Рассказы — страница 9 из 9

Необходимые пояснения

В 2018 году интернет-издательством INFINITAS был начат большой проект: перевод на русский язык всех рассказов Роберта Блоха. Всего было издано пять томов короткой прозы, написанной с 1934 по 1949 годы. К сожалению, спустя год проект был приостановлен. За бортом остались десятки замечательных рассказов писателя. Мы решили продолжить начатое дело и собрать все доступные в сети переводы Блоха. Первые пять частей этого издания соответствуют сборникам, выпущенным INFINITAS. Рассказы в подготовленных нами дополнительно четырёх томах собраны не хронологически, а по жанрам: мистика и ужасы, криминал, фантастика, чёрный юмор. Разумеется, многие рассказы написаны на стыке этих жанров, и, возможно, кто-то не согласится с нашим выбором тома, куда попал такой рассказ. Надеемся, вы не будете нас за это строго судить.

Приятного чтения!

В. М.

Кошмар номер четыре

Robert Bloch. "Nightmare Number Four", 1945

Мы решили, что это розыгрыш, прочтя в вечерней газете заметку о каком-то полоумном изобретателе из Джорджии, который будто бы придумал способ печатать на воздухе.

Не дымовые сигналы и не телевидение, а новый аппарат, печатающий слова прямо на воздухе, да так прочно, что ветром не сносит.

Так было написано в газете. Но что такое газетная заметка, чтобы принимать ее всерьез? Только что посмеяться. Или сказать жене:

— Интересно, что они выдумают в следующий раз!

Большинство читателей, наверно, даже и не обратило на нее внимания. Тем сильнее все были огорошены, когда рекламодатели ухватились за эту идею.

Помню, как я, выглянув утром в окно, увидел висящие в воздухе слова (представляете себе, висят буквы — черные, жирные!) и прочел:

«Ты не забыл купить сегодня хорошее слабительное, приятель?»

Помню, я зажмурился.

Буквы словно напечатанные типографской краской, но совсем твердые. И не сдвинешь.

Так это началось. А когда я вышел из дому, направляясь на службу, то на улице увидел еще рекламы:

«Мыло „мукс“ самое целебное для кожи!»

«Вы сдали ваши меха на летнее хранение?»

«Смените сегодня масло в коробке скоростей!»

Пассажиры в автобусе удивлялись. Но и только.

Поначалу буквы были небольшие, всего каких-нибудь полметра, черные на белом фоне:

«Для молодых — коскен-кола!»

Вскоре можно было средь бела дня увидеть людей с большими шприцами, из которых они выдавливали буквы. Народ собирался в кучки и смотрел, как они это делают.

Новая реклама стала предметом эстрадных шуток и фельетонов, о ней сочиняли песенки.

Но еще никто не писал негодующих писем в газеты.

А текстов становилось все больше, они появлялись над газонами, над дорогами, над домами, и улицы начали задыхаться от нескончаемых объявлений.

Куда ни повернись — всюду чернеют слова. Домовладельцы подавали в суд на рекламодателей, но ведь воздух никому не принадлежит! Решили судьи.

Водители машин жаловались, что не видят дороги из-за реклам. Резко возросло количество несчастных случаев.

Гибли люди, но рекламы оставались. Чтобы больше покупали хлеба. Чтобы покупали средства, помогающие переваривать хлеб. Чтобы покупали слабительное, помогающее очистить кишечник от хлеба. Когда он будет переварен. После чего, само собой, опять нужна реклама хлеба.

Так и шло, и мы бы, наверно, привыкли со временем, если бы буквы не начали становиться больше и толще. Сперва полметра. Потом метр. Затем два метра, при толщине в полметра. Воздух почернел, его совсем загадили.

Пошло в ход какое-то секретное вещество, от запаха которого людей мутило. Правда, вреда оно не причиняло.

И появилась новая реклама:

«От тошноты принимайте понарол!»

На всякий недуг находилось лекарство — на всякий, кроме слепоты, помешательства и зрелища этих вечных реклам, от которых нигде не было спасения. Они извивались среди бельевых веревок в трущобах, парили над плавательными бассейнами в садах, перегораживали улицы, черной тучей висели над городом…

«Мягчайшая туалетная бумага!»

«Неделя усиленного потребления!»

«От угрей можно избавиться!»

«Худейте с удовольствием!»

Потом рекламы сделали цветными и световыми, чтобы их было видно ночью. И сразу резко участились случаи слепоты и помешательства. Все обычные рекламы исчезли, ведь новый способ был дешевле и прибыльнее.

Вот только слова начали цепляться друг за друга. Посмотришь в окно все небо в смазанных буквах…

А тут еще придумали использовать насекомых. Не знаю уж, то ли им прививки сделали, то ли натаскали их каким-то способом, чтобы они писали слова. Во всяком случае, шприцы исчезли. Теперь буквы выходили из насекомых. Не иначе их откармливали в каком-нибудь рекламном бюро.

Изобретение очередного гения…

Разумеется, была сделана попытка ввести новые законы — как всегда, когда поздно что-либо предпринимать. И теперь было поздно. Насекомые уже распространились повсюду. Черные рои, тучи насекомых извергали буквы из толстых брюшек. Соблюдалось разделение труда: одна козявка делает черточку, другая — запятую, третья — точку.

Сами понимаете, это было началом конца.

Слишком много насекомых.

Слишком трудно их обучать, слишком трудно контролировать. И они начали размножаться безудержно.

Размножаются, всюду летают и все пожирают. Они гнездились в ящиках со слабительным. Точили всякую тару. Сверлили дыры в картонках с понаролом.

Теперь уже не было никакого резона сдавать меха на летнее хранение.

Все равно насекомые их пожирали, размножаясь еще больше.

Небо вконец почернело. Черным-черно от насекомых. Поздно что-либо предпринимать. Начались эпидемии, голод. Вызвали войска.

Но что сделаешь штыком против насекомого? К тому же очень скоро, когда эпидемии и голод сделали свое, не осталось потребителей.

Не осталось даже — лучше поздно, чем никогда! — рекламодателей.

Только насекомые беспорядочно летали в загаженном воздухе между словами, потерявшими всякий смысл теперь, когда их некому было читать.

Глаза насекомых оглядывали сверху пустой мир, где не осталось ничего, одни слова…

Хорошо еще, мне удалось уберечь несколько слов, чтобы записать этот рассказ…

Перевод: Лев Жданов

Мои старания

Robert Bloch. "My Struggle", 1951

— Скрилчи[122], — спросила меня жена. — Почему ты не такой, как другие мужчины?

— Что ты имеешь в виду, дорогая? — Уточнил я, привычно ожидая в ответ саркастический комментарий.

— Ну, возьмём, к примеру, Билла Смита, который живет этажом ниже, — продолжила моя благоверная. — Два месяца назад он был таким же простым клерком, как и ты. А затем приступил к изучению дианетики[123], и вот вчера смог устроиться на высокооплачиваемую работу.

— Знаю я, во что вляпался Билл Смит!.. — Вздохнул с горечью.

Но она заставила меня задуматься. Сейчас, как принято говорить, я застрял в колее; улетучился самомотивирующий стимул типа «Встань и иди!», не осталось внутренней динамики и стремления к личностному росту. Почему ж это я не могу убедить потенциального крупного работодателя в том, что являюсь ценным работником?!..

На следующий день вышел из дому и купил экземпляр «Дианетики для всех, для домашнего чтения и в свободное время»[124], а затем сразу же приступил к штудированию сего труда. Да сэр, если другие парни смогли вырастить в себе новые личности, если им удалось «очиститься» и добиваться новых успехов, то и я на то горазд!

К делу подошёл со всей серьёзностью. Настолько серьёзно, что продолжил читать книгу в офисе. Босс узнал об этом, и уволил меня.

Но мне было все равно. Жена долго и громко вопила, когда рассказывал ей о случившемся, но я-то знал, что когда-нибудь заставлю эту малышку гордиться своим мужем. Поэтому просто сидел дома и читал книгу. Штудировал как в постели, так и за обеденным столом, а посему к тому моменту, когда благоверная выхватила её из моих рук, отправив прямёхонько в мусорную корзину, я уже был готов отправиться в психиатрическую клинику, чтобы пройти там курс лечения от чрезмерного потребления дианетики.

Довольно скоро хозяин дома заявил, что вышвырнет нас из квартиры, если мы не возобновим оплату за неё, но все накопления были потрачены на лечение в клинике. Я не беспокоился о предстоящих лишениях: ну, придётся переселиться в ночлежку для безработных, что ж с того?!..

Через пару месяцев я ощутил себя полностью «очистившимся». Настолько, что выстроил логическую цепочку из безупречных психологических подходов к управлению собственной жизнью. Всё это время делал много полезных выписок в бесчисленные записные книжки, но все их пришлось сжечь, дабы обогреться из-за перманентного отсутствия угля. Тоже не проблема: память стала настолько совершенной, что в ней намертво отпечатался алгоритм предстоящих действий — как правильно зайти в офис, что именно говорить на собеседовании, как выглядеть успешным, чем заинтересовать работодателя и как заключить с ним договор о приёме на работу. Я ощущал себя суперэнергичным и абсолютно уверенным в собственным силах человеком. И решил нанести деловой визит главе самой большой фирмы в нашем городе.

И вот великий день наступил! Я бодро встал с постели, сделал 50 глубоких вдохов-выдохов, принял холодный душ и отправился в путь. И, да — я также оделся!

В офис наикрупнейшей компании вошёл уверенным шагом. Секретарша в приёмной вздрогнула от моего властного взгляда и сразу провела прямо в личный кабинет босса.

Тот был занят, но я смахнул все бумаги с его стола, сел напротив и выстрелил в него своим предложением о приёме на работу. Удерживал его внимание с самой первой секунды; уверенно смотрел ему глаза в глаза, пока он наконец не опустил взор. Отлично! Я почувствовал прилив сил и уверенность в полном контроле над ситуацией. Обладая познаниями в дианетике, проиграть невозможно в принципе!

— Так как насчёт заключения договора о приёме на работу прямо сейчас? — Завершил свою речь, смело рассмеявшись. Настал главный психологический момент, как я отлично знал из курса дианетики.

Глава фирмы поднял наконец свой взгляд. Было вполне очевидно, что он изо всех сил пытается обрести утраченную было уверенность. Я одарил его доминирующе-энергичной улыбкой. Будущий начальник оглядел мои начищенные до блеска туфли, тщательно отглаженные брюки со «стрелочкой», галстук яркой расцветки, чистые ногти, аккуратно уложенные волосы и, конечно же — сияющие в улыбке зубы. В сей триумфальный миг я ощущал его полную покорность столь энергичному напору. Затем он встал с застенчивой улыбкой на устах.

И вышвырнул меня прочь пинком под зад.

Перевод:Игорь Самойленко

Мои дальнейшие старания[125]

Robert Bloch. "My Further Struggles", 1951

Это была забавная ситуация! Раньше они все смеялись над Колумбом, Эйнштейном, Эдисоном и Маркони. Потом они даже смеялись над Милтоном Берле[126].

Но когда я придумал самую отвратительную штуку в мире, они совсем не смеялись.

Никто не пытался поместить меня в психиатрическую лечебницу. Никто не постукивал по лбу и не тыкал пальцем. Никто не забрасывал камнями на улицах. Я сразу получил патент. Никаких затруднений ни в чём! Восемнадцать миллионеров предложили мне контракты. Все признавали, что я гений. Газеты не публиковали издевательских репортажей — они печатали хвалебные статьи обо мне с большущими заголовками.

«ФЛОЙД СКРИЛЧ ИЗОБРЕТАЕТ ВЕЧНЫЙ ДВИГАТЕЛЬ!»

«МЕЖДУНАРОДНЫЙ КОНСОРЦИУМ ПРЕДЛАГАЕТ МИЛЛИАРДЫ ЗА ПРАВА НА ЕГО ИЗОБРЕТЕНИЕ»

Вот чем была полна пресса!

А что я? Ну, я встречаюсь в своей лаборатории с девяносто семью членами консорциума (из-за тесноты помещения они стоят тремя рядами; ребята из таких маленьких стран, как Таиланд[127] и Норвегия — на самых задворках), и все покорно ждут, когда наконец им продемонстрируют вечный двигатель.

Я прямо сейчас подписал контракт, самый грандиозный контракт в мире, в котором говорилось, что как только машина будет запущена (а отключить её уже будет невозможно!), она будет передана всем странам, входящим в консорциум, для использования в промышленных целях. Формальности закончены, и я шагнул на блестящую металлическую платформу, где стоит драгоценный аппарат. Слегка поклонился представителям мировых информационных сетей, которые будут транслировать мой голос во все уголки мира.

— Джентльмены! — Плавно полилась моя речь. — Наступает рассвет золотого века человечества. Ранее я не включал свой вечный двигатель, потому что, как вам всем хорошо известно, его нельзя будет впоследствии остановить; ничто не может быть изменено или удалено. Но теперь, когда сделка заключена, я готов нажать кнопку запуска. Благодаря многолетнему увлечению научно-фантастическими журналами состоялось моё изобретение, которое теперь дарю всем людям!

Кое-кто из присутствующих на задах учёных закричал: «Ура-а-а, Скрилч!».

Комментируя последовательность своих действий, я подошёл к контрольной панели:

— Вот я опускаю рычаг первого контура… А теперь нажатием ноги запускаю второй контур… И, наконец, надавливаю пальцем на эту кнопку…

Двигатель заработал, в полном соответствии с озвученными обещаниями. Повинуясь проделанным мною этапам запуска, все детали машины пришли в движение. Моя нога, запустившая второй контур, в сумасшедшем темпе ходила вверх-вниз, вверх-вниз… А рука, опустившая рычаг, не могла разжаться из-за резонанса. Старт прошёл успешно, вечное движение началось.

Аплодисменты были оглушительными. Не в силах отойти от аппарата, я не смог в должной мере насладиться триумфом.

Затем из-за спин гостей выдвинулись грузчики.

— Люди, расступитесь! Мы сейчас будем выносить эту штуку… — Пробурчал их бригадир.

— Эй, подождите! — Заорал я. — А как же я? Я же здесь!..

Глава консорциума лучезарно улыбнулся.

— Да, — сказал он. — И ты не можешь остановить машину. Но, согласно контракту, двигатель принадлежит нам, и, как часть агрегата, — ты тоже! Полагаю, отделить тебя от обоих создающих движение контуров невозможно и нецелесообразно, а потому придётся оставить всё как есть. Давайте, мальчики, грузите!

Что те и исполнили! Двигатель доставлен в место его постоянной дислокации, и с той поры я здесь, 24 часа в сутки вкалываю как собака. Рядом установлен постоянный пост — солдат с карабином и с примкнутым к нему штыком. Это на тот случай, если я каким-то чудом освобожусь и задумаю удрать.

У меня есть право на сто миллиардов долларов, и я застрял в этой машине до конца своей жизни. Не могу посмотреть даже кино! Вообще никаких развлечений!

Знаете, всё чаще я стал мечтать о том, чтобы сойти с ума!..

Перевод:Игорь Самойленко

Доктор У.Падок, я вам чужд

Robert Bloch. "I Do Not Love Thee, Doctor Fell", 1955

Бромли не мог вспомнить, кто посоветовал ему доктора У.Падока. Имя как-то само собой пришло на ум (по иронии, как раз в ту пору очень много важной информации из его ума, скорее, уходило), и он решил записаться на прием.

Похоже, секретарь доктора его знала — ее приветствие прозвучало тепло и дружелюбно. Дверь кабинета захлопнулась за его спиной под стенание петель. Какой подозрительно знакомый звук.

При взгляде на убранство кабинета непрошенное дежа вю Бромли усилилось. Книжные полки и стойки для документации слева от окна, стол справа, кушетка в уголке — все это едва ли не копировало обстановку его собственной приемной. По его разумению, то был хороший знак. Здесь он будет чувствовать себя как дома. Дома. Но… ты не можешь вернуться домой, дом — там где сердце, а ты мое сердце забрал с собой, не затворяй теперь дверцу. Так пелось в песенке о любви…

Из этого мысленного водоворота было мучительно непросто выбраться, но Бромли сумел. Ему хотелось произвести хорошее впечатление на доктора.

Доктор У.Падок поднялся со своего приставленного к столу кресла — высокий, худощавый мужчина примерно того же возраста и телосложения, что и Бромли, да и на вид какой-то подозрительно-подозрительно знакомый. Тусклое освещение не позволяло получше приглядеться к чертам доктора, но общее впечатление целеустремленности и жизни, запечатленное в них — тех целеустремленности и жизни, что давно оставили самого Бромли, — вполне угадывалось.

Доктор вышел из-за стола, крепко пожал Бромли руку, тепло поприветствовал. Без какого-либо перехода, даже не осознав, как так получилось, Бромли очутился на кушетке. Кажется, когда-то с доктором он уже говорил — да, точно, он уже отвечал на все эти дежурные вопросы.

Доктор У.Падок знал о нем следующее: имя — Клайд Бромли, возраст — тридцать два года, специалист по связям с общественностью. Рожден в Эри, штат Пенсильвания. Родители — умерли, на работе дела плохи. По сути, теперь он почти что безработный. На работе было дел полно, я забил и сел смотреть кино… Он что, вслух это сказал? Кажется, нет, так как богатый, обволакивающий, утешающий баритон доктора не прервался ни на секунду, задавая вопросы и добывая на них ответы. Общаться с доктором было довольно-таки здорово, хотелось поделиться с ним всем, о чем знаешь сам. Доктор У.Падок был первоклассным психиатром.

Бромли и сам кое-что смыслил в психиатрии. Не в заумной терминологии, но в самом подходе. Сейчас доктору нужно было провести своего рода рекогносцировку, узнать проблему получше, и Бромли ему помогал. Когда доктор У.Падок начал спрашивать его о здоровье и о состоянии в целом, Бромли извлек из внутреннего кармана пальто несколько исписанных листов бумаги и протянул их доктору.

— Здесь все необходимое, док, — сказал он. — Подробнейший отчет о моем состоянии. На него вся последняя неделя ушла. — Он указал на одну отдельную подшивку. — А вот это — автобиография. Все имена, что могут вам быть интересны — друзья, родственники, учителя, работодатели, коллеги. Все, что я смог вспомнить. Не так уж много, но хоть что-то.

Доктор У.Падок улыбнулся, сидя в тени.

— Замечательно, — произнес он. — Вы, похоже, понимаете, как важна в нашем деле готовность к сотрудничеству со стороны пациента. — Он положил бумаги на стол. — Я это все позже должным образом изучу. Хотя, подозреваю, большая часть содержимого мне уже и так знакома.

Бромли впал в легкую мимолетную панику. Кто бы ни порекомендовал ему доктора У.Падока, этот кто-то явно пообщался с доктором на тему его, Бромли, состояния. И кто же это мог быть? Он не решился спрашивать — ему не было стыдно, просто, задай он подобный вопрос, ухудшение его состояния стало бы еще более уродливо-очевидным — надо же, даже не помнить, кто его сюда привел! Что ж, неважно. Он счастлив быть здесь, вот что важнее всего. Ему нужен был доктор У.Падок.

— Вы должны помочь мне, доктор, — сказал он. — Вы — моя последняя надежда. Собственно, поэтому я к вам и пришел — меня доконало мое состояние, и дальше все только хуже. Я как Тесей — захожу с веревкой в руках в лабиринт собственной памяти, а там… Когда-то я хотел стать автором песен. Но все мои песни звучали как плагиат. Вот в чем моя проблема — ассоциации. У меня их слишком много. Все, что я делаю или говорю, звучит так, будто это подсмотрено у кого-то другого. Какая-то имитация, мимикрия. Скоро, чувствую, у меня совсем не останется ничего своего — ничего такого, за что я мог бы уцепиться. Я попросту теряю себя. Меня как такового больше не существует.

Бромли разглагольствовал в таком ключе где-то с час. Он облекал в словесную форму все, что шло ему на ум. Ассоциативные клише так и били из него ключом, взывая к помощи извне.

Доктор У.Падок черкал в своем блокноте, не произнося ни слова. Когда Бромли выговорился, он встал и похлопал его по плечу.

— На сегодня достаточно, — сказал он. — Завтра, в это же время — вас устроит? Будем встречаться по часу в день, пять дней в неделю.

— Как думаете, вы сможете помочь мне, док?

Доктор У.Падок кивнул.

— Давайте скажем так: я думаю, вы сможете себе помочь.

Бромли поднялся с кушетки. Лицо доктора У.Падока расплывалось и теряло очертания перед его взором. Он порядком утомился, был слегка смущен, но чувствовал себя странным образом лучше — даже несмотря на то, что все плыло перед глазами. Лишь одна вещь тревожила ее — и вот, совершенно неожиданно, он вспомнил о ней:

— Но, док, мне вот что подумалось… Вы же знаете, с работой у меня в последнее время все плохо, поэтому пять дней в неделю…

Рука доктора стиснула его плечо.

— Не продолжайте. Я понимаю. Но — пусть все будет именно так. Ваш случай — ваша проблема, так будет правильнее, — интересует меня на персональном уровне. Для психиатра не составит труда по случаю расширить курс терапии без взимания дополнительной платы.

Бромли поначалу ушам своим не поверил:

— Хотите сказать, я не вляпаюсь в очередные долги? Господи, док, вы настоящий друг. Настоящий друг, что стоит новых двух. Друг, который излечит недуг. Спасибо, в общем.

Доктор У.Падок хохотнул.

— Поверьте мне, мистер Бромли, я действительно ваш друг. И когда придет время, вы, думаю, убедитесь в правдивости моих слов.

Когда Клайд Бромли вышел за дверь, его голову заполнила жестокая ассоциативно-афористическая мешанина. В Бога веруем, а за все остальное заплатим наличными. Мой новый друг, он лучший самый… Самый лучший друг мужчины — это, вне сомненья, мать.

Секретарь сказала ему что-то на прощание, но Бромли был слишком увлечен ахинеей в своей голове, чтобы внять ее словам. Он витал в облаках мыслей, прямо по курсу — самолет сомнений. Самолет под дождь попал, на Испанию упал. Испания — европейская страна, расположенная на Пиренейском полуострове.

Остаток дня был окутан дымкой. Прежде всякого его осознания наступил новый день, и он в этот новый день вступил, и снова оказался на кушетке — на приеме у доктора У.Падока. И доктор слушал, как он рассказывает ему о своих родителях, и о том, что док напоминает ему сразу и мать, и отца — в одном лице.

— А братьев и сестер у меня нет, я — единственный сын своего отца. Так кто же я?

— И действительно, кто вы? — мягко спросил доктор У.Падок. — Вас же именно этот вопрос больше всего волнует, не так ли? Кто же вы такой, Клайд? Вы можете ответить на этот вопрос, если действительно этого хотите — сами знаете. Так что давайте попробуем. Итак, Клайд Бромли, кто вы такой?

Вопрос был в корне неверный. Бромли ощутил эту неправильность — и весь подобрался. Где-то в самых далеких уголках его мозга слова уже сложились в правильный ответ, вот только он не мог этот самый ответ отыскать. Не мог найти тот источник глубоко внутри себя, из которого рождались все его слова. Остаток часа он просто провалялся на кушетке.

Доктор У.Падок тоже ничего не говорил. Когда время вышло, он промолвил «что ж, увидимся завтра» и куда-то отбыл по своим делам.

Ушел из его приемной и Бромли. Секретарь одарила его странным взором, приоткрыла рот, чтобы что-то сказать — но так и не сказала. Бромли поежился. Каким-то чудом ему удалось найти дорогу в собственную контору. Там он осведомился у своего собственного секретаря, есть ли какие-нибудь входящие сообщения. Что-то с ним все-таки было не в порядке — уже второй странный взгляд за сегодня. Но все же ему сообщили, что поступил звонок из ЛКА каких-то несколько минут назад — с ним хотели повидаться. Появился шанс зацепить Торчи Харригана.

Этой новости он ждал уже давно. Бромли со всех ног помчался в головной офис. Сам Торчи Харриган на крючке! А это значит — договор на новое ТВ-шоу, две картины в «Метро Голдвин Майер», большой контракт с ЛКА, «Лигой Киноискусств Америки», персональная рекомендация, пресс-релизы и интервью…

— Бромли снова на коне! — громогласно объявил он всему миру.

И вдруг — безо всякого перехода — снова очутился на кушетке у доктора У.Падока, взъерошенный, запыхавшийся, едва ли не плачущий.

— Понимаете, док, я не могу объяснить! Просто не могу. Вроде как дело с Харриганом было на мази — как раз такой старт мне и нужен был, — два чека в неделю, все расходы, возможность отправиться с ним на Манхэттен, попрактиковаться. Оказалось даже, что его менеджер — Хэл Эдвардс, мой хороший друг, мы знакомы уже не один год. Он дал Харригану славную рекомендацию, в чем-то даже превознес меня. В общем, я вошел к Эдвардсу, мы переговорили, потом отправились в покои Харригана в «Плаза». Харриган меня поприветствовал, послушал дифирамбы Хэла в мою честь, покивал. Понимаете, док? Дело было у нас в кармане. Харриган обратился ко мне — мне всего-то нужно было сказать пару слов о нашей будущей кампании. Эдвардс, само собой, уступил мне, я открыл рот… и ничего не смог сказать! Понимаете? Ничегошеньки! Я просто не знал, что сказать! В моей голове крутились тысячи слов и фраз, но ни одну из них я не мог довести до конца — в один прекрасный миг я вдруг стал неспособен мыслить как агент по связям!

Выкладываясь, Бромли не сводил глаз с лица доктора У.Падока. Поначалу оно казалось далеким-далеким, затем вдруг стало приближаться — и в конце концов затмило все на свете. Голос доктора прогремел на весь мир, как майский гром. Глаза и уши обманывали Клайда, но он все равно держался за светлый образ доктора У.Падока, за те слова, что падали из его рта, ведь доктор был настоящий друг, настоящий, никто не мог отрицать факт наличия доктора.

Док делал пометки в блокноте, проглядывая их прямо в процессе разговора, и Бромли вдруг осознал, что и сам почти что видит их — все они состояли из обрывков его собственной речи: не могу объяснить… дело на мази… два чека в неделю… дифирамбы для Харригана… дело было в кармане… уступил мне… ничегошеньки.

Доктор У.Падок подался вперед.

— Что эти слова для вас значат, Бромли?

— Я не знаю, — после продолжительной паузы ответил Клайд. — Похоже, это — сленг, которым я пользуюсь в своей работе. Пользовался… несколько лет назад. Если подумать, сейчас все это звучит немного старомодно, не правда ли?

— Именно, — ухмыльнулся доктор У.Падок. — И разве это не совпадает с вашим последним заявлением — о том, что вы больше не можете мыслить так, как должен мыслить агент по связям? Похоже, здесь-то и зарыта собака. Вы ведь больше не агент по связям, мистер Бромли? Утратили свою личность, свой ориентир. Так позвольте мне задать вам вопрос еще раз — кто вы такой?

Бромли застыл. Он не мог ответить — не мог даже думать об ответе. Он лежал, вытянувшись, на кушетке, а доктор У.Падок ждал. Ничего не происходило.

Бездействие, похоже, затянулось на долгий-долгий срок. События двух последующих дней Бромли не помнил. На ум приходили лишь проведенные на кушетке часы — похоже, он метался между своим рабочим местом и приемной доктора чаще раза в день.

Проверить это было, само собой, сложно, так как он ни с кем не общался. Он жил один в однокомнатной квартире. Даже его общение с секретарем сводилось к паре-тройке слов. Говорить-то было не о чем — ни одного звонка с того момента, как дело Харригана с треском провалилось, — да и потом, он задолжал этой девчонке, Тельме, уже трехнедельную зарплату. Всякий раз, когда он объявлялся в конторе, она едва ли не пугалась его. Похоже, и девушку в приемной у доктора У.Падока он тоже пугал своими молчаливыми визитами. Так сложно об этом всем думать! Так сложно думать хоть о чем-нибудь!

Молчаливыми. Вот в чем беда. Он умолк на веки вечные. Как будто та несостоявшаяся беседа с Харриганом в присутствии Эдвардса лишила его способности к общению. Все речевые клише забылись, оставив после себя гулкую пустоту — абсолютнейшее ничто.

Он осознал это, лежа на кушетке в приемной доктора У.Падока. Доктор снова задавал ему неизменный вопрос:

— Кто вы такой?

А ответить-то ему было нечего. Он был никем. И все эти годы провел в подготовке к тому, чтобы стать никем. Только такое объяснение подходило — если не обращать внимания на то, что оно ровным счетом ничего не объясняло.

Но тут Клайд Бромли понял, что никакой нужды в объяснениях нет. Доктор У.Падок сидел вплотную к нему и нарушал тишину, доверительно нашептывая ему в самое ухо:

— Что ж, ладно. Давайте попробуем другой подход. Быть может, я смогу ответить на вопрос за вас. Быть может, я смогу сказать вам, кто же вы на самом деле такой.

Бромли с благодарностью кивнул, но в его душе при этом невольно зародился ужас.

— Я изучил ваш случай, — продолжил доктор У.Падок. — По-своему он совершенно уникален, но только в силу своей первости. Не думаю, что этот первый — одновременно и последний. В следующие несколько лет меня ждет наплыв неуверенных мужчин вроде вас, если, конечно, я не ошибаюсь в прогнозах. Шизоидным и параноидным расстройствам личности придется подвинуться в сторону и пропустить новую болезнь. Давайте-ка назовем ее неоидным расстройством личности. Вообще, название — дело десятое, куда важнее — симптомы. Вам же известно, что есть вирус?

Бромли кивнул.

— Отлично. А знаете ли вы, что в последние несколько лет вирус того же гриппа претерпел уйму непредсказуемых мутаций? Мы изобретаем одно лекарство — он вырабатывает к нему иммунитет. Изобретаем другое — он и под него подстраивается. Знаете, к чему это все в итоге привело? Сегодня грипп уже не тот, что раньше. Он теперь совсем новый.

Он думает, я совсем на голову больной, подумал про себя Бромли, но доктора слушать не перестал. У.Падок продолжал говорить, его голос становился все громче и громче.

— Вирус гриппа стал другим, но он по-прежнему цепляется к людям. Отклонение от нормы — сумасшествие, как это принято называть, — меняется с теченьем лет, но сходим с ума все те же мы. Полвека назад самой распространенной формой сумасшествия была вера в дьявольскую одержимость. Три сотни лет назад все еще живы были предрассудки о колдовстве и сглазе. Тот, кто не мог встроить свою личность в социум, создавал новую личность — и становился колдуном или ведьмой, так как колдовство — это Сила, подразумевающая абсолютное знание и абсолютную власть над жизнью и смертью. Распадающаяся личность в поисках самореализации — вам это говорит о чем-нибудь?

Бромли кивнул, хотя едва ли понимал, к чему клонит док. Ничто для него теперь не имело смысла. И, чем громче становился голос дока, тем страшнее ему было.

— Так дела обстояли столетия назад. Ведьм и колдунов сжигали на кострах — этих заблудших мечтателей, покусившихся на запредельный авторитет. Но времена меняются, Бромли! Посмотрите, что стало с вами. Ваша личность распалась, не так ли? Вы стали терять связь с реальностью. Ваши ориентиры рухнули. Вам не за кого было уцепиться — живете вы один, и никаких близких связей у вас нет. Никто не мог помочь вам восстановить целостность мира. Да и работа ваша была сплошь фальшивка. Апогей фальшивости — насаждение лжи в угоду созданию искусственной репутации. Разве не в этом заключается работа агента по связям? Вы жили в искусственном мире, пользовались искусственным языком и выражениями искусственного языка — «сленгом», как вы сами сказали. Там же сплошь заимствования, доверительные «коронные фразочки». Но вот ваше внутреннее «я» взбунтовалось — и, не успев даже осознать перемену, вы столкнулись с тем, что весь ваш труд перестал быть реальным в ваших же глазах. Вы, само собой, запаниковали — самоидентификация стала для вас чем-то непростым. Так ведь?

Страх уже почти запустил когти в душу Бромли, потому как и сам доктор, стоя предельно близко к нему, мог бы запустить в него когти, если бы таковые у него имелись. Бромли кивнул, надеясь, что страх уйдет. Но ему хотелось, чтобы доктор У.Падок оставался с ним, хотел, чтобы он решил наконец его проблему.

— Вы ведь человек далеко не глупый, Клайд, — подчеркнул доверительным тоном доктор. — Вы почувствовали, что что-то не так, что что-то происходит. И вы совершили то, что другим еще только предстоит. То, что в грядущем породит новую манию. Вот почему ваш случай так важен, Клайд: вы — один из первых маньяков нового образца!

Теперь каждое слово доктора заставляло Бромли трястись от страха, но и перестать слушать он не мог.

— Кто-то начинает с того, что ищет литературу из разряда «помоги-себе-сам», точно так же, как и те, кто хотел познать колдовство, начинали изучать древние так называемые гримуары. Кто-то идет даже дальше и ударяется в парапсихологию — экстрасенсорику, телепатию, так называемый оккультизм. А кто-то и вовсе уходит в отрыв. Призвать дьявола они не могут, зато — вполне легко приобщаются к идеям Фрейда, Юнга, Адлера, Стадлера и прочих злодеев. Они более не произносят заклинаний, зато заучивают новую Кабалу, новую тайную доктрину. Шизофрения, эхолалия, инволюционная меланхолия — как хорошо эти слова ложатся на язык, разве нет? Пойми же, Клайд. Разве в один из тех долгих скучных дней, когда работа не спорилась, ты не шел в библиотеку и не зарывался в труды по психиатрии? Разве все последние несколько месяцев — это не погружение в иллюзию, галлюцинацию, обсессию, невроз и психоз? Чувствуя, что сходишь с ума, разве не решил ты бороться с этим посредством изучения психиатрии? Как колдун, что погружается в темные искусства!

Бромли попытался встать. Лицо доктора У.Падока угрожающе нависло над ним, потом отдалилось, потом — снова нависло.

— О да, в старину люди становились — хотя бы в собственных глазах — колдунами и ведьмами. И теперь ты знаешь — как минимум, догадываешься, — о том, что произошло с тобой. Последняя неделя расставила все по своим местам — больше ты не мог быть агентом по связям. И рационально мыслящим человеческим существом ты тоже больше не мог быть. Поэтому, в отчаянной попытке создать новую личность, ты стал психиатром — и изобрел меня! Ты ведь сам поначалу заметил, что моя приемная чем-то похожа на твою. Что мой секретарь похож на твоего. Что сам я напоминаю тебя! Неужели еще не понял? Это твоя приемная. Твой секретарь. Ты каждый день заявляешься сюда и лежишь на собственной кушетке. Ничего удивительного в том, что девчонка тебя побаивается, нет — она-то слышит, как ты тут часы напролет болтаешь сам с собой. Ну что, теперь-то ты знаешь, кто ты такой? Это твой последний шанс, Клайд. Тебе придется решить раз и навсегда. Ты можешь снова стать собой — если у тебя еще осталась вера в себя. Если ее нет, то ты — маньяк нового образца. В общем, спрашиваю тебя в последний раз — Клайд Бромли, кто ты такой???

Дрожа и чувствуя, как приемная вращается вокруг своей оси, Клайд Бромли лежал на кушетке и внимал нахлынувшим на него видениям. Вот малютка Клайд цепляется за руку матери. Вот лейтенант Бромли в военной форме. Вот Скорый Бромли — пожимает руку популярному комическому актеру: договор на новое шоу подписан. Вот Бромли сидит в публичной библиотеке и выискивает ответы на мучающие его вопросы в гуще терминов и наук. А вот Бромли лежит на кушетке, трясется и цепляется за воздух.

Клайд внял каждому видению, перемешал их затем, рассортировал… и сделал свой выбор. Он ответил на вопрос доктора У.Падока — но про себя, не вслух.

И страх мигом схлынул, и Бромли уснул. Он проспал на кушетке долго. Когда он проснулся, было уже темно, и в приемной он был один. Кто-то робко стучался в дверь.

И то была его секретарь. Теперь он это знал. Он был в собственном офисе, и его секретарь вошла, робко и неспешно, когда он, с улыбкой счастливого прозревшего, открыл ей дверь.

— Я, признаться, немного волновалась, — сказала девушка. — Вы так долго сидели здесь, и от вас — ни звука…

Про себя Бромли хохотал без остановки — счастливым новообретенным смехом. Смех рвался наружу, но он смог одолеть его и спрятать глубоко-глубоко.

— Я просто уснул, — сказал он ей. — Нет никаких причин для беспокойства. Признаюсь, почти весь последний месяц я пребывал в неважнецком состоянии — если интересно, потом расскажу вам поподробнее, — но сейчас все в порядке. Вы свободны до завтра.

Девушка улыбнулась. Перемена была очевидна. В приемной было темно, но ее вдруг будто бы заполнил внезапно прорвавшийся солнечный свет.

— Что ж, хорошо, что все хорошо, — сказала она. — Я рада за вас, мистер Бромли.

— Бромли? — фыркнул доктор У.Падок. — Тот трудный больной? Помилуйте, леди, как могли вы меня с ним перепутать?..

Перевод: Григорий Шокин

Богатое воображение

Robert Bloch. "A Good Imagination", 1956

I

Возможно, я и обладаю некоторыми недостатками, но недостаток воображения к их числу не относится. Если бы у меня его не было, я вообще не заметил бы Джорджа Паркера. К счастью, я успел принять необходимые меры, и все прошло без сучка, без задоринки

Джордж явился, как всегда, сразу после ланча, когда я замешивал цемент в подвале. Он прошел на кухню и тяжело спустился по лестнице.

Джордж шел по жизни тихо и незаметно, как бульдозер. И так же, как бульдозер, верил в свои силы и надеялся смять все, что встретится на пути. Мне Джордж всегда напоминал самца-гориллу. Нет, я не прав. У какой гориллы вы найдете такую мальчишескую прическу и обаятельную улыбку?

— Вы один? — спросил Джордж.

— А где миссис Логан?

— Луиза? — пожал я плечами. — Поехала в Дальтон закрывать счет в банке.

— Жалко! — разочарованно произнес он. — А я надеялся попрощаться.

II

Когда мы приехали сюда в июне, и я, и Луиза подумали, что нам крупно повезло — удалось найти мастера на все руки. Дом нуждался в серьезном ремонте, лужайка и сад также требовали ухода и внимания. У меня же были свободными только выходные.

Все лето Джордж трудился не покладая рук. Заново все покрасил, починил причал, подпорками укрепил деревья в саду. Соседи привыкли, что Паркер приезжает три-четыре раза в неделю. Я тоже сжился с его частыми визитами. Но через два месяца я прозрел и сложил два и два. Вернее, один и один — Джорджа и Луизу, которые день за днем оставались наедине в нашем загородном доме… А может, не только дни, но и ночи? Правда, тогда у меня не было полной уверенности. Чтобы представить, что какая-нибудь женщина может полюбить такую обезьяну, требовалось не просто богатое, а богатейшее воображение.

Но, приглядевшись повнимательнее, я заметил, как Луиза смотрит на Джорджа, как он пожирает ее глазами, с какой издевкой они поглядывают на меня, когда думают, будто я их не вижу.

Сначала я хотел просто избавиться от Паркера, но это было бы глупо. Увольнять Джорджа в середине лета, когда работы непочатый край, бессмысленно. К тому же я еще был не готов к решительному разговору с Луизой.

Сказать жене, что мне все известно, тоже не выход. Она бы только разрыдалась, поклялась в верности, перевернула бы все с ног на голову, и я оказался бы виноват — ведь настоящих доказательств у меня не было. В конце концов, я решил продать дом. В покупателях недостатка не было. К концу августа я получил три предложения и выбрал самое выгодное. Конечно, Луиза очень расстроилась, узнав о сделке. Она успела полюбить коттедж и уже мечтала, как приедет отдыхать в нем следующим летом. Жена даже попросила сложить в доме печь, чтобы можно было жить за городом круглый год. О, Луиза прекрасно играла роль верной супруги. Только с идеей ездить сюда круглый год переборщила. Неужели она считала меня таким идиотом? Чтобы я всю неделю вкалывал в городе, а затем всю зиму по выходным таскался в эту дыру и выслушивал ее хныканье? «О, дорогой, я так устаю. Если бы ты только знал, сколько здесь работы!».

Я мягко объяснил жене, что продажа дома — выгодная сделка, которая принесет нам прибыль. А чтобы она не расстраивалась, приготовил для нее маленький сюрприз — уже приглядел домик. Правда, он стоит немного в стороне…

— В стороне? — Луиза посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.

— Ты хочешь сказать, что он находится далеко отсюда?

— Довольно далеко.

— Но я бы хотела остаться здесь, поближе к реке.

— Подожди, ты ведь еще даже его не видела, — рассудительно заметил я. — Давай обсудим это позже.

Больше мы к этой теме не возвращались. Я оформил все бумаги, и Луиза начала собирать вещи. Сборы были короткими, поскольку я продал вместе с домом и мебель.

III

Луиза и Джордж не догадывались, что я наблюдаю за ними. И вот наступила развязка. Завтра мы возвращаемся в город. А сейчас, после ланча, я замешиваю цемент в подвале и разговариваю с Джорджем Паркером.

— Вы работаете как настоящий строитель, — похвалил он. — Не думал, что вы умеете обращаться с цементом.

— Я умею делать все, что захочу, — улыбнулся я в ответ.

— Это та самая дыра, которую я должен заделать? — Он показал на отверстие в стене размером два на три фута.

— Да. Нужно ее заделать, что бы новый хозяин не поминал меня дурным словом.

— Хотите избавиться от мышей? — ухмыльнулся Джордж.

