? — спросил Мосс.

Я лишь посмотрел на него. Я не знал, что ответить. Это был единственный сеанс, когда говорил только он.

Он начал говорить очень тихо о своих надеждах на эту терапию, как она поможет нам вместе во многом разобраться. И спустя какое-то время я начну понимать смысл понимать смысл манеры поведения, которую себе усвоил. Но, кажется, это не сработало, потому что он не рискнул в главном: не решился вызвать психическую травму и прояснил ситуацию за меня.

Эту часть я помню почти дословно, ведь действительно здесь был смысл. Но все, сказанное потом, смешалось.

Он говорил, что у меня оральная фиксация на бутылке, потому что она символизирует бутылочку с молочной смесью, которую в детстве у меня отняла мать. А комедии я стал писать ради воспроизведения ситуации, когда мой отец пересказывал людям мои смешные фразы, потому что даже если они смеялись, значит, на меня обращали внимание, а я хотел внимания. Но в то же время я обижался на отца за то, что он срывал аплодисменты, развлекая их, точно так же, как обижался на Лу Лейна, снискавшего славу за мой счет. Потому я и потерял работу, написав ему негодный текст. Я хотел, чтобы он выступил с этим текстом и провалился, так как ненавидел его. Лу Лейн воплотился для меня в отца, а отца я ненавидел.

Помню, как посмотрел на доктора Мосса и подумал, наверное, он сошел с ума. Только сумасшедший психиатр мог такое выдумать.

Он вошел в раж. Стал говорить о моей матери. Будто я так сильно ненавидел ее в детстве, что должен был найти, куда направить свои чувства, найти другой объект, дабы не испытывать ощущения вины.

Например, когда я встал ночью попить. На самом деле я хотел получить обратно свою бутылочку, но мать мне ее не отдавала. И, возможно, бутылка — это символ чего-то, что она давала отцу. Может, их возня и разбудила меня, и за это я больше всего ненавидел мать.

Потом я вошел на кухню и увидел мышь. Мышь напомнила мне песенку, а песенка напомнила мать. Я взял нож, но я не хотел убивать мышь. В моем воображении я убивал свою мать…

Тут я ударил его. Прямо по его мерзкому рту. Никто не смеет так говорить о моей матери.

29 апреля.

Так-то лучше. Мне не нужен Мосс. Не нужна его терапия. Сам справлюсь.

Пытался. Регрессия. Немного выпил, немного прогулялся. Прогулялся по тропинкам памяти.

Не к плохому. К хорошему. Теплые, добрые воспоминания. Когда лежал в лихорадке, и мама вошла с мороженым на подносе. А папа принес мне игрушку.

Вот в чем прелесть воспоминаний. Самое лучшее, что может быть. В школе мы читали стишок. До сих пор его помню. «О, время нашей жизни, скорей назад лети, меня в ребенка снова хоть на ночь преврати!» Без проблем. Несколько рюмок — и в путь. Немного топлива для старой машины времени.

Когда Джин узнала про доктора Мосса, она взорвалась. Я должен немедленно позвонить ему и извиниться, вопила она.

— К черту доктора, — сказал я, — он мне больше не нужен. Я могу сам разобраться.

— Пора бы, — сказала Джин.

Потом она рассказала мне про Вегас. Трехнедельный ангажемент. Она была очень взволнована, потому что это значило, что она достигла желаемого — настал ее звездный час, Лу Лейн играет в зале, и он позвонил ее агенту и сказал, что все улажено.

— Секундочку, — прервал я, — тебе это устроил Лу Лейн?

— Он повел себя как настоящий друг, — сказала Джин. — Все это время он был рядом, потому что обеспокоен твоим состоянием. Он стал бы и твоим другом, если бы ты дал ему шанс.

Уж конечно. С такими друзьями враги не нужны. Глаза у меня открылись быстро. Неудивительно, что он нашептал Герберу и меня убрали из шоу. Чтобы он мог подобраться к Джин. Он все здорово устроил. Они вместе играют в Вегасе. Джин в фойе, он — в зале, а потом, после шоу…

На мгновение мне стало дурно, все поплыло перед глазами, и уж не знаю, что бы я сделал, если бы был в состоянии. Но у меня действительно все поплыло, потому что я заплакал. И она обняла меня, и у нас все опять было хорошо. Она отменит шоу в Вегасе и останется здесь со мной, и мы вместе справимся с бедой. Но я должен дать ей одно обещание — больше не пить.

Я пообещал. Когда она так вела себя со мной, я был готов пообещать все что угодно.

Итак, я наблюдал, как она вынула из бара все его содержимое, а потом пошла в город, встретиться со своим агентом.

Это, конечно же, ложь. Она могла снять трубку и позвонить ему отсюда. Так что она занята чем-то другим.

Например, пошла прямо к Лу Лейну и все ему рассказала. Могу себе представить: «Не волнуйся, милый, на этот раз мне пришлось уступить, чтобы он ничего не заподозрил. Но что такое три недели в Вегасе, когда у нас вся жизнь впереди?» И вот они вместе.

Нет, я не буду об этом думать. Я не должен думать об этом, есть другие вещи, более приятные.

Поэтому я взял бутылку. Ту, о которой она не знала, когда опустошала бар, ту, которую я припрятал в подвале.

Я больше не собираюсь нервничать. Она не будет указывать мне, что делать. Немного выпью, немного прогуляюсь. Вот и все.

Я свободен. Меня ничто не связывает.

Позже.

Она разбила бутылку.

Она вошла, увидела меня, выхватила у меня бутылку и разбила. Я знаю, что она вне себя, она убежала на кухню и хлопнула дверью. Почему именно на кухню?

Там параллельный телефон.

Наверное, пытается позвонить доктору Моссу.

30 апреля.

Я плохой мальчик.

Доктор пришел спросил, что вы натворили.

Я сказал она забрала у меня бутылку.

Он увидел его на полу нож.

Я должен был это сделать я сказал.

Он увидел кровь.

Как мышь он сказал. Нет не мышь. Канарейка.

Не заглядывайте в мусорное ведро сказал я.

Но он заглянул.

Перевод: Т. Долматовская

Том 8. Фантастика