— И крыс, — многозначительно добавил я.

— По-моему, здесь нет крыс, — растерялась горилла.

— Ошибаешься, Джордж. — Я пристально посмотрел на него. — Крысы есть везде. — Они бегают по подвалу, когда их никто не видит… И все портят. Мне бы не хотелось оставлять после себя крыс, Джордж. Зачем новому владельцу лишние хлопоты?

— Вы никогда не жаловались на крыс, — пожал плечами Джордж, с опаской заглядывая в отверстие.

— Ни вы, ни Луи… миссис Логан.

— Луиза, наверное, не знает, что они водятся в доме. Пожалуй, следовало ее предупредить. Ничего. Заделаем дыру, и делу конец… Кстати, Джордж, я привез новый цемент. Быстроотвердевающий, схватывается за час.

— А инструкция есть?

Джордж недоверчиво посмотрел на серую массу.

— Он ничем не отличается от обычного цемента. — Я протянул ему мастерок и доски. — Можешь начинать. А я пока займусь тиром.

Паркер начал заделывать дыру, а я отправился к дальней стене снимать мишени. Достав из ящиков пистолеты и револьверы, решил их смазать.

Работа у Джорджа спорилась. Его природную энергию удваивало отсутствие воображения. Монотонный физический труд таким людям никогда не надоедает, потому что они ни о чем не думают во время работы, так же, впрочем, как и в остальное время. Покажите им дыру в стене, и они без лишних слов заделают ее. Покажите им женщину, и они…

Я запретил себе думать об этом и взял большой кольт. Странно, я коллекционировал огнестрельное оружие, но редко им пользовался. Мне нравилось держать пистолет в руках, гладить и думать о скрывающейся в нем силе: из маленького дула вырывается смерч, способный вышибить мозги императору и юродивому, раздробить череп грешнику и святому. С близкого расстояния из него можно убить даже гориллу…

Я держал кольт и смотрел на широкую спину Джорджа, который быстро орудовал мастерком. Он уже заделал отверстие и сейчас затирал поверхность.

Я зарядил револьвер, взвел курок и опять посмотрел на Паркера. Стоит нажать на курок, и этого дурака не станет. Но тогда он не узнает, отчего умер, — и меня это не устраивало.

Джордж должен знать, что принесло ему смерть. Даже такая обезьяна, как Джордж, способна мыслить, понимать простейшие вещи и сопоставлять факты. Мне нужно было пробудить его жалкое воображение.

— Вижу, ты уже заканчиваешь!

— Отличный цемент, — кивнул Паркер, вытирая пот со лба. От него воняло, как от громадного животного. — Почти затвердел. Осталось немного затереть.

— Не спеши. Сдается мне, ты бы не отказался от бутылочки пива.

Джордж улыбнулся, и мы пошли к переносному холодильнику.

Я протянул ему пиво. Он благодарно кивнул и начал шумно пить. Мигом осушив бутылку, удивленно взглянул на меня.

— А вы не пьете?

— У меня правило — ни капли спиртного, когда вожусь с оружием. — Я кивнул на ящики, стоящие на столе.

— Давно хотел вас спросить, мистер Логан… Зачем вы собираете все эти пистолеты?

— А почему бы и нет? — ответил я вопросом на вопрос. — Коллекционирование оружия — широко распространенное хобби.

— Но я ни разу не видел, чтобы вы из него стреляли.

— Я собираю не для того, что бы стрелять, Джордж, — объяснил я, протягивая ему вторую бутылку. — Оружие интересует меня как… символ. Взять, к примеру, этот кольт. Когда я смотрю на него, то мысленно вижу кровавые истории: сцены насилия, возвышенные трагедии и низкие мелодрамы.

— А… — Лицо Джорджа просветлело. — Он как бы пришпоривает вашу фантазию, да?

— Точно, пришпоривает, — я достал третью бутылку. — Пей, Джордж, не стесняйся. Все равно нужно опустошить холодильник. Ты же знаешь, мы завтра уезжаем. Так что есть повод выпить.

Джордж Паркер погрустнел. Я видел, что ледяное пиво начинает действовать. Джордж еще не закончил третью бутылку, а я уже открыл четвертую. Паркер прикончил и ее.

Я подошел к тому месту, где еще недавно была дыра, и потер левой рукой быстро твердеющую поверхность.

— Ну и цемент! Стена уже твердая и сухая.

Тут я нагнулся и приложил ухо к стене.

— Не знаешь, что там такое? — спросил я.

— Я ничего не слышу, — пожал плечами Паркер.

— Наверное, мыши, — рассмеялся я.

— Или крысы, о которых вы говорили.

— Нет, по-моему, это мышь. Слишком уж пронзительный писк… Неужели правда не слышишь?

— Не слышу. — Джордж подошел ко мне и тоже нагнулся. — Мертвая тишина.

— Ничего страшного, — улыбнулся я. — Стена же не пропускает воздух?

— Конечно, не пропускает, — подтвердил он.

— Значит, если там кто-то есть, воздуха хватит только на несколько минут… Думаю, твое ухо просто не улавливает высокие звуки, Джордж. Я слышал этот писк все время, пока ты работал.

— С чего вы так беспокоитесь из-за каких-то мышей? — удивился Паркер. — Им конец. Цемент схватился будь здоров! — Он постучал по стене кулаком и добавил: — Отличная работа! Превосходная…

— Кстати, раз это твоя последняя работа, то пришло время расплатиться. — Я направился к холодильнику. — Но сначала выпей еще бутылочку.

— Ну, я не знаю, мистер Логан… — Джордж нерешительно посмотрел на часы. — Пожалуй, мне пора. У меня в Дальтоне кое-какие дела.

Это точно! Наверняка хочет найти Луизу. Надеется, что им хватит времени еще раз попрощаться, как вчера ночью перед моим приездом.

Мне с большим трудом удалось прогнать трогательную сцену, которая возникла в моем воображении, и я с улыбкой протянул Джорджу бутылку.

— Ладно, последняя, — согласился я. — Ради нашей дружбы! Если не возражаешь, я тоже выпью.

Правой рукой я поднес бутылку к губам, а левой опять взял кольт.

— У меня маленький тост, — сообщил я. — За свободу!

Джордж нахмурился.

— За какую свободу?

— Не вижу смысла и дальше скрывать! — пожал я плечами. — К тому же ты стал почти членом нашей семьи.

— Не понял.

— Сейчас поймешь.

— При чем тут свобода? — вытаращился на меня Паркер.

— Миссис Логан, — туманно объяснил я. — Луиза… Мы расстаемся, Джордж.

— Рас?

— Да, Джордж, расстаемся. — Я повернулся к стене. — Неужели, правда, ничего не слышишь?

— Нет… О каком расставании вы говорите? Вы поссорились?

— Да нет, не поссорились. Все произошло внезапно. Можно сказать, совершенно неожиданно, по крайней мере, для нее. Мне показалось, тебе будет интересно узнать об этом.

— Значит, она не в Дальтоне? — Нет, не в Дальтоне.

— Вы хотите сказать, что она уже уехала?

— Можно сказать, что и уехала.

— Послушайте, Логан, на что вы намекаете?

— Джордж, ты уверен, что ничего не слышишь? — Я пристально посмотрел на стену.

— Да что вы ко мне пристали с этой стеной? — рассердился Джордж.

— По-моему, она прощается с тобой.

Только тут до гориллы дошло.

— Господи, не может быть! — От ужаса у него отвисла нижняя челюсть. — Ты шутишь Логан?

Когда я молча улыбнулся, глаза Паркера начали округляться. Его рука обхватила горлышко бутылки, но я показал ему револьвер. — Оставь бутылку в покое, Джордж. Она тебе не поможет. Неужели ты думаешь, я побоюсь пристрелить крысу? Паркер поставил бутылку и медленно двинулся на меня.

— Логан, ты не мог этого сделать! Кто угодно, только не ты…

Когда я навел на него кольт он замер.

— Верно, — кивнул я, — не мог. Вы с Луизой были уверены, что я ничего не вижу, и ничего не боялись. Но тут вы дали маху, Джордж… Интересно, она меня слышит? — Я громко крикнул: — Ты меня слышишь, Луиза?

Рот Паркера искривился. Он прижался спиной к стене и прохрипел:

— Ты лжешь. Ты не убил ее!

— Верно. Я не убивал ее. Когда мы кончили выяснять отношения, она была цела и невредима. Я просто связал ей руки и ноги и засунул в рот кляп. Затем затолкал в дыру и стал ждать тебя.

Его лицо стало белее стены.

— Понимаешь, Джордж? Неплохая получилась шутка, не находишь? Луиза лежала в темноте и пыталась кричать, пока ты замуровывал ее в могилу.

— Ты сошел с ума, Логан!

Я увидел, как он напрягся, готовясь к прыжку, и предупредил:

— Один шаг — и ты покойник.

Однако Паркер бесстрашно двинулся вперед, правда, не ко мне. Он подошел к стене и начал изо всех сил колотить в нее.

— Бесполезно, — остановил я его. — Очень твердый цемент. Твоя последняя работа оказалась самой лучшей. К тому же она уже задохнулась.

Джордж повернулся ко мне, протянул окровавленные руки и завопил:

— Псих! Неудивительно, что она так боялась и ненавидела тебя. Ни один нормальный человек не додумался бы до такого!

— Додумался, — улыбнулся я. — Если бы ты читал книги, то знал бы об Эдгаре Аллане По. «Черный кот». Может, слышал? О господи, откуда же тебе об этом знать! У тебя нет времени на чтение. В этом вы с Луизой очень похожи. Ты презирал таких, как я. Мы только и делаем, что сидим, уткнув носы в книги, а вы, деловые люди, живете полнокровной жизнью. Готов держать пари, вы с Луизой частенько потешались надо мной! Ничего, теперь моя очередь веселиться.

— Ты… тебя арестуют!

— С чего ты взял? — насмешливо осведомился я.

— Я все расскажу шерифу.

— Как бы не так! Ты мой сообщник, Джордж, — это ты замуровал Луизу. Если пойдешь к шерифу, я скажу, что пообещал тебе половину ее большой страховки. Я расскажу, как ты замуровывал живую Луизу в стену, а она извивалась и пыталась кричать, зная, что ты убиваешь ее. Ты, Джордж, ты, а не я!

Если бы не кольт, Паркер бы наверняка бросился на меня.

Я расхохотался, и он заткнул уши пальцами.

— Напрасно Луиза не послушала тебя вчера вечером, Джордж. Ведь ты предлагал ей уехать до моего приезда. Только Луиза оказалась чересчур практичной. Ей сначала захотелось взять из банка все деньги.

— Ты подслушал нас, Логан?

— Конечно. Я оставил машину на дороге и спрятался под окном. Потом вернулся к авто и, не таясь, подъехал к дому. Я не дал вам времени выработать план бегства. Вы не успели даже попрощаться, как положено…

Глаза Джорджа остекленели, его огромное тело била мелкая дрожь.

— Ну же, Паркер, поторопись, скажи леди: «До свидания». Попрощайся с дамой, пока она еще дышит, пока ее легкие еще не лопнули от недостатка кислорода. Не бойся, она не промучается долго, Джордж. И не сгниет — ведь там сухо. Неприятного запаха тоже не будет. Наша Луиза просто обратится в мумию. Ее красивое тело съежится, кожа превратится в коричневый пергамент, волосы выпадут, а глаза высохнут. Рот будет широко раскрыт в последней мольбе о пощаде. Луиза и сейчас умоляет тебя спасти ее. Разве ты не слышишь, как она кричит: «Джордж, помоги! Вытащи меня отсюда. Спаси!..».

В груди Джорджа Паркера что-то захрипело, и он бросился к лестнице. Я не стал его останавливать. Его шаги прогремели на кухне, хлопнула входная дверь.

После бегства Паркера в подвале наступила тишина. Я разрядил кольт, аккуратно спрятал в ящик. Пустые бутылки поставил в угол. Поднявшись наверх, принялся ждать с томиком По в руках и через несколько минут увлекся чтением. Когда хлопнула входная дверь, уже начало смеркаться.

— Здравствуй, Луиза, — с улыбкой поздоровался я.

— Все сделала?

— Да, дорогой, — хмуро ответила она.

— Что-то случилось?

— Ничего, — пожала плечами жена. — Просто по дороге домой произошел странный случай. За городом меня остановил полицейский. — Превысила скорость?

— Конечно, нет: ты же знаешь, я никогда не езжу быстрее пятидесяти миль в час. Он попросил водительское удостоверение, потом заставил меня выйти из машины и подойти к мотоциклу. Мне пришлось сказать несколько слов в «пищалку»… кажется, он так ее назвал.

— О господи, зачем?

— Не знаю. Он только попросил меня представиться шерифу. Сказал, что не хотел меня беспокоить, но я избавила его от необходимости ехать к нам. Потом извинился и отпустил меня. Когда я поинтересовалась, в чем дело, пожал плечами и ответил, что вышло маленькое недоразумение, но сейчас все выяснилось. Ты что-нибудь понимаешь, дорогой?

— Может, и понимаю, — таинственно улыбнулся я. — Знаешь, давай-ка обсудим это в другой раз. Не хочу, чтобы ты расстраивалась по пустякам в наш последний вечер в этом доме.

— Дорогой, расскажи. Я настаиваю!

— Ну, я тоже немного повеселился… Помнишь, Джордж Паркер должен был сегодня заделать дыру в подвале?

— Помню, — медленно кивнула Луиза.

Я не сводил с нее взгляда. Мне нравилось смотреть на нее, знать, что она сгорает от нетерпения. И очень хотел продлить этот сладостный миг навсегда.

— Он так и не приехал, — наконец сообщил я. Луиза облегченно вздохнула, — Поэтому пришлось заделать дыру самому.

— Бедняжка, ты, наверное, сильно устал?

— Ты не поняла. Что веселого в том, чтобы заложить дыру?

Я имел в виду не это.

— Н…не это? — запинаясь, произнесла жена.

И опять я заставил ее ждать и мучиться от неизвестности.

После паузы продолжил рассказ, предвкушая самое приятное.

— Около четырех позвонил шериф Тейлор и поинтересовался, где ты. Я сказал. Поэтому, наверное, патрульный и остановил тебя.

— Но зачем?

— Ты уверена, что хочешь услышать остальное?.. Случилась маленькая неприятность, — пожал я плечами. — У нашего друга Джорджа поехала крыша.

— У Джорджа?

— Не очень верится, да? Он всегда производил впечатление уравновешенного парня. Ты ведь встречалась с ним чаще. Скажи, разве можно его назвать чувствительным человеком?

— Что произошло?

— Насколько я понял, дружище Джордж ворвался в кабинет шерифа и рассказал такую невероятную историю, что сначала в полиции подумали, будто он пьян. Джордж обвинил меня в твоем убийстве — якобы я замуровал твой труп в стену подвала.

— Ты шутишь?

— То же самое сначала сказал и шериф. Затем понял, что бедняга явно не в себе и вот-вот полезет на стенку. Естественно, Тейлор позвонил мне. Я сказал, что ты в городе… Хорошо, они нашли тебя. Не хотелось перед самым отъездом попасть в неприятную историю.

Лицо жены оставалось в тени. Когда я подошел к ней, она попыталась отвернуться, но я успокаивающе похлопал ее по плечу.

— Ну-ну… — прошептал я. — Извини, не хотел тебя расстраивать. Не беспокойся все уже закончилось.

— Но Джордж!.. — воскликнула Луиза хриплым голосом, но тут же взяла себя в руки. — Как он?

— На грани помешательства, если верить шерифу, — печально вздохнул я. — Доктор Сильвере считает, если в ближайшие несколько часов не наступит улучшения он окончательно сойдет с ума.

— Тейлор больше ничего не сказал? — Я вынужден был отдать должное выдержке супруги. Ее голос не дрожал.

— Нет. Что тут еще можно сказать?

— Но почему Джордж решил, что ты собираешься убить меня?

— Не имею ни малейшего представления… В тихом омуте черти водятся! Слава богу, все это произошло в твое отсутствие. Подумать страшно, что он мог с тобой сделать. — Когда Луиза задрожала и спрятала лицо у меня на груди, я предложил:

— Давай поговорим о чем-нибудь более веселом. Выпей-ка лучше пива. — Услышав приглушенные рыдания, утешил: — Не плачь. Завтра мы возвращаемся в город. А о Джордже не беспокойся, за ним присмотрят. Ты больше никогда не увидишь его и быстро забудешь.

— Д-да.

— Нам будет очень весело, — шепотом пообещал я Луизе. — Я все продумал.

Я действительно все продумал. Сейчас, когда я пишу эти строки, Луиза крепко спит под действием снотворного и проснется не раньше чем через полчаса. Нужно, чтобы она проснулась, когда я начну обнимать ее и рассказывать, что произошло на самом деле. Моя жена должна знать, какой я умный и сильный, намного умнее и сильнее Джорджа.

Это мой ум разработал такой безупречный план. Ей придется согласиться, что я лучше. Чего бы я достиг, если бы обвинил ее при Джордже? Ровным счетом ничего. Так же глупо и рискованно было бы убивать Паркера. Теперь о нем можно забыть. Он никогда не выйдет из психиатрической лечебницы и будет до самой смерти страдать, считая себя виновным в смерти Луизы. Конечно, все уверены, что она жива и что в стене никого нет. Ведь Тейлор лично разговаривал с ней. А я рассказал ему, что завтра мы возвращаемся в город. Теперь ты понимаешь, Луиза, в чем состоит мой план? Понимаешь, что я сейчас сделаю? Правильно: я свяжу тебя, засуну в рот кляп и отнесу в подвал. Потом сломаю стенку и засуну тебя в дыру.

Ты, конечно, будешь молить о пощаде, пока я буду замуровывать тебя. И твое тело сгниет, как твоя гнилая душа. Бесполезно говорить, что меня поймают. Ты знаешь — это не так.

У меня железное алиби. Завтра утром я уеду в город, а ты навсегда останешься здесь.

Комар носу не подточит, потому что все спланировано Луиза. Потому что я лучше твоего примитивного животного Джорджа… А знаешь, в чем разница между человеком и животным? Все очень просто — у человека есть воображение, а у животного его нет.

Перевод: Сергей Мануков

Жемчужное ожерелье

Robert Bloch. "String of Pearls", 1956

Джерри сидел в баре, когда она вошла. Он повернулся, чтобы взглянуть на незнакомку. Прошло пять минут, а он никак не мог отвести от нее взгляд.

— Роскошная девочка, правда? — сказал подошедший Сладкий Уильяме. — Высокая, стройная. Держится, как меч в ножнах из белого шелка.

Сладкий Уильяме всегда выражался витиевато, когда был на взводе. Джерри привык к этому. К тому же, Уильяме сказал чистую правду. Действительно роскошная девочка с черными волосами и такого же цвета глазами. От таких фигурок хотелось свистеть. Вот только в горле пересыхало при виде подобных красоток.

Однако не одна фигура незнакомки вызвала изумление Джерри. Он смотрел на ее шею и то, что было на ней.

Шею украшало нечто среднее между ожерельем и кулоном. Это была простая нитка безупречных по форме больших жемчужин. Еще каких больших! Они ярко сияли под искусственным светом так же, как глаза Джерри. Он мгновенно оценил жемчуг. Скажем, пять штук за камушек, если они настоящие. Хотя нет, никто не станет разорять такую прелесть. Поэтому придется толкать все ожерелье. Это выйдет чуть дешевле, но тысяч тридцать все равно дадут.

Кроме ожерелья, на красавице были и другие драгоценности — кольцо с большим изумрудом и золотой браслетик с маленькими изумрудиками. Правда, они не в счет. Изумруды сейчас не в моде.

Однако, вполне вероятно, что это не все, что у нее есть. Может, Сладкий Уильяме знает эту красавицу?

Конечно, Сладкий Уильяме знал. Он сел рядом с Джерри и кивнул.

— Приехала вчера. Рани.

— Кто?

— Рани, старина: жена Раджи. Только Раджи нет, умер, покончил жизнь самоубийством в прошлом году. Раджа Гоулапура. Читал?

Джерри покачал головой. Как он мог читать об этом? На спортивных страницах такие новости не печатают. Зато Сладкий Уильяме как раз относился к тем типам, которые читают светскую хронику. Его профессия — заниматься богатыми вдовами и женщинами, желающими овдоветь.

Рани Гоулапура села за столик. Наблюдать за ней было интересно, потому что вокруг нее крутились какие-то люди. Два маленьких парня в тюрбанах почтительно отодвинули стул, выхватили у официанта меню и замерли около столика.

— Слуги? — поинтересовался Джерри.

— Да, очень богата, — кивнул Уильяме. Затем его глаза сузились. — Интересно, входит ли поэзия в восточный кодекс ухаживания?

— Я заметил ее первый! — встревожился Джерри.

— Жемчуг?

— Конечно. Что же еще?

Сладкий Уильяме опустил голову и тихо, чтобы не услышал бармен, произнес:

— Детские игры, Джерри. К тому же, слишком грубо. Здесь требуется тонкость, старина. Я бы даже сказал утонченность.

— У тебя одно на уме, — нахмурился Джерри. Ты всегда стремишься к утонченности со всеми, кто носит юбки. Меня интересуют лишь побрякушки.

— Ты неправильно меня понял. Я думаю о том же, что и ты. Мы расходимся только в средствах.

— Это мое дело, — решительно произнес Джерри. Я увидел се первый. Сначала выясню, держит она камушки в номере или прячет в сейф. Затем…

Пальцы Сладкого Уильямса впились в руку Джерри. Они болтали о какой-то ерунде, пока бармен не отошел. Уильяме опять покачал головой.

— Здесь у тебя ничего не выйдет, старина, — пророчески изрек он. — Слишком роскошный отель. Хочешь совет? Возьми меня в долю. Ты же знаешь, я работаю аккуратно. Я добуду тебе стекляшки. Может, это займет больше времени, зато риск исключается. Все будет чисто. Добычу поделим пополам.

Джерри обдумывал предложение. Сладкий Уильяме был прав. Совершить кражу в большом отеле на курорте очень сложно. В таких местах администрация нанимает своих охранников, которые смотрят в оба, особенно за одиночками, вроде Джерри. Даже если ему удастся упереть жемчуг, они сядут на хвост раньше стражей закона.

— Слишком рискованно, старина, — проговорил Уильяме, словно читая мысли Джерри.

Джерри закусил губу. Похоже, выхода нет. Десять к одному, что эта куколка держит камушки в сейфе. А с сейфом ему не справиться. Грабеж тоже отпадает. Слишком рискованно. Зато Сладкий Уильяме сможет провернуть это дельце без особых трудностей. Джерри видел его раньше за работой. Профессионал высшего класса, мастер своего дела!

— Идет, — Джерри допил коктейль. — Заметано.

Сладкий Уильяме начал улыбаться, но улыбка быстро исчезла. Джерри увидел, что его напарник вновь не сводит глаз с Рани.

— Похоже, мы не одиноки, — заметил Сладкий Уильяме.

К Рани подсел высокий седой мужчина. Он улыбался и что-то рассказывал. Улыбка индианки позволяла сделать вывод, что они друзья.

Через минуту она что-то сказала, и два индуса, поклонившись, вышли. Джерри и Уильяме решили тоже покинуть бар.

Неужели ты настолько глуп, — начал Джерри, когда они вышли, — что не мог этого предположить? В колоде даме всегда сопутствует валет. Придется действовать по-моему.

Спокойнее, старина. Дай мне сначала проверить джентльмена. Займусь этим завтра же утром. А сейчас извини, у меня дела.

Джерри не стал задерживать напарника. Он знал, что Сладкий Уильяме подразумевал под делами. Уильяме нуждался во встряске. Пристрастие к наркотикам было, пожалуй, единственным его недостатком. Однажды он признался Джерри, что без наркотиков он давно бы вышел в тираж. Джерри поверил Уильяме. Он знал, что тот не лжец, а просто шантажист, который живет за счет женщин. Ему можно доверять. По крайней мере, до завтра.

Между тем Джерри решил пойти поиграть. Ему повезло, и спать он отправился в отличном настроении. Что самое смешное, Джерри приснилась Рани. Не жемчужное ожерелье, а сама его владелица, которая, кстати, во сне была без жемчуга. Сон настолько понравился ему, что, проснувшись, он позавидовал Сладкому Уильяме и седому джентльмену.

Встал Джерри рано, еще перед завтраком. Он собирался позвонить Уильяме, когда раздался стук в дверь. В коридоре стоял Сладкий Уильяме в эффектном сером фланелевом костюме.

— Доброе утро, — весело поздоровался он.

— Ну как? — поинтересовался Джерри, когда они сели. — Что-нибудь выяснил о дружке Рани?

— Все оказалось очень просто, кивнул Уильяме. — Сильван Лемо, раньше жил в Афинах, судовладелец. Здесь на отдыхе. Удалось узнать, что часть вчерашней ночи он провел в номере Рани.

— Ну и чему ты так радуешься?

Это была прощальная встреча, старина. В полночь джентльмен уехал вместе с багажом, вернее сдернул.

— Сдернул?

— Ну да, уехал, не оплатив счета.

— Ого! — Джерри вскочил на ноги. — Думаешь, он успел обработать ее? Фальшивое имя, да? Неужели он думал о том же, что и мы?

Сладкий Уильяме успокаивающе положил руку на плечо Джерри.

— Пусть тебя не беспокоит жемчуг. Она надела ожерелье сегодня утром.

— Откуда ты знаешь?

Сладкий Уильяме ухмыльнулся, как скунс, съевший шмеля.

— Сам видел. Мы договорились о завтраке.

— Братишка! Водишь меня за нос?

— Напротив. Она оказалась очень восприимчивой. Я "случайно" увидел ее в холле. Познакомились. Между прочим, она отлично владеет английским. Она все делает отлично. — Сладкий Уильяме направился к двери.

— Эй, куда ты направляешься?

— Я же тебе сказал — у меня ланч с Рани.

— Да, ты не теряешь времени даром.

— Это моя отличительная черта.

— Нужна помощь?

— Нет, старина, — серьезно ответил Уильяме. — Надеюсь, ты понимаешь, как надо теперь себя вести? С этой минуты мы не знакомы. Мы не должны разговаривать даже но телефону.

— Но…

— Не бойся. Я буду держать тебя в курсе. Дело не затянется. Можешь положиться на меня. Кстати, это самый надежный путь.

Джерри кивнул.

Но когда Сладкий Уильяме вышел, Джерри схватил подушку и швырнул ее через всю комнату. Черт! Знает ли он, как нужно себя вести? Конечно, Джерри усек, что стоит за этим вопросом. Уильяме не хочет, чтобы рани видела его с таким оборванцем, как Джерри. Это может показаться ей подозрительным. Такая роскошная куколка не может иметь ничего общего с маленькими оборванцами с крысиными мордами или с их друзьями.

Ладно, успокаивал себя Джерри Не принимай близко к сердцу. Пусть Сладкий Уильяме ведет дело по-своему. Когда добычу поделят, бабок вполне хватит, чтобы самому купим, такую же роскошную куклу-брюнетку, похожую на Рани. Только она не будет думать, что от него дурно пахнет. Или, по крайней мере, пока не кончатся деньги, будет притворяться, что так не думает.

Но черт побери!..

Джерри кое-как взял себя в руки и спустился в бар. Выпив пару коктейлей, он окончательно успокоился. У дверей столкнулся со Сладким Уильяме, который входил под руку с Рани Гоулапура. Уильяме даже не заметил его. Он с увлечением что-то рассказывал индианке. Женщина смотрела на него и улыбалась, показывая ослепительно белые зубы. Зубы почти не уступали жемчужинам. Джерри живо представил, что чувствует мужчина, когда такие зубы впиваются и плечо и…

К черту! Выйдя из бара, он встретил двух знакомых из Канзас-Сити. Они вместе отправились завтракать. Завтрак затянулся. В третьем часу Джерри, сильно навеселе, вернулся в отель и, не раздеваясь, завалился на кровать и отключился. Ему снилась Рани, ее зубы, глаза и белые руки, которые тянулись…

Через пару часов Джерри проснулся совершенно разбитым. После душа стало легче. Он спустился в холл, надеясь встретить Сладкого Уильяме, но тот исчез, как сквозь землю провалился.

Пообедав, Джерри отправился в бар и заказал пива, чтобы протрезветь.

Часов в пять кто-то похлопал его по плечу. Рядом со столиком стоял Уильяме.

— У меня только минута, — торопливо объяснил он. — Мы обедаем вместе с Рани.

— Как дела?

— Прекрасно, старина. Лучше не бывает. Она без ума от меня. Вчера ночью…

Джерри не хотел слушать, чем Сладкий Уильяме занимался вчера ночью.

— Расскажи лучше о Рани.

Но Сладкий Уильяме даже не слышал.

— Ты не поверишь, но она наркоманка. Только она пользуется настоящим "йен ши гоу" (опиум), курит трубку. Настоящее удовольствие можно получить, только покурив первосортную травку. Конечно, поэтому азиаты всегда курили опиум. Уж они-то понимают в этом толк. Интересно, где она берет опиум. Ничего, сегодня вечером узнаю.

— Больше ты ничего не хочешь узнать? — упавшим голосом спросил Джерри.

— Конечно, хочу. Целый день искал случая поговорить с тобой, но никак не мог избавиться от Ее Высочества. Слуги следили за мной, как ястребы. Они не сводили с меня глаз.

— Телохранители?

— Что-то в этом роде. Не беспокойся. Сегодня вечером их не будет.

— У тебя есть план?

— Дорогой друг, ты меня недооцениваешь. Конечно, у меня есть план. Пришло время для маленького рандеву в ее номере. Уверен, она позаботится о том, чтобы мы остались одни, без слуг. Выкурим пару трубочек, чтобы у нее развязался язык. — Сладкий Уильяме улыбнулся каким-то воспоминаниям, но тут же серьезно продолжил: — Сегодня вечером я схитрю. Сделаю так, чтобы травка меня не зацепила. Когда рани отключится, просто заберу коллекцию и уйду.

— Уверен, что жемчуг будет в номере?

— Да. Ты был прав. Обычно она хранит его в сейфе. Но вечером ожерелье будет на ней, пока я не сниму его. Кстати, оказывается, жемчужин не десять, а одиннадцать. Ты ошибся, старина. Так уж и быть, я тебя прощаю, так как эта ошибка нам только на руку.

— О'кей. Что потом? — нахмурился Джерри.

— Потом мы отправимся путешествовать. В твоей машине, естественно, чтобы сбить их со следа. Нет ничего проще. Я рассчитаюсь сейчас, а ты поздно вечером. Будешь ждать на парковочной стоянке "Золотого Колеса". Самое позднее я приеду часа в два. Багаж привезут на такси. Не стоит рисковать. Никто не должен видеть его в твоей машине. Правильно?

Правильно.

Джерри еще что-то хотел сказать, но Сладкий Уильяме ушел. Теперь оставалось только ждать, ждать и мучиться.

После ужина Джерри вышел прогуляться. Пить не следует, если он сядет за руль. Чтобы выехать из штата, наверное, придется ехать всю ночь, а утром они остановятся в каком-нибудь мотеле.

До одиннадцати Джерри гулял, затем вернулся в отель и расплатился. Приехал на парковочную стоянку и принялся ждать.

Ждать оказалось очень трудно. Смешно, но он не сомневался

в успехе. Сладкий Уильяме сделает все, как надо. Так что причин для беспокойства нет. К тому же Джерри ничем не может помочь ему.

Лучше не думать о Рани Гоулапура, о том, что они одни в номере. Интересно, чем они занимаются? При этих мыслях настроение у Джерри упало. Он попытался думать о чем-нибудь другом. Наверное, от такой женщины легко потерять голову.

А что если она не такая уж и легкая добыча? Она вполне может, поэтому и путешествовать одна — из Майами в Вегас, оттуда в Рино, затем в Колорадо Спрингс — чтобы цеплять мужиков и гудеть с ними. Странно, что ее до сих пор не обчистили. Она на это явно напрашивается. Или те двое в тюрбанах ее охраняют?

В таком случае у Сладкого Уильяме могут возникнуть неприятности. Нет, какой смысл забивать голову такими глупыми мыслями? Лучше и спокойнее верить, что Уильяме добудет ожерелье. Ждать и мучиться.

Джерри посмотрел на часы. О господи, полтретьего! Куда подевался этот шутник?

Джерри попытался взять себя в руки, думать о чем-нибудь другом, но теперь у него возникли побочные явления. Начало крутить живот. В три часа Джерри сильно захотелось уехать.

Может, слуги Рани мастерски владеют ножами? Тогда Сладкий Уильяме лежит сейчас где-нибудь с ножом в спине. Разве можно доверять иностранцам? Джерри решил подождать еще полчаса и…

Полчетвертого. Сладкого Уильяме до сих пор нет. Что же делать? Конечно, нельзя отправиться к Рани и потребовать ответа. Может, вернуться в отель?

Портье очень вежливо ответил, что мистер Хендерсон уехал около десяти. Смешно было слышать, как Сладкого Уильяме называют "мистером Хендерсоном", но дальше события начали развиваться вовсе не смешно. Когда портье объяснил, что мистер Хендерсон не оставил никакой записки, кто-то похлопал Джерри по спине.

Джерри оглянулся. Перед ним стоял один из маленьких слуг Рани.

— Вы хотите иметь новости о мистере Хендерсоне, сэр? — спросил индус. Джерри с трудом понял его. Все есть, как сказал портье. Ваш друг уехал в его машине.

— В его машине?

— Я знаю. Я сам помогал ему с его чемоданом.

Джерри кивнул. Малыш ушел, а Джерри сел в кресло в холле.

Итак, Сладкий Уильяме уехал ни с чем, тот самый Уильяме, который не сомневался, что возьмет жемчуг. Да, он это и сделал, осенило Джерри. Элементарно! Заставил его ждать на стоянке, а сам потихоньку улизнул. Теперь Сладкий Уильяме опередил Джерри на пять часов, нет даже на шесть. И неизвестно, в каком направлении он уехал. Теперь этого красавца не догнать. Ни одного шанса. Рани, наверное, еще не знает о пропаже, иначе слуга не говорил бы таким нормальным голосом. Надо же — этот наглец Уильяме заставил индуса даже отнести в машину чемодан!

У Джерри зачесались руки — так он хотел рассчитаться с напарником. Одно дело облапошить Рани Гоулапура, а другое — его, Джерри.

Но сейчас Джерри не мог ничего сделать, черт побери! Оставалось только взять чемодан, попросить номер и решить, что делать дальше. Внезапно Джерри захотелось выпить. Он вспомнил, что в чемодане лежит бутылка.

Джерри опять зарегистрировался, и мальчишка-носильщик отнес в номер его чемодан. Джерри сел на кровать и достал бутылку отхлебнув, немного успокоился. Каждый раз, когда ему хотелось обругать Сладкого Уильяме, он подносил к губам бутылку. Когда Джерри упал на кровать и захрапел, начало светать.

Проснулся он вечером. Проспав двенадцать часов, Джерри не чувствовал никакого похмелья. Он побрился и спустился вниз. Джерри проголодался, но гнев, клокочущий в животе, заставил его воздержаться от еды. Лучше выпить. Черт, он так рассчитывал на этого сукиного сына…

В дверях бара он столкнулся с Рани.

— Прошу прощения.

Джерри впервые услышал ее голос, и он сразу как-то заворожил. Живот начало крутить быстрее, но не от гнева, голода или жажды.

— Вы джентльмен, который вчера ночью спрашивал о мистере Хендерсонс? Чопал рассказал о вас, — индианка улыбалась.

Джерри не знал, что ответить. Если она попытается вернуть камушки, ему лучше побыстрее дергать отсюда. Затем он удивленно заморгал. Джерри так внимательно разглядывал ее улыбку, что только сейчас взглянул на ее шею.

На шее Рани Гоулапура висело ожерелье! Еще она надела кольцо, браслет и серьги с изумрудами. Так значит, Сладкий Уильяме не сумел ничего сделать.

— Да, — наконец ответил Джерри и улыбнулся. — Нам нужно кое-что обсудить.

— Я знаю, где мистер Хендерсон. Вчера вечером его срочно вызвали по телефону… какая-то деловая встреча в городе, Он пообещал вернуться к шести. Мы договорились вместе пообедать.

Слишком неправдоподобно. Хотя один шанс из ста есть, что она говорит правду. Сладкий Уильяме работал тонко, но он обычно одновременно вел два дела. Может, действительно какая-то бабенка срочно вызвала его в город. Уильяме был слишком хитер, чтобы оставить Джерри записку, из которой позже стало бы ясно, что они знакомы. Поэтому мистер Хендерсон расплатился и уехал, рассчитывая вернуться вечером на следующий день. He так уж и неправдоподобно. Рани ведь здесь с ожерельем из огромных жемчужин. Большие жемчужины, большие глаза, большие…

— Я как раз собиралась идти обедать, — сказала индианка. — Надеюсь, ваш друг появится чуть позже.

— Отличная идея, — согласился Джерри. — Может, подождем вместе?

Грубо, конечно, но Рани Гоулапура, похоже, не обиделась. От ее улыбки у него закружилась голова. Может, он недооценивает себя. Джерри представился, и они сели за столик. Слуги принялись двигать стулья, подавать меню.

Когда принесли шампанское, завязался разговор. Скоро Джерри стало наплевать, приедет мистер Хендерсон или нет.

Какого черта? Он сам провернет это дельце! Не один Сладкий Уильяме знает, как обращаться с богатыми бабами. То, что у него смазливая физиономия и хорошо подвешенный язык, не значит, что Джерри ни на что не годен и должен быть на подхвате. Если вспомнить, ребята, даже пострашнее него, проделывали подобные операции.

Конечно, он зацепил эту индианку. Шампанское ударило Джерри в голову на голодный желудок, и его понесло. Когда он опомнился, было уже девять. Рани рассказывала о Гоулапуре, как она с раджой ездила на охоту (имелась в виду тигриная охота па слонах, как в кино), как она все время промахивалась. Затем они заговорили о путешествиях, о гом, как она прекрасна и как стыдно должно быть этому мистеру Хендерсону, что он не приехал. Джерри сболтнул, что восхищается ее камушками. Она совсем не обиделась. Лишь сказала, что в ее номере много других драгоценностей. Может, Джерри хочет взглянуть на ее коллекцию?

В этот момент Джерри окончательно протрезвел. Три часа он распинался, чуть не спятил от напряжения, а когда появился шанс, оказалось, что он не готов. Прочь сомнения!

Да, конечно, Джерри хотел подняться в ее номер. Хорошо бы оглядеться, посмотреть, что к чему. Сегодня он не станет ничего трогать, только разведает, что где лежит. Если Джерри не сваляет дурочку, то завтра можно будет прийти опять. А к завтрашнему вечеру он разработает план.

Они встали, и парни в тюрбанах занялись традиционным двиганием стульев.

После двенадцатого этажа лифт замедлил скорость. Джерри испугался, что он остановится на тринадцатом. Не то, чтобы он был суеверным или еще что-то в этом роде просто Джерри не любил число тринадцать. Естественно, все это чепуха. В отелях давно нет тринадцатых этажей. Лифт остановился на четырнадцатом.

Они вошли в королевский номер, отделанный плюшем. Просторные комнаты, залитые мягким, неярким светом, груды диковинной одежды, странный запах благовоний очень напоминает гарем из кино.

Джерри вспомнил, что Сладкий Уильяме говорил о "йен ши гоу". Смешно думать об этой роскошной женщине как о наркоманке. Но еще смешнее, что она пригласила его к себе, усадила на большую софу, отпустила слуг и сама принесла коктейль.

Они остались одни в мягкой Прохладе. Коктейль показался Джерри некрепким. Сейчас ему было море по колено. Он мог даже наброситься на нее, если бы она села чуть ближе. Рани Гоулапура нежно улыбалась и жаловалась, как трудно жить одинокой, постоянно переезжать с места на место и не иметь ничего, кроме воспоминаний…

В этот момент Джерри заметил в углу какого-то здорового чёрного типа с шестью руками, который готовился прыгнуть.

— Не бойтесь, — рассмеялась Рани. — Она ничего вам не сделает.

— Она?

— Да, это статуя богини Дурги или Кали.

Джерри еще раз внимательно посмотрел на статую и облегченно откинулся на спинку. Эта шестирукая женщина производила устрашающее впечатление. На шее висело ожерелье из чего-то белого. До Джерри не сразу дошло, что это маленькие человеческие черепа из слоновой кости. Ну и украшение!

Подумав об ожерельях, Джерри вспомнил о жемчуге. Сейчас Рани сидела совсем рядом, и он понял, что может обнять ее, если захочет. Если захочет? Господи, от одного ощущения близости этой женщины, от всех этих запахов он давно потерял голову. Но перед тем как заняться любовью, необходимо еще раз взглянуть на жемчужное ожерелье.

На шее индианки висело ожерелье из безупречно круглых, больших жемчужин.

Восемь, десять, десять, одиннадцать, двенадцать…

Двенадцать?

Странно, он насчитал десять, Сладкий Уильяме — одиннадцать. Но это было перед тем, как Уильяме исчез.

В первый день ожерелье состояло из десяти жемчужин. Исчезает седой джентльмен и их становится одиннадцать. Куда-то уезжает мистер Хендерсон — и вот их уже двенадцать!

Рани, наверное, заметила, как Джерри вздрогнул. Он попытался скрыть испуг за улыбкой.

— У вас лучше вкус к драгоценностям, чем у вашей статуи, — сказал он.

Женщина тоже улыбнулась.

— Кали — богиня тугов — Каждый череп означает жертву.

Джерри встал. Индианка не попыталась остановить его.

Туги — душители. Они душат людей и приносят их в жертву своей богине Кали, воплощению жены Вишну-Дурги. Считается, что много лет назад их уничтожили, но и сейчас можно найти верующих в кровавую богиню Кали. Мой покойный муж относился к ним. Он выбрал меня в жены, потому что считал меня олицетворением этой богини. Странно, не правда ли?

Джерри посмотрел на ожерелье. Он все понял. Однако Рани Гоулапура сидела рядом, и он мог в любой момент схватить се. Да и слуги куда-то ушли. Так что бояться было нечего.

Значит, вы убили его? А теперь ездите по свету, душите мужиков и добавляете камни к своему ожерелью? Выходит, грек и Сладкий Уильяме вовсе не уехали. Да, вы просто спятили, с катушек слетели!

— Какой абсурд! — засмеялась рани Гоулалура.

— Черта с два абсурд! — возразил Джерри. — Вы заманили меня сюда лишь по одной причине. Вы боялись, что я подниму шум из-за отсутствия Уильяме. А может, в вашу прелестную головку пришла бредовая идея сделать меня номером тринадцатым? Позвольте мне сказать вам…

Но Джерри не успел ничего ей сказать. Откуда ни возьмись, в комнату вбежали слуги Рани. Один крепко схватил Джерри за руки, а другой чем-то туго обмотал шею и начал ее затягивать.

Глаза Джерри вылезли из орбит. Последнее, что он видел — жемчужное ожерелье на шее Рани. Только теперь он знал, что это не ожерелье, а удавка.

Перевод: Сергей Мануков

Имею мозги — готов путешествовать

Robert Bloch. "You Got to Have Brains", 1956

Должно быть, около года назад — плюс-минус месяц, — Балбес первый раз появился на нашей улице.

У нас тут всякий люд бродит — ни одного дня в году без пьяницы или бродяги. Никто не знает, откуда они берутся, никого не волнует, куда они идут. Они спят в ночлежках, барах, подъездах — да хоть бы и прямо в канаве, если вы не возражаете. Собирают скарб — бутылки, пивные жестянки, консервные банки, бычки. Был у нас один веселый мужик — ходил, разбивал термометры и пил из них спирт. Чуете градус неадеквата?

Когда работаешь за барной стойкой, как я, невольно приучаешься вообще людей не замечать. Но Балбес выделялся. Он заявился зимней ночью, когда на улице нашей было безлюдно — канун Нового Года, все напивались либо по домам, либо в местах поприличнее. Да и холодок не располагал к прогулкам.

В общем, стояла тишь, когда заявился Балбес. В бар он, как все местные одиночки, не пошел — занял огороженное местечко, махнул Ферд, официантке, и попросил организовать парочку гамбургеров. Вот тогда-то я и заметил его.

Почему я сразу понял, что он — чокнутый? Да потому что за собой парень волок фунтов десять-пятнадцать увязанного металлолома, вот почему. Усадил эту кучу рядом с собой и обвил рукой, будто то было сокровище Форт-Нокса. Какие-то скрученные трубки, железки, что-то вроде деталей грязного двигателя. Наверное, это добро он насобирал на свалке близ Канал-стрит — ну или еще в какой клоаке. Улучив момент, я перебрался поближе к его местечку и оглядел типа повнимательнее. Какой-то он был грустный. Невысокий — от силы пять футов, с круглым пузом — но и только: руки, ноги, шея — сухая кость. На башке — проплешина, поперек которой — старые погнутые сварочные очки на ремешке. Одет он был в какие-то обноски Первой Мировой защитного цвета. Была еще и шапка под стать прочему — но ее он, войдя, снял.

Да, описываю-то я вроде как типичного оборванца, да только Балбес отличался — он был чистым. Выглядел потрепанно — да, но даже пальцы, торчащие из обстриженных перчаток, были чистыми и более-менее ухоженными.

И вот еще что. Пока он ждал свой заказ, он что-то строчил. У него были карандаш и тетрадь, и в тетради он что-то так отчаянно черкал-перечеркивал, что я уж решил, что он теорему какую доказывает на досуге.

В общем, изготовился я было счет ему выставить, как тут кто- то пришел, и я отвлекся. А потом — повалили: еще один, и еще, и еще, и тут-то я и забыл об этом лишенце часа на два. Вспомнил поздно, еще чертыхнулся про себя — наверняка ведь слинял и не заплатил, а Ферд, конечно, не усмотрела. Так нет же — смотрю, а он на том же месте сидит и строчит, как безумный!

Кинули монету в музыкальный автомат, и по залу поползла музыка; он поднял голову, огляделся, приуныл еще пуще, чем прежде — совсем, сморчок, поник, — и снова уткнул взгляд в тетрадь. Отвлекся, заметил, что я на него смотрю, щелкнул пальцами — мол, подойдите. Ну, я и подошел — и он мне такой говорит:

— Пардон, но нельзя ли громкость этой машине поубавить?

Так и сказал — да еще и с каким-то забавным акцентом, который я не смог ни к какому месту отнести. Но ведь вежливо, да с этакой выдумочкой — турист бы так не завернул.

Ну я и говорю:

— Без проблем, сейчас поубавлю.

Пошел к автомату и покрутил ручку-глушилку — ею мы часто пользовались, когда дело шло к поздней ночи.

Но тут ко мне подошел Стаковски. Там, на улице, он был этакий королек — заправлял парой-тройкой ночлежек и каким-то мелким гостевым домом, ну а к нам регулярно наведывался, чтоб надраться. Обычно он не возникал, но тут, видимо, выпил даже больше, чем обычно. В общем, подошел он ко мне — краснорожий, одышливый, — оперся о стойку и рыкнул:

— Шозадела, Джек? Я ему никель скормил, я хочу слушать чертову музыку! Хочешь, шоб я тебе нос расквасил?

Я даже не нашелся сразу, что ответить ему, но тут мужичонка с металлоломом встал, постучал Стаковски по плечу и очень тихо сказал:

— Простите, но это я попросил, чтобы музыку сделали потише.

Стаковски обернулся к нему:

— Да? И кто ж ты такой, шо тут командуешь, а?

— Вы меня знаете, — ответил мужичонка. — Я вчера к вам на чердак въехал.

Стаковски оглядел его, покивал:

— Ну да, ну да. Помню, въехал. Заплатил за месяц вперед, ну да. Но музыку-то тут сейчас я заказываю — не въезжаешь? Хочу, шоб играло на полный звук! Шоб мне и моим друзьям было хорошо слышно!

К этому времени половина бара оторвалась от своих дел и смотрела на мужичонку и Стаковски в предвкушении перепалки. Кто- то даже встал и подошел поближе.

— Вы не понимаете, мистер Стаковски, — спокойно произнес мой странный посетитель. — Так уж случилось, что я в настоящий момент выполняю очень важную работу и хочу, чтобы меня ничто не отвлекало.

Держу пари, Стаковски ни разу в жизни не слышал такой витиеватой речи. Он налился краской по самые уши и выдохнул:

— Да это ты ни черта не понимаешь! Хочешь тишины — брысь на свой чердак! А я сейчас выкручу громкость. Хочешь поспорить? Серьезно хочешь? Н-на! — И он махнул кулаком в сторону мужичонки.

Тот даже не зажмурился — просто вниз нырнул и распрямился, что твоя пружина, а когда распрямился, всем стал виден колун у него в руке. Интересный колун, не из тех, что обычно носят бродяги, не. такой, чтоб можно было найти в мусорной куче. Около фута длиной, дьявольски острый.

Стаковски все сразу понял — попятился к стойке, повторяя на ходу:

— Э, спокойно! Спокойно! — снова и снова.

Длилось это всего минуту, ну а потом мужичонка спрятал колун, прошел к своему месту, взвалил на плечо вязанку металлолома и вышел — не оглянувшись даже напоследок.

Бар зашумел, я налил Стаковски выпить — один стакан, потом еще один. Он уже вовсю был занят тем, что убеждал присутствующих — мол, не испугал его этот сморчок с железкой. Yбеждал громко и напористо, но мы-то понимали.

— Балбес! — плюнул Стаковски в сердцах. Вот кто он такой — мистер Балбес. Да, заселился он ко мне, в «Хоромы». Снял весь чердак, прикиньте? Приходит такой вчера, выкладывает плату за месяц вперед — и даже побольше, — и я говорю ему: «Ну ты и балбес, зачем тебе огромный пустой чердак? Зимой там холодно, ты околеешь чертям, так что лучше не майся дурью и возьми хорошую теши комнату на первом этаже у парового котла». Но нет ведь — втемяшил себе в голову, что ему чердак подавай! Ну, отпер я ему этот чердак; поставил раскладушку, он и заехал туда. — Стаковски побагровев лицом. — И за этот день успел натащить к себе черт знает чего! Железо, лом, автозапчасти. Все такое. Я спросил у него, зачем ему всё это. Он ответил — я, мол, изобретаю. Я говорю — вот дурная голова же ты изобретаешь? Ну, он и сказал… да ни хрена не сказал, вот что! Видели его сегодня? Чокнутый же, как рояльная крыса! Я-то не боюсь, но с этими психами надо держать ухо востро! Чердаки, рухлядь, заточки — нет, вы слыхали хоть раз о таких Балбесах. Прозвище зацепилось у меня в памяти. Да и сам персонаж — тоже. Причин тому было несколько — к примеру, я и сам проживал в «Хоромах», аккурат напротив комнаты Стаковски. Прямо над нашими головами полагался чердак. Скорее даже полноправная мансарда, чем чердак. Лестница была в двух шагах от меня, но я ни разу не поднимался наверх. Я не видел Балбеса, но слышал его — он даже ночью не переставал клепать, стучать молотком и передвигать с места на место какие-то конструкции. Я сплю крепко, а Стаковски еще и наливается перед тем, как отключиться — так что нам Балбес хлопот не причинял. Мне лишь хотелось знать, почему этот чудной человек будто бы вообще не спит — все время работает там, наверху. Над чем и зачем? На оба вопроса у меня ответа не было.

Шли дни, металлический лязг и грохот сверху усиливался — с каждым днем Балбес доставлял на чердак все больше и больше стальной рухляди, скопилось ее там где-то под пару тысяч фунтов (по десятке за одну ходку — так я считал). То, что происходит с ним, все больше занимало мой ум — ну, сами подумайте, над вами творится какое-то тайное действо, а вы ничего и не знаете — а узнать-то хочется, так ведь?

Я увидел его в следующий раз только тогда, когда его визиты в бар стали регулярными — он приходил поесть, неразлучный со своими карандашом и тетрадью. Занимал он каждый раз одно и то же место, и громкая музыка его не отвлекала более — колун всем хорошо запомнился. Итак, он просто сидел, писал и бормотал что-то себе под нос, и довольно скоро о нем поползли всякие слухи забавного толка.

Кто-то говорил, что Балбес был коммунистом (все внимание на акцент!) и строил атомную бомбу. Кто-то сказал, что однажды слышал грохот работающей машины на чердаке «Хором» — наверняка Балбес был инженером-подрывником. Да, каких только сумасшедших идей не наслушаешься от алкашей в баре.

Ближе всех к истине подошел, пожалуй, Мэнни Шрайбер из скобяной лавки. Он предположил, что Балбес был чокнутым изобретателем и, возможно, строил робота. Ну, как в этих журналах, что любят листать ученые. Машину, которая думает, как человек.

Однажды, где-то в час дня, я сидел в своей комнате и собирался на смену, когда в дверь постучал Стаковски.

— Пошли, — позвал он. — Балбес ушел куда-то. Я собираюсь посмотреть, что он там наворотил.

Я решил, что, коль скоро Стаковски был хозяином «Хором», у него право на подобную выходку было, потому мы, крадучись, взобрались по лестнице, и он отпер ключом чердачную дверь.

За ней оказалось просторное помещение с раскладушкой, задвинутой в угол. Рядом с кроватью стоял стол, заваленный записями и какими-то книгами. Книги были не на английском языке — ни одного названия я прочитать не смог. По углам были свалены груды металлолома — из-за чего чердак стал похож на магазин радиодеталей в день большой распродажи.

А по центру стояла эта машина. Ну, выглядела эта тридцатифутовая дура как машина: там была и дверь, и водительское сиденье, и что-то наподобие приборной доски с кучей лампочек, переключателей и циферблатов. И везде, куда ни глянь — зубчатые колеса, поршни, катушки, даже трубки из стекла. Где он взял все это — ума не приложу. Но все это было с каким-то умыслом сварено-склепа- но в единое целое, и это целое, будучи подвергнуто критическому взгляду, имело какой-то смысл. В смысле, машина явно для чего-то предназначалась — но вот только черт меня раздери, если я знал — для чего.

Мы со Стаковски переглянулись. Снова вылупились на машину.

— Вот же Балбес, — процедил Стаковски. — Собрал эту дрянь всего за месяц. Знаешь, Джек…

— Что?

— Проболтаешься кому-нибудь — грохну. Я устал от этого Балбеса. Не нравится мне эта штука. Завтра его месяц кончается. Я собираюсь сказать ему, что пора выметаться. Не хочу, чтобы надо мной жил и работал псих.

— Но как он вынесет отсюда такую громадину?

— Меня совершенно не колышет, как он это сделает. Завтра его здесь не будет. Я возьму с собой Липпи и Стэна, и еще парней. Так что махать ножом в мою сторону он не посмеет. Выметется, как миленький.

Мы спустились вниз, и я отправился на работу. До самой глубокой ночи мои мысли занимало лишь одно: какова же цель изобретения Балбеса? Мыслям в тот день я, кстати, был отдан всецело — снаружи разбушевалась метель, и посетителей не было. Пытаясь восстановить облик машины в памяти, я пришел к выводу, что если ее обшить по «скелету» листами стали, она будет похожа на субмарину или ракету со своеобразной рубкой пилота — ну, той частью, где была большая стеклянная емкость, в которую были опущены концы проводов, протянутых от «приборной доски». Какой-то сумасшедший смысл в этом всем был.

Так я и сидел да мозговал, пока не пробила полночь. В полночь в бар зашел Балбес — собственной персоной.

В этот раз он прошел не к своему месту, а прямо к стойке. Забравшись на табурет, он обмел снег с плеч своей куртки-дранки. Он выглядел усталым… но довольным.

— У тебя найдется хороший бренди? — спросил он.

— Думаю, да, — ответил я. Из-под стойки я извлек бутылку и откупорил ее.

— Выпьешь со мной, а?

— А давай. — Я глянул на него. — Отмечаем что-то?

— Именно, — сказал Балбес. — Есть отличный повод. Моя работа завершена! Сегодня внес последние штрихи, остается только решить вопрос с обшивкой. А там уж — можно демонстрировать.

— Демонстрировать что?

— Смотри! Щедро хлебнув бренди, Балбес обтер губы и усмехнулся. — Я-то все в секрете держу, но тебе — скажу. Ты со мной хорошо обходился, тебе я могу верить. Надо же с кем-то радостью поделиться. Как в народе говорят? Беда напополам — полбеды, а удача напополам — двойная удача.

Он отпил еще.

— Уж моя-то удача положит конец их насмешкам. Вскоре эти американские старикашки, что смеют называть себя профессорами, будут ссылаться на мою работу как на эталон. Они не поверили мне, когда я все изложил, когда показал чертежи. Они не приняли мою основную теорию. Но я знал, что все правильно. Я знал, что смогу все осуществить. Частично все упирается в аппаратную часть, в «железо», это да. Но наиболее важной частью является сам мозг. Знаешь, что я им сказал? Хотите путешествовать — заимейте мозги.

Балбес расплылся в улыбке, подливая себе еще.

— Да, такой вот пунктик! Нужнее всего — мозги. Машинных решений мало. Нужно взять мозг и задействовать его ресурсы в связке с ресурсами механизмов. Но когда я им это объяснил, они подняли меня на смех. Ну, теперь-то — увидим, кто кого!

Я налил себе выпить. До него, наверное, дошло, что я не на одной с ним волне, потому как он спросил:

— Ты хоть понимаешь, о чем я?

Я покачал головой.

— Что бы ты сказал, дружище, если бы узнал, что я только что преуспел в построении первого работающего космического корабля?

Ну ты и балбес, приятель, подумал я, но мысль, ясное дело, не озвучил.

— Не экспериментальную модель, нет! Работающий, готовый к пуску звездолет!

Ай да Балбес, думал я, ай да придурок с улетевшей кукушкой, да еще и с колуном до кучи. Звездолет он построил! Из собранного на свалках хлама!

— Если я захочу, я смогу отлететь сегодня вечером, — сообщил он. — Или завтра. В любой момент. Астрономия не помогла им. Сложные вычисления не помогли им. А биология — помогла мне!

Энергия мозга — вот секрет! Запитайте машину от человеческих мозгов — и она, при должном контроле, будет работать на невиданной мощности. Энергия мозговой коры — вот он, наш волшебный источник, о котором все знали, но никто не догадывался!

Наверное, вы находите это странным — то, что я так хорошо запомнил его слова. Но, поверьте, были причины на то, что все слова Балбеса врезались мне в память намертво.

Вот что он говорил:

— Почему никто никогда не оценивал энергопотенциал человеческого мозга, его эксплуатационную производительность? Мозг постоянно работает на самовнушение — знаешь, какой КПД образуется в процессе? А ведь электрические импульсы могут быть форсированы и усилены — с помощью специальных преобразователей, в десятки миллионов раз! Атомная энергия по сравнению с этим — пшик! Видишь теперь, чего я достиг?

Где-то с минуту он еще восхвалял собственную работу, но я, признаться, больше не слышал его — так как вспомнил, что должно случиться завтра.

У меня просто сердце разрывалось слушать его излияния — о том, как его мечта станет реальностью, о том, как его имя прославится в Европе и Америке, о том, как он облетит луну и все такое прочее. Он был таким маленьким, таким юродивым. Балбес — что с него взять!

Потому я и сказал:

— Слушай, я должен тебе сказать кое-что. Стаковски завтра выпрет тебя. Определенно. Ему не понравилась твоя машина.

— Машина? — удивился Балбес. — Что он знает о моей машине?

Ну, я все ему и рассказал — пришлось, сами понимаете. О том, как мы поднялись наверх — и все увидели сами.

— Необшитую — и увидели? — спросил он. — Так точно, — кивнул я. — И я, и Стаковски. Он ее испугался. И решил тебя спровадить.

— Но ведь нельзя! В смысле… это место я выбрал не наугад. Тут нет огласки. Мне требовалось уединение. И я не смогу переместить корабль прямо сейчас. Я должен привести зрителей, сделать Публичное заявление, подготовить местность к испытаниям. Это очень тонкая работа, как он не понимает? Он же тоже будет знаменит! Такое событие — в такой тараканьей дыре…

— Он и так уже знаменит, боюсь, — вздохнул я. — Держу пари, он сейчас где-нибудь на другой стороне улице — всем трещит о твоей машине да о том, как завтра он даст тебе пинка под зад.

Балбес так сильно приуныл, что я попытался отшутиться:

— Что с тобой? Ты же сам говоришь — он работает от силы мозга. Используй свой ум, чтобы откатить звездолет куда-нибудь еще.

Он погрустнел еще сильнее:

— Как же ты не понимаешь? Он предназначен только для космических перелетов! Более того, мой мозг должен быть свободен, чтобы выступать в качестве навигатора и энергоблока. Тем не менее, ты прав, этот Стаковски меня будет рад спровадить. Как же быть? Интересно, а если…

И знаете, что он сделал, этот Балбес? Схватился за карандаш, раскрыл тетрадь — и давай считать-подсчитывать. Считал-считал, и в итоге — говорит:

— Да, это возможно. Просто перезамкнуть с помощью проводов элементы управления. Дело пары минут. И это ли не лучшее доказательство — случайная демонстрация? Да! Так тому и быть. Замечательно.

Он поднялся, протянул мне руку.

— До свидания, Джек, — произнес он. — И спасибо за твое предложение.

— Какое предложение?

Но он не ответил — выбежал за дверь, и только его и видели.

В полвторого ночи я закрыл бар. К черту — метель все равно никого сюда не пустит до самого утра, если не позже.

Ночные улицы, заметенные снегом, набрасывающим по футу в минуту, были пустынны. Нельзя было ничего углядеть на расстоянии вытянутой руки. Я пересек улицу напротив «Хором» — было где-то четверть третьего, или что-то около того, — и вдруг это случилось.

Шарах!

Вот что я услышал — громкий взрыв, в котором потонули даже вой ветра и шум метели. Снег валил слишком густо, и многого я не увидел… зато слышал все, уж поверьте.

Поначалу я решил, что рванул паровой котел, и со всех ног побежал к «Хоромам». Нет, первый этаж был цел — значит, рвануло на чердаке, у Балбеса. Алкоголики в своих комнатушках не сильно-то и зашевелились — эти ребята, как правило, упиваются так, что даже если матрас им поджечь — не пробудятся. Но мне не было дела до них. Я хотел узнать, цел ли Балбес.

Запаха дыма не было. Моя комната была в порядке. Зал был чист и тих. А вот дверь на чердак была распахнута, и холодный зимний воздух рвался изнутри.

Я взбежал по лестнице — и все увидел своими глазами.

Балбес ушел. Мусор по-прежнему был разбросан по всему чердаку, но записи — и их хозяин исчезли. Как и та странная машина — звездолет, или чем она там была на деле.

Там, где она раньше стояла, пол был обуглен. А прямо над моей головой в крыше зиял огромный разлом — метель радостно гуляла по мансарде.

А я стоял и смотрел. Что я еще мог сделать? Балбес сказал, что построил корабль для космических путешествий. И все, что нужно, чтобы его запустить — мозг.

Вот только чей мозг?

Терзаемый плохими предчувствиями, я сбежал вниз и заглянул в комнату Стаковски.

Он был там, и в перспективе ему явно не предстояло волноваться о том, как выпроводить Балбеса или как заделать дыру в крыше.

Потому как Стаковски был мертв.

Огромный нож Балбеса лежал рядом с телом, красноречиво указывая на то, что именно чудак-изобретатель, вернувшись из бара, убил хозяина «Хором».

Но что же случилось потом?

Не знаю, честно. Теряюсь в догадках. Полицейские так и не смогли ничего раскопать. Даже настоящее имя Балбеса они не узнали — равно как и откуда тот был родом.

Тело Стаковски выглядело страшно. Верхушка его черепа была спешно спилена — а внутри его головы царила алая пустота.

Не знаю, прав ли был Балбес в своих выкладках, но что-то мне говорит, что картина, которую мне рисует воображение — вот Балбес вынимает мозг, вот взбегает по ступенькам, опускает его в ту большую стеклянную емкость, втыкает в нужные точки провода и электроды, стартует, — не так уж и далека от истины.

Балбес взял то, что ему требовалось — последнюю деталь, — и отправился бороздить космические просторы. Вот и все.

Как он сам сказал: хотите путешествовать — заимейте мозги…

Перевод: Григорий Шокин

Испытание

Robert Bloch. "Try This for Psis", 1956

Жил да был некий здравомыслящий ученый вместе со своей некрасивой дочкой.

Звали ученого Ангус Уэлк, и на кафедре антропологии одного крупного университета в Восточных Штатах он считался самым главным брахицефалом. А посему, естественно, являлся истовым приверженцем точных наук и терпеть не мог всяческих абстракций. И, конечно, особое отвращение он питал к парапсихологии.

— Такой нелепости, как телепатия, просто- напросто не существует, — частенько говаривал он. — Этот досужий вымысел является лишь плодом больного воображения.

Однако доктор Уэлк вовсе не собирался оставлять подобные вещи без внимания. У него вошло в привычку давать настоящий бой любому исследователю экстрасенсорики и прочих психофеноменов. Он прерывал докладчиков на лекциях, писал полные негодования письма в разнообразные психиатрические журналы и даже опубликовал толстенную монографию под названием «Шарлатаны». А во время летних отпусков, когда его коллеги, взяв с собой фотоаппараты, разбредались по всем штатам Новой Англии и с удовольствием щелкали затворами налево и направо, доктор Уэлк носился по той же территории и с удовольствием «щелкал» спиритомедиумов. А посему, возможно, доктор Уэлк был не таким уж и здравомыслящим.

И, может быть, его дочка, Нора, отнюдь не была такой уж некрасивой.

По правде говоря, все в ней было чуть-чуть великовато: нос излишне длинноват, рот немного широковат, а скулы столь решительно вышли вперед, что сделали бы честь любому министерству, если бы заняли там достойное место. Но, к счастью, это далеко не все, ибо в эпоху преклонения перед бюстами Монро, Лорен, Лолобриджиды и Экберг соответствующие аксессуары Норы могли бы считаться воистину выдающимися. А потому всякий, пожелавший обойти весь мир в поисках хотя бы бледного подобия Норы, потерпел бы сокрушительное поражение в любом из полушарий.

Однако необходимость в проведении такой глобальной миссии отсутствовала, ибо сама Нора была совершенно свободной. Заканчивая колледж, она работала секретаршей у своего отца, исполняя вдобавок и функции домохозяйки. Вдовец доктор Уэлк, втайне считая это своей заслуженной удачей, внушал дочери:

— Когда появится достойный человек, я дам знать. Будь уверена: я опознаю его по конфигурации черепа, а потом мы проведем контрольный опыт. Ведь, дорогая, что может быть лучше истинного евгенического соответствия?

Нора соглашалась: да, конечно, это просто великолепно, однако со временем она начала испытывать некоторые сомнения, ибо никто не назначал ей свиданий, а всякий раз, стоило ей при отце робко упомянуть имя какого-нибудь молодого человека, тот мгновенно изобличал названного индивидуума как долихоцефального идиота.

Сколько еще времени они могли вести такое совместное здравомыслящее существование, неизвестно, но тут наконец в их жизни возникла проблема, именуемая Фрэнк Таллент.

Честно говоря, Фрэнк Таллент не блистал внешностью: невысокий, волосы неопределенно-песочного цвета, близорук, да и вес фунтов этак сто десять с лишком.

Но случилось ему как-то вечером сесть на лекции рядом с Норой Уэлк, и брешь оказалась пробитой.

Во время лекции он, не отрываясь, разглядывал ее профиль, а иногда набирался смелости и даже заглядывал ей в лицо. Но вот лекция закончилась, и молодой человек заметил, что девушка испытывает некоторые затруднения, пытаясь отыскать свою сумочку. Когда же она в отчаянии принялась ощупывать себя, Фрэнк легонько дотронулся до ее руки.

— Прошу прощения, мисс, — сказал он, — но сумочка под вашим сиденьем.

Нора, моргнув, обернулась к молодому человеку.

— Там я уже смотрела, — сообщила она.

Фрэнк Таллент покраснел.

— Я не имел в виду скамейку, — промямлил он. — И если вы привстанете…

Не сомневайтесь, сумочка оказалась именно там.

Теперь настал черед Норы залиться румянцем.

— Благодарю вас, — пробормотала она. — Представить себе не могу, как она там оказалась. Наверное, я так увлеклась лекцией, что даже не заметила, как сумочка выскользнула. — И улыбнулась Фрэнку. — Какая интересная лекция, не правда ли?

— Да это просто ерундовая чепуха, — более запальчиво, чем стилистически грамотно, заметил Фрэнк.

Глаза Норы вспыхнули.

— И чем же она вам так не понравилась, позвольте спросить?

— Этот старый кретин не имеет ни малейшего

понятия о том, что критикует, — ответил Фрэнк. — Если, мол, нельзя взвесить, сосчитать или засунуть под микроскоп, то, значит, никакого ясновидения не существует.

— А вы придерживаетесь иного мнения?

— Конечно, — Фрэнк сквозь очки уставился на девушку. — Я прошел спецкурс на кафедре психологии у профессора Сена. Он, пожалуй, самый авторитетный специалист в области парапсихологии.

Нора засопела.

— Профессор Сена — псих, — заявила она. — А «старый кретин», как вы изволили выразиться, мой отец.

Она попыталась пройти мимо Фрэнка, однако молодой человек придержал девушку за локоть.

— Прежде чем вы уйдете, загляните-ка в свою сумочку, — сказал он. — Из флакончика с духами выпала пробка, и все, что там было, промокло.

Нора остановилась и порылась в сумочке.

— Вы правы! — воскликнула она. — А как вы догадались?

— Я — экстрасенс, — честно признался Фрэнк. — Профессор Сена проводил со мной эксперименты. Я способен видеть то, что не видят другие.

Нора с сомнением посмотрела на него:

— Просто вы почувствовали запах духов и сделали выводы. Отец говорит, что профессор Сена именно таким способом мистифицирует публику. Папа мне все объяснил, но для вас это, конечно, не представляет ни малейшего интереса.

— Напротив, мне очень интересно, — запротестовал Фрэнк. — Может, вы будете так любезны и расскажете мне о теориях вашего отца? За чашечкой кофе, например?

Нора на секунду заколебалась.

— Конечно, с гамбургером, — нажал Фрэнк. — Ведь вы еще не ужинали.

— Как вы догадались?

— Парапсихология, — слегка улыбнувшись, Фрэнк встал.

Нора продолжала сомневаться.

— За отца не волнуйтесь, — сообщил Фрэнк. — Он за кулисами беседует с репортерами: объясняет им, какой дурак профессор Сена, а истинный исследователь — это он сам.

— Еще одна демонстрация вашего ясновидения?

— поинтересовалась Нора.

— Нет, только предположение, — признался Фрэнк. — Но ведь я прав, не правда ли?

— Возможно. Но вот только вы не правы насчет моего отца и его теорий. Позвольте вам объяснить…

И девушка все объяснила молодому человеку за гамбургером, чашечкой кофе и двумя сигаретами.

Наконец Фрэнк Таллент вздохнул.

— Прошу прощения, — сказал он, — но все эти аргументы я уже слышал. Парящий стол и левитация

— не телекинез, а обычная фальсификация. Предвидение — просто совпадение. И так далее. Но вот в чем беда: я способен на подобные вещи, и у профессора Сена совершал их ежедневно. Профессор говорит, что я самый замечательный реципиент, которого он видел после Леди Говорящей Лошади.

— Он тебя гипнотизировал? — спросила Нора, когда они, выйдя из ресторана, брели по темным улицам.

— Нет, конечно. Это происходит самым естественным образом. Я и сам не подозревал, что наделен парапсихологическими способностями, пока не поступил в университет и не попал в его группу. Однажды, демонстрируя телекинез с парой игральных костей, профессор пригласил добровольцев. Я вызвался — и тридцать раз подряд выбросил одинаковую комбинацию! После этого профессор заинтересовался.

— Еще бы! — усмехнулась Нора. — Если бы я могла тридцать раз подряд выбросить одинаковую комбинацию, то отправилась бы в Лас-Вегас и попытала там удачи.

— Не все так просто, — объяснил Фрэнк. — По- видимому, сознание неблагоприятно влияет на подсознание. Естественно, и у меня возникали подобные идеи. Скажем, я решил сыграть в кости на деньги с приятелями по общежитию.

— И?..

— И проиграл восемнадцать долларов за первые пять минут.

— Вот видишь! — кивнула Нора. — Все это чушь! Вот потому-то никто из так называемых телепатов не срывает крупный куш на фондовой бирже!

— Могу объяснить почему, — ответил Фрэнк. — Феномен не поддается управлению. А если вдобавок еще и пытаешься извлечь из него выгоду, то просто затормаживаешься. Однако факт остается фактом — в классе я действительно тридцать раз подряд выбросил одинаковую комбинацию.

— Значит, либо кости были со свинцом, либо ты сам как следует перед этим нагрузился.

— Исключено. Профессор Сена — честнейший человек, а я вообще не пью.

Они зашли в парк и остановились у скамейки. И тут Фрэнк взял девушку за руку.

— Эх, если б я только мог убедить тебя, — начал он. — Послушай, присядем на секундочку. Может, сейчас мне удастся кое-что тебе продемонстрировать.

Они уселись на скамейку.

— Теперь, — сказал Фрэнк, — приподними-ка ноги так, чтобы они не касались земли. Я сделаю то же самое. Мы сидим неподвижно, верно? А скамейка твердо стоит на траве, да?

— Да.

— Смотри.

Внезапно скамейка пришла в движение, наклонилась, и девушка с открытым от изумления ртом скользнула в объятия Фрэнку.

— Что случилось? — пробормотала она.

— Телекинез, — усиливая натиск, объяснил Фрэнк. — Ну и что ты об этом думаешь?

— Поразительно, — выдохнула Нора, прижимаясь к молодому человеку.

— Все что угодно. — Нора и так уже начала ощущать на себе воздействие ауры молодого человека, ибо чувствовала дрожь во всем теле. Ей раньше и в голову не приходило, что научные эксперименты могут быть настолько увлекательны.

К ее разочарованию, Фрэнк внезапно разжал руки и встал со скамейки.

— Ладно, — сказал он. — Сделаем следующее. Я отойду и встану вон под тем деревом, повернувшись к тебе спиной. Ты же что-нибудь вынь из сумочки и спрячь. А потом позови меня.

Точно следуя духу научного эксперимента, Нора пошарила в сумочке, выудила из нее перстень и засунула его под воротничок блузки.

Подойдя к девушке, Фрэнк мгновенно притронулся пальцами к ее шее, и Нора опять ощутила трепетную дрожь, возникновение которой связывала с парапсихологическими экспериментами. Девушка почувствовала, как рука Фрэнка скользит все ниже и ниже, и немного испугалась.

— Что ты собираешься делать? — с сомнением спросила она.

— Искать перстень, — объяснил Фрэнк. — Ты ведь его спрятала, верно?

— Да. Но не здесь! А выше, под воротничком!

— М-м, тебе так только кажется, — развивая успех, сообщил молодой человек. — А он соскользнул вниз. Для чистоты эксперимента достать его должен я сам.

— Но не мог же он провалиться так далеко! — запротестовала было девушка.

— О! Вот он! Не шевелись! Помни, это всего лишь эксперимент!

Но случается, что даже эксперименты могут выйти из-под контроля, и последующий этап па- рапсихологического опыта очень быстро стал неуправляемым. Однако молодые люди ничуть не сомневались в успешном завершении исследований. В течение двух минут Фрэнк продолжал поиски нориного перстня, а через пять минут они уже оказались помолвленными, имея твердые намерения вскоре пожениться.

Поскольку доктор Ангус Уэлк парапсихологическими способностями не обладал, то продолжал пребывать в счастливом неведении относительно тайной помолвки дочери. Данная ситуация устраивала и молодых людей. Их встречи продолжались в парке, а порой и в крайне неподходящем для подобных целей заднем ряду открытого кинотеатра для автомобилистов. Поскольку ни Фрэнка, ни Нору кино абсолютно не интересовало, они без особых помех продолжали совместные исследования в области сверхъестественного. Нора стремительно усваивала науку, проходя путь от интересующейся ученицы до преданного сподвижника. Она довольно быстро выяснила: совершенно неважно, где или что она прячет, Фрэнк всегда безошибочно найдет то, что нужно.

Сколько еще Нора выступала бы в качестве объекта для широкого поля исследований, неизвестно, ибо разразился непредвиденный кризис.

Он явился в образе профессора Сена, жестоко разрушив идиллию. Неучтенный фактор — Сена — разразился парапсихологическим припадком.

— Он все погубил, вот что он сделал! — такими словами поздним летним вечером Фрэнк встретил девушку у входа в парк, который они избрали местом свиданий. — Видела сегодняшние газеты? Отец тебе говорил?

— Нет, — насторожилась Нора.

— Сена все время ворчал по поводу нападок со стороны твоего отца. Говорил, что это нелепо, когда двое ученых с одного и того же факультета одного университета готовы вцепиться друг другу в волосы. Теперь профессор намерен расставить все точки над i. Сегодня он публично бросил вызов твоему отцу. Предложил ему выбрать комиссию из шести человек, кого тот пожелает, чтобы они стали свидетелями демонстрации парапсихологического феномена. Профессор завтра приедет к твоему отцу домой вместе с «подопытным кроликом», готовым подтвердить его правоту.

— Действительно ужасно, — согласилась девушка. — Папа, должно быть, страшно расстроен.

— Не только он, — пробормотал Фрэнк. — Кроликом, которого профессор Сена избрал для демонстрации, буду я.

— Нет… он не мог!

— Не только мог, но и сделал. Ведь я его главный козырь! Он даже хочет написать обо мне книгу, помнишь, я тебе говорил?

— Да. Но ты-то почему не отказался?

Фрэнк проглотил комок и промолчал.

— Ты должен отказаться, — безжалостно сказала Нора. — Разве мы не решили, что, пока ты не закончишь учебу, мы сохраним нашу помолвку в тайне, чтобы, не дай Бог, папа никогда не узнал о твоей роли в этих экспериментах. Разве я не говорила тебе, что он предпочел бы видеть меня замужем скорее за психопатом, чем за психосенсором? И не ты ли мне обещал, что, закончив учебу, бросишь свои исследования и найдешь себе настоящую работу в какой-нибудь лаборатории, где занимаются истинными психологическими исследованиями: ну, например, по звонку учат собак выделять слюну?

— Ну да, — согласился Фрэнк. — Я хотел произвести на твоего отца хорошее впечатление: прийти к нему в белом халате с полной пробиркой собачьих слюней в руке. Но профессор Сена убедил меня, Нора. И его работа очень важна. Если мы сможем научиться управлять парапсихологическими способностями, то откроем новую эру. Твой отец — ученый. И наверняка, если мы продемонстрируем ему истину, он поймет.

Нора зашмыгала носом.

— Он-то ученый, да. Но как ты однажды заметил, еще вдобавок и старый кретин. Какое бы доказательство ты ни представил, он все равно не поверит. Он просто возненавидит тебя, и тогда уж точно мы не поженимся. Ты, должно быть, нашел другую для своих экспериментов.

— Не надо пошлостей, — пробормотала девушка.

— Какие еще пошлости по поводу ребенка? — возмутился Фрэнк. — Ты лежала в кровати с новорожденным малышом. Самое симпатичное существо из всех, которых мне доводилось видеть. Вылитый я.

— Мальчик или девочка? — нетерпеливо поинтересовалась Нора.

— Вот этого не скажу. Понимаешь, зазвенел будильник, и я проснулся. Сама знаешь, как посторонние шумы влияют на парапсихологические способности. Профессор Сена уже предупредил твоего отца, что завтрашний эксперимент должен проводиться в лабораторно чистых условиях.

Нора положила руки на плечи молодому человеку.

— Ты действительно собираешься на мне жениться? — тихо спросила она.

— Конечно. Ведь и сон доказывает…

— Он доказывает еще кое-что, — сказала девушка. — Эксперимент не будет проведен в чистых условиях.

— Откуда ты знаешь?

— Послушай меня. Я хорошо знаю отца. Если ты явишься к нему и продемонстрируешь свои способности, он попросту отмахнется. Но если ты при этом сядешь в лужу, он будет в восторге. Он так обрадуется доказательству собственной правоты, что согласится буквально на все. Я, конечно, понимаю: сейчас не средневековье и мы можем пожениться в любое время без всякого его согласия. Однако я люблю его, хоть он и старый кретин. И вовсе не желаю жить среди семейной свары.

— Ты, значит, предпочитаешь жить с обманщиком? — огрызнулся Фрэнк. — Что касается меня, то, по-моему, мы все еще живем в средневековье и будем жить так до тех пор, пока не продемонстрируем силу человеческой психики. Теория профессора Сена…

Нора топнула.

— Желаю твоему профессору засунуть свою теорию в стол и навсегда забыть о ней! Я хочу знать лишь одно: ты за меня или против?

— Я бы предпочел остаться в стороне, — произнес Фрэнк, стараясь, чтобы его слова не прозвучали двусмысленно. — Но, Нора, просто не могу. Но ты не волнуйся, все уладится. Ведь во сне я видел нашего с тобой малыша.

— Тогда, если тебя интересует мое мнение, это будет единственным местом, где ты его увидел, — закончила разговор Нора и, повернувшись, с топотом выбежала из парка.

Фрэнк уселся на скамейку и тяжело вздохнул. Он-то точно был уверен в своей правоте. У них действительно должен родиться малыш. Но как он теперь понимал, этого нельзя добиться исключительно с помощью парапсихологии.

Профессор Сена вел свой «порш» к находившемуся за городом большому особняку доктора Уэлка и насвистывал какой-то мотивчик с истинно галльской беззаботностью. Профессор, несмотря на свое положение члена психологического savant-garde[128], совершенно не развивал собственные парапсихологические способности, а посему не сразу обратил внимание на удрученный вид Фрэнка, сидящего рядом.

— Что случилось? — озабоченно поинтересовался профессор. — Что такой кислый? Боишься испытаний?

Фрэнк помотал головой и попытался выдавить улыбку. Кажется, неудачно, ибо профессор Сена продолжал вопрошать:

— Ты, может, съел что-нибудь? Твой живот, она расстроен?

— Мой живот, она пустой, — в тон ему ответил Фрэнк.

— А, тогда отлично, mon brave,[129] — серьезно кивнул профессор. — Насколько мы понимаем, успех парапсихологических испытаний подвержен опасности из-за физических развлечений. Еда и выпивка портят победу. Как сказал поэт? «Человек несовершенен с головы до пят». Но приободрись, мы не провалимся. Мы убедим и доктора Уэлка, и его комиссию, и репортеров…

— Репортеров? — простонал Фрэнк. — О, нет!

— О, да! — профессор махнул рукой, когда они вырулили на въездную дорожку, ведущую к особняку доктора Уэлка. — Уважим их.

Фрэнк увидел на террасе поджидающую их группу людей, в которых узнал факультетских коллег доктора Уэлка. Рядом суетились еще два-три молодых человека, окруживших тучного краснолицего мужчину, хмуро смотревшего поверх очков. Блеск глаз доктора Уэлка поначалу ужаснул Фрэнка, пока он не понял, что пучеглазость доктора связана с фокусом оптических линз, толщина которых была такова, что приводила к мысли, будто шлифовали их целиком из горы.

— Myopiе,[130] — пробормотал профессор, очевидно тоже обративший на это внимание. Он вылез из машины и потащил за собой Фрэнка. — Однако сегодня он увидит многое.

Фрэнк не ответил. Он искал взглядом Нору. Однако среди присутствующих девушки не было. В ответ на вопрос репортера Фрэнк едва слышно пробубнил свое имя.

— Таллент? — второпях записывая, переспросил репортер. — А о вас, случайно, никто не писал книгу? Чарльз Форт, может?

— Чарльз Форт — старый дурак. — Раздраженный голос принадлежал доктору Уэлку. — Исключая, конечно, то время, когда он был молодым. Тогда он был молодым дураком.

Профессор Сена весело рассмеялся.

— Вот он, тот самый скептицизм, который мы сегодня преодолеем, — предсказал он. — Если кто-то высказывает что-то новое, люди сопротивляются изо всех сил. И новая истина может прождать еще очень-очень долго, прежде чем пробьет ее час.

— Примерно такую чушь я и ожидал от вас услышать, — заметил доктор Уэлк.

Профессор пожал плечами.

— Да это не моя чушь, — ответил он мягко. — Так говорил Гете.

— Хм, мне следовало догадаться. Ибо Гете тоже был дурак, поскольку верил во всякую ерунду. К тому же вам следовало бы взглянуть на его лобные доли.

— Этот Гете, он ваш приятель? — живо поинтересовался один из репортеров.

Но прежде чем профессор успел ответить, возникло некоторое оживление, вызванное явлением (надо заметить, весьма очаровательным), принявшим вид Норы.

Она была восхитительна, когда приблизилась к группе и принялась раздавать стаканы с розовой жидкостью.

— Полагаю, перед началом испытаний джентльменам следует немного освежиться, — предложила она.

— О! Бакарди! — воскликнул репортер, спрашивавший о Гете.

Девушка покачала головой.

— Нет, всего лишь фруктовый пунш.

Поравнявшись с Фрэнком, Нора смерила его взглядом. Молодой человек уже было раскрыл рот, но в горле у него почему-то пересохло; он машинально схватил стакан и выпил его одним залпом. Ему очень хотелось, что бы Нора ушла, ибо ее присутствие нервировало, а ее отчужденность тревожила его. Фрэнку с трудом, удалось собраться с мыслями и переключить внимание на происходящее.

А происходило следующее: профессор Сена, перехватив инициативу, рассказывал репортерам и комиссии доктора Уэлка о телепатии, телекинезе, телепортации, ясновидении и обнаружении подпочвенных вод с помощью прутика. Он вытащил из портфеля доклад о своих экспериментах с Фрэнком за последние полгода: записи результатов с игральными костями, психометрические данные и прочее.

Доктор Уэлк прочистил горло и приготовился вступить в бой.

— Болтовня, — заявил он. — Бред сивой кобылы. Невозможно читать мысли другого человека. Это противоречит науке!

И, шагнув к профессору Сена, добавил:

— Попробуйте, прочтите мои мысли. Я вам разрешаю. — Тут доктор взглянул на дочь. — Впрочем, наверное следует немного подождать, пока не уйдет Нора, ибо то, что я о вас думаю, отнюдь не предназначено для женского слуха.

— Но я не читаю мыслей, — возразил профессор. — Здесь присутствует молодой человек: он экстрасенс, а не я.

Фрэнк нерешительно улыбнулся. По правде говоря, в данный момент он явно не чувствовал себя экстрасенсом. Фрэнк буквально оцепенел. Он стоял и наблюдал, как Нора из большого кувшина снова разливает напиток по стаканам. Фрэнк с умоляющим видом протянул свой. Однако девушка демонстративно отвела взгляд в сторону и Фрэнк не мог узнать, о чем она думает. И не был способен — понимание этого захлестнуло его внезапным ужасом — сказать, что думает вообще кто-нибудь из присутствующих. У него начала кружиться голова.

— Давайте войдем в дом, — предложил доктор Уэлк, — и поскорее покончим с этим делом. Я не в состоянии терять время на подобное шутовство — в четыре часа мне нужно делать трепанацию черепа горилле.

И он повел группу в большой старомодный кабинет с книжными стеллажами вдоль стен. Очевидно, здесь находилась берлога доктора, где он мог рычать и реветь, сколько пожелает.

— Вот видите, я все устроил именно так, как мы договаривались, — сообщил он профессору Сена. — Насколько я понял, вы просили меня припрятать где-нибудь колоду игральных карт и пачку писем…

— Может бьггь, кто-то еще хочет освежиться, прежде чем начнется опыт? — прервала его Нора, входя в комнату с полным кувшином. — День сегодня жаркий…

Фрэнк снова попытался сосредоточиться, но все расплывалось, словно в тумане. Лицо Норы покачивалось перед ним, когда девушка разливала содержимое кувшина по стаканам. Он попытался шепнуть ей: Дорогая, может, скажешь мне хотя бы словечко?» Но девушка отвернулась, а профессор Сена тут же положил руку на плечо Фрэнка и подтолкнул молодого человека к стоявшему в центре комнаты столу.

Призывно махнув рукой присутствующим, профессор Сена указал им на ряд стульев, установленных вдоль стены.

— А теперь, месье, — начал он, — если вы будете так любезны и присядете, мы приступим к экспериментам. Начнем с карт. Как я уже объяснял, доктор обещал спрятать в этой комнате колоду игральных карт. Сейчас я попрошу испытуемого отыскать их.

Профессор с ожиданием обернулся к Фрэнку. Но молодой человек ощущал лишь то, что у него повлажнели ладони, и ничего больше. Ему не удавалось сосредоточиться. Комната покачивалась. Во всем виновата Нора — она сознательно расстроила его, чтобы эксперимент провалился. Фрэнк нервно взглянул на профессора. Тощий исследователь доверчиво взирал на молодого человека. Подвести его здесь, сейчас — это было невыносимо! Опростоволоситься самому — не менее ужасно.

Доктор Уэлк нахмурился и что-то пробормотал членам комиссии и репортерам.

Фрэнк закрыл глаза. Комната пришла в равновесие, и у него начало появляться смутное ощущение.

Вздох облегчения Фрэнка слился с изумленным выдохом доктора Уэлка.

— Но я не клал их туда! — воскликнул доктор. — Здесь, должно быть, какая-то ошибка!

— Ошибка? — вежливо улыбнулся профессор Сена, беря запечатанную колоду из рук Фрэнка. — Вы прятали карты или нет? А мой испытуемый нашел их или нет? Давайте продолжим.

Профессор проворно завязал Фрэнку глаза и отвел его в дальний конец комнаты. Сам же, живо вернувшись к столу, распечатал колоду, перетасовал ее и протянул сидевшему ближе всех члену комиссии. Под шепот даваемых инструкций член комиссии еще раз тщательно перемешал карты. Второй член комиссии снял верхнюю карту и положил всю колоду на стол рубашкой вверх.

Фрэнк не шелохнулся.

— Что ты ощущаешь? — обратился к нему профессор.

Фрэнк проглотил комок в горле и стиснул пальцы в кулак.

— Ну и что же ты видишь? — настаивал профессор.

Молодой человек пожал плечами.

— Мне можно говорить? — Голос его дрожал.

— Ну конечно! Не можно, а нужно.

— Хорошо, — пробормотал Фрэнк. — Но учтите, вы сами просили. Итак, на карте изображена лежащая на спине голая блондинка, упирающаяся обеими ногами в червонное сердце. Полагаю, это туз червей.

Все изумлено открыли рты, а Фрэнк продолжал:

— Следующая карта с брюнеткой и пони — четверка пик. Рыжеволосая в соломенной шляпке — семерка бубей, а потом, с тремя девушками в черных бюстгалтерах, — девятка треф-

Фрэнк еще не закончил, как профессор Сена уже оказался у стола и стал торопливо переворачивать карты. Фрэнк не ошибся: червонный туз и другие карты выглядели именно так, как он их описал.

— Колода с девицами, ей-богу! — воскликнул один из репортеров, с трудом протолкавшийся сквозь толпу, состоящую из членов комиссии. — Да еще какая! Взгляните-ка на даму бубей! Вот это да! Эй, док, не ожидал, что у вас найдется нечто подобное…

— Я здесь вовсе ни при чем, — пробормотал доктор Уэлк. — Я хочу сказать, что это определенно не та колода, которую я прятал. Один мой студент недавно вернулся из полевой экспедиции на Кубу и привез некоторые весьма любопытные вещи для антропологических исследований. Он оставил их Мне и…

— Да, конечно, — согласился репортер. — Мы знаем, как это бывает, док.

Репортер попытался было посмотреть и другие карты, но доктор Уэлк вырвал колоду у него из рук.

— Может, нам лучше перейти к следующей части эксперимента? — нервно сказал он. — Будем считать это достаточным доказательством.

— О, да, — с вежливым поклоном ответил профессор Сена. — Теперь письма.

Он снял повязку с глаз Фрэнка и шепотом поинтересовался:

— Что, чувство слабеет?

— А черт его знает, — ответил Фрэнк. — Но думаю, с этим делом пора кончать. Опять все пусто.

— Прошу вас, — Нора протянула ему стакан. Фрэнк хотел отмахнуться, но, заметив улыбку, с благодарностью осушил стакан, хотя жидкость почему-то обожгла горло. Нора обошла комнату, наливая напиток всем остальным.

Наконец профессор, постучав по столу, потребовал внимания.

— Я просил моего уважаемого коллегу, — обратился он к присутствующим, — спрятать в комнате несколько писем. Теперь я попрошу испытуемого найти эти communiques[131] и прочесть их вслух.

Фрэнк потряс головой. И подсознание снова пришло на помощь. Пошатываясь, он подошел к столу и остановился. Доктор Уэлк сощурился, но Фрэнк отошел от стола, и у доктора вырвался вздох облегчения.

Однако он вытаращил глаза, когда Фрэнк, остановившись у большого портрета, сдвинул его в сторону и принялся набирать комбинацию цифр сейфа, скрытого за портретом.

— Не там! — вскакивая, заорал доктор Уэлк. — И, кстати, откуда вы знаете код?

Фрэнк, словно в трансе, продолжал-вертеть циферблат. Дверца сейфа распахнулась. Молодой человек засунул внутрь руку и извлек пачку перевязанных поблекшей красной ленточкой писем. Не открывая глаз, Фрэнк положил на них руку.

— Первое письмо датировано двенадцатым июня 1932 года, — пробормотал он. — Начинается так: «Милый пупсик, уже утро, но я до сих пор ощущаю сладость твоих поцелуев. Ах, если б только ночи могли никогда не кончаться…»

— Дайте их сюда! — Доктор Уэлк вырвал связку из рук Фрэнка и быстро засунул себе в карман.

— Он угадал или нет, док? — закричал репортер. — Как там насчет «пупсика»?

Лицо доктора Уэлка покрылось пятнами.

— Это абсолютно не те письма, которые я имел в виду, — простонал он. — Профессор Сена, что все это означает? Вы решили выставить меня на посмешище?

— Ни в коем случае, — принялся оправдываться парапсихолог. — У меня и в мыслях не было подобного.

Он нервно взглянул на Фрэнка. Молодой человек стоял, вытаращив глаза.

— Приступим к следующей стадии эксперимента. Меня уже мутит от всего этого!.. Ваш испытуемый никогда не бывал у меня в лаборатории. Вот пусть и догадается, что там!

Фрэнк обернулся и приложил ладонь ко лбу. Ему казалось, что комната кружится. Рот молодого человека раскрылся, и Фрэнк неожиданно для себя заговорил.

— Перечисляю предметы слева направо, — произнес он. — Вижу банки. В первой — маринованный укроп, во второй — заспиртованный утробный плод, в третьей — дистиллированная вода.

Фрэнк раскрыл глаза.

— Верно, не так ли?

Доктор Уэлк нехотя кивнул.

— Более или менее, — согласился он. — Ну а как насчет четвертой?

— Четвертой? — нахмурился Фрэнк. — Там нет четвертой.

— Ага! Разумеется, она там! — с победным видом воскликнул доктор Уэлк. — Пойдемте, я вам покажу!

Комиссия неорганизованной толпой под предводительством доктора Уэлка отправилась в лабораторию. Сам доктор, правда, передвигался несколько неуклюже и довольно долго возился с ключом, пытаясь открыть дверь. Но наконец она поддалась, и доктор, войдя внутрь, с триумфальным видом махнул рукой в сторону стола.

— Видите! — возвестил он. — Банок — четыре!

— Э-э… — протянул самый пожилой член комиссии. — Я вижу шесть.

— Да это у вас просто в глазах двоится, — сообщил ему сосед. — Здесь действительно только три.

— Три, — согласился профессор Сена.

— А я вам по-английски говорю, четыре! — опровергнул его доктор Уэлк, после чего сам взглянул в сторону стола.

— Куда же она подевалась? — тяжело задышал он. — Куда она исчезла? Готов поклясться, здесь было четыре банки. В четвертую я налил целый галлон чистого медицинского спир…

— Кто желает пунш? — мило промурлыкала Нора, появляясь в дверях с полным кувшином.

Фрэнк, буравя девушку взглядом, отвел ее в сторону и прошипел:

— Так вот, значит, в чем дело! Ты подлила в пунш спирт! Знала, что алкоголь плохо подействует на меня, и хотела сорвать эксперимент!

Однако продолжать он не смог, поскольку профессор Сена повел всех на улицу.

— Мы завершим эксперименты обнаружением подпочвенных вод, — объявил он.

— Обнаружением подпочвенных вод? — мгновенно насторожился репортер. — То есть искать воду с помощью раздвоенного прутика? Но при чем здесь парапсихология?

— Это просто пример ясновидения, то есть сверхъестественной силы восприятия, — объяснил ему профессор Сена, принимая от Норы стакан пунша. — Ивовый прутик, в ней, в общем, нет необходимости. Она — скорее суеверие. La radiest-hеsie[132] — так можно назвать обнаружение подпочвенных вод — с тем же успехом достигается и с помощью платяная вешалка, что вы вскоре и увидите.

— Или с тем же неуспехом, — проворчал доктор

Уэлк, понижая голос, чтобы профессор его не услышал. — Я приглашал сюда кое-кого с геологического факультета. Можно ознакомиться с их отчетом. На моем участке вообще нет воды. Он сух, как старая кость.

Профессор Сена, в свою очередь, схватил за шиворот обоих репортеров, получивших от Норы уже по пятому стакану пунша.

— На лужайке вы видите инструмент, — пустился он в объяснения. — Она есть отличный портативный копалка, который я взял напрокат сегодня утром. Когда мой юный друг отыщет воду, я сам высверлю дырка в земле. Вниманий, он выходит из дома с платяной вешалка.

Выходить-то Фрэнк выходил, но не очень быстро. В нем закипал гнев, смешанный с алкоголем. Нора уже откровенно хихикала, однако этого никто не замечал — пунш поработал на славу. Казалось, любая попытка сверхчувственного восприятия обречена на провал; коли на то пошло, тут не то что сверхчувственно, но и нормально-то никто не был в состоянии что-либо воспринимать. На краю лужайки столпилась группа пьянчуг, всем своим видом создававшая впечатление, что по окончании вечеринки гости беспорядочно высыпали на газон.

Доктор Уэлк крикнул Фрэнку нечто бессвязное и махнул рукой.

— Давайте кончать! — призвал он. — Не забывайте, в четыре у меня свидание с гориллой.

— Сейчас не время для любезностей с обезьянами, — возвестил профессор Сена. — Прошу быть немые, как могила. Испытуемый должен предельно скон…цен…три…роваться!

Фрэнк поднял вешалку. И глубоко вздохнул, надеясь стряхнуть с себя опьянение. Воду ему случалось находить и раньше, и если здесь имеются хотя бы следы влаги, Фрэнк знал, что его внутренняя сила неизбежно выведет его на них. Вешалка дернется, затем нацелится, и профессор Сена уверенно может сверлить в этом месте.

Семенящий за Фрэнком профессор тяжело дышал, поскольку тащил на себе тяжеленный механизм, за которым из дома тянулся электрический шнур около трехсот футов длиной. Фрэнк шел медленно, опустив голову.

— Стоп, — заворчал профессор. — Провод, она есть кончаться.

Фрэнк двинулся в обратном направлении. Вешалка не шелохнулась.

Комиссия толпой, спотыкаясь и хихикая, ковыляла сзади. Вдруг Фрэнк резко развернулся и направился к дому. Он остановился под одним из эркеров, и тут вешалка внезапно дернулась книзу, словно сама выбрала нужное место.

— Здесь, — прошептал Фрэнк.

Профессор Сена принялся устанавливать дрель.

— Нет! — запротестовал доктор Уэлк. — Нет! Здесь вообще нет воды! Это место уже изучали, и здесь ее быть не может! Не портите мои клумбы!

Не смейте включать эту штуковину! Эй, кто- нибудь, остановите его!

Но покуда комиссия и Фрэнк с профессором сошлись в одной точке, дрель уже пришла в действие. Раздалось жужжание, и в стороны полетели комья мягкой земли. А затем…

Вверх ударила струя воды и сверкающей дугой обрушилась на комиссию.

Из-под земли бил фонтан!

Фрэнк лучезарно улыбнулся девушке.

— Я сделал это! — закричал он.

— Sacre! — воскликнул профессор. — Sacre du printemps![133]— Смотри! — Фрэнк обхватил Нору и встряхнул, держа ее под струей воды. — Теперь он должен поверить! Я могу делать все! Я способен на предсказания, полтергейст, любые феномены! Я обладаю силой, видишь? Я могу левитировать, телепортировать — наблюдай за мной…

— Дурак ты чертов, вот ты кто! — к ним, пошатываясь, подошел доктор Уэлк. — Знаешь, что ты наделал? Ты повредил городской водопровод!

Профессор Сена бешено рванул дрель.

— Застряла, — выдохнул он.

— Дайте мне, я попробую! — Фрэнк пару раз дернул дрель и обернулся. — Не беда, я ее левитирую!

Он поглядел на мокрую комиссию.

— А теперь смотрите! — крикнул молодой человек. — Я докажу, что обладаю парапсихологиче- скими способностями, смотрите!

Он позволил захлестнуть себя темноте, мутной пьяной темноте, и внутренним зрением увидел, как дрель словно сама по себе выходит из земли. Он видел, как она поднимается все выше и выше, и напрягся, пытаясь удержать инструмент, вращающийся прямо над его головой.

Однако нагрузка оказалась чрезмерной, и дрель рухнула вниз. Фрэнк попытался увернуться, но не успел. С пронзительными криками комиссия разбежалась в разные стороны, и вращающаяся дрель опустилась Фрэнку прямо на голову. Больше он ничего не видел.

Чтобы зашить кожу на голове Фрэнка, потребовалось наложить десять швов. Но прежде чем мгновенно протрезвевшая, заляпанная грязью комиссия покинула дом доктора Уэлка, все ее члены поклялись хранить молчание по поводу случившегося, включая и собственное участие в этом эксперименте. Возможно, здесь сыграло роль и признание Норы насчет крепленого пунша, но уж, во всяком случае, никому не хотелось попасть в хронику в качестве участника разгрома системы водоснабжения. А что касается репортеров, так никто из них и подавно не имел ни малейшего желания оказаться замешанным в эту историю.

— Да кто ж в такое поверит? — сказал тот, который интересовался Чарльзом Фортом. — Мой издатель вообще глух к подобному материалу. Он не опознает летающей тарелки, даже если его собственная жена запустит в него одной из них.

Лишь один профессор Сена был счастлив. В его глазах эксперимент полностью удался, а как только его уверили, что рана у Фрэнка не серьезная, он даже согласился возместить стоимость работ по ремонту водопровода.

Реакция доктора Уэлка на случившееся оказалась неоднозначной. С одной стороны, он увидел достаточно, чтобы изменить отношение к парапсихологии, но в то же время вынужден был считаться и со своей репутацией. Но, к счастью, как выяснила Нора, никто из посторонних так ничего и не узнал. Сама она никому ничего не рассказывала, не делал этого и Фрэнк.

До поры до времени молодой человек вообще не был в курсе происходящих событий. Сейчас же он сидел на больничной койке и слушал отчет Норы о завершении дела.

— Как видишь, все решилось как нельзя лучше, — рассказывала она. — Папа совершенно не сердится на тебя за случившееся. Он понимает, что ты спас его репутацию.

— Спас?!

Нора залилась румянцем.

— Да. Я сказала ему, что с пуншем — это была твоя идея.

— Но, дорогая…

— А ты разве сам не понимаешь? Зато теперь все в порядке. Мы поженимся, а ты, если хочешь, можешь потихоньку продолжать свои эксперименты.

— Нет. Вот этого-то я как раз и не могу, — замогильным голосом произнес Фрэнк.

— Что ты имеешь в виду?

— Да тот самый удар по голове. Из-за него со мной что-то произошло. Я… я уже пробовал. Ничего не получается. Я даже не знаю, что написано в моем температурном листке, и тем более не имею понятия, что лежит в твоей сумочке.

Нора вздохнула.

— Сама не пойму, плакать мне или радоваться, — дотрагиваясь до руки Фрэнка, сказала она. — Но не волнуйся, может, когда выздоровеешь, к тебе это снова вернется.

И, конечно, ошиблась. Ничего не вернулось.

А спустя девять месяцев после их свадьбы, когда Фрэнк уже имел прекрасную работу и в качестве ассистента доктора Уэлка даже составил каталог тазовых костей австралопитеков, наступил тот самый час.

Едва молодой человек шагнул за порог родильного отделения, медсестра задала ему обычный в подобных случаях вопрос.

— Ну и как вы полагаете, кто у вас? — спросила она. — Мальчик или девочка?

— Да будь я проклят, если знаю, — тяжело вздохнул Фрэнк. — Вы что думаете, я провидец, что ли?

Перевод: Михаил Черняев

Люблю блондинок

Robert Bloch. "I Like Blondes", 1956

Люблю блондинок. Конечно, это дело вкуса, а о вкусах, как известно, не спорят. Кто-то из моих друзей любит брюнеток, а кто-то — рыжих. Им, в конце концов, виднее.

В общем, кому что, а моя любовь — блондинки. Высокие и коротышки, толстые и худые, красотки и замухрышки… Короче говоря, блондинки всех сортов, размеров, форм и национальностей. Разумеется, я слышал кучу всяких на их счет соображений. И кожа у них блекнет рано, и интеллект у них невысок, к тому же они легкомысленны, корыстны, тщеславны и черт знает что еще. Но все это меня ни капельки не волнует. Даже если это и правда. Ведь любят не за что-то, а иногда даже вопреки всему.

Ладно, хватит об этом. Я вовсе не собираюсь оправдываться. И тем более кому бы то ни было объяснять, почему в восемь вечера стоял на углу Рид и Тэмпл, высматривая свою блондинку.

Возможно, я перестарался, подбирая свой костюм: вид у меня получился довольно напыщенный и старомодный. Может быть, мне и не стоило многозначительно подмигивать каждой проплывавшей мимо блондинке. Впрочем, это ведь тоже дело вкуса, правда? И если какая-нибудь высокая красавица смерит в ответ уничтожающим взглядом или отбреет фразой типа «отвратительный старикашка», это меня ничуть не смущает.

Две красотки в голубых джинсах прошествовали мимо. У обеих волосы цвета пшеницы, созревшей на полях Миннесоты. По-моему, они двойняшки. Явно не для меня: слишком молоды. С такими можно схлопотать кучу неприятностей, а мне неприятности ни к чему.

Вечер сегодня хорош. Такие бывают только поздней весной. Полно народу, но все гуляют парами. Похоже, каждый уже нашел свою блондинку, и только я один пребывал в одиночестве. Стрелки часов приближались к девяти. Я решил, что здесь больше делать нечего. Лучше всего в это время искать блондинок в Дримвэе, танцевальном зале, где танец с профессиональной танцовщицей стоит всего-навсего десять центов. Дешевое местечко. Во всех отношениях дешевое. Но там по крайней мере я мог спокойно купить билеты и не спеша выбрать что надо. Вообще-то я не люблю танцплощадок. Эта так называемая музыка режет слух, а зрелище танцующей толпы действует мне на нервы. Во всем этом есть какой-то вульгарный сексуальный подтекст, который мне глубоко противен.

Сегодня Дримвэй переполнен. Рабочие бензозаправочных станций с длинными бакенбардами, стареющие дэнди в молодежных костюмах, маленькие филиппинцы с очень серьезными лицами, унылые клерки — все кружат по обшарпанному паркету своих десятицентовых партнерш.

Интересно, где эти барышни берут свои ужасающие наряды оранжево-бордово-кроваво-красного цвета? А прически? Кто им делает такие прически? По-моему, так стричь можно только пуделей. Плюс густо наложенная яркая косметика и дешевая бижутерия, звенящая при каждом движении. Как у призовой коровы с увитыми красной лентой рогами.

Я заметил высокую девушку с прекрасной фигурой и большими глазами. Правда, она брюнетка, и, значит, не для меня. Но должен же я быть хотя бы объективным. А вот и… Да, вот и блондинка. Моя блондинка! Довольно молодая, чуть-чуть пухловатая и несомненно уставшая от жизни. То, что мне нужно: блондинка до мозга костей. Настоящая блондинка, не какая-нибудь крашеная, с умирающими волосами (на эту удочку я не раз попадался, и теперь меня не проведешь). Если хотите, королева блондинок. Я смотрел, как она с невыразимой скукой на лице кружила своего партнера, какого-то неуклюжего увальня, явно приехавшего развлечься в город со своей фермы. Одет он был довольно дорого, но из-под белоснежной рубашки выдавался воротник красной футболки. Если зрение мне не изменяет, танцуя, он жевал кончик зубочистки. Деревенщина!

Я пошел к кассе, купил на три доллара десятицентовых билетов, потом вернулся на площадку в ожидании окончания танца. Ждать пришлось недолго, не больше минуты. На Дримвэе не бывает длинных танцев. Фермер исчез, наверное, пошел купить еще билетов. А моя блондинка одиноко стояла на краю площадки. Я подошел к ней, раскрыл ладонь и показал пухлую стопку билетов.

— Танцуете? — спросил я. Они кивнула, даже не взглянув на меня толком. Чувствовалось, что уже устала. Но это была ее работа, ее деньги.

На ней было короткое изумрудно-зеленое платье без рукавов. Пухлые руки, плечи, грудь — вплоть до глубокого выреза — усыпаны веснушками. Глаза ее казались зелеными, но это было лишь отражение цвета платья. На самом деле глаза девушки были серые, как скоро я это понял.

Заиграла музыка, и мы вышли на площадку. Секунд червя тридцать после начала танца она впервые взглянула на меня.

— Эй, а вы неплохо танцуете, — сделала она мне комплимент.

Подобного «эй» я и ждал. Да еще сказанного ее наивным полудетским голосом. По дороге к билетной кассе я нарисовал точный портрет. Деревенская девчонка, бросившая школу и подавшаяся в город, где, как ей казалось, ждут большие перспективы и веселая жизнь. Скорее всего, сбежала из дома с мужчиной. А если нет, то наверняка нашла кого-нибудь здесь сразу после приезда. Разумеется, кончилось это плачевно. Потом пошла на работу в ресторан или магазин. Потом встретила другого мужчину и пришла в танцевальный зал, где работа казалась приятнее и легче.

Что, слишком смелые выводы для такого короткого знакомства? Возможно. Но поверьте, я встречал так много блондинок в подобных ситуациях, и их истории были похожи одна на другую. По крайней мере в случае, если в их лексиконе встречалось что-нибудь похожее на это «эй». И я вовсе не иронизирую. Напротив, больше всего люблю именно таких.

— И откуда в таком старичке столько жизни? — весело спросила она. Она, несомненно, чувствовала, что нравится мне и может себе позволить фамильярность.

— Я выгляжу гораздо старше своих лет, — улыбнулся я в ответ. — Знаете, пожалуй, мы могли бы танцевать с вами всю ночь напролет. По-моему, это неплохая идея, а?

— Вы мне льстите, — парировала она, но в глазах ее мелькнула тревога. Похоже, она поверила в серьезность моих намерений.

Я дал ей минуту на размышления и пошел в атаку.

— Не буду вас обманывать, — начал я, стараясь быть как можно искреннее. Я одинок так же, как и все остальные мужчины, которых вы здесь встречаете. Не собираюсь предлагать пойти куда-нибудь, где можно спокойно поговорить, потому что заранее знаю возможный ответ. Вам ведь платят за то, что вы танцуете. Но я знаю, что если куплю билетов долларов, скажем, на десять, вы могли бы сойти ненадолго с этой площадки. И мы выпили бы чего-нибудь в баре.

— Ну, я не знаю…

— Конечно, вы не знаете. Зато я знаю. Вас настораживает поспешность, с какой я делаю это предложение? Но я же вам в дедушки гожусь, право.

Похоже, я убедил ее в невинности своих намерений, и она согласилась. Тем более что ее радовала перспектива хоть немного передохнуть за столиком.

— Думаю, в этом нет ничего зазорного — улыбнулась она еще раз. — Так куда мы пойдем, мистер…

— Биэрс.

— Что, правда? — она сдерживала смех.

— Правда. Биэрс это имя, а не напиток <beer — «пиво» (англ.)>. А пить вы можете все, что вам захочется, мисс…

— Шэрли Коллинз, — теперь она смеялась.

— Ну, пойдем? — Я довел ее до края площадки.

Пока она надевала пальто, я купил еще билетов и договорился с администратором. Администратор обошелся в пять долларов, но я отдал их без всякого сожаления. Ведь каждому надо жить, правда?

Когда девушка вернулась, косметики на ее лице стало значительно меньше, от чего она несомненно выиграла. Мы прошли к бару, в котором для нас нашлась тихая кабинка. Я заказал виски с содовой, официантка в слаксах, жующая жвачку, очень быстро принесла два высоких стакана. Я тут же расплатился, не забыв про, чаевые. Официантка «чмокнула» жвачкой в знак благодарности и оставила нас вдвоем. Я подвинул свой стакан поближе к Шэрли.

— В чем дело? — спросила она.

— Все в порядке. Просто я этим не увлекаюсь.

— Я надеюсь, вы не собираетесь споить бедную девушку?

— Милая моя, ради Бога! — Теперь я был похож на университетского профессора, наставляющего студентку на путь истинный. — Вы можете пить ровно столько, сколько пожелаете.

— Да-да, конечно. Только знаете, девушка должна быть осторожной с мужчинами. — Она залпом проглотила свою порцию, а вторую пила уже маленькими глотками. — Вам, наверное, скучно сидеть и смотреть, как я пью, — философски добавила она, пьянея на глазах.

Я следил, чтобы ее стакан не оставался пустым, вовремя заказывая подкрепление.

— Вы и понятия не имеете, что происходит с ногами от этих бесконечных танцев, — лепетала она.

— Извините, — перебил я ее, поднимаясь со стула. Мне нужно сказать пару слов старому другу.

Я вышел из кабинки и пошел в другой конец бара. Мы перекинулись парой слов. Когда я вернулся в кабинку, оказалось, что Шэрли Коллинз, пока меня не было, заказала себе еще стакан виски. Я снова расплатился с официанткой, не забыв про чаевые.

— Елки-палки! — вспыхнула моя блондинка. — Вы швыряете деньги на ветер.

— Деньги для меня ничего не значат, — гордо сказал я и вытащил из кармана пять двадцатидолларовых бумажек. — Вот, возьмите…

— Нет, нет, мистер Биэрс. Я… Я не могу, — она явно была озадачена моим жестом.

— Берите, берите, — настаивал я. — Это только маленькая часть того, что осталось в моем кармане. Я хочу видеть вас счастливой.

И она взяла. Они всегда берут. И реакция у них всегда одна и та же.

— Эй, а вы симпатичный старичок, — она взяла меня за руку. — Я никогда таких не встречала. Ну таких великодушных и добрых. И никаких приставаний.

— Это точно, — я высвободил свою руку. — Никаких приставаний.

Этот жест озадачил ее еще больше.

— Я не знаю, мистер Биэрс… Не могу вас понять… Между прочим, откуда вы взяли эти деньги?

— Просто подобрал их на улице, — ответил я, улыбнувшись. — Это очень легко, если знаешь как и где.

— Вы шутите надо мной. А чем вы занимаетесь?

— Может быть, это вас удивит, но я на пенсии. Теперь занят только своим хобби.

— В смысле, вы читаете книги или рисуете или еще что-нибудь такое? Или, может быть, коллекционируете значки или марки.

— Попали в точку. Хотите посмотреть мою коллекцию?

— Приглашаете меня взглянуть на ваши гравюры? — прыснула она.

— Почему бы и нет. По-моему, вы не собираетесь прикидываться, что вам не хочется идти, правда?

— Нет, конечно. Пойду с удовольствием. Что в этом, собственно, такого? — Она аккуратно уложила в кошелек пять двадцатидолларовых бумажек и поднялась со стула, развязно сказав: — Пошли, папаша.

Я пропустил мимо ушей это ее «папаша». Она была так привлекательна, что я готов был ей простить все что угодно. Даже сейчас, слегка под хмельком, она не потеряла своего очарования.

Дюжина людей провожала нас неодобрительными взглядами, когда мы выходили из бара. Я знал, о чем они думали: «Старая развалина, а ухлестывает за молоденькой девицей. И куда только мы катимся?»

Потом они, конечно, очень быстро вернулись к своим стаканам. Потому что вовсе не хотели думать о том, куда катится мир.

Шэрли Коллинз нравилась мне все больше. Я легко поймал такси и усадил ее на заднее сиденье, примостившись рядом.

— Дом Шэйна, — сказал я водителю.

Шэрли прижалась ко мне, но я отодвинулся, чего она явно не ожидала.

— Что такое, папаша… Я вам не нравлюсь?

— Конечно, нравитесь.

— Тогда не ведите себя так, будто я кусаюсь.

— Не в этом дело. Но я же обещал, что буду вести себя прилично.

— Да, я помню, — она успокоилась, видимо, удовлетворившись моим объяснением. — Тогда займемся вашими гравюрами.

Мы остановились у нужного дома. Я протянул водителю десятидолларовую купюру и оставил ему сдачу.

— Вы себе верны, мистер Биэрс, — сказала Шэрли, выбравшись из машины, сорите деньгами направо и налево.

— Шикую на прощание. Скоро покину этот город и больше никогда не буду сорить деньгами здесь.

Я взял ее за руку и открыл дверь подъезда. Лифт был свободен. Я нажал кнопку верхнего этажа, и мы медленно поплыли вверх.

Вдруг Шэрли глубоко вздохнула и положила ладони мне на плечи.

— Послушайте, мистер Биэрс, что я подумала. Я как-то смотрела фильм… А когда вы сказали, что уезжаете из города… Вы больны, да? Ну, в смысле, вы были у врача, и он сказал, что вы скоро умрете от какой-то страшной болезни, да?

Ее заботливость меня тронула.

— Смею вас заверить, — серьезно ответил я, — что ваши предположения беспочвенны. Я в добром здравии и намерен пребывать в нем еще много лет.

— Очень хорошо. Теперь мне стало легче. Вы мне нравитесь, мистер Биэрс.

— Вы мне тоже нравитесь, Шэрли.

Я шагнул назад, чтобы избежать объятий. Двери лифта распахнулись, и мы вышли на лестничную площадку. Я повел ее к ступенькам.

— Прошу вас, — сказал я, пропуская ее вперед.

На верхней ступеньке она остановилась, растерянно взглянув на меня.

— Но здесь дверь… Что это, крыша?..

— Идите и не бойтесь, — скомандовал я.

Она вышла на крышу дома. Я шагнул за ней и тихонько закрыл за собой дверь. Вокруг все было спокойно.

Была полночь. Прекрасное время суток. Внизу простирался темный город, виднелся лишь свет уличных фонарей и неоновых реклам. Я много раз видел его таким и с воздуха, и с высоты городских крыш, и каждый раз это зрелище захватывало и восхищало меня. Там, откуда я прилетел, все другое. Я всегда прилетал сюда с удовольствием, хотя жить здесь или остаться надолго не смог бы никогда.

Я смотрел на распластавшийся под нами город, а Шэрли глядела совсем в другом направлении. Я поймал ее взгляд, уходивший в темную глубину крыши. Там виднелись едва различимые очертания большого круглого предмета. Его нельзя было увидеть из соседних домов, и даже стоя здесь, на крыше, его тоже нелегко было заметить. Но она углядела.

— Эй! — сказала она. — Смотрите, мистер Биэрс.

Я спокойно повернул голову туда, куда указывал ее палец.

— Что это? Самолет? Или одна из этих таинственных штук? Ну, как их там? Летающая тарелка?

Я продолжал спокойно смотреть в ту же сторону.

— Что с вами, мистер Биэрс? Вы… Вы не удивлены?

Я не издал ни звука.

— Вы… Вы знали об этом?

— Да. Это мой аппарат.

— Ваш? Эта тарелка? — Она замолчала в замешательстве, но через несколько секунд продолжила. — Но… Но этого не может быть! Вы же человек и…

— Это не совсем так, Шэрли, — я медленно покачал головой. На самом деле я не такой, каким вы меня сегодня видите. Там, откуда я прибыл, я выгляжу совсем иначе. Все это, — я провел ладонью вдоль своего тела, — я одолжил у Рила.

— Рила?

— Да. Это один из моих друзей. Он тоже коллекционер. На нашей планете все что-нибудь собирают. Это наше хобби. Мы прилетаем на Землю, чтобы пополнить свои коллекции.

Я не мог видеть ее лица. Когда я придвинулся к ней ближе, она с испугом отшатнулась.

— Посмотрели бы трофеи Рила! Все — на «Б.» У него есть Бронсон, три Бейкера и Биэрс — тот самый, чье тело я сейчас использую. По-моему, его звали Эмброуз Биэрс. Рил подобрал его в Мехико много лет назад.

— Вы сумасшедший, — зло прошипела Шэрли, пятясь назад.

— А в коллекции моего друга Кора есть люди всех национальностей. Мар я встретил его в баре — увлекается полинезийцами. Многие из нас прилетают сюда довольно часто, несмотря на появившиеся сейчас слухи и связанные с этим опасности.

Теперь я приблизился к Шэрли почти вплотную. Она уже не шарахалась от меня. Впрочем, шарахаться ей было уже некуда: она стояла на самом краю крыши.

— Или например, Виз, — продолжал я. — Он собирает одних только рыжих. Причем бальзамирует их каким-то особым способом. А Рил оставляет свои экземпляры в целости и сохранности, и мы можем использовать их для прогулок на Землю. Скажу вам честно, это увлекательное занятие! Ну, а я собираю блондинок.

Она смотрела на меня широко открытыми глазами.

— Вы… собираетесь… меня… заба… забальзамировать?

— Вовсе нет, дорогая, — спокойно ответил я. — Не волнуйтесь, пожалуйста. Я никого не консервирую и не бальзамирую. Моя коллекция основана на совсем других принципах.

Она медленно побрела по краю крыши к моему кораблю, черное тело которого спокойно и величественно отражало свет появившейся на небе луны. Не сомневаюсь, что эти магические отблески манили ее, как манит все неизведанное и таинственное. Я пошел за ней следом, понемногу приближаясь все ближе и ближе.

— Вы… Вы разыгрываете меня? — с надеждой спросила она, задыхаясь.

— Да нет же. Многим друзьям мои привязанности кажутся странными, но я не могу с этим согласиться. Что может быть лучше блондинок? В моей коллекции их уже больше ста. Вы — сто третья, если точно.

Она потеряла сознание, я едва успел ее подхватить. Все получилось более чем удачно, без борьбы, шума и крика. Я аккуратно занес ее в люк корабля, и через минуту мы поднялись в воздух…

Конечно, кто-нибудь непременно запомнил старого джентльмена, подцепившего на танцплощадке Шэрли Коллинз. Кроме того, я «наследил» по всему городу, оставив в разных местах кучу денег, что запоминается гораздо лучше, чем лица. Обязательно начнется расследование и всякая подобная ерунда. Они всегда проводят расследование, хотя еще ни разу его не завершили.

Но все это меня нисколько не беспокоит. В коллекции Рила помимо старика Биэрса есть еще масса других тел. В следующий раз возьму что-нибудь помоложе. Жизнь требует разнообразия.

Да, симпатичный получился вечерок. Всю дорогу домой я летел в прекрасном настроении, напевая какие-то песни землян, которые мне не раз приходилось слышать на танцплощадках и в барах. Все-таки коллекционирование — это вещь! Лучшего занятия я просто не знаю.

А главное, просто обожаю блондинок. Блондинку я ни на что не променяю. Впрочем, как я уже сказал, это дело вкуса.

Перевод: Михаил Комаровский

Тупиковый доктор

Robert Bloch. "Dead-End Doctor", 1956

Последний психиатр на Земле сидел в одиночестве в комнате. В дверь постучали.

— Входите, — пригласил он.

Вкатился высокий робот. Электронный луч его единственного глаза прорезал мрак и остановился на лице психиатра.

— Доктор Энсон, — сказал робот, — арендная плата. Сегодня.

Доктор Говард Энсон моргнул. Ему были не по душе ни резкий свет, ни суровый голос, ни суровый смысл сообщения робота. Вставая, он попытался скрыть неприязнь за мягкой улыбкой, а потом вспомнил, что выражение его лица для робота ничего не значило.

Вот в чем главная проблема с этими проклятыми железяками, сказал доктор себе. Психология на них не работает.

— Шестьдесят жетонов, — пролязгал робот и подкатился через комнату к нему.

— Ho… — Доктор Энсон поколебался, затем пошел в атаку. — Но у меня сейчас нет шестидесяти жетонов. Я вчера предупредил управляющего. Если дадите мне немного времени, попридержите кредит…

— Шестьдесят жетонов, — повторил робот, будто совершенно не обратив внимание на его слова. Да и с чего бы ему обращать внимание? Ему, бездушной машине? В функции робота не входила реакция на непредвиденные обстоятельства. Робота не волновало то, что арендная плата была откровенно грабительской. Робот не имел право принимать решения, касающиеся кредита. Он был сделан для того, чтобы собирать плату — ничего более.

Но и этого было достаточно. Более чем.

Робот подкатился вплотную. Его руки поднялись, панель на груди скользнула в сторону, обнажая ряд кнопок терминала и узкую щель.

— Арендная плата, — повторил робот. — Пожалуйста, опустите жетоны в гнездо.

Энсон вздохнул.

— Замечательно, — пробормотал он. Подойдя к столу, он открыл ящик и сгреб полдюжины блестящих дисков.

Доктор принялся загонять диски в щель. Пропадая в цилиндрическом брюхе робота, они издавали некрасивый дребезг. Очевидно, робот успел за день объехать почти все здание: судя по звукам падения, нутро его было заполнено где-то до половины, если не больше.

На секунду в голову доктора Энсона пришла дикая мыслишка: а что, если похитить робота и вытрясти из него все? Док специализировался на психиатрии и нейрохирургии, внутреннее устройство робота было для него загадкой, но он был уверен, что сможет как-нибудь добраться до заветных монеток. Он представил себя стоящим перед операционным столом, под яркой лампой. Скальпель! Щипцы! Резак! Паяльник!

Нет, это было немыслимо. Никто еще не решался ограбить робота. Никто сейчас вообще не грабил, и это было одной из причин, по которой доктор Энсон не мог оплатить квартирный счет вовремя.

И все же он заплатил. Пальцы роботизированной руки нажали несколько кнопок терминала, железная пасть, лязгнув, распахнулась.

— Ваши квитанции, — донеслось изнутри, и листки бумаги выскользнули из робота подобно свесившемуся языку.

— Спасибо, — изрек Энсон и оторвал их.

Руками робот водворил на место панель в груди, чиркнул электронным глазным лучом по стенам, разворачиваясь, и наконец выкатился в коридор, откуда загрохотал дальше по своим делам.

Энсон закрыл дверь и вытер испарину со лба.

Пока все шло нормально. Но что случится, когда робот явится к управляющему? Тот вскроет эту ходячую побирушку и обнаружит шесть энсоновских жетонов номиналом в десятку каждый. Будучи человеком, он сразу поймет, что они — поддельные.

Доктор Энсон вздрогнул. Подумать только, до чего он, уважаемый психиатр, опустился — до преступления!

Ирония судьбы: в мире, полностью лишенном антиобщественной деятельности, не было асоциальных тенденций, требующих вмешательства психиатрии. И именно поэтому он, как последний психиатр, вынужден был прибегнуть к антиобщественной деятельности — чтобы выжить. А все ради чего, если подумать? Его обман оттянет неизбежное максимум на несколько дней.

Энсон покачал головой и сел за стол. Вот так все, наверное, и начинается — сперва фальшивомонетничество и мошенничество, затем грабеж и хищение, ну а потом — надо полагать, убийство, подумал он. Что дальше — страшно и думать.

— Доктор, лечи себя сам, — пробормотал он и с презрением посмотрел на пыльную кушетку, где уже давно не покоился ни один пациент. Хотя, если быть честным, пациентов на ней вообще никогда не было — с тех самых пор, как он год назад открыл свой приемный кабинет.

Наверное, все это было ошибкой. Не надо было слушать отца, решил он.

Вдруг ожил экран внешней связи; Энсон повернулся к нему — и столкнулся с чьим-то очень злым и очень красным лицом. Рев из колонок чуть не сбил дока с ног:

— Я уже иду к вам, доктор! Не пытайтесь убежать! Я хочу собственноручно свернуть вашу цыплячью шею!

В течение нескольких секунд доктор Энсон неподвижно сидел в кресле, осмысливая визуальную и звуковую информацию, донесенную до него. Ага. Это менеджер. Он идет сюда, чтобы его убить.

— Ура! — выдохнул с облегченной улыбкой доктор, не веря своей удаче. Наконец-то кто-то сошел с ума. Назвался потенциальным убийцей. И, более того — уже бежит к нему. У дока наконец-то будет пациент! Если он успеет его осмотреть перед тем, как тот свернет ему шею, разумеется.

Ощущая непривычное волнение, Энсон принялся сортировать бумаги. Так, вот тест Роршаха, вот лабиринты Портеуса,[134] вот…

Менеджер вошел к нему без стука. Энсон поднял голову, готовый отразить первые взрывы агрессии своим стальным профессиональным взглядом.

Но менеджер улыбался.

— Прошу прощения, что на вас сорвался, — сказал он. — Думаю, мне следует извиниться перед вами. Когда я нашел эти поддельные жетоны — не знаю, что на меня нашло… Сами, наверное, понимаете.

— Да, понимаю, — охотно поддакнул Энсон. — Прекрасно понимаю. В этом нет ничего зазорного. Уверен, при вашем содействии мы доберемся до истоков вашей психологической травмы. Пройдите, прилягте на кушетку…

Краснолицый маленький человечек продолжал улыбаться, но голос его был резок:

— Бред какой-то! Я здоров, мне ничего этого не нужно! До того, как прийти сюда, я зашел в офис доктора Пибоди — внизу, на шестом этаже. Он же у нас типа великий эндокринолог. Так он в меня чем- то стрельнул, и я минуты три не мог и пальцем шевельнуть. Почему некоторые доктора такие дикие?

— Не знаю, — пожал плечами Энсон. — Эндокринология — не мое поле.

— А вот зря! Единственная востребованная область медицины сегодня. Не считая, конечно, диагностики и хирургии. Хирурги так вообще вам что угодно вылечат. Вам слишком грустно? Давайте вам отрежем то-то. Вам слишком весело? Не беда, сейчас вот это вот отрежем! Вы злитесь без причины? Ложитесь на стол, будем резать! Господи, да если б не хирурги, я б, наверное, не жил так, как сейчас — в гармонии со всем миром и с собой!

— Но это же не навсегда. Рано или поздно вы снова разозлитесь.

— Ну тогда мне еще что-нибудь отрежут. Все ведь просто.

— Это — не есть решение проблемы, — вздохнув, принялся объяснять доктор Энсон. — Вы устраняете симптом, а не глубинную причину. Вот сейчас вы, к примеру, сильно напряжены. Подозреваю, причины этого лежат в самом раннем детстве. Вы, наверное, страдаете от энуреза?

— Сейчас моя очередь задавать вопросы. Что это за фальшивые жетоны вы пытались мне подсунуть?

— Ну, это такая шутка. Я думал, вы дадите мне еще несколько дней, чтобы покрыть долг.

— Я даю вам пять минут, — сказал менеджер, улыбаясь по- доброму, но твердо. — С новыми инкассаторами все эти ваши штучки не пройдут — у них есть автоматические табуляторы и детекторы. По возвращению в мой кабинет робот утилизирует все подделки. Он их попросту не переваривает. Как и я!

— А, так у вас с желудком проблемы? — с надеждой спросил Энсон. — Когда-нибудь беспокоил желудок? Язвы, психосоматическая боль в…

Менеджер выпятил челюсть.

— Послушай, Энсон, ты ведь неплохой мужик, на самом деле. Просто на ложном пути. Почему бы тебе не поумнеть и не принять реальность? Никому вы больше не нужны, ребята. Вас просто некуда приткнуть. Вы как те парии-амиши — говорите, что автомобиль никогда не заменит лошадь, когда все вокруг давно уже раскатывают на личных тачках. Хирурги давно уже вас на покой отправили. Чтобы сегодня пойти к психиатру, человеку нужно чокнуться, и ты ведь знаешь, что никаких чокнутых больше нет. Так что берись-ка ты за ум. Пройди курсы, или еще что. Ты ведь и сам можешь стать костоправом, открыть нормальную практику и заработать гору жетонов.

Энсон покачал головой.

— Прошу прощения, — сказал он. — Мне это неинтересно.

Менеджер схватился за голову.

— Что ж! Ладно. Я дал тебе шанс. Теперь мне ничего не остается, кроме как звать выдворителей.

Он распахнул дверь, и стало ясно, что он был готов к решению Энсона — за ней уже ждала парочка выдворителей. Они вкатились в комнату и, не трудясь даже скрестить обвинительные лучи на Энсоне, стали снимать книги с полок и складывать их в большие брюшные корзины.

— Подождите! — воскликнул Эпсон, но роботы продолжали неумолимо, но алфавиту, ревизировать его библиотеку: Абрахам, Адлер, Джонс, Закс, Фрейд…

— Дорогой, что тут у тебя?

В комнату влетела Сью Портер. Она повисла у него на шее, и доктор не сразу нашелся с ответом.

Правда, бульдожий взгляд менеджера привел его в чувство, и Энсон, покраснев — не только из-за смущения, но и из-за потеков помады Сью, — сказал, что случилось.

Сью засмеялась.

— И только поэтому ты так расстроен?

Не дожидаясь ответа, она обернулась к менеджеру и что-то достала из выреза.

— Вот ваши жетоны, скряга, — бросила она. — Отзывайте выдворителей.

Менеджер принял диски с улыбкой чистейшей эйфории, затем подошел к роботам и поколдовал над кнопками. Выдворители остановили свои труды между Райхом и Штекелем и заработали в обратном порядке — споро водворяя книги обратно на полки.

Менее чем за минуту Энсон остался с девушкой один на один.

— Не надо было этого делать, — сказал он строго.

— Но, дорогой, я же от души! В конце концов, какой это пустяк — несколько жетонов!

— Несколько жетонов? — хмурым эхом откликнулся Энсон. — В прошлый год я у тебя позаимствовал целых две тысячи. Так продолжаться не может.

— Так и я о чем! — просияла Сью. — Давай поженимся, и потом папа даст тебе хорошую работу, и…

— Вот опять ты о старом! Я же предупреждал тебя о комплексе Электры? Эта противоестественная зависимость от образа отца опасна! Если только ты не ляжешь на кушетку…

— Ну конечно, дорогой!

— Да нет в этом же смысле! — воскликнул Энсон. — Я хочу подвергнуть тебя психоанализу!

— Дорогой, давай не сейчас! Мы опоздаем на ужин — Папа ждет нас!

— Черт бы побрал ужин — и Папу заодно! — бросил Энсон в сердцах, но все же взял Сью за руку и вышел из кабинета, от души хлопнув дверью.

— А разве не нужно повесить эту табличку — «Доктор вернется через два часа»? — спросила девушка, оглядываясь на дверь.

— Нет, — ответил Энсон. — Я не вернусь через два часа. Вообще не вернусь.

Сью озадаченно посмотрела на него — но ее глаза улыбались.

А вот доктору Говарду Энсону совсем не улыбалось смотреть на город, раскинувшийся внизу — механизированный до неприличия, наводненный шеренгами марширующих роботов, без признаков малейшего живого движения. Их со Сью с крыши снял вертолет, и всю работу по настройке автопилота выполняла она — он же держал глаза крепко закрытыми, дабы ни единое видение роботизированного Инферно — эстакады, движущиеся грузовые платформы, роботы-контролеры, — не добралось до его восприятия.

— Что с тобой в этот раз не так? — участливо спросила Сью.

— Грехи отцов, — молвил он. — Твоего и моего. — Говард приоткрыл один глаз. — Конечно, нет вины моего отца в том, что он пристроил меня в психиатрию… в конце концов, такова была семейная традиция — все последние сто пятьдесят лет. Все мои предки по отцовской линии были психиатрами, за исключением одного или двух ренегатов-бихевиористов. Когда отец поощрял мой интерес к профессии, я никогда не перебивал и не задавал лишних вопросов. Он готовил меня, и я стал последним учеником на специальности. Последним, заметь! Уже тогда следовало догадаться, что все это ни к чему. Но он продолжал настаивать, уверял, что такое положение дел не затянется надолго. Не унывай, говаривал, придет время — и маятник качнется в другую сторону. А потом он рассказывал мне о старых добрых временах его юности, когда мир еще был полон фетишизма, расстройств шизофренического типа, пиромании и зоофилии. Все это вернется, обнадеживал он, увидишь сам! Все это будет — и нимфолепсия, и компульсивный эксгибиционизм, — все, что только пожелаешь! Но отец ошибся. Он умер, зная, что оставил меня в тупиковой профессии. Я — такой же анахронизм, как фермер, шахтер, солдат. В нашем обществе в них нет больше никакой потребности. Последний психиатр должен был исчезнуть вместе с последним коммивояжером. Мой отец был неправ, Сью, и теперь это совершенно очевидно. Но большая часть вины все же на плечах твоего отца.

— Папы?! — Воскликнула она. — Почему ты винишь его?

Энсон усмехнулся.

— Твоя семья — пионеры в области робототехники. Кто-то из твоих предков выдвинул первый — и основной — патент. Если бы не он, все осталось бы на своих местах — и кровосмешение, и скопофилия, и вуайеризм…

— Да где же тут связь? Роботы много хорошего сделали для мира! Нет больше трудных низкооплачиваемых работ. Нет военных конфликтов. Разве останавливаться на достигнутом стоит? Уверена, пана не станет!

— Еще бы, посетовал Эпсон. — Над нем старый черт работает сейчас?

Сью покраснела.

Ты бы так его не называл, если бы знал, как трудно ему приходится. Он с мистером Моллетом, главным инженером, готовит первые модели робота для космических перелетов.

— Слышал, знаю… десять лег — и роботы устремятся в космос.

— Да, в их работе есть ошибки, но рано или поздно у них все получится. Сам знаешь, нет ничего совершенного. Чем сложнее модель, тем сложнее у нее проблемы.

— Но они продолжают стремиться к совершенству, Сью. И ты разве не видишь, к чему это приводит? Человеческие существа выходят из моды. Начали с чернорабочих, перешли к психиатрам, а кончится тем, что сам по себе человек выйдет из надобности. Твой отец — или кто-то вроде него, — изобретет робота, который сможет конструировать других роботов. Первичная-то работа уже сделана, все ваши заводы автоматизированы. Все, что сейчас нужно — это робот, который сможет занять ключевые места, вроде места твоего отца. И все — мы пришли к концу человеческой расы. Да, может, пару-тройку людей роботы оставят — как домашних зверушек. Слава Богу, что меня к тому времени не будет — и глаза мои не увидят этого!

— Так зачем беспокоишься? — пожала плечами Сью. — Радуйся, пока есть шанс. Мы поженимся, папа даст тебе работу…

— Работу? И какую же?

— Ну, может быть, он сделает тебя вице-президентом.

— О, великолепно! Прекрасная перспектива!

— А что плохого? Вице-президенту и делать-то ничего не надо. Выше нос!

— Слушай, Сью, — он серьезно посмотрел на нее. — Ты просто не понимаешь, что я чувствую. Я провел восемнадцать лет моей жизни в школе, шесть из них ушли на обучение моей профессии. Только ее я знаю — и знаю хорошо. Психиатр без пациентов. Нейрохирург, никогда не делавший никакой другой лоботомии, кроме экспериментальной. Такова моя работа. Такова моя жизнь. И я имею право на шанс. Я не хочу сидеть в сытости у кормушки, воспитывая детей, чье единственное будущее — забвение. Так жить мне не по душе.

Сью фыркнула недовольно:

— Значит, жизни со мной тебе недостаточно, да? Тебе, значит, подавай комплексы — и все то прочее, о чем ты знай себе твердишь?

— Да не в этом дело! Я не хочу, чтобы мир опять провалился в бездну невротизма и комплексов. Но, черт побери, мне нужна моя работа! Мы покончили со стрессами, нервными срывами, нетерпимостью, суеверием — это все здорово. Но мы и с собой покончили — в процессе. Мы идем к точке, в которой человеческое существо перестает быть человеческим существом. Мы не нужны!

— И я тебе, наверное, тоже не нужна? — рассердилась Сью.

— Нужна — но не на таких условиях! Я не собираюсь влачить бесполезную жизнь, или привести детей в мир, где они будут бесполезны. И если твой отец запланировал эту дельце с вице-президентом на сегодняшний ужин, я просто скажу ему, что останусь при своем-и…

— И ничего! — Сью щелкнула выключателем на автопилоте, возвращая вертолет в ручной режим. Не волнуйся за ужин. Сейчас я тебя верну в твои покои. Там можешь лечь на кушетку и уйти в глубокий-глубокий самоанализ. Тебе это явно требуется. Откуда в тебе столько…

Ее голос заглушил взрыв — откуда-то снизу.

Сью Портер, резко прервавшись, глянула вниз.

Глянул и доктор Говард Энсон.

— Что это было? — спросил он.

— Не знаю. Отсюда не видно. — Она направила вертолет вниз. — Смотри-ка, кажется, это авария… вот, верно, кран оборвался.

— Погляди на роботов! — Взгляд Эйсона сосредоточился на металлических фигурах, флегматично перемещающихся по грузовой платформе.

— А что с ними не так?

— Разве они не должны что-то делать? Вон та антенна — разве она не для рассылки предупредительных сигналов поставлена? Ну, на случай аварий?

— Да, именно для этого. Скоро тут будут инженеры.

— Эти роботы… некоторые, похоже, парализованы, — отметил Энсон, не отводя глаз от застывших металлических фигур.

— Кроме вон того вот!

Большой шарнирный робот с человекоподобной маской контролера, грохоча, вкатился на смятую рухнувшим краном платформу. В одном из своих четырех верхних манипуляторов он держал пилу с широким лезвием. Врезавшись в ближайшую неподвижную фигуру — робота-рабочего, — он подмял ее под себя и разрезал вращающимся лезвием по всей длине. Расправившись с одной жертвой, он сразу же нацелился на другую.

— Постой-ка! — воскликнул Энсон. — Уверен, это он спровоцировал эту аварию с краном! Повредил ретранслятор, чтобы обездвижить роботов, и вот теперь… Ну-ка, сажай вертолет на соседнюю платформу! Я пойду туда!

— Ты с ума сошел? Там опасно! Сигнал тревоги уже наверняка послан послан, скоро там будут инженеры!

— Сажай! — скомандовал Энсон, роясь в заднем отсеке вертолета.

— Что ты ищешь? — спросила Сью, закладывая круг над платформой и пристраиваясь на свободное место на платформе, идущей перед той, на которую обрушился кран.

— Веревочную лестницу.

— Но… зачем? Мы приземлились!

— Нужна. — Говард поднял моток, стал раскручивать. — Сиди здесь. Это моя работа.

— Что ты задумал?

— Да, что это вы задумали? — раздался чей-то властный голос.

Через стеклянную переборку на Энсона и Сью смотрел сам Элдон Портер.

— Папа! Как ты сюда попал?

— Вылетел по тревоге. — Седовласый старик с лицом недовольного бульдога качнул головой в сторону команды инженеров, разбиравшей переносную грав-пушку. — Вам тут нечего делать, пока робот не будет уничтожен. — Он повернулся к Энсону. — И я вынужден попросить вас забыть все, что вы тут видели. Мы не хотим лишней огласки всем этим авариям…

— Так это — не впервые? — уточнил Энсон.

— Конечно, нет. У Моллета уже большой опыт зачисток…

— Вот именно! — Из-за плеча Портера вырос худой, высокий инженер в очках-«консервах». — Каждый раз, когда мы выпускаем на производство одну из этих передовых моделей, что-нибудь да идет не так! Перегрузки для них — дело обычное! И все, что можно с ними сделать — нейтрализовать и думать, что пошло не так! Вы держитесь подальше — сейчас тут такое начнется!

— Ну уж нет. — Энсон решительно сдвинул переборку в сторону й вылез, таща за собой веревочную лестницу.

— Какого черта? Вам совсем себя не жалко? — замахал руками Портер.

— Я, кажется, знаю, что с этим роботом! — сказал Энсон. — Дайте мне двоих инженеров — нужно держать концы этой лестницы. Мы можем использовать ее как сеть — и захватить робота, не разрушая его. Сдержать!

— Сдержать?

— Это из терминологии психиатрии, — Энсон улыбнулся, подмигнул Сью. — Не волнуйся, я знаю, что делаю. Наконец-то — работа! У вашего робота — психоз.

— Психоз? — проворчал Элдон Портер. — Это еще что такое?

— Он говорит, твой робот чокнулся, пожала плечами Сью. — Просто… так правильнее. По-научному.

Прошло несколько недель, прежде чем Сью снова увидела доктора Говарда Энсона.

На пару с отцом она с нетерпением ждала его в коридоре, и вот он явился — стягивающий на ходу перчатки, улыбающийся до ушей.

— Ну? — проворчал Элдон Портер.

— Спросите Моллета, — подмигнул Энсон.

— Он починил его! — ликовал жердеподобный инженер. — Это работает — так, как он и сказал! Теперь мы можем использовать этот прием всякий раз при схожих неисправностях. Но я не думаю, что они у нас еще предвидятся. Их не будет, если мы включим его предложения в новые проекты. А тестировать их будем на экспериментальных пилотных моделях!

— Замечательно! — сказал Элдон Портер и положил руку на плечо Энсона. — Мы вам многим обязаны.

— Не только мне, но и Моллету, — ответил Энсон. — Если бы не он и его схемы, у меня бы ничего не вышло. Он работал со мной днем и ночью, снабжая нужной информацией. Знаете, а я ведь никогда и не понимал, насколько хорошо ваши инженеры наловчились копировать человеческий механизм моторных реакций.

Элдон Портер откашлялся.

— Насчет работы, — начал он. — У нас как раз есть пост…

— Займу с удовольствием, — отозвался Энсон. — Мне тут предстоит много работы. Мне бы человек десять учеников — чтобы обучить их справляться с чрезвычайными ситуациями на старых моделях, пока новые еще в производство не ушли. Насколько я понял, раньше у вас было много случаев, подобных этому.

— Много, все так. И мы всегда в конечном итоге выбрасывали роботов, чьи алгоритмы шли наперекосяк. Огласки особой не давали, чтобы люди попусту не беспокоились. Но теперь все готово. Мы можем воспроизводить электрические реакции человеческого мозга, не заботясь о поломках и перегрузках. И почему мы только раньше не думали о психиатрическом подходе?

— Поручите думать мне, — козырнул Энсон.

Когда Моллет и Элдон ушли, он подсел к Сью, и они обнялись.

— Все-таки объясни мне, — настояла девушка, — о чем был весь сыр-бор? В чем твоя большая идея? Тебя берут на работу, в конце концов!

— Я вдруг обнаружил, что могу быть полезным, — сказал ей Говард. — В моей профессии вдруг открылись новые перспективы. Да, человеческие существа больше не сходят с ума. Зато это делают теперь роботы!

— Так вот в чем дело! Ты применил психоанализ к тому роботу?

Энсон улыбнулся.

— Боюсь, что психоанализ не подходит для роботов. Все их проблемы носят сугубо механистический характер. Но мозг — тоже в своем роде механизм. Чем больше я работал с Моллетом, тем яснее мне становилось сходство.

— Так ты… вылечил робота? — недоверчиво спросила она.

— Верно, — Энсон снял белый халат. — Он теперь как новенький, хоть завтра на работу. Конечно, его реакции будут чуть более замедленными, чем обычно, но ни один из его алгоритмов не будет нарушен. Я — пионер робохирургии!

— Так вот почему на тебе был халат! — догадалась она. — Ты оперировал робота!

Энсон победно усмехнулся.

— Робот был перевозбужден. Его преследовала перманентная истерика. Я просто применил свои знания и навыки к его проблеме.

— И как же?

— Я развинтил его черепушку и ослабил напряжение на перегрузочных проводах. Раньше для такой процедуры было название, но я придумал новое. — Энсон сгреб ее в объятия и закружил. — Дорогая, поздравь меня! Я только что успешно провел первую перф- ронтальную роботомию!

Перевод: Григорий Шокин

Коммивояжёр

Robert Bloch. "The Traveling Salesman", 1957

Чёрный Арт[135] устраивает вечеринку, знаете об этом?

Вообще-то, его настоящее имя — Артур Шлоггенхаймер, но мы все называем его «Чёрным Артом» потому, что он — колдун. Это своего рода гэг,[136] конечно же, но ведь наш приятель действительно всерьёз занимается воскрешением мёртвых и всем подобным прочим.

Однако, время от времени Чёрный Арт откладывает в сторонку свои увлечения старой доброй чёрной магией и устраивает большую вечеринку. В плане гостеприимства он — отменный хозяин, хотя и чрезмерно громкогласый; у него большой выбор пойла, поэтому мы все любим посещать его гулянки.

Ну, на этот раз мы сидим кружком в большой гостиной, отделанной во французском стиле времён Людовика Какого-там-по счёту. Чёрный Арт не держит в доме никаких зеркал или стеклянной посуды, поскольку если кто-нибудь хоть разок увидит его отражение, то старина Джон К. Сатана лишит его своего покровительства. Среди нас и доктор-головотяп Зигмунд «Подсознание»[137], и Флойд Скрилч[138], и масса других примечательных субъектов; мы попиваем перно[139] из картонных стаканчиков и ведём беседы о Жиле де Реце, маркизе де Саде, Говарде Хьюзе и других знаменитых чернокнижниках минувших дней и эпох.

Я замечаю, однако, что Чёрный Арт начинает нервничать, а когда он нервничает, всегда случается что-то необычное. Мне известна одна верная примета: если его борода становится дыбом — как если бы сильный ветер дул откуда-то снизу и в лицо — значит, Арт не в себе.

Ну, в данный момент его борода настолько вздыблена, что ещё чуть-чуть, и закроет нос. Хозяин наш встаёт, подходит к окну, и я подмечаю, что он весь трясётся. Поднимаюсь следом, и шагаю через всю комнату туда же, к окну. Вижу, что взгляд Арта устремлён на луну, а через светящийся небесный диск движется несколько маленьких пятнышек.

— Семь гусей, — шепчет наш друг, а затем испускает приглушённый болезненный стон, когда птицы пропадают из виду, а луна скрывается за густой, чёрной, рогатой тучей.

— Он идёт! — Тихонько бормочет Чёрный Арт. — Я вижу предзнаменования!

И, разумеется, через минуту-другую со стороны входной двери слышится стук. Все внимательно следят, как хозяин идёт к двери и отпирает её.

Входит незнакомый субъект, эдакий котяра.

Трудно сказать сразу, что не так с этим парнем и его манерой одеваться. Он высок и строен, у него большие грустные глаза — но очень многие ребятки-стукачи выглядят также. На нём костюм чёрного цвета, весь какой-то запылённый, особенно — лацканы пиджака. В руках — большой раздутый чемодан, тоже пыльный. Не сложно понять, что ему вдоволь пришлось поколесить по многим дорогам…

Все наши в упор разглядывают гостя. Вот очевидный пример человека, путешествующего долгие-долгие годы по разным-разным местам. Ветреный холодок пробегает по комнате в то время, как Чёрный Арт закрывает дверь. Затем он окидывает взглядом пыль на туфлях новоприбывшего и пыль в его глазах.

— Я ожидал, что ты придёшь, — говорит наш хозяин. — Видел знаки…

Незнакомец вздыхает так, будто кто-то спускает воздух из автомобильных шин.

— Тогда ты знаешь, кто я!..

Чёрный Арт понимающе кивает:

— Когда собаки протяжно воют и семь гусей скорбно летят на фоне лунного диска, трудно не догадаться, что это сулит. Любой посвящённый знает, кто ты и что ты…

— Да. — Котяра осматривает всех нас. — Я коммивояжёр!

Он опускает чемодан на пол и пыль от него разлетается по всей комнате. Флойд Скрилч подходит к нему поближе.

— Вы имеете в виду, что являетесь коммивояжёром, которого все ждут? Ну, здесь в окрУге много таких ходит…

На губах незнакомца появляется усталая улыбка:

— Да!.. Но есть только один коммивояжёр, известный всем и каждому по всему миру. Путешествующий поставщик разных грязных шуточек. И вот он здесь!

Парень усаживается на диван, причём настолько осторожно, будто его тело создано из дорогостоящего хрусталя, весьма хрупкого при том. Чёрный Арт подносит ему выпивку, а мы выстраиваемся рядышком полукругом.

— Спасибо! — Изрекает гость. — С удовольствием бы выпил ещё пяток порций этого дивного напитка. Годами не бываю в городе… Одна сельская поездка за другой, знаете ли!.. Шагаю от фермы к ферме, и так — год за годом. Какую же проклятую жизнь я веду!..

— Да?! — Недоверчиво удивляюсь я. — А как же все эти симпатичные фермерские дочки?

— Не-е-е-ет!! — Орёт вдруг коммивояжёр громовым голосом. Он вскакивает на ноги, будто парочка крыс вцепилась ему в причинное место. — ВСЕ!.. ВСЕГДА!.. Спрашивают меня про дочерей фермеров!! И вот что я скажу тебе: меня тошнит от фермерских дочек! Меня тошнит от фермеров! Терпеть не могу также фермерских жён, старомодную обстановку сельских домов, скрипучие кровати, удобства во дворе!..

Я пожимаю плечами.

— Тогда зачем вообще путешествовать? — Спрашиваю через паузу.

— Зачем?! — Хрипит коммивояжёр. — Потому что я проклят, вот зачем! Подобно «Летучему голландцу» и Агасферу, вечно странствующему жиду!..

— Кем проклят?

— Людьми. Такими, как ты!.. Теми, кто понапридумывал истории о КОММИВОЯЖЁРЕ. Ты, тебе подобные, миллионы людей из прошлых веков рассказывали друг другу сказки, обдумывали детали и нюансы; сотни лет образ выкристаллизовывался — и сплавленные наконец воедино мысли создали меня. Я материализовался! И должен проделывать всё то, что успевают напридумать обо мне люди. Странствующий торговец, прОклятый, обречённый блуждать по миру…

Бродить там и сям, каждую ночь на новом месте, у кого-то в гостях… Никогда не меняющийся рутинный ритуал: жирная пища на ужин, споры о том, где меня устроить на ночь… Кровать — не всегда… И почти везде имеются эти чёртовы фермерские дочки…

О, эти дочки!.. Тупые, толстые, уродливые — и не хотят по ночам спать. Или ноги у них холодные!.. Или громко храпят!..

Рассказчик начинает жалобно стонать. Мы подходим поближе, чтобы лучше слышать.

— Моя судьба — проживать каждую деталь, каждую подробность из тех тысяч историй, которые выдумали люди, создавая легенду обо мне. Я должен совершать сотни глупых поступков, миллион раз повторяющихся. В амбарах, на сеновалах, в конюшнях, даже — на коровьих пастбищах!.. Я постоянно подвергаюсь осуждению, надругательствам, настойчивым претензиям делать всё то, что содержится в этих паршивых легендах. Не-е-е-ет!!

Под сочувственными взглядами наш гость, ежесекундно вздрагивая, делает глоток из картонного стаканчика.

— Мы всё понимаем, отец! — Говорит Арт, похлопывая его по плечу. — Почему бы тебе не остаться здесь и не отдохнуть несколько дней? Я дам тебе подушку…

Коммивояжёр поднимается на ноги.

— Спасибо, — бормочет он, пытаясь выдавить из себя улыбку. — Это очень мило с вашей стороны, но я не могу согласиться. — Очередной тоскливый вздох. — Какой-то придурок в Омахе выдумал для меня новое приключение. Что-то связанное с двуспальной кроватью, тремя дочерьми и лошадью… Завтра я должен быть на месте и всё проделать. Так что нельзя опоздать на поезд…

Наш гость тянется к своему чемодану. Чёрный Арт приподнимает этот предмет багажа, чтобы переставить его поближе.

— Эй! — Восклицает он. — Какая страшная тяжесть! Что в нём лежит?

Коммивояжёр краснеет. Затем его лицо искажает болезненная гримаса.

— Кирпичи, — шепчет бедолага.

— Кирпичи?!

Разъездной торговец открывает дверь и поворачивается.

— Да! — Хрипит он. — Кирпичи! Это и есть самое трагичное в моей истории. Будучи коммивояжёром, я должен иметь при себе чемодан с товарами. И он должен быть тяжёлым…

А самое обидное, — тихое бормотание переходит в крик отчаяния, — во всех этих мерзейших легендах обо мне нигде никогда не упоминается, какие же именно товары я ношу с собой.

Рыдая навзрыд, коммивояжёр закрывает за собой дверь и скатывается вниз по лестнице.

Перевод:Игорь Самойленко

Настоящий друг

Robert Bloch. "The Real Bad Friend", 1957

Эта идея возникла у Родерика.

Джордж Фостер Пендлтон никогда бы не додумался до такой глупости. Он бы просто не смог — для этого Пендлтон был слишком ленив и порядочен. Джордж Фостер Пендлтон, сорокатрехлетний коммивояжер фирмы по продаже пылесосов, просто не принадлежал к тем, у кого могут возникнуть подобные мысли, особенно после четырнадцати лет, прожитых в одном уютном домике с первой и единственной женой. Ему уже приходилось надевать очки, когда он выписывал заказы. Пендлгона абсолютно не волновала ни его редеющая шевелюра, ни талия, которая постоянно увеличивалась.

Когда умер дядя жены и оставил Элле Пендлтон около восьмидесяти пяти тысяч долларов, Джордж не строил больших планов по поводу наследства.

О, конечно, как и всякий другой коммивояжер, зарабатывающий в год пять тысяч, он очень обрадовался. Они с Эллой решили сделать еще одну ванную комнату на первом этаже, купить новый "бьюик", а старую машину будет водить Элла. Остальные деньги можно будет положить в банк. Проценты с вклада дадут возможность время от времени удовлетворять маленькие капризы. У Пендлтонов не было ни детей, ни родственников, которые нуждались в помощи. Каждый месяц Джордж проводил несколько дней в деловых поездках, да и дома нередко работал допоздна. Так что Пендлтоны вели совсем не светский образ жизни. Сейчас у них уже не было причин начинать роскошную жизнь. С другой стороны денег явно не хватало, чтобы Джордж мог бросить работу.

Они все обдумали. После первых радостных дней, когда возбужденные супруги строили планы на будущее, а на Джорджа Фостера Пендлтона со всех сторон сыпались поздравления,

постепенно все забыли о наследстве. Жизнь Пендлтонов не претерпела никаких перемен. Джордж не любил обсуждать с кем-либо свои личные дела. К тому же и обсуждать-то было особенно нечего.

В этот момент у Родерика и возникла неожиданная идея.

— Почему бы не свести Эллу с ума?

Сначала Джордж не мог поверить своим ушам.

— Это ты сошел с ума! — воскликнул он. — Никогда не слышал ничего глупее и смешнее.

Родерик молча улыбнулся и медленно покачал головой, словно жалея Джорджа. Конечно, он действительно жалел Джорджа, и, может, поэтому Джордж Пендлтон считал его своим лучшим другом. Похоже, до Родерика никому не было дела, да и он сам, очевидно, плевал на все и всех. Единственным человеком, которому симпатизировал Родерик, был Джордж. Пендл-тон не сомневался, что Родерик искренне заботится о нем и часто думает о будущем Джорджа.

— Ты просто слишком порядочный человек, чтобы говорить на такую тему, — уверенно заявил Родерик. Как всегда, он говорил тихим и спокойным голосом, и ему часто удавалось убедить собеседника в своей правоте. Джордж обладал высоким и пронзительным голосом. Родерик говорил иногда так тихо, что Пендлтон порой с трудом мог разобрать, что он говорит. Как настоящий актер, Родерик знал, где нужно поставить ударение, а где — сделать паузу. К тому же обычно он говорил достаточно здраво.

Джордж Фостер Пендлтон лежал на кровати в пятидолларовом номере отеля "Лемойн" и слушал Родерика. Тот зашел в контору Пендлтона как раз перед отъездом Джорджа в ежемесячную деловую поездку и решил отправиться с ним. Маясь от безделья, Родерик нередко ездил с Джорджем. Так что Пендлтон не увидел в его желании ничего необычного. В этот раз, однако, Родерик поехал не развлекаться.

— Если кто-то и ведет себя глупо и смешно, — продолжил Родерик, — так это ты. Ты продаешь свои дрянные пылесосы с сорок шестого года. Тебе нравится эта работа? Может, надеешься подняться по служебной лестнице? Неужели ты хочешь влачить это жалкое существование еще двадцать лет?

Джордж открыл рот, чтобы ответить, но Родерик не дал ему сказать ни слова.

Молчи. Я знаю все твои возражения. Кстати, раз мы коснулись этой темы, давай выясним еще кое-что. Ты на самом деле любишь Эллу?

Джордж смотрел в потрескавшееся зеркало, висящее над комодом. Сейчас ему не хотелось видеть ни Родерика, ни себя, и он уставился на стену.

— Ну, она всегда была хорошей женой, даже больше, чем женой — почти матерью.

— Конечно, конечно. Ты рассказывал мне об этом. Поэтому ты и женился на ней, так ведь? Твоя мать тогда только что умерла, и Элла напоминала тебе ее. Ты боялся женщин, но нуждался в человеке, который бы заботился о тебе.

Черт бы побрал этого Родерика! Джордж понял, что ему не следовало рассказывать так много о своем прошлом даже лучшему и возможно единственному другу. Они встретились еще в сорок четвертом. Джордж тогда служил в армии и попал в критическое положение.

Даже сейчас, по прошествии десяти с лишним лет, он не мог без отвращения думать о том времени. Джордж Фостер Пендлтон с содроганием вспоминал службу на острове, как он потерял голову, чуть не задушил сержанта и очутился в гарнизонной тюрьме. Джорджа посадили в одиночку, и если бы он не встретился с Родериком, все могло бы закончиться для него плачевно. Самое смешное заключалось в том, что Родерик стал его близким другом и узнал все о Джордже еще до того, как Пендлтон увидел его. Родерик тоже сидел в одиночке. Первый месяц он являлся для Джорджа лишь безликим голосом, с которым Джордж Фостер Пендлтон разговаривал по ночам. Едва ли можно считать задушевные беседы в кромешной тьме подходящим обстоятельством для зарождения тесной дружбы. Джорджу удалось сохранить ясность ума только благодаря Родерику. Наконец-то, у него появился человек, которому можно излить душу, поведать о своих бедах и тревогах. Очень скоро Родерик знал о Джордже Фостере Пендлтоне все, даже то, чего сам Джордж раньше не подозревал.

О, Родерик знал всю подноготную Пендлтона. Он знал самое тайное и сокровенное, что Джордж так тщательно скрывал от всех — от друзей по школе, от товарищей по армии, от коллег на работе, от партнеров по покеру, соседей и даже от Эллы. Особенно от Эллы. Джордж Фостер Пендлтон обладал множеством секретов, о существовании которых Элла и не догадывалась. Он даже боялся подумать о том, чтобы раскрыть их жене. Точно так же давным-давно, в детстве, Джордж многое скрывал от матери.

Родерик был прав. Элла напоминала Джорджу его мать. Когда мать умерла, Джордж Фостер Пендлтон женился на Элле, потому что она была сильной, заботилась о нем и часто брала на себя ответственность и принимала решения. В детстве из Джорджа сделали пай-мальчика. Сейчас он стал хорошим мелким продавцом пылесосов, хорошим мелким домовладельцем с животиком, хорошо подстригал лужайку перед домом, отлично мыл посуду и убирал мусор. Уже целых двенадцать лет после окончания войны он вел жалкую, примерную жизнь. И если бы не поддержка Родерика, он бы давно уже сломался. Выдержит ли он еще двенадцать лет такой жизни? Или двадцать, а может, и того больше?

— Знаешь, а ведь ты вовсе не должен мириться со всем этим, — прошептал Родерик, словно прочитав мысли Джорджа. — Ты уже не маменькин сынок. Джордж, тебе представилась отличная возможность. Если продать дом, у тебя будет более девяноста тысяч наличными. Предположим, ты поселишься на одном из островов в Карибском море. Если верить туристскому буклету, который я сегодня видел у тебя на столе, их там десятки.

— Но Элла не захочет там жить, — запротестовал Джордж. — Она терпеть не может жару. Мы поэтому и не ездим отдыхать на юг. Кроме того, что, черт побери, она станет делать на этом острове?

— Она не поедет, — терпеливо объяснил Родерик. — Она останется здесь. В этом-то все дело, Джордж. За несколько сотен в месяц ты бы мог там жить, как король. Большой дом, слуги, сколько угодно питья и девочки, Джордж! Ты слышишь? Девочки любого цвета. Ты даже сможешь покупать их там, как в старину южные плантаторы покупали рабов. Квартеронки, октеронки, мулатки, все, что душа пожелает. Пусть они совсем не говорят по-английски. Это не должно тебя беспокоить. От них будет требоваться только покорность, а для этого достаточно иметь кнут. Они будут делать все, что ты захочешь, потому что ты их хозяин. Ты сможешь даже убивать их. Так же, как хочешь убить Эллу.

— Но я не хочу убивать Эллу! — быстро и пронзительно выкрикнул Пендлтон.

Родерик мягко рассмеялся.

— Тебе не удастся обмануть меня, — сказал он. — Я тебя знаю. Ты хочешь убить се так же, как хотел убить того сержанта на острове, помнишь? Но не можешь, потому что ты трус. Впрочем, я согласен, это непрактично. Убийство жены не разрешит твоих проблем, Джордж. Спасти тебя может только мой план. Сведи Эллу с ума.

Отвратительное предложение.

Что же в нем отвратительного? Ты ведь хочешь избавиться от жены, от нудной работы, от вечных приказов Эллы, босса и каждого вонючего покупателя, который считает, что за девяносто баксов ты обязан стоять перед ним на задних лапках. У тебя есть шанс. Такая возможность приходит лишь раз в жизни, Джордж.

— Но я не могу свести Эллу с ума.

— Почему? Оглянись вокруг, дружище. Такие фокусы проделываются каждый день. Ты что, не знаешь, как дети прячут в психиатрические лечебницы родителей, у которых есть деньги. Если все продумать, то можно свести с ума кого угодно, Джордж.

— Элла не такой человек, продолжал упрямиться Джордж Фостер Пендлтон. — Кстати, тебе не кажется, что она сразу все поймет? Даже если бы я попробовал, ничего бы не вышло.

— Разве я говорил о том, чтобы ты пробовал, — растягивая слова, произнес Родерик, который с каждой минутой держался все увереннее. — Это моя забота, Джордж. Позволь действовать мне.

— Ты? Но…

— Не стану тебя обманывать. Это не простой дружеский жест с моей стороны. Я тоже хочу в Вест-Индию. Мы можем поехать вместе. Ты ведь хочешь этого, Джордж? Представляешь, как мы заживем там вдвоем! Не нужно будет бояться того, что мы сделали, что скажут или подумают люди. Я бы смог помочь тебе, Джордж. Я бы смог помочь тебе и с девочками, Джордж. Помнишь, ты когда-то читал о римском императоре Тиберии, у которого была вилла на каком-то острове и как он проводил дикие оргии? Ты рассказывал мне о них, Джордж. Мы могли бы с тобой делать то же самое.

Джордж Фостср Пендлтон почувствовал, как по всему телу струится пот. Он сел.

— Я не хочу даже думать об этом, — заявил Пендлтон. — Кстати, что будет, если тебя поймают?

Не поймают, — спокойно заверил Родерик. — Не забывай, что Элла даже не знает меня. Все эти годы я находился в тени. Меня никто не знает, Джордж, и это наш козырь. Ты всегда обращался со мной, как с бедным родственником, никогда ни с кем не знакомил, даже не упоминал моего имени. О, я не жалуюсь. Я понимаю. Сейчас все это окажется нам только на руку. Я все продумаю и сам разработаю план.

— Элла очень уравновешенная женщина, — произнес Джордж, закусив верхнюю губу. — Ты никогда не сумеешь вывести ее из душевного равновесия.

Родерик тихо засмеялся.

— "Уравновешенных" людей нет, Джордж. Вся их уравновешенность лишь фальшивый фасад. Точно такой же, какой соорудил ты, — после маленькой паузы Родерик серьезно продолжил: — Подумай об этом. Как, по-твоему, кто-нибудь поверит, что ты можешь хотя бы просто обсуждать такую идею? Твой босс поверит? А Элла? Конечно, нет. Для всего мира ты средних лет продавец пылесосов. Безвольный, бесхарактерный трус, маменькин сынок, неженка…

— Заткнись! — не выдержал Джордж. Он вскочил с кровати, сжал в кулаки потные руки, готовый крушить, ломать, калечить…

Хрипло дыша, Джордж Фостер Пендлтон опять сел на кровать, а Родерик только беззвучно смеялся.

— Видишь? Я знаю, что нужно говорить. За одну минуту я превратил тебя в потенциального убийцу. И это тебя-то, респектабельного служащего, который ни разу в жизни не совершил ни одного дурного поступка, за исключением того давнего эпизода с сержантом.

Для всех людей существуют такие слова, Джордж. Слова, фразы, идеи, которые могут разжечь гнев или вызвать панический страх. Элла ничем не отличается от остальных представителей рода человеческого, следовательно, существует множество вещей, которых она должна бояться. Мы найдем их, Джордж. Мы будем нажимать на необходимые кнопки, пока на колокольне не зазвенит колокол…

— Убирайся отсюда! — прохрипел Джордж Фостер Пендлтон.

— Хорошо. Но ты подумай над тем, что я сказал. Это твой шанс, наш большой шанс. Я не намерен безучастно наблюдать над тем, как ты им воспользуешься. — И он вышел из комнаты.

Оставшись в номере один, Джордж выключил свет и лег в постель. Ему показалось, что в последних словах Родерика таилась угроза. Всю жизнь Пендлтон боялся других людей из-за их агрессивности, жестокости и любви к насилию. Порой он чувствовал те же отталкивающие качества в себе, но ему всегда удавалось подавить эти низменные инстинкты. Мать воспитывала Джорджа, как маленького джентльмена. И за исключением того ужасного эпизода во время службы в армии, Джордж Фостер Пендлтон всегда вел себя, как маленький джентльмен. Он старался держаться подальше от неприятностей и людей, которые могли их причинить.

Тогда в армии ему помог Родерик. Они демобилизовались э одно время и поселились в одном городе. Конечно, было бы преувеличением сказать о Родерике, что он "поселился", потому что у него не было ни жены, ни семьи, ни постоянной работы. И все же он не жаловался па жизнь. Несмотря на тяжелое финансовое положение, Родерик одевался не хуже Джорджа. Он был выше, стройнее и выглядел на добрый десяток лет моложе Пендлтона. Джордж думал, что Родерик живет за счет женщин — он сильно смахивал на людей подобного типа, постоянно намекая на свои сексуальные победы. Но в то же время Родерик никогда не рассказывал о себе. "Меньше будешь знать — дольше проживешь", любил говорить он.

У Джорджа не было причин жаловаться на сложившиеся между ними отношения, потому что, благодаря скрытности Родерика, у него появилась возможность изливать душу. Родерик стал отдушиной, губкой, поглощающей все беды и невзгоды Джорджа Пендлтона, единственным человеком, который мог по-настоящему понять его.

Время от времени, когда Джорджу нечего было делать, Родерик заглядывал к нему в контору. Иногда он ездил с Пендлтоном на день-два в командировки. Несколько раз Джордж хотел познакомить Родерика с Эллой, но Родерик наотрез отказывался. Поэтому Пендлтон никогда не говорил жене о своем единственном друге, главным образом потому, что они вместе сидели в тюрьме. Джордж никогда не рассказывал Элле об этом эпизоде своей жизни. Элла Пендлтон не знала о существовании Родерика, и это делало дружбу между ними особенно пикантной. Однажды, когда Элла уехала в Мемфис на похороны матери, Родерик согласился провести несколько дней в доме Джорджа. Они напились, как сапожники, в первый же день. То же самое повторилось и на второй день, а следующим утром Родерик ушел.

Джордж и Родерик встречались тайком, как любовники. Да, их отношения напоминали любовную связь, только без секса. Джордж Фостер Пендлтон никогда не любил заниматься сексом. Хотя кто знает? Может, это ему и понравилось бы, если бы они жили на острове, где их никто не видит, никто не может остановить и где им принадлежат женские тела и души. Тогда он мог бы взять длинный черный кнут с маленькими серебряными шипами на конце, которые бы рвали нежную девичью плоть. Девушки бы извивались в танце, а на их обнаженных телах появлялись красные полосы и затем…

Но этого же и хотел Родерик — заставить его думать о своем диком предложении. Внезапно Джордж понял, что он боится Родерика, всегда такого спокойного, отзывчивого, с тихим голосом, всегда готового выслушать и дать совет и ничего не требующего взамен. До сегодняшнего вечера Пендлтон не понимал, что Родерик ничем не отличается от остальных — он такой же жестокий и агрессивный.

Джордж Фостер Пендлтон даже удивился, как все эти годы он не видел истинного лица своего друга. Родерик тоже сидел в гарнизонной тюрьме за какое-то преступление. Но между ними существовала разница. Она заключалась в том, что Родерик не исправился. В нем не было раскаяния — только вызов, ненависть и страшная сила, которыми нередко обладают нераскаявшиеся преступники. Казалось, ничто не может его расстроить или причинить боль. Он не подчинялся никаким правилам морали — всегда шел, куда хотел, делал, что хотел. Очевидно, в Нем скрывалась какая-то извращенность. Несомненно, по непонятной причине Родерик ненавидел Эллу, и хотел, чтобы Джордж избавился от нее. Если бы Джордж сегодня послушал бы его…

Маленький продавец пылесосов заснул на продавленной гостиничной кровати, твердо решив порвать с Родериком. Он не будет больше с ним встречаться, выслушивать его дикие идеи. Он не хочет принимать участие в его бредовых замыслах. С завтрашнего дня Джордж будет жить один. Теперь они с Эллой заживут счастливо…

В течение следующих нескольких дней Джордж Фостер Пендлтон часто думал о том, что он скажет Родерику при встрече, но тот не показывался. Может, он сам понял, что зашел слишком далеко?

Джордж вернулся домой, поцеловал Эллу и отправился в контору писать отчет. После поездок он всегда сильно уставал. Однако временами накапливалось много работы. Вот и сейчас Пендлтону пришлось отправиться к клиентам в городе. Наверное, из-за усталости он и нарушив одно из своих правил и заехал в бар. Джорджу удалось всучить пылесос первому же покупателю. На радостях он еще раз заглянул в бар. Пендлтон знал, что не умеет пить, но что при сильной усталости от небольшого количества спиртного будет только польза. Последних клиентов он уже объезжал в состоянии приятного алкогольного опьянения. После последнего визита Джордж задержался в баре недалеко от дома, где выпил еще пару коктейлей. Когда он ставил машину в гараж, то не чувствовал никакой усталости.

Наверное, Элла закатит скандал, подумал Джордж. Она не любила, когда он пил. А может, она уже спит? Вставляя в замок ключ, Джордж Пендлтон надеялся на лучшее.

Не успел он открыть дверь, как Элла бросилась к нему на грудь.

— Слава богу, ты, наконец, вернулся! — закричала жена сквозь слезы. Только сейчас Пендлтон заметил, что везде горит свет.

— В чем дело? Что случилось?

— Лицо в окне… — булькающим голосом ответила она.

Алкоголь часто вытворяет забавные фокусы. Несколько

секунд Джордж боролся с приступом смеха. Какой-то надрыв в словах, подергивание уголков рта едва не вызвали у него смех. Но Элла не шутила. Она сильно перепугалась и дрожала, как большой кусок желе.

— У меня ужасно разболелась голова. Я выключила свет и смотрела в гостиной телевизор. Наверное, слегка задремала. Неожиданно мне показалось, что на меня кто-то смотрит. В окне я увидела зеленое лицо с ужасной улыбкой. Оно было похоже на отвратительную резиновую маску, которую дети надевают на Хэллоуин. По стеклу скользили и царапали пальцы, пытаясь открыть окно.

— Не волнуйся, — попытался успокоить жену Джордж.

— Что было потом?

Постепенно он все выяснил, Элла закричала, включила свет, и лицо исчезло. Она зажгла ла свет во всех комнатах, заперла двери и окна и стала ждать мужа.

— Может, позвонить в полицию? озабоченно спросила она. — Я подумала, что сначала нужно рассказать тебе.

— Разумная мысль, — кивнул Джордж. К этому времени он полностью протрезвел. Вероятно, это был какой-нибудь мальчишка. В каком окне ты его видела? В том? Схожу в гараж за фонарем. Может, остались следы.

Он принес фонарь и, когда Элла отказалась выходить из дома, отправился на лужайку перед коттеджем один. Недавно прошел дождь, и цветочная клумба под окном была влажной. Однако Джордж не нагнел на земле никаких следов.

Когда он рассказал об этом жене, она задумалась.

•— Ничего не понимаю. Как это может быть? — растерянно призналась Элла.

— Я тоже ничего не понимаю, — согласился Джордж.

— Если это был мальчишка, то он бы убежал, когда ты закричала, а не стал уничтожать следы. С другой стороны, если ты заметила вора, он бы, несомненно, уничтожил следы, но не показался бы тебе. Ты уверена, что видела это лицо? — после небольшой паузы добавил Джордж Пендлтон.

— Ну… — нахмурилась Элла. — Все длилось какую-то секунду. В комнате было очень темно. К окну прижалось большое ужасное лицо зеленого цвета с длинными зубами.

Она испуганно замолчала.

— Никто не пытался открыть дверь? Ты что-нибудь слышала?

— Нет. Только увидела лицо, — Элла растерянно моргала.

— Я же говорила, что разболелась голова, я задремала, пока смотрела фильм. Все произошло, как в кошмаре.

— Ясно, — кивнул Джордж. — Может, это и был кошмарный сон?

Элла не ответила.

— Как голова? Все еще болит? Прими две таблетки аспирина и отправляйся спать. Тебе, наверное, приснился кошмарный сон, дорогая. Пойдем спать. Давай забудем об этом* ладно?

Пендлтоны поднялись в спальню.

Может, Элла и забыла зеленое лицо, но Джордж Фостер Пендлтон запомнил. Он знал, что это Родерик начал приводить в действие свой план. И это только начало…

Да, зеленая маска оказалась только началом. После того вечера события начали развиваться с калейдоскопической быстротой. На следующий день Джордж сидел в конторе один, когда Элла позвонила из дома. Срывающимся от волнения голосом она спросила:

— Джордж, ты вызывал водопроводчиков?

— Конечно, нет, дорогая.

— Приехал мистер Торнтон. Он сказал, что им позвонили и велели все разобрать. Ничего не понимаю. Я пыталась объяснить, что вышла какая-то ошибка, и…

Элла очень расстроилась, и Джордж попытался ее успокоить.

— Дай ему трубку, дорогая. Я с ним поговорю.

Пендлтон сказал мистеру Торнтону, что произошло недоразумение. Однако Торнтон рассердился, заявил, что никакого недоразумения не произошло и что он сам принял вызов. Джордж прервал Торнтона и попросил передать трубку Элле.

— Все в порядке, — успокоил он жену. — Не беспокойся. Сегодня я приеду домой пораньше.

— Может, тебе лучше поесть в городе, — предложила Элла.

— У меня такая ужасная головная боль, что я, наверное, прилягу.

— Ничего страшного — поем в городе, — пообещал Джордж.

Пендлтон поужинал в ресторане. Если Элла и легла отдохнуть, то отдых не принес большого облегчения. Джордж понял это, когда вернулся домой. Жена дрожала сильнее, чем ее голос.

— Кто-то глупо шутит над нами. После обеда дверной звонок не умолкал. Сначала приехал грузовик от Гимбела с холодильниками.

— Я не заказывал холодильник, — заявил Джордж.

— Я тоже. — Элла боролась со слезами. — Но кто-то позвонил им и заказал не один, а целых четыре!

— Четыре???

— Это не самое худшее, Джордж. От Келли позвонили, чтобы узнать, когда я собираюсь съезжать. Они получили заказ на фургон для мебели.

— Я во всем разберусь, — уверенно сказал Джордж. — Как сделали заказ?

— По телефону. Так же, как мистеру Торнтону. Поэтому я сначала подумала, что это ты…

— Подожди, подожди, — удивился Джордж. — Мистер Торнтон сам разговаривал по телефону. Он считает, что звонила женщина.

— Женщина?

— Да. — Джордж сел рядом с женой и взял ее за руку.

— Он утверждает, что узнал твой голос.

— Но, Джордж, это невозможно! Я сегодня никуда не звонила. Лежала с головной болью и…

— Я верю тебе, дорогая, — покачал головой Джордж Фостер Пендлтон. — Но кто бы это мог быть? Какая женщина могла знать, что Торнтон делал нам ванную? Ты кому-нибудь рассказывала об этом?

— Нет, конечно, нет. По крайней мере, я не помню. — Элла побледнела. — Я так расстроена, что ни о чем не могу думать. Она прижала ко лбу руки. — Кажется, голова вот-вот расколется. О господи, я не вынесу этого! Куда ты?

— Позвоню доктору Винсону.

— Но я здорова. Мне не нужен доктор.

— Он даст тебе успокоительное, чтобы прошла головная боль. А пока успокойся и постарайся расслабиться.

Приехал доктор Винсон и дал Элле успокоительное. Элла Пендлтон ничего не сказала о телефонных звонках. Поэтому доктор только поверхностно осмотрелся.

Когда жена заснула, Джордж все рассказал доктору Винсону и о лице в окне тоже.

— Что вы думаете об этом, док? — поинтересовался он.

— Я слышал, что, когда женщины меняют образ жизни, такое иногда происходит. Может…

— Пусть она заедет ко мне в конце недели, — кивнул доктор Винсон. — Я проведу полный осмотр. Не расстраивайтесь. Все, что случилось, вполне может оказаться чьей-нибудь шуткой.

Хотя слова доктора Винсона и не успокоили Джорджа Пендлтона, он согласился с предложением доктора.

Джорджа беспокоило то, что Торнтон узнал голос Эллы.

На следующий день, рано утром Джордж Фостер Пендлтон уехал на работу. Элла еще спала. Из конторы он позвонил Гимбелу и Келли. После долгих поисков удалось выяснить имена клерков, принявших заказы. Оба утверждали, что говорили с женщиной.

Джордж позвонил доктору Винсону и все рассказал.

Не успел он положить трубку, как позвонила Элла. От волнения она едва могла говорить.

Из "Общества спасения утопающих" приехал человек с датским догом. Меховщик из Вест-Сайда, о котором Элла никогда не слышала, привез образцы меховых шуб это в июле-то! Позвонили из туристского агентства и утверждали, что она хотела узнать о кругосветном путешествии на самолете.

У Эллы разламывалась голова. Она не знала, что делать, хотела, чтобы Джордж позвонил в полицию и…

Внезапно Элла остановилась на полуслове. Джордж торопливо спросил, что случилось. Через несколько секунд он понял, что можно было и не спрашивать. В трубке ясно слышался противный вой сирены.

— Пожарные машины, — изумленно пробормотала Элла.

— Кто-то вызвал пожарников.

— Сейчас приеду, — и Джордж быстро положил трубку.

Когда Джордж Фостер Пендлтон примчался домой, пожар¬ные машины уже уехали. В доме остался только лейтенант-пожарник и полицейский детектив. Элла пыталась объяснить, что произошла какая-то ошибка. Джордж Пендлтон отвел жену наверх и уложил в постель. Затем спустился и все рассказал.

— Не выдвигайте против нее никаких обвинений, пожалуйста, — попросил он. — Я с радостью оплачу любой штраф. На этой неделе доктор тщательно обследует мою жену. Конечно, все сложилось очень неудачно, но я уверен, что мы сумеем договориться…

Представители властей оказались отзывчивыми и понимающими людьми. Они пообещали сообщить сумму штрафа. Детектив дал Джорджу карточку и попросил позвонить, если что-нибудь потребуется.

Затем Джордж извинился по телефону перед "Обществом", меховщиком и туристским агентством и поднялся наверх. Элла опустила жалюзи, и в спальне царил полумрак. Джордж предложил жене поесть, но она сказал, что не голодна.

— Что-то происходит, — задумчиво сказала Элла.

— Кто-то пытается причинить нам вред. Я боюсь.

— Ерунда, — Джордж через силу улыбнулся. — Кроме того, мы сейчас защищены. — Чтобы подбодрить жену, он рассказал, что детектив обещал взять дом под наблюдение и прослушивать телефон. — Если кто-нибудь попытается еще пошутить, мы поймаем этого шутника, — уверенно заявил Джордж Фостер Пендлтон. — Тебе нужно отдохнуть. Между прочим, доктор Винсон сказал, что будет неплохо, если ты зайдешь к нему на прием?

— Ты все рассказал ему? — Элла села на кровати.

— Я был вынужден, дорогая. Ведь он твой врач. Он может помочь, если…

— Если что?

— Ничего.

— Джордж, посмотри на меня. — Джордж продолжал смотреть в сторону. Жена спросила: — Ты думаешь, что это я звонила? Ты это думаешь?

— Я этого никогда не говорил. Просто Торнтон утверждает, что узнал твой голос. Зачем ему лгать?

— Не знаю. Но он лжет. Он должен лгать! Я ему никогда не звонила, Джордж. Клянусь! Я никому не звонила сегодня утром. Я провалялась в постели почти до обеда. От успокоительного я стала такой сонной, что ни о чем не могла даже подумать.

Джордж молчал.

— Почему ты молчишь?

— Я верю тебе, дорогая. Попытайся хорошенько отдохнуть.

— Но я не хочу сейчас отдыхать — я не устала. Мне надо поговорить с тобой.

— Извини, мне нужно на работу — дела. Не забудь, я завтра уезжаю.

— Но ты не можешь уехать сейчас! — испуганно воскликнула Элла. — Ты не можешь оставить меня одну в такое время!

— Меня не будет только три дня. Ты же знаешь, я должен съездить в Питтсвиль и Бейкертон. В субботу вернусь, — Джордж попытался говорить веселым тоном. — Полиция будет постоянно наблюдать за домом. Так что можно не бояться воров.

— Джордж, я…

— Мы поговорим обо всем вечером. Сейчас мне надо на работу.

Когда Джордж Пендлтон выходил из спальни, Элла лежала на кровати и тихо плакала.

В конторе Джорджа Фостера Пендлтона ждал Родерик.

Остальные служащие разошлись по делам, и они с Родериком сидели одни. Родерик, как всегда, говорил очень тихо. Джордж сейчас даже был этому рад, потому что, по крайней мере, никто не услышит, что говорит Родерик.

— Значит, это был ты! увидев Родерика, вскричал Джордж.

— Кто же еще? — пожал плечами Родерик.

— Но я ведь сказал, что не хочу этого!

— Ерунда, Джордж. Ты не знаешь, чего ты на самом деле хочешь. — Родерик улыбнулся и откинулся на спинку стула. — Ты говорил с доктором Винсоном и детективом и ничего обо мне не сказал.

— Да, но…

— Неужели тебе требуются еще доказательства? Ты знал, кто все это делает, но промолчал. Ты хотел, чтобы мой план сработал. И он действует, не так ли? Я все отлично продумал.

— Как тебе удалось говорить ее голосом? — сам не зная зачем, спросил Джордж Пендлтон.

— Очень просто. Несколько раз я ей звонил. Говорил, что ошибся номером, или выдумывал что-то другое. Я хорошо запомнил, как Элла разговаривает. У нее плаксивый голос, Джордж. "Наверное, я прилягу. У меня раскалывается голова".

Сердце Пендлтона учащенно забилось, когда Родерик заговорил голосом его жены.

— Ты… ты сказал, что у тебя есть план, — прошептал он.

— Верно, — кивнул Родерик. — Кажется, ты собрался на несколько дней уехать?

— Да, завтра.

— Отлично. Я все устрою.

— Что ты собираешься делать? — спросил Джордж.

— Наверное, тебе лучше не спрашивать, Джордж. Держись от всего этого подальше. Оставь свою грязную работу мне.

— Родерик слегка наклонил голову. — Помни: "Меньше знаешь

— дольше проживешь".

Джордж сел, но сразу же вскочил.

Родерик, я хочу, чтобы ты прекратил все это! Оставь мою жену в покое, слышишь?

Родерик в ответ лишь улыбнулся.

— Ты слышал меня? — весь дрожа, повторил Пендлтон.

— Слышал. Но сейчас ты перевозбудился, Джордж, и плохо соображаешь. Не беспокойся об Элле. С ней не случится ничего плохого. О ней хорошо позаботятся там, куда она попадет. А мы будем хорошо заботиться о себе там, куда попадем мы. Лучше об этом думай, Джордж. Представь — девяносто тысяч долларов в кармане, небольшой катер и длинные лунные тропические ночи. Подумай о девочках, Джордж — о красивых, стройных девушках. Они не толстые, не ноют, не жалуются на головную боль и не запрещают прикасаться к себе. Наоборот, им нравится, когда к ним прикасаются, Джордж. Они любят, когда их ласкают, и…

— Замолчи. Все бесполезно я передумал!

— Слишком поздно, Джордж. Уже поздно останавливаться, — спокойно, но твердо проговорил Родерик. — Да ты и не хочешь, если честно, останавливаться. Ты просто трусишь. Не бойся. Обещаю, ты будешь абсолютно ни при чем. Дай мне только три дня, три дня, когда будешь в командировке — больше от тебя ничего не требуется.

— Я останусь дома! — закричал Джордж Фостер Пендлтон. — Я не оставлю ее одну! Я пойду в полицию!

— И что ты им скажешь? — Родерик на несколько секунд замолчал, чтобы вопрос лучше дошел до Пендлтона. — Отличная идея — обратиться в полицию. Ничего подобного, Джордж. Ты не сделаешь этого. Ты завтра уедешь, как примерный пай-мальчик. Потому что это работа для плохого мальчика, такого, как я.

Он смеялся над Джорджем, и Джордж знал это. Протестовать бесполезно. Все же он попытался бы как-нибудь остановить Родерика, если бы в контору не вошел босс. Родерик бесшумно выскользнул через вторую дверь. Джордж смотрел ему вслед, понимая, что упущен последний шанс.

Вечером, похоже, обстановка немного улучшилась. После обеда Элле никто не мешал отдыхать, и она стала значительно спокойнее. Когда Пендлтоны закончили ужинать, они согласились, что три дня не такой уж большой срок и ничего плохого не случится.

Элла сказала, что записалась на прием к доктору Винсону на пятницу. Джордж со своей стороны обещал звонить каждый вечер.

— Если буду нужен, немедленно вернусь, — пообещал он.

— За эти три дня я ни разу не удалюсь больше чем на 100 миль от дома. Сейчас закончу собираться, и мы пойдем спать.

На следующее утро Джордж уехал рано, когда Элла еще спала.

В Питтсвиле работы оказалось немного. Он вернулся в отель раньше, чем предполагал. Наверное, потому, что мозг освободился от мыслей о работе, он начал беспокоиться о жене.

Как это говорил Родерик: "Меньше знаешь — дольше проживешь"?

Неправда. Незнание — самое худшее. Незнание и дурные предчувствия. Родерик сказал, что он все спланировал. Джордж поверил. Еще Родерик сказал, что с Эллой не случится ничего плохого. А в этом он сомневался. Он не знал, можно ли доверять Родерику. Пожалуй, нет. Та легкость, с которой Родерик нарушил данное слово, доказывала, что ему ничего не стоит нарушить и еще одно обещание. Он мог сделать все, что угодно. Что вообще Джордж знал об этом человеке? В прошлом Родерик мог совершать и не такие преступления!

Джордж представил своего единственного друга с ножом, пистолетом или даже безоружного… Он представил, как эти руки срывают платья и вонзаются, как голодные, жадные рты, в обнаженное тело. Джордж Пендлтон представил его лицо, сейчас очень похожее на лицо дьявола из "Потерянного рая", старой книги его матери с иллюстрациями Доре.

От этих мыслей руки Джорджа Фостсра Пендлтона задрожали. Он заставил себя успокоиться и попросил телефонистку соединить его с домом.

Когда Джордж услышал голос жены, он понял, что все в порядке.

Да, она хорошо его слышит. Нет, ничего не случилось. Абсолютно ничего. Наверное, тот, кто проделывал все эти фокусы, решил остановиться. Она целый день убирала в доме. А как дела у него?

— Прекрасно, — искренне ответил Джордж. Он испытал огромное облегчение. Когда Пендлтон положил трубку, у него значительно улучшилось настроение. Раз у Эллы все в порядке, значит, Родерик испугался.

Джордж спустился в бар. Хотя было еще рано, он подумал, что есть повод выпить. Разговорился с продавцом кожаных изделий из Дес-Мойнса. Позже его собеседник познакомился с какой-то женщиной, и они ушли. Джордж долго сидел один и пил, время от времени отключаясь, но не теряя над собой контроль. Ему нравилось это чувство — он будет всегда контролировать свое поведение и всегда будет вести себя, как маленький джентльмен. Он одержал победу. Чем не повод выпить?

Родерик сказал правду — некоторое время, поначалу Джордж действительно не возражал против его дикой идеи. Но он вовремя одумался. Родерик, очевидно, понял, что решение Пендлтона непреклонно. Теперь Элла в безопасности, и они будут счастливы вместе. Девяносто тысяч долларов и остров в Вест-Индии — что за бредовая мечта! Джордж Фостер Пендлтон не относится к сумасшедшим фантазерам.

В конце концов, Джордж поднялся в номер и лег спать.

На следующее утро он страдал от сильного похмелья. Джордж кое-как добрался до Бсйкертона, еще до обеда сделал несколько безрезультатных визитов и решил отдохнуть — впереди была целая пятница.

Вернувшись в гостиницу, Джордж Пендлтон захотел вздремнуть. Однако проснулся лишь следующим утром, так и не поужинав и не позвонив Элле. Он спал так крепко, что звонок Эллы, наверное, не смог разбудить его. Зато хорошо отдохнул, и в девять часов Джордж Пендлтон отправился по делам.

Сразу после ужина он позвонил жене.

— Была у доктора?

Да, она ходила к доктору Винсону, спокойным голосом ответила жена. Все прекрасно. Она прошла полный осмотр — кардиограмму, анализ крови и даже рентген. Все в порядке. Винсон дал несколько таблеток от головной боли и все.

— Ничего не случилось? — спросил Джордж.

— Нет, все спокойно. Когда ты завтра приедешь?

— Надеюсь, в середине дня. Выеду сразу после ланча.

— После ланча, — повторила Элла. — До встречи.

— Спокойной ночи, — попрощался Пендлтон и положил трубку.

Несмотря на отличное настроение, что-то его беспокоило. Он не знал, что. Просто Джордж Фостер Пендлтон ощущал какое-то неприятное чувство, словно забыл о чем-то важном. Как в детстве, когда мать посылала его в магазин, а он забывал что-то купить.

Услышав стук в дверь, Джордж нервно вскочил.

В комнату вошел весело улыбающийся Родерик.

— Всегда останавливаешься в лучшем отеле, похвалил он. — Я не сомневался, что найду тебя здесь.

— Но что?..

— Просто подумал, что должен отчитаться, — прервал его Родерик. — Ты возвращаешься завтра утром, и я подумал, что тебе лучше быть готовым.

— К чему?

Наклонив голову, Родерик стоял перед зеркалом.

— Эти дни я напряженно работал, — заявил он. — Но все труды оплатятся с лихвой. Помнишь, я говорил, что мне нужны только три дня?

Джордж открыл рот, но Родерик не дал себя прервать.

— Пока ты нежился в постели, я бодрствовал и вкалывал, — рассмеялся он. — Ты же знаешь, злые люди никогда не

отдыхают. Сейчас я все тебе быстро расскажу. В среду, после твоего отъезда я несколько раз звонил вечером. Сначала в банк — по средам они работают до девяти. Я предупредил голосом Эллы, что мне могут понадобиться все деньги. Говорил с самим стариком Хиггинсом. Когда он спросил, почему, я ответил, что собираюсь развестись с тобой и уехать на Кубу.

Родерик с довольным видом кивнул и продолжил:

— Затем я приехал к тебе домой и еще раз проделал фокус с маской. Перед сном Элла спустилась на кухню выпить молока. Когда твоя жена увидела меня, я думал, она умрет со страха. Но вместо этого она бросилась к телефону. Я понял, что Элла собирается звонить в полицию, и мгновенно исчез.

Вчера я решил, что лучше держаться от дома подальше, и опять засел за телефон. Еще раз позвонил Хиггинсу и сказал, что мне срочно нужны все деньги, потому что ты смертельно болен и нуждаешься в операции мозга. Здорово придумано, да?

Затем я позвонил в пару магазинов, чтобы они привезли сегодня утром всякую ерунду — пианино и два тромбона из музыкального магазина и семьдесят пять дюжин роз — из цветочного. Ах да! Чуть не забыл самый гениальный ход — я позвонил в "Фелпс Бразерс" и сказал, что заеду выбрать гроб, так как у меня скоро умрет муж.

Родерик по-мальчишески рассмеялся. Однако его глаза при этом оставались серьезными.

— Наконец, я позвонил этому старому козлу доктору Винсону и отменил запись. Он не мог понять причину, пока я не сказал, что ночью улетаю в Европу. Випсон спросил, летишь ли ты со мной, и я ответил, что нет, что это для тебя большой сюрприз, так как я собираюсь там рожать, а отец ребенка не ты.

После этого я поехал к твоему дому. Сам понимаешь, я вел себя очень осторожно. Ждала засада. Кроме патрульной машины на улице, в доме находился детектив. Так что пришлось срочно уйти. Но я успел увидеть, что сделано уже достаточно — Элла была похожа на привидение. Уверен, что за последние две ночи она ни на секунду не сомкнула глаз. Сегодня начали распространяться слухи. Начнет, по-моему, старик Хиггинс, за ним доктор Винсон и все остальные. Твоя жена, конечно, будет продолжать настаивать, что видела зеленое лицо. Я сделал всю грязную работу. Тебе остается вернуться и нанести последний мазок.

— Что ты имеешь в виду? не понял Джордж.

— Думаю, они все будут звонить. Твоя задача будет заключаться в том, чтобы давать правильные ответы. Скажешь, что Элла часто говорила о безумных путешествиях, что она хочет спрятать в доме деньги. Скажи доктору Винсону, что твоя жена боится, будто доктор отравит или изнасилует ее. Слышал когда-нибудь о параноидальном состоянии? Когда больному кажется, что его все преследуют. Придумай что-нибудь в этом роде. Ты знаешь, что сказать Элле. Она сейчас в таком состоянии, что сделает все, что ты захочешь. Добавь еще немного перца. Спроси ее о том, что она тебе говорила. Например, о замене "бьюика" на "кадиллак". Она, конечно, будет все отрицать, а ты сразу поменяй тему разговора. Через денек-другой, когда Элла еще несколько раз увидит зеленую маску, ты убедишь ее, что она спрятала. Это самое главное. Затем отправишься к Винсону, разрыдаешься у него на плече и попросишь проверить жену, пока она не пришла в себя, — Родерик рассмеялся. — Если бы ты видел ее лицо…

Джордж изумленно покачал головой. Почему Родерик лжет? Он говорил с женой и в среду вечером, и сегодня, и она разговаривала вполне спокойно. У нее ничего не случилось. Но не может же Родерик отправиться за сто миль, чтобы просто соврать?..

Внезапно Джордж Пендлтон понял. Все сходится. Надо же придумать безумный план, чтобы свести человека с ума. Да Родерик сам спятил! Ответ очень прост. Родерик — псих, опасный безумец. Все, о чем он только что рассказал, лишь его очередная дикая фантазия. Да, он начал осуществлять свой бредовый план, но все остальное только плод его больного воображения.

Джордж не хотел ни видеть, ни слышать своего единственного друга. Он хотел выгнать Родерика, сказать, что он только что разговаривал с Эллой по телефону, что у нее все о'кей и что ничего не случилось.

Но Пендлтон понимал, что он должен молчать. Он не мог рассказать все другу. Родерик никогда не согласится с очевидными фактами. Он стал опасным сумасшедшим, с которым нужно обращаться очень осторожно.

Внезапно Джорджа осенило. Он нашел очень простое решение.

— Я здесь уже сделал все дела, — объявил он. — Пожалуй, можно вернуться домой и сегодня. Хочешь я тебя отвезу?

— Почему бы и нет? — кивнул Родерик и опять по-детски засмеялся. — Я понял. Ты не можешь ждать, не можешь дождаться завтра. Ты хочешь сейчас увидеть ее глупое толстое лицо. Поехали. Знаешь, что замечательно? Тебе не придется долго смотреть на ее физиономию. Ее надежно упрячут в лечебницу для умалишенных, а мы поедем греться на солнышке. У нас будет и солнце, и луна, и все остальное. Тропики — замечательная штука, Джордж. Знаю, ты не любишь насекомых, но даже они могут пригодиться. Предположим, одна из девчонок заупрямится. Мы привяжем ее к дереву, правильно? Разденем догола и всю вымажем медом. Прибегут муравьи и…

Родерик говорил об этом всю дорогу. Он то шептал, то хихикал. У Джорджа Пендлтона адски разболелась голова, так сильно, как Элле, которая часто жаловалась на головные боли, и не снилось. Но Родерик и не думал умолкать. Он продолжал болтать. Он упрячет Эллу в психиатрическую больницу. Он отвезет Джорджа на остров. Джорджу казалось, что Родерик говорит об острове, на котором они сидели в гарнизонной тюрьме. Родерик рассказывал, что собирается делать с девушками. Это странным образом напоминало, как охранники в той тюрьме обращались с заключенными. От всех этих безумных разговоров голова у Джорджа, казалось, вот-вот расколется.

Пендлтона заставляла выслушивать ахинею Родерика лишь мысль, что тот сразу заподозрит неладное, если Джордж велит ему замолчать. Он должен довезти Родерика до города, оставить его одного под каким-нибудь предлогом и позвонить в полицию. Конечно, Родерик попытается свалить всю вину на Джорджа, но едва ли ему это удастся. Оглядываясь назад, Джордж Фостер Пендлтон не видел, где он мог ошибиться. Он ни разу не сказал и не сделал ничего, что можно было бы поставить ему в вину. Нет, во всем, конечно же, виноват Родерик. В этом и заключается спасение Джорджа.

Несмотря на уверенность в своей невиновности, когда машина подъезжала к дому, лоб Джорджа Фостера Пендлтона покрывал холодный пот. Время приближалось к полуночи, однако в гостиной все еще горел свет. Отлично. Значит, Элла не спит.

— Подожди здесь, — сказал Джордж Родерику. — Я только скажу, что вернулся и поставлю машину в гараж.

Родерик, похоже, что-то заподозрил.

— Я не намерен сидеть в машине, — заявил он. Вдруг копы устроили засаду.

— Я проверю, — пообещал Джордж. У меня возникла неплохая идея. Если все чисто, ты сможешь еще раз воспользоваться резиновой маской, а я буду отрицать, что видел ее. Понял?

— Да, — Родерик улыбнулся. Нагонец-то, ты начинаешь мне помогать, Джордж. Иди.

Джордж Пендлтон подошел к дому н открыл дверь.

Элла выглядела усталой. Когда она увидела мужа, то вздрогнула от испуга, но во всем остальном с ней было все в порядке. Слава богу, у нее все о'кей. Сейчас он расскажет о Родерике.

— Тихо, — прошептал Джордж, закрывая дверь. У меня в машине сидит псих.

— Повторите, пожалуйста, что вы сказали? — раздался мужской голос.

Пендлтон оглянулся и увидел детектива, с которым он беседовал после ложной пожарной тревоги.

— Что вы здесь делаете в такое время? — удивился Джордж.

— Заехал проверить, все ли в порядке, — ответил полицейский. — Что вы сейчас сказали о психе?

Джордж рассказал про Родерика. Детектив и Элла выслушали его спокойно. Пендлтон говорил быстро. Он не хотел, чтобы Родерик что-нибудь заподозрил, и поэтому в спешке глотал некоторые слова. Затем он попросил детектива незаметно выйти с ним к машине, пока Родерик не убежал. Когда полицейский согласился, Джордж предупредил, что Родерик опасен, и спросил, есть ли у него оружие. Услышав, что детектив вооружен, Джордж Фостер Пендлтон немного успокоился.

Они подошли к машине. Пендлтон рывком распахнул дверцу, но Родерик исчез.

Сначала Джордж не мог ничего понять. Затем до него дошло, что раз Родерик псих, то может, не дожидаясь Джорджа, надеть маску. Джордж рассказал обо всем детективу, но полицейский оказался туповат и не сразу все понял. Поэтому Джорджу Пендлтону пришлось показать, как можно стоять под окном на доске, взятой в машине, и не оставить при этом следов на клумбе. Детектив начал расспрашивать, как выглядит маска, но Джордж не сумел описать ее. Когда они вернулись к машине, полицейский вытащил что-то из бардачка и спросил, не об этой ли маске Джордж говорил.

Конечно, об этой. Пендлтон объяснил, что Родерик, наверное, забыл се в машине. Мужчины вернулись в дом. Элла почему-то плакала. Джордж хотел успокоить жену и сказал, что бояться нечего, потому что Родерик исчез. И она больше не должна пугаться, если кто-нибудь будет говорить по телефону ее голосом, потому что это легко может сделать любой человек.

Детектив поинтересовался, может ли Пендлтон тоже говорить голосом жены. Конечно, это очень легко. Он мог говорить голосом Эллы гак же хорошо, как и Родерик. Вот только эта ужасная головная боль…

Наверное, поэтому и пришел доктор, правда не доктор Винсон, а полицейский доктор. Он попросил Джорджа рассказать еще раз. Пендлтон рассердился и закричал, почему они расспрашивают его, а не ищут Родерика.

Они вели себя безумнее Родерика. Приехали еще полицейские. Детектив пытался втолковать Джорджу, что это он сам звонил по телефону и надевал маску. Это он-то, Джордж Пендлтон! Какая чушь! Джордж объяснил, как он познакомился с Родериком в тюрьме на острове, и что Родерик похож на дьявола Доре, и что он был плохим мальчишкой, капризным и злобным.

Полицейский объяснил, как босс Джорджа как-то услышал, как мистер Пендлтон разговаривает сам с собой. Он сообщил Элле, а она позвонила в полицию. Когда Джордж отправился в деловую поездку, полиция выяснила, что он возвращался вечером, когда напился, как сапожник, и следующей ночью, когда якобы крепко спал в номере. Все сделал Джордж, а не Родерик.

Конечно, они рассказали ему эту чушь не дома, а в полицейском участке. Там с Пендлтоном беседовали доктора, адвокаты, судья. Очень быстро Джордж перестал обращать на них внимание. Они несли какую-то ахинею о шизофрении и раздвоенности личности. У Джорджа Форстера Пендлтона разламывалась голова. Он хотел, чтобы поскорее нашли Родерика. Это он виноват во всем. Это Родерик сошел с ума. Как они это не могут понять!

Но они так ничего и не поняли. В лечебницу заперли Джорджа Фостера Пендлтона, а не Джорджа Родерика, капризного, плохого мальчишку.

И все же Джордж в конце концов провел всех. Он опять нашел Родерика. Несмотря на то, что его заперли, он нашел Родерика. Вернее, Родерик нашел его и начал посещать Джорджа.

Родерик приходил довольно часто, как всегда двигаясь бесшумно. Он приходил, когда его никто не мог видеть, и говорил своим мягким, почти неслышным голосом. Джордж больше не злился на него. Он понял, что Родерик его лучший друг и хочет помочь ему.

Родерик по-прежнему мечтает наложить лапу на все деньги Пендлтонов и поехать с Джорджем в Вест-Индию. У него есть план. Только на этот раз не будет никаких осечек. Родерик вытащит отсюда Джорджа, даже если для этого придется убить санитара или сторожа. И еще Родерик убьет Эллу.

Затем они вдвоем отправятся на какой-нибудь вест-индийский остров, где будут девочки и сверкающие под лунным светом кнуты…

О, сейчас Джордж полностью доверяет Родерику. Родерик его единственный, настоящий друг. Джордж часто спрашивает себя, что бы он делал без Родерика.

Перевод: Сергей Мануков

Хобби

Robert Bloch. "Man With a Hobby", 1957

Около десяти вечера я вышел из отеля. На улице было еще жарко, и меня мучила жажда. Но о том, чтобы получить выпивку в отеле, не могло быть и речи — расположенный в холле бар напоминал сумасшедший дом. В Кливленде проходил съезд любителей боулинга, и этот отель не был обойден их вниманием, как и все остальные.

Я шел по Эвклид-авеню, постепенно приходя к выводу, что город буквально кишит игроками в боулинг. Все забегаловки по пути моего следования были набиты крепкими мужиками в рубашках с короткими рукавами, с пластиковыми карточками участников съезда, и у каждого с собой была сумка классической круглой формы, где лежали мячи.

Просто смешно, как эти любители боулинга любят выпить. Царапни любого — и вместо крови выступит алкоголь.

Толпа шумела и веселилась так, что раскаты грома с вершин гор тонули в криках и хохоте.

Свернув с Эвклид-авеню, я побрел в поисках укромного местечка. Моя собственная сумка для боулинга казалась все тяжелее. Вообще-то я намеревался положить ее в ячейку камеры хранения до прихода поезда, но уж очень хотелось выпить.

Наконец я нашел подходящее заведение — неуютное, с тусклым освещением, зато пустое. Бармен в полном одиночестве слушал репортаж игры в бейсбол около радиоприемника в дальнем конце стойки.

Я сел на крайний к выходу стул, сумку поставил на соседний и обратился к бармену:

— Принесите пива, и лучше бутылку, чтобы я потом вас не отрывал.

Я хотел показаться вежливым, но, прежде чем бармен вернулся к любимому занятию, вошел еще один клиент.

— Двойное виски, и не трудись разбавлять.

Я посмотрел на него.

Грузный, лет пятидесяти, глубокие морщины прорезали высокий лысый лоб. Поверх рубашки пиджак и, разумеется, в руке неизменная круглая сумка, черная, очень похожая на мою. Пока я его разглядывал, посетитель поставил сумку рядом с моим стулом и взял стакан с виски, принесенный барменом.

Запрокинув голову, так, что заходил кадык, залпом опрокинул в себя содержимое и протянул бармену пустой стакан.

— Повтори. И сделай потише радио, приятель.

Он вытащил пачку мятых банкнот.

Мгновение бармен колебался. Но при виде брошенных на стойку денег пожал плечами и убавил громкость до предела. Я знал его мысли. Если бы он заказал пива, я бы послал его подальше. Но парень покупает виски.

Вторая порция виски исчезла вслед за первой.

— Плесни-ка еще.

Бармен налил, взял деньги, прозвонил в кассе и вернулся к радио. Склонив голову, пытался разобрать голос комментатора.

Я смотрел, как исчезает в глотке соседа третья двойная порция. Вскоре шея незнакомца побагровела. Шесть унций виски за две минуты сделали свое дело. И развязали язык.

— Проклятые игры, — пробормотал здоровяк, — не могу понять, как можно слушать этот бред. — Он вытер рукой пот со лба и подмигнул мне: — Они считают, что ничего на свете не существует, кроме бейсбола. Куча ненормальных идиотов все лето напролет орет и психует. Потом приходит осень, и начинается футбол. Господи, что они в нем находят?

— У каждого свое хобби.

— Согласен. Но что это за хобби, скажите мне! Ну какому идиоту нравится смотреть, как кучка горилл дерется, чтобы схватить некое подобие мяча. И вот что я вам скажу — на самом деле им наплевать, кто выиграет. Большинство ходят совсем не за этим. Вы бывали на игре, приятель?

— Ну, время от времени.

— Тогда вам понятно, о чем я говорю. Вы слышали, как они вопят? Вот зачем они ходят — поорать. А что они кричат? «Судью на мыло!», «Убить судью!»…

Быстро допив пиво, я стал слезать со стула. Здоровяк постучал по стойке.

— Выпейте, приятель. За мой счет.

Я покачал головой:

— Извините, мне надо успеть на двенадцатичасовой поезд.

Он посмотрел на часы:

— Еще масса времени.

Я открыл было рот, чтобы запротестовать, но бармен уже открыл новую бутылку и наливал виски. А незнакомец продолжал:

— Футбол всего хуже. Парня там могут сломать. Но толпе этого и надо. И, приятель, когда они начинают жаждать крови, становится просто противно.

— Я не знаю. В конце концов, это самый безобидный способ выпустить пар, всю накопившуюся агрессию.

— Это действительно снимает напряжение, только не уверен в безобидности способа. Возьмите бокс или рестлинг. Это вы называете спортом? Это вы называете хобби? Людям нравится смотреть, когда кого-то калечат. Только они в этом не признаются. А охота и рыбная ловля? То же самое. Берете ружье и стреляете в невинное, глупое животное. Или режете живого червяка, и ваш крючок вырывает рыбе…

— Постойте-ка… Почему вы думаете, что все люди такие садисты?

Он заморгал на меня.

— Не надо громких слов. Вы знаете, что это правда. У всех рано или поздно появляется это желание. Спортивные игры не удовлетворяют до конца. И поэтому люди идут воевать. Находится объяснение для убийств массовых. Гибнут миллионы.

Ницше думал, что он является философом. На самом деле им был этот пожиратель двойного виски.

— И какое же решение? — Я старался говорить без сарказма. — Или вы считаете, что надо отменить наказания за убийство?

— Может быть, — лысый задумчиво разглядывал пустой стакан, — зависит от того, кого убить. Например, бродягу, или потаскуху, или пьянь… Того, у кого нет ни кола, ни двора, ни семьи. Кого и искать не будут.

— А вы могли бы? — Я внимательно посмотрел на него.

Он отвел взгляд. И, прежде чем ответить, взглянул на свою сумку.

— Не надо меня ловить на слове, приятель. — Он криво усмехнулся. — Я не убийца. Просто вдруг подумал о том парне, который убивал… В этом городе лет двадцать тому назад.

— Вы его знали?

— Конечно, нет. Его никто не знал. Он всегда уходил. Его звали Маньяк из Кливленда. За четыре года тринадцать жертв. Полиция сошла с ума, пытаясь его схватить. Предполагали, что он появляется в городе на уик-энды. Находит бродягу и заманивает выпивкой. Среди жертв были и женщины. А потом в ход пускал нож. Резал со смыслом… Ему нравилось резать. Отрезать им…

Я встал и взял свою сумку.

Незнакомец расхохотался:

— Да не пугайся так, приятель. Это было в тридцать восьмом. Потом была война, может, он пошел воевать, вступил в коммандос и продолжал делать то же, что и раньше. Только теперь его считали героем, а не убийцей, понятно? По крайней мере, он не притворялся. Был не из тех дрожащих трусов…

— Эй, полегче. Не надо входить в раж. Это ваша теория, не моя.

Он понизил голос:

— Теория? Может быть. Но сегодня я влетел в такое, что потрясло бы тебя, приятель. Как ты думаешь, почему я глушу сейчас одну за другой?

— Все фанаты боулинга пьют. Но если вы так относитесь к спорту, почему занимаетесь боулингом?

Лысый наклонился в мою сторону.

— А кто сказал, что я занимаюсь боулингом? — тихо пробормотал он.

Я открыл было рот, но вдруг услышал вой полицейской сирены.

Бармен поднял голову от радио:

— Кажется, едут в нашу сторону.

Незнакомец был уже на ногах и двинулся к двери. Я догнал его.

— Вы забыли сумку.

— Спасибо, приятель.

Он вышел. Но не пошел по улице, а скользнул в темный переулок и исчез. Я стоял в дверях, вой сирены становился оглушающим. Подъехала патрульная машина. Из нее вылез сержант и, глядя себе под ноги, направился в сторону бара. Подошел, поднял голову и увидел меня.

— Не заметили высокого лысого мужчину с сумкой?

— Он вышел отсюда пару минут назад.

— Куда он пошел?

Я показал на темный переулок. Сержант что-то сказал шоферу, машина тронулась, а он вернулся и втолкнул меня обратно в бар.

— Расскажите-ка мне все.

— А в чем дело?

— Убийство. В отеле, где живут участники съезда любителей боулинга. Портье видел, как мужчина выходил из номера час назад. И решил, что это воришка, потому что он воспользовался черной лестницей.

— Воришка?

— Жулик. Знаете, сколько их в отеле сейчас крутится. Комнаты часто не закрывают, он незаметно проникает, крадет что под руку попало. Но портье хорошо рассмотрел его и рассказал детективу при отеле. Узнав, из какого номера выходил этот тип, детектив развеселился. Дело в том, что там поселилась одна дамочка… ну, из этих, она делала свой бизнес, завлекая любителей боулинга на короткие рандеву. Вот детектив и решил, что человек был ее клиентом. Но немного погодя одна из горничных заметила, что дверь в номер приоткрыта, и заглянула внутрь. И нашла эту дамочку на кровати. Ее зарезали, но как зарезали!

Я перевел дыхание:

— Человек, который только что отсюда выбежал… Он рассказывал о кливлендском маньяке. Я думал, он просто треплется спьяну…

— Это ваша сумка? — Сержант указал на стул.

Я кивнул.

— Откройте ее, — приказал он.

На это потребовалось некоторое время, потому что у меня дрожали руки.

Сержант заглянул внутрь и вздохнул:

— Все в порядке. Мужчина тоже был с сумкой?

Я опять кивнул.

— Значит, он тот, кого мы ищем. Описание портье сходится с описанием газетчика на углу, тот видел, как человек с сумкой шел сюда… И еще, его сумка. Она оставила след. Взгляните на пол… Теперь ясно, что в сумке у него был не мяч?

Комната вдруг закружилась перед моими глазами, и я сел на стул.

Вбежал патрульный. Лицо у него было серо-зеленого цвета.

— Взяли преступника? — спросил сержант.

— То, что от него осталось. Он перелез через стену в конце тупика и, не заметив товарного, спрыгнул прямо на пути.

— Насмерть?

Патрульный кивнул.

— Там сейчас лейтенант. И перевозка. Но его придется буквально соскребать с путей. Пока на месте ничего не найдено, что помогло бы его опознать.

Сержант тихо выругался.

— Что ж, может быть, он просто обыкновенный вор.

— Хэнсон несет сюда его сумку, ее при ударе отбросило в сторону.

В дверях появился патрульный Хэнсон. Сержант взял у него сумку и поставил на стул.

— Такая у него была?

— Да, — ответил я и отвернулся — не хотел смотреть, как сержант открывает сумку. Не хотел видеть их лица. Но все равно услышал испуганные возгласы.

Я хотел уйти, но меня не отпустили: полицейские должны были снять показания.

Пришлось рассказать им все: и об отношении преступника к болельщикам, к убийствам, и об его теории, что выбирать в жертвы надо бродяг, проституток и пьяниц, потому что их не станут искать.

— Звучит странно? Правда? Но я думал, он просто спьяну болтает.

Сержант взглянул на сумку, потом на меня.

— Нет, он говорил серьезно. Вероятно, такая у него была навязчивая идея. Он уехал из города двадцать лет назад, когда стало горячо и полиция вплотную обложила его. Может быть, отправился на войну в Европу и там оставался с оккупационными войсками до конца. Потом его потянуло в этот город на старые дела.

— Почему? — спросил я.

— Кто знает? Может быть, это было его хобби. Игра, которую он себе придумал. Ему нужны были трофеи. Вообразите, какие надо иметь нервы, чтобы такое совершить в отеле, где полно народу. Взять с собой сумку для боулинга, чтобы унести потом в ней голову на сувенир?

Сержант заметил выражение моего лица и положил руку мне на плечо.

— Извините. Я знаю, как вы себя чувствуете, ведь вы только что подверглись риску… Он был, вероятно, самым умным убийцей-психопатом, когда-либо жившим на свете. Так что считайте, вам повезло.

Кивнув, я направился к двери. Я все еще успевал на ночной поезд. И вполне был согласен с сержантом относительно самого умного убийцы. И относительно своего везения.

Я имею в виду, что в последний момент, перед тем как этот идиот выбежал из бара, я отдал ему ту сумку, которая протекала.

И мне дико повезло, что он так и не заметил, как я поменял сумки.

Перевод: Марианна Савелова

Венгерская рапсодия

Robert Bloch. "Hungarian Rhapsody", 1958

Сразу после Дня труда погода испортилась, и обитатели летних коттеджей потянулись домой. К тому времени как Затерянное озеро начало затягиваться льдом, там остался только Солли Винсент.

Винсент был крупным, толстым мужчиной; ранней весной он купил зимний дом на берегу озера. Он все лето ходил в спортивных шортах кричащих расцветок и, несмотря на то что его никогда не видели охотящимся или ловящим рыбу, каждый выходной приглашал к себе множество гостей из города. Первое, что он сделал, купив дом, — это поставил перед воротами большую табличку с надписью «Сонова Бич». Это возбуждало немалое любопытство у прохожих.[140]

Но лишь с наступлением осени он начал появляться в городе и заводить там знакомства. Он взял себе за правило раз-другой в неделю заглядывать в бар Дока, чтобы перекинуться в карты с завсегдатаями в задней комнате.

Даже после этого Винсент полностью не раскрылся. Он неплохо играл в покер, курил хорошие сигары, но о себе ничего не рассказывал. Как-то раз, когда Спекс Хеннесси задал ему прямой вопрос, он ответил собравшимся, что приехал из Чикаго, где занимался бизнесом. Но Винсент никогда не упоминал, что это был за бизнес.

Он открывал рот лишь для того, чтобы задавать вопросы, и делал это весьма редко до того вечера, когда Спекс Хеннесси вытащил золотую монету и бросил ее на стол.

— Видели когда-нибудь такую штуку? — спросил он, обращаясь к народу.

Никто не ответил. Винсент, протянув руку, взял монету.

— Немецкая, верно? — пробормотал он. — Кто этот парень с бородой — кайзер?

Спекс Хеннесси фыркнул.

— Почти угадал, — ответил он. — Это старик Франц-Иосиф. Он когда-то был главным в Австро-Венгерской империи, сорок пять лет назад. Это мне в банке сказали.

— А откуда она у тебя, из игрового автомата? — поинтересовался Винсент.

Спекс покачал головой:

— Из мешка, а в этом мешке была еще, наверное, тысяча таких же.

После этого Винсент, судя по всему, заинтересовался по-настоящему. Он снова взял монету и повертел ее в своих коротких толстых пальцах.

— Ты собираешься рассказать, что случилось? — спросил он.

Большего поощрения Спексу не требовалось.

— Чертовски забавная штука вышла, — начал он. — В прошлую среду сижу я у себя в конторе, как вдруг появляется эта дамочка и спрашивает, правда ли, что я агент по недвижимости и не найдется ли у меня на продажу дом у озера. И я сказал, конечно, найдется, коттедж Шульца на Затерянном озере. Недурная сделка, со всей обстановкой, весьма выгодно — такой дом да за сущие гроши.

Я уже собрался расписать ей все как надо, но она сказала, что это неважно и лучше бы я показал ей дом. Я ответил, конечно, как насчет завтра, а она мне — а почему бы не сегодня, прямо сейчас?

Ну я привез ее сюда, мы прошлись по дому, и она сказала, что берет его прямо так, как есть. Велела мне повидаться с нотариусом и подготовить бумаги, а сама сказала, что придет в понедельник вечером и все подпишет. И правда она объявилась, волоча за собой этот здоровенный мешок с монетами. Мне пришлось вызвать из банка Хэнка Фелча, чтобы выяснить, что это за монеты и не фальшивые ли они. Оказалось, нормальные, все в порядке. Как чистое золото. — Спекс ухмыльнулся. — Вот так я узнал про Франца-Иосифа. — Он забрал у Винсента монету и спрятал ее в карман. — В любом случае, у тебя там, похоже, появится новая соседка. Дом Шульца всего в полумиле дальше твоего по дороге. И на твоем месте я бы пробежался туда и занял у нее чашку сахару.

Винсент моргнул.

— Так ты думаешь, она при деньгах, а? Спекс покачал головой:

— Может, при деньгах, а может, и нет. Но главное — у нее фигура обалденная. — Он снова ухмыльнулся. — Зовут Хелена Эстергази. Хелена, с «а» на конце. Я видел, как она подписывалась. Разговаривает, как одна из этих венгерских беженцев, — думаю, она тоже одна из них. Графиня, может быть, какая-нибудь аристократка. Вырвалась, наверное, из-за «железного занавеса» и решила найти местечко, где красные ее не отыщут. Конечно, это все только предположения, — она о себе ни словом не обмолвилась. Винсент кивнул и спросил:

— А как она была одета?

— На миллион баксов, — хмыкнул ему в лицо Спекс. — А тебе-то что, никак собрался жениться по расчету? Ну, я тебе скажу, стоит на эту дамочку только взглянуть, и сразу забываешь о всяких там деньгах. Она разговаривает, вроде как эта За За Габор. И похожа на нее, только волосы рыжие. Парень, если бы я не был женатым человеком, я бы…

— Когда она собирается въезжать? — перебил его Винсент.

— Она не сказала. Но я думаю, сразу, через день-два. Винсент зевнул и поднялся.

— Эй, ты же не собираешься выходить из игры, а? Мы только начали…

— Устал я, — объяснил Винсент. — Пора на боковую.

И он пошел домой и отправился на боковую, но не заснул. Он не мог отделаться от мыслей о своей новой соседке.

Вообще-то, Винсент был не слишком доволен тем, что кто-то будет жить поблизости, даже если это окажется прекрасная рыжеволосая беженка. Дело в том, что Винсент сам был в некотором роде беженцем, он переехал на север, чтобы скрыться от людей, и не жаждал никого видеть, кроме немногих избранных друзей, которых летом приглашал на уик-энды. Этим людям Винсент доверял — они были старыми деловыми партнерами. Но всегда существовала опасность нарваться на старых деловых соперников — а подобные встречи были совершенно нежелательны. Ни в коем случае. Некоторые из давних знакомых могли иметь на него зуб, а в бизнесе, которым занимался Винсент, это вело к неприятностям.

Вот почему в ту ночь Винсент спал плохо и вот почему он всегда держал у себя под подушкой небольшой сувенир, оставшийся от старых времен. Всякое может случиться.

Конечно, все звучало вполне правдоподобно; дамочка, скорее всего, и впрямь была беженкой из Венгрии, именно так, как говорил Спекс Хеннесси. И, однако, вся история могла оказаться очень хитрой ловушкой: а вдруг кто-то задумал добраться до Винсента так, чтобы никто ничего не заподозрил?

Винсент решил, что, во всяком случае, стоит не спускать глаз с коттеджа старого Шульца, находившегося дальше по дороге, и поглядеть, что из этого выйдет. Обдумав все, он на следующее утро отправился в город и купил себе отличный бинокль; а еще через день воспользовался им, чтобы наблюдать за фургоном, въехавшим во двор дома Шульца, до которого было полмили.

Листья почти облетели, и из окна кухни Винсента открывался прекрасный вид. Фургон был небольшим, вокруг него сновали только водитель и единственный помощник, перетаскивая в дом кучу коробок и ящиков. Винсент не заметил мебели, и это озадачило его, пока он не вспомнил, что коттедж Шульца продавался вместе с обстановкой. Но оставались еще коробки — по-видимому, довольно тяжелые. Неужели вся эта история — правда и ящики полны золотых монет? Винсент не мог прийти к какому-нибудь решению. Он ждал, когда приедет женщина, но она так и не показалась. Через некоторое время мужчины забрались в свой грузовик и уехали.

Винсент провел на своем наблюдательном посту почти весь день, но ничего больше не произошло. Затем он поджарил себе бифштекс и поужинал, наблюдая, как солнце садится в озеро. И тут заметил свет в одном из окон коттеджа. Должно быть, она проскользнула внутрь, пока он стоял у плиты.

Он вынул бинокль и настроил его. Винсент был здоровым мужчиной с мощными руками, но при виде открывшегося зрелища он едва не выронил бинокль.

Шторы в ее спальне были подняты, и женщина лежала на кровати. Она была нагая — за исключением покрывающих ее тело золотых монет.

Винсент устроился удобнее, оперся локтями на подоконник и, прищурившись, уставился в окуляры.

Ошибки не было — он видел обнаженную женщину, нежащуюся на ложе, усыпанном золотом. Свет мерцал, отражаясь от монет, кожа словно светилась, огненный свет струился от ее длинных золотистых волос. На бледном лице сияли широко открытые глаза. Она была безумно соблазнительна; она ласкала свое тело, осыпая его пригоршнями сверкающего золота, и ее овальное лицо с высокими скулами и полными губами казалось какой-то маской необузданного сладострастия.

И Винсент понял, что это не ловушка, что она не подстава. Она была настоящей беженкой, все было в порядке, но это не имело значения. Значение имело то, как застучала кровь у него в висках, а в горле застыл какой-то комок, а он все смотрел на нее, смотрел на это длинное, гибкое тело, белое, огненно-золотое.

Через некоторое время он заставил себя опустить бинокль. Приказал себе задернуть шторы и дождаться утра, пусть даже ему не суждено заснуть в эту ночь.

Но с первыми лучами солнца он уже был на ногах, тщательно побрился с помощью электрической бритвы, надел двубортное пальто, скрывавшее его живот, и полил себя лосьоном, оставшимся с лета, когда он привозил из города шлюх. В дополнение к этому он нацепил новый галстук и широкую улыбку, затем торопливо направился к коттеджу и постучал в дверь.

Никакого ответа.

Винсент постучал дюжину раз, но никто не подошел. Все шторы были задернуты, изнутри не доносилось ни звука.

Разумеется, он мог бы взломать замок. Если бы он считал ее подставой, то сделал бы это за минуту — в кармане пальто он держал наготове свой сувенир. И если бы его единственной целью были монеты, он тоже взломал бы дверь. Момент был идеальный — она куда-то ушла.

Но он позабыл о ловушках и плевать хотел на деньги. Ему нужна была женщина. Хелена Эстергази. Шикарное имя. Настоящий класс. Наверное, графиня. Волны золотистых волос на ложе из золотых монет…

Подождав немного, Винсент ушел, но весь день сидел у окна и наблюдал. Наблюдал и ждал. Скорее всего, она уехала в город за продуктами. Может быть, зашла в салон красоты. Но она обязательно должна вернуться. Она не может не вернуться. И когда она появится…

На этот раз он упустил ее, потому что вынужден был наконец пойти в ванную — это случилось, когда наступили сумерки. Но, вернувшись на свой пост и заметив свет в ее гостиной, он не сомневался ни мгновения. Он одолел полмили меньше чем за пять минут, выдохся и слегка запыхался. Затем он заставил себя немного подождать на пороге, прежде чем постучать. Наконец его кулак, похожий на окорок, стукнул, и она открыла дверь.

Она стояла на пороге, встревоженно глядя в тьму, и свет, лившийся из комнаты, просвечивал сквозь ее длинный пеньюар, пылал на ее длинных рыжих волосах, рассыпавшихся по плечам.

— Что вам угодно? — пробормотала она.

Винсент проглотил ком в горле. Он не в силах был вымолвить ни слова. Она выглядела как девочка за сотню на ночь; дьявол, какая там сотня — тысяча, миллион. Миллион в золотых монетах, и плащ огненных волос. Он не мог больше ни о чем думать, забыл заготовленные слова, диалог, который так тщательно сочинил заранее.

— Меня зовут Солли Винсент, — услышал он свой голос. — Я ваш сосед, живу немного подальше, у озера. Узнал, что вы приехали, и подумал, что мне следует, ну, словом, представиться.

— Вот как.

Она разглядывала его пристально, без улыбки, не шевелясь, и у него появилось тошнотворное подозрение, что она читает его мысли.

— Вас зовут Эстергази, верно? Мне говорили, что вы из Венгрии, что-то в этом духе. Ну, и я подумал, что вам здесь одиноко, вы еще не устроились как следует, и…

— Я вполне довольна этим местом. — Она по-прежнему не улыбалась и не двигалась. Лишь смотрела, словно статуя; холодная, бесчувственная, чертовски прекрасная статуя.

— Рад слышать. Но я просто хотел предложить зайти ко мне, познакомиться, что ли. У меня есть немного токайского и большой проигрыватель, ну, вы знаете, классическая музыка. Мне кажется, там даже была эта штука, эта «Венгерская рапсодия», и… Что такого он ляпнул?

Она внезапно рассмеялась. Смеялись ее губы, ее горло, все ее тело, все, кроме ледяных зеленых глаз.

Затем она прекратила смеяться и заговорила, и голос ее тоже был ледяным.

— Нет, спасибо, — сказала она. — Как я и сказала, я довольна этим местом. Все, что мне нужно, — это покой.

— Что ж, может быть, как-нибудь в следующий раз…

— Повторяю еще раз. Я не желаю, чтобы меня беспокоили. Ни сейчас, ни потом. Спокойной ночи, мистер.

Дверь закрылась.

Она даже не запомнила его имени. Эта самодовольная шлюха не потрудилась запомнить его имя. Или она сказала так нарочно. Чтобы унизить его — как унизила, захлопнув дверь у него перед носом.

Что ж, никто не может безнаказанно унижать Солли Винсента. Он не позволял этого в старые времена, не позволит и теперь.

Он отправился обратно и, придя домой, снова стал самим собой. Он не старомодный дурак, торчащий у ее порога со шляпой в руках, словно торговец щетками. И не ничтожество, подсматривающее за ней в бинокль, как подросток, у которого загорелось в штанах.

Он Солли Винсент, и ей не нужно запоминать его имя, если она не хочет. Он покажет ей, кто он такой. И покажет, дьявол ее побери, скоро.

Этой ночью, лежа в постели, он все обдумал. Наверное, он избежал кучи неприятностей, не став с ней связываться. Пусть она и классная телка, но все-таки настоящая чокнутая. Сумасшедшая иностранка, разъезжающая повсюду с кучей монет. Все эти венгры задрипанные, эти беженцы — все они шизики. Одному богу известно, что случилось бы, если бы он спутался с ней. Ну и пусть — ему не нужна женщина. Мужик всегда может найти себе женщину, особенно если у него есть деньги.

Деньги. Вот что важно. У нее есть деньги. Он видел их. Наверное, эти ящики были полны золота. Неудивительно, что она тут прячется: если красные пронюхают про ее добычу, они будут тут как тут. Вот как он представлял себе это, так же как и Спекс Хеннесси, агент по недвижимости. Так почему бы и нет?

Весь план мгновенно сложился в его голове. Он позвонит кое-каким знакомым в город — скорее всего, Карни и Фромкину, они смогут продать все, даже золотые монеты. Обстановка самая подходящая! Женщина совершенно одна, никого вокруг в радиусе трех миль; когда все закончится, никто не станет задавать вопросов. Все будет выглядеть так, будто появились красные, разгромили ее пристанище и унесли денежки. А кроме того, ему хотелось увидеть выражение ее лица, когда он вломится в дверь…

Он мог представить его.

Он представлял ее себе весь следующий день, когда звонил Карни и Фромкину и просил их приехать около девяти.

— Есть для вас небольшое дельце, — сообщил он. — Расскажу, когда увидимся.

И когда они появились, ее лицо все еще стояло у него перед глазами. Он настолько углубился в свои мысли, что Фромкин и Карни заметили, что с ним не все ладно.

— Что тут у тебя? — поинтересовался Карни. Винсент только рассмеялся.

— Надеюсь, у вашего «кадиллака» хорошие рессоры, — ответил он. — Возможно, вам придется тащить в город немалый груз.

— Ну? — настаивал Фромкин.

— Не спрашивайте. У меня есть кое-какое добро, хочу его продать.

— Где оно?

— Я сейчас за ним схожу.

Больше он ничего не сказал. Велел им тихо сидеть в доме и ждать его возвращения. Они могут угоститься выпивкой, если хотят. Он будет через полчаса или около этого.

Затем Винсент ушел. Он не намекнул им, куда направляется, и специально обошел вокруг дома, на тот случай, если бы они вздумали подсматривать. Затем, пройдя обратно по собственным следам, пошел по улице к коттеджу. В окне спальни мерцал свет — настало время блудному сыну вернуться домой.

Теперь он мог дать себе волю, вообразить все. Как она будет выглядеть, когда откроет дверь, как она будет выглядеть, когда он схватит ее халат и сорвет его, как она будет выглядеть, когда…

Он даже забыл о золоте. Ну что ж, деньги не имеют значения. Дьявол с ними, с деньгами. Он их тоже получит, да, но самое важное — не это. Он покажет ей, кто он такой. Она узнает это, прежде чем умрет.

Винсент усмехнулся. Его усмешка стала еще шире, когда он заметил, что свет в спальне замигал и погас. Она собирается ложиться спать на своем золотом ложе. Тем лучше. Теперь ему не придется даже стучать. Он просто взломает замок, взломает очень тихо и застанет ее врасплох.

Но оказалось, что даже в этом не было необходимости. Дверь была не заперта. Винсент очень осторожно вошел, ступая на цыпочках; в окно светила луна, помогая ему найти дорогу, и в горле его снова появился этот комок, но на этот раз не от растерянности. Он прекрасно понимал, что делает и что собирается сделать. Он задыхался от возбуждения: он представлял ее лежащей там, на кровати, обнаженной, на груде золота.

Он видел ее.

Винсент открыл дверь спальни; штора была поднята, и лунный свет падал на кровать, на белое тело, огненные волосы и мерцающее золото, и это было еще лучше, чем он представлял себе, потому что это было настоящее.

Затем ледяные зеленые глаза открылись и уставились на него, как тогда, у двери. Но внезапно что-то переменилось. В зеленых глазах загорелся огонь, и она, улыбаясь, протянула к нему руки. Шизики? Может, и так. Может быть, развлечения с золотом возбудили ее. Это не имело значения. Значение имели лишь ее руки, ее волосы, подобные огненному плащу, и горячие губы, из которых вырывалось тяжелое дыхание. Он знал лишь то, что золото здесь, что она здесь и что он получит и то и другое — сначала женщину, а затем деньги. Он рванул свою одежду и, тяжело дыша, набросился на нее. Она каталась и извивалась, руки его скользили по монетам, а затем ногти его вонзились в грязь. Грязь…

В ее кровати была земля. Он нащупал ее, почувствовал ее запах — и внезапно женщина набросилась на него и прижала к кровати, и он ткнулся лицом в грязь, а она скрутила ему руки за спиной. Он попытался подняться, но она оказалась очень сильной, и ее холодные пальцы плотно сжали его запястья. Он хотел было сесть, но слишком поздно: она ударила его каким-то предметом. Чем-то тяжелым и холодным, она достала это у него из кармана. «Мой собственный пистолет», — мелькнуло у него.

Должно быть, он на минуту потерял сознание, потому что, очнувшись, почувствовал бегущую по щеке струйку и ее язык, слизывающий кровь.

Она усадила его в углу и очень крепко привязала его руки и ноги к ножке кровати. Он не мог пошевелиться. Он знал, что не может, но пытался, одному богу известно, как пытался. В комнате сильно пахло землей. Запах исходил от кровати и от ее тела. Она, обнаженная, облизывала его лицо. И смеялась.

— Ты все-таки пришел, а? — прошептала она. — Ты не мог не прийти, верно? Что ж, ты здесь. Здесь ты и останешься. Будешь у меня вместо домашнего животного. Ты большой, жирный. Ты протянешь долго, очень долго.

Винсент попытался убрать голову. Она снова рассмеялась.

— Все произошло не так, как ты планировал, не правда ли? Я знаю, зачем ты вернулся. За золотом. Золото и землю я привезла с собой, чтобы спать на них, как делала у себя на родине. Я сплю на них целый день, но ночью бодрствую. И я знала, что, когда я проснусь, ты будешь здесь. Никто никогда не найдет нас, не помешает нам. Хорошо, что ты такой сильный. Много ночей пройдет, прежде чем я покончу с тобой.

Винсент обрел дар речи.

— Нет, — прохрипел он. — Я не думал… Ты издеваешься надо мной, ты беженка…

Она опять расхохоталась:

— Да. Я беженка. Но не политическая.

Она убрала язык, и Винсент увидел клыки. Ее длинные белые клыки, сверкающие в лунном свете, приближающиеся к его шее…

Карни и Фромкин, ожидавшие в доме, собирались садиться в «кадиллак».

— Он не появится, точно, — сказал Карни. — Смоемся, пока не началась какая-нибудь заваруха. Что бы он там ни задумал, дело сорвалось. Я понял, что сорвется, сразу, когда увидел его лицо. Он странно выглядел, словно чокнутый.

— Да уж, — согласился Фромкин. — Что-то не в порядке со стариной Винсентом, это точно. Хотел бы я знать, чем он занимался в последнее время.

Перевод: Ольга Ратникова

Интеллигент

Robert Bloch. "Egghead", 1958

Шерри заметила первая.

В восемь часов я повстречался с ней у ворот женского общежития. Никогда не забуду, как ее глаза, наткнувшись на меня, полезли на лоб.

— Почему, Дик?.. — только и смогла выдать она. — Ты отпустил волосы!

Ничего не смог поделать — залился краской, что твоя свекла.

— Угу, — пробормотал. — Что-то вроде того, да.

Ее взгляд сделался еще отмороженнее.

— И что это на тебе такое надето?

— Двубортный костюм, — поясняю. — Разжился им в минувшие выходные, по пути домой. Подумал, что… хм, буду выгодно отличаться в нем.

— Выгодно? Кошмарно! Держу пари, никто такое уже сто лет не носил!

Я пожал плечами.

— Увы. Но раз уж мы всего-то собираемся вместе позавтракать, особого повода для шума нет, правда? — Мне не хотелось смотреть ей в глаза, и я с живым интересом уставился на часы. — Слушай, уже за восемь перевалило, а у меня в девять дела. Пошли поскорее.

Она не среагировала, так что пришлось брать ее за руку и вести к аптеке на углу. Там было людно — как и всегда. Самый большой экран гремел за прилавком, но почти в каждой кабинке был свой, маленький. Только две дальние обходились без оного — посему пустовали. Конечно же, никто не хочет сидеть там, где ничего не видно. Прямо в эту минуту Гудила Блэйк выдавал класс — рекламировал Экстра-Колу.

Шерри скорчила рожицу.

— Придется ждать, пока кто-то уйдет, — протянула она.

— На это у меня нет времени, — напомнил ей я. — Пошли в задки.

Я усадил ее, прежде чем она успела возразить, и довольно скоро подошла официантка с двумя кружками кофе.

— Что еще будем? — поинтересовалась она.

— Круассанчик, — попросила Шерри.

Официантка вопросительно взглянула на меня. Я качнул головой:

— Нет, мне, пожалуйста, вареное яйцо. И этот кофе можете унести, я его не заказывал.

— Не хотите кофе?

— Лучше какао.

Они обе уставились на меня.

— Дик, что с тобой? Ты болеешь? — осторожно спросила Шерри.

— Нет, я в порядке. Просто хочу разнообразить меню. Разве есть такой закон, по которому круассан и кофе — это твой завтрак до скончания жизни?

— Но у всех…

— Я не «все». Я — это я.

Официантка, пробормотав что-то под нос, ушла. Гудила Блэйк закончил распевать оду Экстра-Коле, и кто-то скормил экрану монетки за следующую песенку. Гудилу Блэйка сменил Пушила Флюк, воспевающий мягкость Ульра-Вельвета. Мотивчик был хоть куда, но Шерри не слушала.

— Дик, что стряслось?

Я вздохнул.

— Давай потом об этом поговорим, а? Просто я так решил. Надоело быть таким, как все в этом студгородке. Одна и та же одежда, одна и та же еда, одна и та же фоновая музыка, даже мысли — и те одни и те же. В конце концов, ну хочется мне поэкспериментировать.

— Поэксперементировать? Может, тебе к наставнику сходить стоит?

— Да в порядке я. Просто выражаю мелкий протест.

— Протест? — Шерри вспыхнула, разве что не задымилась. — Я хочу, чтобы ты сейчас же пошел в парикмахерскую и постригся достойным ежиком! И оделся нормально, а не как клоун! Если думаешь, что в таком виде я с тобой пойду на игру — ошибаешься!

— Я думал, мы пропустим игру, — сказал ей я. — Сама подумай, кому она нужна? Ну гоняют две банды обезьян дутый шар из свинячьей кожи… — Шерри еще не знала, что это — цветочки, а вот дальше пошли ягодки. — Кроме того, добраться до стадиона нам теперь будет непросто. Я продал машину.

— Что?

— Вчера. Прогулки — хорошая тренировка. Коль скоро я почти все время тут, в студгородке, сдалась мне эта машина в принципе?

— Но у всех есть машины, даже у уборщиков! Представь себе, захотелось тебе сходить на игру. Стадион — в полумиле отсюда! И что, ты вот так вот пешком и почешешь, как распоследний…

Хорошенько ее завело. Кто-то заплатил за третий музыкальный номер, заголосил Кутила Майлз, и конца фразы Шерри я не услышал. Зато увидел, как она рывком поднимается из-за стола.

— Эй, — взволновался я, — а как же твой завтрак?

— Ничего, я не голодна, — всхлипнула она. — Можешь не вставать! Видеть тебя больше не хочу-у-у!

— Но Шерри…

И она убежала. С экрана Кутила Майлз в компании симфонического оркестра, в хитрых декорациях, воспроизводивших нутро тонкой кишки, выводил последнюю грандиозную ноту рекламы Язва-Зельцера.

По идее, мне это все должно было быть интересно — уверен, на следующем занятии по потребительской мотивации профессор задаст пару-тройку вопросов по поводу, — но мне было наплевать и на это, и на еду, которую мне принесли. Вареное яйцо на вкус было ужасным.

Так что, не дожидаясь какао, я вышел на улицу и поспешил к зданию администрации. Шерри я солгал — в мои планы таки входило посещение наставника, старика Гастингса. Его офис был в трех кварталах отсюда. Пройти пешком такое расстояние оказалось довольно забавным опытом, и я то и дело ловил на себе, одиноко бредущем вдоль кромки тротуара, взгляды людей из окон проезжающих мимо автомобилей.

На середине пути я заметил еще одного парня, идущего по улице. Похоже, Марк Сойер — хотя, стопроцентной уверенности у меня не было. Нам с Марком все время не о чем было говорить друг с другом. Конкретно с ним вообще мало кто разговаривал.

В конце концов, важен был сейчас не Марк, а старик Гастингс.

Секретарша указала мне дорогу. Гастингс сидел в своем кабинете, попыхивая трубкой. Едва я вошел, он улыбнулся. В кабинете стоял экран с кабельным — не иначе как крутили трансляцию с какого-нибудь урока, — но старик отвернулся от него, когда я уселся в кресло напротив.

— Ну, в чем дело, Дик? — спросил он.

Я пожал плечами.

— Нет никакого дела. Как я уже сказал вам по телефону, я хочу, чтобы мою основную учебную программу заменили факультативами.

— Ты ведь уже старшекурсник, да, Дик? — уточнил он, все так же улыбаясь сквозь клубы трубочного дыма.

— Как будто вы не знаете. — Я указал на стол. — Перед вами лежит мое дело.

Старик Гастингс и глазом не моргнул.

— Прости, по привычке спрашиваю, — объяснился он. — Держу пари, твой отец тоже этим страдает. Он ведь из видных управленцев Снабжения, да?

— Президент, — уточнил я. — Какое отношение это имеет к делу?

— Если б я знал. — Гастингс выплюнул свою еретическую трубку и достал обычную сигарету с противораковым фильтром. — Поставь себя на минутку в мое положение. Вот прекрасный студент, больше трех лет ведущий отличную работу, с рейтингом в девяносто пять процентов. Отлично адаптирующийся, абсолютно нормальный, неагрессивный. Кого ни спроси — идеальный будущий управленец. Уж я-то знаю — я просмотрел твое личное дело семестр за семестром. В общем, вот он ты, — он указал на папку, — отлично справляешься с административным курсом, в следующем году выпускаешься и идешь по стопам отца. И вот он ты, — он ткнул пальцем в меня, — вдруг приходишь ко мне и говоришь, что хочешь бросить этот курс, заменить его факультативами. Какими, позволь узнать?

— Ну, английской литературой, к примеру.

— Ты хочешь сказать, расширенным курсом копирайтера?

— Нет, я имею в виду именно английскую литературу. Из блока гуманитарных наук. Такое есть в моем списке дисциплин.

Гастингс усмехнулся.

— Дик, этот список у тебя с первого года? Он уже давно как устарел. В прошлом семестре мы упразднили весь гуманитарный блок. Разве ты не читал об этом в газете? Уверен, они давали заметку. У нас государственный университет, а не частный колледж. Там, наверху, решили не распускать средства на изыски.

— А как поживает философия? — спросил я.

— Упразднена, — пробормотал он, более не улыбаясь. — Не говори мне, что и об этом не слышал. Мы уволили профессора Готкина в год твоего поступления. Был у нас такой выскочка-интеллигент…

— Я-то думал… то есть, я слышал, что он все еще где-то при университете. У него ведь дом неподалеку от студгородка, разве не так?

— К сожалению, у университета нет никаких средств, могущих заставить этого человека переселиться куда-нибудь еще, но уверяю тебя, с профессором Готкиным нас больше ничто не связывает.

— Разве студенты не ходят к нему на частные семинары?

Гастингс затушил свою сигарету.

— Хватит ходить вокруг да около, Дик, — произнес он. — Вы виделись с Готкиным? Это он внушил вам идею о смене курса? Говорите правду, живо.

— Я не на суде.

— Пока — нет.

Я вытаращился на него.

— Это что, преступление — изучение философии?

— Не валяй дурака, Дик. Конечно же, это не преступление. Не большее, чем, скажем, изучение истории России. Нет, если цель подобного изучения — убедиться в бесперспективности коммунизма. Но предположим, что такой вот разумной, четкой цели у тебя нет, и движет тобой праздное любопытство. Что тогда? Сознательно ли, бессознательно — ты откроешь свой разум опасным идеям. И тогда исследование твое может попасть под уголовную статью. Понимаешь теперь? То же самое справедливо и для философии, и для всех этих прочих маргинальных предметов. Они — отрава, Дик. Отрава, не иначе.

Гастингс подошел к окну.

— Двести миллионов человек, — пробормотал он. — Двести миллионов сегодня, а в следующем поколении будет все триста. Для каждого — цели, потребности, стимулы. Каждый играет жизненно важную роль для нашей экономики — роль потребителя. Каждый зависит от навыков и умений узкой группы специалистов, обученных обозначить цель, предвосхитить потребность, выработать стимулы. И наша работа здесь — создание таких специалистов. Ты сможешь стать одним из них. Разве это для тебя — недостаточно позитивный вызов? Зачем тебе эта философия — сплошь противоречия, сплошь иллюзии?

— Не знаю, — ответил я. — И не смогу узнать, пока не подступлюсь.

Гастингс нахмурился.

— Что ж, тогда — вот тебе последний довод: этим утром, после твоего звонка, я, взяв на себя определенную долю ответственности, связался с твоим отцом. Он сказал, чтобы я ни при каких обстоятельствах не допустил того, чтобы ты сменил курс.

— А я ведь могу настоять на слушании. До декана дело довести.

— Пожалуйста. — Он поднялся из-за стола, подошел ко мне, положил узловатую руку мне на плечо. — Ты сам знаешь, чем это обернется. У меня к тебе есть контрпредложение. Похоже, ты над этим всем долго думал. Возможно, подвергся какому-то стороннему влиянию, о котором даже не хочешь сказать. Это — твое дело. Но, с другой стороны, я твой наставник, и твое психическое здоровье тоже в моей компетенции. Так вот оно, мое сугубо наставническое предложение: возьми двухнедельный отпуск и ложись в больницу. Позволь мне управлять твоим лечением. У нас есть специальная терапия. Медикаментозный гипноз. Все в высшей степени бесконфликтно — как только ты назовешь имена этих людей, студентов или преподавателей, что напичкали тебя этой факультативной чепухой, мы выведем тебя из него, и никакой вины ты за собой не почувствуешь. Процесс открытый и честный. Уверен, так твоя проблема решится.

Я сбросил его руку. Прекрасно понимая, что его секретарше все слышно через открытую дверь, я закричал:

— Ладно, черт с вами! Говорите моему отцу все, что хотите! Скажите ему, что он выростил паршивого асоциала-интеллигентишку — мне наплевать! Тоже мне психолог сыскался!

И я выбежал из его кабинета.

Придя к себе, я стал ждать. Три раза звонил телефон, и всякий раз, узнавая голос отца, я вешал трубку.

Ребята пришли с занятий около полудня. Я слышал их шаги в коридоре. Никто не задержался у моих дверей — слухи расползаются быстро.

В час дня, когда большинство вернулось в классы, я открыл дверь.

Высокий тощий парень в очках стоял на пороге и хлопал глазами. Сначала я даже не узнал его.

— Эм… Марк Сойер, — представился он.

— Заходи, присаживайся.

— Я слышал о тебе утром.

— А кто не слышал? — ухмыльнулся я. — Не говори, что пришел пожалеть меня.

— Нет. Я пришел порадоваться за тебя. — Он улыбнулся мне. — Знаешь, я удивлен!

— Чему тут удивляться? — пожал плечами я. — Рано или поздно всякому мужскому терпению приходит конец. Сам знаешь.

— Да, знаю. Но почему-то я никогда не думал, что и ты до всего дойдешь. Никто из нас не думал.

— Нас?

Он помешкал.

— Ну, мы с тобой — не единственные.

Я заставил себя улыбнуться.

— Так и знал. Тут ведь больше двадцати тысяч студентов. Забавно осознавать, что ты, быть может, единственный, кого уже тошнит от круассанов по утрам.

— Понимаю. — Он еще немного помешкал. — Ты уверен, что это не просто нервы?

— Слушай, Сойер. В минувшие шесть часов я поссорился с Шерри, разозлил отца и послал Гастингса куда подальше. Скорее всего, до конца недели меня вышвырнут. По-твоему, тут все объясняется шаловливыми нервишками?

— Не думаю. — Он встал. — Как насчет пройтись кое-куда этим вечером? Познакомлю тебя еще с нашими. Мы обычно собираемся пару-тройку раз на неделе, на дружественной территории.

— Что ж…

— Думаю, тебе будет интересно. После восьми — у профессора Готкина.

Марк ушел, и остаток дня прошел спокойно — если не считать того, что у меня разболелся живот, и на ужин я не пошел. Выждав темноты, я тенью выскользнул из общежития и направился к дому профессора Готкина.

Я шел в тени аллей, гадая, не в ней ли привыкли прятаться все они — радикалы, коммунисты, интеллигентишки. Одиночество вдруг объяло меня. Все осталось позади — и машины, паркующиеся на улицах, с их клаксонами и радиоприемниками, и веселые людские голоса. Здесь, в аллее, был я один — бредущий неверным шагом в темноте, навстречу темноте, вслепую.

И вот показался большой старинный дом профессора Готкина — и моему одиночеству пришел конец. Марк Сойер встретил меня у дверей с протянутой рукой — и втащил внутрь. Мы пронеслись по коридорам, миновали двойные двери, ворвались в старомодно обставленную комнату — нежданно яркий свет, исходивший от люстры с доисторическими лампами накаливания, ударил меня по глазам. Ни одного телесветильника. Ни одного экрана вообще. Одна лишь мебель музейного вида — мягкие кресла, большие диваны, сплошь доатомная эра.

Готкин собственной персоной подошел ко мне и протянул руку. Он и сам напоминал музейный экспонат. У ннго были длинные, густые седые волосы и самые странные очки из всех, мною виденных — совсем лишенные оправы.

Еще больше меня удивили ребята, которым он меня представил. В комнате собралась добрая дюжина студентов, и с каждым я был познакомлен лично. Не знаю, чего я, в самом деле, ожидал. Наверное, того, что все они будут похожи на Марка Сойера. Но в этой толпе законченным чудиком выглядел лишь он один — все остальные смотрелись привычно. Кто-то даже носил форму Снабжения. Были тут и три девушки, и я содрогнулся, когда понял, что уже знаю их: две были подружками Шерри, третья — прошлогодней королевой бала. Все вели себя спокойно и уверенно, все улыбались мне, но, думаю, ни от кого не укрылись мои вылившиеся в разочарование неоправданные ожидания.

Профессор Готкин указал мне на большое кресло. Выглядело оно ужасно непрактичным и испорченным излишествами, но сидеть в нем было комфортно.

— Рад, что вы с нами, — сказал он. — Мистер Сойер рассказал нам о вас.

Марк склонился над моим плечом:

— Думаю, ты не возражаешь? Я пересказал наш разговор им.

— Спасибо, — кивнул я. — Теперь мне не придется много говорить.

— Скажите нам лишь одно, — включился профессор. — Каковы ваши планы на будущее?

— Ну, я думаю, лучше мне бросить учебу прежде, чем они соберут слушание и выдворят меня силой. Придется искать работу. Мой отец, конечно, будет взбешен…

— Какую работу вы будете искать?

Я подумал немного.

— Пойду на фабрику, пожалуй. Старый-добрый ручной труд. Выше ведь мне не забраться — отсюда сразу настучат. В конце концов, пять-шесть часов в день — не так уж плохо. Зато у меня будут уверенность и свобода.

— Уверенность и свобода, — фыркнула прошлогодняя королева бала. — Это точно ты говорил о круассанах к завтраку, от которых тошнит?

— А что не так?

— Все не так. Ты знаешь, как живет среднестатистический рабочий?

— Ну…

— Как раб. Раб в плену у безликой толпы, которая только и делает, что ест, пьет и следует примитивным рефлексам. Тебе грозит маленькая навязанная жизнь в навязанном доме с навязанной женой и навязанными же детишками. Ты с административного курса? Тогда точно проходил мотивационные технологии. Как думаешь, для чего тебя всему этому учат? Применять на потребителях и против потребителей; а кто они — потребители? Рабочие фабрик Снабжения, та самая инертная масса конформистов и прислужников конформизма, что тебе так претят. И ты думаешь, что решишь проблему, пополнив их ряды? Не смеши!

— А что мне тогда делать? — задался резонным вопросом я.

Профессор Готкин выступил вперед.

— Это обсуждалось здесь уже не раз. Мы советуем вам остаться здесь, в университете.

— Но я не могу. В смысле, они не дадут мне сменить курс.

— В этом-то все и дело, — покачал головой Готкин. — Ты не будешь менять курс. Ты вернешься, извинишься перед всеми, возьмешь неделю каникул, чтобы подлечить нервы, и вернешься к своим занятиям.

Поначалу я даже своим ушам не поверил.

— То есть, мне просто продолжать делать свои дела? Выпуститься в следующем году, идти в Снабжение, купить ранчо, жениться на какой-нибудь девице, которую мне подсунет отец, чтобы та пилила мне нервы до тех пор, пока я не заработаю на ранчо побольше? Разъезжать на машине до полного ожирения и дождаться того момента, когда меня грохнет сердечный приступ, а потом дать им свезти мой труп на кладбище в миленьком катафалке? Таким вы видите решение проблемы?

— Это лишь необходимый шаг на пути к решению, — сказал Марк Сойер.

— Не понимаю.

— Все сказанное тобой, по сути, не ново. Все, кто сейчас в этой комнате, говорили когда-то примерно то же самое — даже слова не сильно различались. Но все мы до сих пор учимся. Все получим диплом, займем предназначенные нам рабочие места и сделаем все возможное, чтобы выбиться на позиции влияния. Разве не понимаешь? В этом вся суть!

— Суть чего?

— Суть восстания. Проникновение в тыл противника — единственный шанс меньшинства на победу над противником. Такова идея профессора Готкина.

Тот улыбнулся.

— Она не моя. Я позаимствовал ее у коммунистов.

— А, так вы коммунист? — оживился я.

— Не совсем. Коммунист — это последователь политической доктрины, основанной на полном равенстве, общественной собственности на средства производства, и всемирной революции с применением, если необходимо, военных мер.

— Обычно их определяют иначе.

Готкин нахмурился.

— Конечно же. Я и забыл, что этому определению больше не учат. Для вас коммунист — это кто-то, чьи идеи отличаются от идей большинства… или, скорее, от идей, внушенных большинству. Коммунист — это интеллигентишка. Интеллигентишка — это индивидуалист. А индивидуалист — это психопат. Как-то так, да?

— Как-то так.

— И вы полагаете, что любое выражение непохожести и расхождение во вкусах с доминирующим большинством автоматически сигнализирует о неспособности личности встроиться в общество?

— Полагаю, да.

— Тем не менее, ты прозреваешь и в себе эту неспособность? — Его хмурое лицо разгладила улыбка. — Можешь даже не отвечать, Дик. Мы все чувствуем то же самое. Только мы больше не стыдимся себя. История всех великих народов — это история постоянных восстаний. Восстания добыли нам свободу, расширили наши горизонты, дали толчок интеллектуальному развитию, прогрессу. И лишь в последние годы мы сбились с первоначального пути, выстроив подобие философии вокруг всеядной экономики, что зависит от непрестанного, самодостаточного потребительства. Лишь в последние годы мы пришли к тому, что быть другим — стыдно. Что индивидуальность — это порок, неприемлемый современным обществом. Я уверенно говорю об этом, потому что застал эпоху перемен. Описанная мной доктрина была якобы необходимой во время войны, но когда последние выстрелы затихли, мы от нее почему-то не отказались. СМИ всецело посвятили себя продвижению массового товара к массовой аудитории. А там оставался лишь шаг до продвижения идей. А потом всем внушили страх перед теми, кто критиковал ситуацию. Навесили на них ярлык — смутьяны, интеллигентишки, коммунисты. Даже сегодня этот ярлык красуется на нас — и, быть может, совсем скоро его занесут в книги как юридический синоним изменника… если только мы не предпримем решительные меры по предотвращению этого.

— Но что хорошего даст мое возвращение к учебе? Как я смогу вам помочь?

— Внедрившись, — сказал профессор. — Разве не понимаешь? Мы все это сделаем. Конечно, процесс небыстрый, но плоды принесет. Если в течение десяти или даже двадцати лет каждый студент в этой комнате достигнет значимой должности, появиться реальный шанс сменить общественный курс. Законодатель здесь, банкир там, хозяйственник, рекламный магнат, владелец газеты, телепродюсер — люди, способные влиять на ключевые решения сверху…

Я окинул взглядом присутствующих.

— Так нас тут всего-то одиннадцать, — подвел черту. — Капля в море.

Марк Сойер кашлянул.

— Ты будешь удивлен, если узнаешь, сколько нас на самом деле, — сказал он мне. — Не все сегодня здесь. Держу пари, человек пятьдесят в этом студгородке — точно наши.

— Пятьдесят из двадцати трех тысяч студентов?

— Пятьдесят лучших. Пятьдесят светлых умов. И наш студгородок — не единственный в стране. — Профессор Готкин выпрямился. — С поры моей отставки — с поры увольнения, если быть точным, — я не сидел, сложа руки. Мои связи с коллегами по всей стране сослужили мне хорошую службу. Подобные этой группы есть и в школах, и в местах, где менее всего ожидаешь — в армейских лагерях, профсоюзах, студенческих организациях. Большинство наших последователей молоды, как и вы. И именно из молодых сформируется наша реальная сила в будущем. Но даже сейчас у нас есть сторонники в высших сферах. Удивит ли вас тот факт, что к нашим рядам примкнули несколько ключевых педагогов? И не менее шести конгрессменов? Двое «индустриальных психологов», специализирующихся на мотивационых технологиях? — Готкин усмехнулся. — Не такие уж мы и беспомощные. Но работы предстоит еще много, и нам нужна любая помощь. Нам нужы такие, как вы, Дик. Понимаете?

Меня вдруг одолели сомнения.

— Откуда мне знать, правду ли вы говорите?

— Резонный вопрос. И я очень рад, что вы его задали. Мне доступны некоторые списки. Вы можете узнать имена… могу я назвать их коллегами-интеллигентами? Да, имена тех, кто поддерживает нас здесь, в университете. По случаю я познакомлю вас с другими участниками движения во внешнем мире. Мы надеемся, в конечном итоге, сформировать в будущем маленькие группировки в отдельных отраслях и профессиях.

— Вы уверены, что не собираетесь начать революцию?

— Разумеется, собираемся! Но то будет не вооруженная революция. Мы не собираемся свергать правительство насилием. Наш мятеж — долгий, но и перспективы наши — далеко идущие. То будет революция идей. Мы собираемся оградить общество от влияния марионеточников и марионеток и укрепить образцом сильную и свободную личность. Вы с нами?

Я кивнул.

— Что я могу сделать? С чего начать?

— Возвращайтесь к наставнику. Извинитесь перед ним. Скажите, что поссорились с девушкой. Что у вас расшалились нервы. Если он посоветует вам отдых или лечение, согласитесь. Но только не на медикаментозный гипноз — вы понимаете, почему.

Я кивнул.

— Затем вернитесь к занятиям. И живите так, как жили до этого. Сомневаюсь, что с этим возникнут проблемы. У вас блестящее личное дело.

Я поднялся.

— А какие-либо более, ну, конкретные действия? В смысле, у вас разве нет каких-нибудь планов на студгородок?

— Подпольное движение или саботаж? — Профессор Готкин покачал головой. — К такому мы еще не готовы. Через несколько лет, быть может… когда наша группа станет сильнее. Пока все, чем мы занимаемся — это вербовка. На этом поприще вы, быть может, тоже пригодитесь. Нам следует продумать системный способ привлечения потенциальных новобранцев.

— Будут ли еще встречи?

— Да, но четкого графика нет. Мы не должны привлекать внимание. Да, и вот еще что: нецелесообразно собираться в группы или открыто общаться вне этих стен. Уведомление о следующей встрече придет к вам с одним из ваших коллег. Поэтому лучше бы вам запомнить их имена.

— Отличная идея. — Я сделал по комнате круг почета, обменявшись со всеми рукопожатием и попросив повторить его или ее имя лично еще разок.

— Не забудете? — спросил Готкин.

— Ну уж нет.

— Тогда ждите весточек.

— Вы тоже. Я еще вернусь.

И где-то спустя неделю я взаправду вернулся. Много чего произошло за это время. Я повидался со стариком Гастингсом и с деканом. И с моим отцом тоже. Он свез меня на два денька — показаться кое-кому. В дом Готкина я вернулся не один, а с офицерами госбезопасности за спиной.

Мы поймали пятнадцать паршивых интеллигентишек прямо там и прямо тогда. И, конечно же, наложили руку на тайные списки этой крысы, Готкинса. Всех подрывников студгородка вычислили и изолировали, и каково же было мое удивление, когда среди них взаправду оказалось несколько по-настоящему крупных шишек.

Мне сказали, таких по всей стране оказалось немало. Вышел нехилый такой скандал — думаю, вы и сами обо всем прочитали в газетах.

Разумеется, это не была целиком и полностью моя идея. Я позаимствовал ее у папы — посоветовался с ним, едва прознав про какую-то коммунистическую шушеру, устроившую подпольную возню. Папа даже снабдил меня портативным диктофоном, который я спрятал в одежде перед первым походом в дом Готкина. Так что как бы они все не отпирались, как бы ни отрицали доказательства — все есть на пленке. Их голоса. Их имена.

Пока против них не выдвинуты конкретные обвинения, но это пока. Папа хорошо ладит с нужными людьми. Говорит, что всего за пару недель Конгресс собирается продавить закон об измене — по этой статье всю шаечку и накроют. Конечно, он будет иметь и обратную силу. Поговаривают даже о какой-то поправке к Конституции Специально-для-Интеллигентишек.

А я вот рад, что все закончилось. Не очень-то и весело изображать из себя психа, пусть даже недолго. Ужасно, на самом деле. И как они только так жили — в одиночестве, со всеми этими иллюзиями и противоречиями?

Ай, ладно: все позади, я вернулся к учебе, Шерри вернулась ко мне, папа купил мне новый «кабрио», и в глазах общества я что-то вроде героя.

Не удивлюсь, если меня признают президентом выпуска-1978.

Перевод: Григорий Шокин

Как жукоглазый стал своим в доску монстром

Robert Bloch. "How Bug-Eyed Was My Monster", 1958

Вечер того дня выдался невероятным. Я сидел в баре — было где-то десять вечера, — и слушал Майка-Быстрохода. Быть может, называя тот вечер невероятным, я где-то перегибаю палку… но просто именно тогда Майк на моих глазах ни много ни мало спас мир — такое, согласитесь, не каждый день случается.

Майк был первоклассным барменом, и не было ничего удивительного в том, что именно на его плечи легла миссия по спасению мира. Вокруг него вечно собирались умники всех сортов — психологи, учителя и, что особенно примечательно, женщины-коммивояжеры. Все они заявлялись в бар с единственной целью — приобщиться к сиянию светлой головы Майка-Быстрохода. Вот и в тот вечер он собрал целую толпу, в которую — вот уж диво! — затесался сам Зигмунд-Изнаночник. Как я потом узнал, в баре Майка он бывал частенько — обсуждал всякие профессиональные деформации.

Бармены — несомненно, лучшие психологи в мире, — утверждал Зигмунд, — К ним потенциальные пациенты валят валом каждый день, а к нам — хорошо если два раза на неделе. Майк, вы для меня — истинное спасение. Могу я заручиться на сегодня вашей помощью?

Майк-Быстроход улыбнулся и кивнул.

— Конечно, я вам помогу. Так, говорите, навязчивый образ? Это чепуха, дружище. Вы лучше послушайте свежий анекдот: заходит как-то иностранец в бар…

Похоже, именно тогда я перестал их слушать и обратил внимание на радио, что было настроено на бейсбольный комментарий. «Бродяги Бостона» одерживали верх в девятом иннинге, и комментатор явно был готов это признать, как внезапно начался самый смак.

— Мы вынуждены прервать трансляцию для оповещения повышенной важности…

В баре все сразу притихли и обратились в слух — бейсбол ведь без крайней нужды прерывать не станут.

— Изобретено лекарство от рака, — предположил я.

— Нас атаковали из-за океана, — сказал Зигмунд-Изнаночник. — Бомбежка.

— Да что вы такое говорите. Бейсбол могли перекрыть только чем-то по-настоящему важным, — заявил уверенно Майк-Быстроход.

— Думаю, Мэрилин Монро согласилась-таки сыграть в «Братьях Карамазовых».

Как выяснилось, все мы ошибались.

— В городе замечен неопознанный летающий объект! — объявил

взволнованный голос. — Классическая «летающая тарелка» только

что приземлилась в Центральном парке — и, по словам очевидцев, из нее кто-то вышел! Если верить сбивчивым и противоречивым показаниям, пришелец — инсектоид, покрытый зеленой шерстью, приблизительно десяти футов в высоту. Мы будем держать население в курсе событий…

Все стали переваривать информацию — было слышно, как подтекает пивной кран.

— Туфта это всё, — пренебрежительно высказался кто-то из завсегдатаев. — Помните это липовое орсоновское вторжение марсиан — года два назад? Ну-ну, дважды не обдурят. «Классическая летающая тарелка» — ага, держи карман шире, нет там ничего!

— Прозреваю массовую галлюцинацию, — заявил Зигмунд-Изнаночник с типичной для психоаналитика уверенностью. — Любопытнейшую, к тому же. Инсектоид, покрытый зеленой шерстью — это потрясающе, мои друзья. Извращенное современное подсознание рождает монстров.

— Вам смешно, — хмыкнул один пьянчуга, — но если уж сильно хотите увидеть кое-что зеленое, как само болото, так придите сюда с утра пораньше — я вам язык покажу.

— Срочная новость, вновь заговорило радио. — В настоящий момент пришелец покидает территорию Центрального парка. Со ссылкой на городскую администрацию передаем, что делегация в лице мэра города и трех вооруженных нарядов полиции уже выдвинулась ему навстречу… что? Нет, вы это всерьез? Ладно, хорошо. Наш специальный корреспондент сообщает, что встреча делегации с пришельцем уже произошла. Пули не способны навредить этому существу. Разбив строй делегации, оно возобновило движение. На улицах, судя по всему, зреет паника.

— Черт возьми! — вскрикнул Майк-Быстроход. — Как же я сразу не сообразил! От нас до Центрального парка — всего два квартала!

Тут-то, едва мы убавили звук радио и прислушались, до нас и донеслись крики и топот ног с улицы. Похоже, народ реально от кого-то убегал — с криками неподдельного ужаса.

— Выходит, это не розыгрыш, — подвел черту Зигмунд-Изнаночник. — У нас в городе инопланетное чудовище. Нужно как можно скорее остановить его!

Я утомленно вздохнул. Чудовища — это не по моей части; к слову, именно по этой причине я до сих пор не сколотил состояние и не стал заправским политиканом.

Пришелец, несомненно, имеет какую-то цель, — стал рассуждать Зигмунд.

— О летающих тарелках разговоры ходят уже не первый год, но на прямой контакт с нами выходят впервые. Должна быть причина смены тактики. Этому существу безусловно что-то от нас нужно.

— И что мы должны будем ему отдать?

— Это и предстоит выяснить. Думаю, без профессионального психоаналитика тут не обойтись! — Зигмунд подскочил, его глаза горели огнем решимости. — Ждите все здесь, господа, а я попробую наладить с монстром доверительный консультативный контакт!

— Подождите! — воскликнул Майк-Быстроход, но Зигмунд, встав со своей раскладной табуретки, что всегда была при нем на случай экстренной консультации, прошагал к двери и вышел наружу.

Нам оставалось только ждать его возвращения, и долго ждать, скажу вам, нам не пришлось — минут через десять с другой стороны улицы понеслись крики и какой-то грохот. В баре в тот вечер сидела одна прелестная девица по имени Эстреллита Шапиро — она-то первая и забила тревогу, резко крутанувшись на барном табурете и пролив на себя бокал с мартини:

— Вы только взгляните! Чудовищно!

Двери в бар распахнулись, но в проеме показался не пришелец, а наш старый-добрый Зигмунд-Изнаночник. Судя по его внешнему виду там, на улице, его основательно потрепало: пиджак был весь изорван, правая линза пенсне разбита, половина щегольской бородки под Мефистофеля чем-то выстрижена — или даже аккуратно выжжена, — под корень.

— Слышали грохот? — спросил Зигмунд, переводя дыхание. — Монстр разнес тут коттедж неподалеку! Он что-то ищет — я уверен в этом!

— Но у вас получилось наладить контакт? — спросил Майк- Быстроход.

— Да если бы! С этим бестактным чудовищем никакой контакт не заладится, скажу я вам! Стоило мне осведомиться у него о возможном влиянии комплекса Эдипа на его нынешнее поведение, как он плюнул в меня какой-то кислотой, а потом еще и пинком отшвырнул — ну что это такое!

— Может быть, он вас не понял? — удивился Майк-Быстроход.

— Исключено — я пользовался общедоступным языком простых жестов. Зигмунд обвел бар помутневшим взглядом. — Я считаю, нужно погасить свет и запереть дверь на засов. Поторопитесь, господа- если этот космический варвар пошел по моим стопам… великий боже, он уже здесь!!!

Да, пришелец явился в бар. Просунул голову в дверь — и втянул следом всю тушу.

Диктор на радио ни капельки не преувеличил в его описании. Перед нами красовался покрытый зеленой шерстью инсектоид приблизительно десяти футов в высоту. Шерсти у него было много, всевозможных усиков — еще больше. На нас пытливо уставились два фасеточных глаза, каждый размером с шар для боулинга — глаза насекомого. Монстр — но какой примечательный! Настоящий Элвис Пресли от тараканьего рода. Любой режиссер фильмов ужасов расплакался бы, узрев столь прекрасного и, что немаловажно, столь аутентичного Жукоглазого Монстра.

Некоторое время постояв и поглазев на нашу шайку-лейку, пришелец раскрыл обрамленную жвалами пасть и начал что-то говорить. Или петь, не знаю даже. Скорее всего, петь — не зря же я сравнил его с Элвисом Пресли. Какое-то легкое, улавливаемое лишь на подсознательном уровне родство одного с другим тут прослеживалось.

Зигмунд-Изнаночник укрылся вместе с остальными гостями бара за стойкой. Я чуть было не последовал за ним, но помешала Эстреллита Шапиро — своими активными попытками забраться мне под одежду и сжаться в комок где-то за пазухой. Один только Майк-Быстроход остался стоять на своем месте — тверд и невозмутим. Глядя на пришельца без страха, он будто бы прислушивался к его неразборчивым песенным излияниям. Когда тот смолк, Майк кивнул серьезно и прошел за стойку. Наполнив там бокал до краев, он протянул его пришельцу. Нет, явно не выпить хотел наш инопланетный гость — снова зашумев и затянув песнь, он стал как-то чудно пританцовывать на месте, переступая с одной лапы на другую. Тогда Майк-Быстроход открыл кассу, достал оттуда охапку купюр и положил на стойку рядом с полным бокалом. Деньги пришельцу не приглянулись — он зачем-то обернулся ко мне и замахал лапами в мою сторону. Я человек не из пугливых, но на всякий пожарный пригнулся.

Майк-Быстроход подошел ко мне, вытащил у меня из-за пазухи тихо пискнувшую Эстреллиту Шапиро и вопросительно глянул на пришельца. Тот вроде как фыркнул и демонстративно отвернулся.

— Не тратьте сил попусту, Майк, — скорбно объявил Зигмунд- Изнаночник из-под стойки. — Я понимаю, вы хотите понять, ради чего этот монстр пришел сюда. Но ни выпивка, ни деньги, ни земные женщины не прельщают его.

— А за чем еще люди ходят в бар? — спросил я.

— В том-то и беда — только за этим. Но перед нами — не человек, так что нам конец. И да помилует Господь наши души.

— Погодите-ка… — протянул Майк-Быстроход.

Пришелец все пел да пританцовывал на своих голенастых лапах. На лице нашего бармена вдруг зацвела широкая, искренняя улыбка. Подступив к нашему гостю вплотную, Майк-Быстроход взял его за лапу и повел за стойку, в подсобку, к дверям черного хода, за которыми они оба скрылись. Через две минуты пришелец вернулся, гордо прошагал через бар — и был таков. Когда мы, отойдя от шока, снова включили радио, диктор сообщил, что тот просто вернулся на борт своего корабля, поднял его в воздух и вскоре покинул воздушное пространство Земли. Майк-Быстроход кивнул с довольной улыбкой и встал за стойку, но там ему постоять спокойно не дали — подняли на руки и начали качать.

— Какой замечательный исход! — рыдал Зигмунд, утирая слезы счастья.

Когда молва разнесла славу Майка по округе, в бар пожаловали журналисты, горя желанием узнать, как наш бармен заставил чудовище убраться и спас всех. На их вопросы Майк-Быстроход ответил более чем скромно:

— Я положился на интуицию, только и всего. Для этого существа космический перелет на летающей тарелке должен быть как для нас — долгая поездка. А долгая поездка рано или поздно заканчивается тем, что у нас, людей, назревает кое-какая потребность — и не дай бог поблизости клозета не окажется… Видимо, в этом плане пришельцы от нас не особо-то и отличаются. Я просто показал дорогу до нужника — вот и все.

— Но как вы так быстро догадались обо всем? — спросил один борзописец.

— Я хороший бармен, — снисходительно подмигнул Майк. — Любой клиент для меня — свой в стельку человек. Ну или не человек, раз уж на то пошло… все мы, разумные существа, едины! Мне нужно знать желания клиента — иначе грош мне цена. Ну тут все и так ясно, вы лучше послушайте один хороший анекдот: заходит как-то иностранец в бар…

Перевод: Григорий Шокин

Поезд в ад

Robert Bloch. "That Hell-Bound Train", 1958

Когда Мартин был маленьким, его папа служил на железной дороге. Папа никуда не ездил, а ходил и осматривал пути Северо-Западной железной дороги. Он гордился своей работой. И каждый вечер, напившись, горланил старую песню о «поезде в ад».

Мартин плохо помнил слова, но не мог забыть, как папа выкрикивал их. Однажды папа допустил ошибку: он напился днем и был раздавлен между буферами вагона-цистерны и платформы с песком. Мартина удивило, что члены Железнодорожного Братства не пели эту песню на его похоронах.

Потом обстоятельства жизни сложились для Мартина не слишком удачно. Но почему-то он всегда вспоминал папину песню. Когда мама вдруг взяла да и удрала с коммивояжером из Киокука (папа, наверное, перевернулся в гробу, узнав, что она выкинула такое, и притом с пассажиром!), Мартин попал в приют, и там каждый вечер тихонько напевал эту песню. А позже, когда Мартин удрал сам, он ночью, где-нибудь в лесу, выждав, пока другие бродяги уснут, чуть слышно насвистывал все тот же мотив.

Мартин пробродяжничал лет пять и понял, что в этом мало толку. Конечно, он брался за многие дела: нанимался собирать фрукты в Орегоне, мыл посуду в захудалой монтанской харчевне, воровал колпаки с автомобильных ступиц в Денвере и шины в Оклахома-Сити. Но, промаявшись полгода в кандальной бригаде в штате Алабама, он пришел к выводу, что шатание по свету не сулит ему ничего хорошего.

Тогда он сделал попытку устроиться на железной дороге, как папа, но ему сказали, что времена плохие и новых людей не берут.

Однако Мартина тянуло к железным дорогам. Скитаясь, он всегда разъезжал в поездах. И он предпочитал ютиться в товарном поезде, идущем на север, когда и без того был мороз, чем поднять у шоссе руку и прокатиться в роскошном кадиллаке во Флориду. Когда ему случалось раздобыть бутылку винца, он усаживался в уютной теплой канализационной трубе, думал о давно минувших днях и при этом частенько мурлыкал песню о поезде в ад. В этом поезде ехали пьяницы и развратники, шулера и мошенники, кутилы, бабники и прочая веселая братия. Недурно было бы прокатиться в такой чудесной компании. Но вот думать о том, что случится, когда поезд, наконец, подкатит к «Потустороннему подземному вокзалу», Мартин не любил. Он не собирался целую вечность топить котлы в аду, где его не сможет защитить даже профсоюз. А все-таки это была бы недурная поездка! Вот только ходит ли этакий поезд в ад? Увы, такого поезда, конечно, нет.

По крайней мере так думал Мартин, пока однажды поздно вечером не вышел с узловой станции Эплтон и не зашагал по шпалам на юг. Ночь была холодная и темная, как и положено ноябрьской ночи в долине реки Фокс, а Мартин хотел пробраться на зиму в Новый Орлеан или даже в Техас. Впрочем, эта мысль почему-то не очень прельщала его, хотя он слыхал, что в Техасе на многих машинах колпаки ступиц — из настоящего золота.

«Нет, нет, увольте, он создан не для мелких краж. Они хуже смертного греха: они неприбыльны! Мало того, что служишь дьяволу, так еще получаешь за это гроши! Может, лучше позволить Армии Спасения наставить тебя на путь истинный?»

Мартин брел, напевая папину песню, и ждал, когда его нагонит товарный, который должен был скоро выйти со станции. Надо вскочить в него — больше ничего не остается.

Но первым оказался поезд, идущий в обратном направлении, — он с ревом приближался к Мартину с юга.

Мартин всматривался в даль, но глаза работали не так хорошо, как уши, и пока до него долетал только рев гудка. Так или иначе, это был поезд. Мартин слышал, как содрогалась земля и пела сталь под ногами. Откуда взялся этот поезд? Следующая станция к югу Нийна-Менаша, а оттуда еще несколько часов не должно быть поезда.

Небо было покрыто тяжелыми тучами. По земле стлался холодный туман ноябрьской полуночи. И все равно Мартин должен был бы уже видеть головной фонарь мчащегося состава. Но он только слышал гудение, рвавшееся из черной глотки мрака. Мартин мог распознать голос любого когда-либо построенного паровоза, но подобного гудка он никогда не слыхал. Это был не сигнал, в скорее вопль потерянной души.

Мартин отошел в сторону — поезд был совсем близко. И вдруг он увидел паровоз и вагоны. Застонали, заскрежетали тормоза, и поезд непостижимо быстро остановился. Колеса не были смазаны, раз они скрежетали, как окаянные грешники. Вскоре скрежет замер, стихли и стоны. Мартин поднял глаза и увидел, что поезд пассажирский. Огромный, черный, без проблеска света в будке машиниста или где-либо в длинной веренице вагонов. Мартин не мог разглядеть надписей на вагонах, но был уверен, что это не поезд Северо-Западной дороги.

Еще более он уверился в этом, когда с переднего вагона неловко спустилась какая-то фигура. Что-то странное было в походке этого человека, словно он волочил одну ногу, и фонарь он нес какой-то странный. Этот фонарь не горел, но человек поднял его и дунул. Фонарь мгновенно вспыхнул красным светом. Не надо быть членом Железнодорожного Братства, чтобы признать диковинным такой способ зажигать фонари.

Когда фигура приблизилась, Мартин увидел на ней кондукторскую фуражку. Это немного успокоило его, но только на миг: он заметил, что фуражка сидит высоковато, как если бы изнутри ее что-то подпирало.

Надо сказать, что Мартин умел себя держать и, когда человек улыбнулся ему, сказал:

— Добрый вечер, мистер кондуктор!

— Добрый вечер, Мартин.

— Откуда вы знаете мое имя?

Человек пожал плечами.

— А откуда вы знаете, что я кондуктор?

— Но вы и вправду кондуктор?

— Для вас — да. Но людям на иных житейских путях я могу предстать в совсем других обличьях. Посмотрели бы вы на меня, когда я появляюсь в Голливуде! — Он усмехнулся и тут же пояснил: — Я много путешествую.

— А зачем вы приехали сюда? — спросил Мартин.

— Как?! Вы должны знать ответ на свой вопрос, Мартин: приехал я потому, что нужен вам. Сегодня ночью я вдруг обнаружил, что вы на краю гибели. Вы собирались вступить в Армию Спасения, не так ли?

— М-да, — неуверенно протянул Мартин.

— Не стесняйтесь. Ошибаться свойственно людям, как кто-то однажды сказал. Кажется, это было напечатано в «Ридерз Дайджест». Ну, не важно. Важно другое: я почувствовал, что нужен вам. Поэтому я отклонился от своего пути и вот встретился с вами.

— Для чего?

— Ну, ясно: чтобы предложить вам прокатиться. Разве не лучше путешествовать поездом, чем брести по холодным улицам за оркестром Армии Спасения? Тяжело ногам, говорят, а еще тяжелее барабанным перепонкам.

— Что-то мне не очень хочется ехать в вашем поезде, сэр, принимая во внимание, где я в конце концов окажусь.

— Да, да! Старое возражение! — вздохнул кондуктор. — Полагаю, вы предпочли бы заключить сделку, а?

— Вот именно, — согласился Мартин.

— К сожалению, я совсем перестал заключать подобные договоры. Сокращения притока новых пассажиров на предвидится. Зачем же я стану предлагать вам особые приманки?

— Очевидно, я вам нужен, иначе вы не стали бы делать крюк, чтобы со мной встретиться.

Кондуктор снова вздохнул.

— Вы правы. Самоуверенность — мой главный порок, должен это признать. А все-таки неохота мне уступать вас конкурентам, после того как я столько лет считал вас своим. — Он помолчал. — Что ж, если вы настаиваете, я готов выслушать ваши условия.

— Мои условия? — переспросил Мартин.

— Что до меня, то мои условия известны: вы получите все, что пожелаете.

— Ага, — произнес Мартин.

— Но предупреждаю — я не допущу никаких трюков. Я удовлетворю любое ваше желание, а взамен вы должны обещать, что сядете в поезд, когда придет срок.

— А что, если он никогда не придет?

— Придет.

— А что, если я придумаю такое желание, которое навсегда убережет меня?

— Таких желаний не может быть.

— Не будьте так уверенны.

— Ну, это уже моя забота, — сказал кондуктор. — Что бы вы ни придумали, знайте: рано или поздно я приду за расплатой. И тогда — никаких фокусов в последнюю минуту! Никаких сцен запоздалого раскаяния, никаких прелестных блондинок или изворотливых адвокатов, которые станут вызволять вас. Я предлагаю честную сделку. Это значит, что вы получите свое, а я свое.

— Я слышал, что вы обманываете людей. Говорят, вы хуже торговца подержанными автомобилями.

— Погодите минутку…

— Прошу прощения, — поспешно промолвил Мартин. — Но ведь, кажется, это факт, что вам нельзя доверять?

— Готов признать. С другой стороны, вы, по-видимому, считаете, что нашли лазейку.

— Да такую, что мне и огонь не страшен.

— Огонь не страшен? Очень забавно! — Собеседник Мартина рассмеялся, но сейчас же сдержал себя. — Мы теряем драгоценное время, Мартин. Перейдем к делу. Что вы от меня хотите?

Мартин глубоко вздохнул.

— Я хочу, чтобы я мог остановить время.

— Сейчас?

— Нет. Пока еще — нет. И не для всех. Я, конечно, понимаю, что это невозможно. Но я хочу, чтобы я мог остановить время для себя. Один раз, в будущем. Как только случится, что я буду всем доволен и счастлив, я остановлю время. Вот и выйдет, что я сберегу свое счастье навсегда.

— Интересное желание, — задумчиво произнес кондуктор. — Должен признаться, что до сих пор не слыхал ничего подобного. А я, верьте мне, успел наслушаться всяких выдумок. — Он взглянул на Мартина и усмехнулся. — Так вы хорошо обмозговали свою мысль?

— Вынашиваю ее не первый год, — признался Мартин. Он кашлянул. — Ну, что же вы скажете?

— Тут нет ничего невозможного, — пробормотал кондуктор, — если опираться на ваше личное ощущение времени. Да, я полагаю, это можно устроить.

— Но я имею в виду, что время в самом деле остановится. Не то, чтобы я это только воображал.

— Понимаю. И берусь это сделать.

— Значит, вы согласны?

— А чего ж? Я вам это уже раньше обещал! Давайте руку.

Мартин колебался.

— Будет очень больно? Я хочу сказать, что не терплю вида крови, а кроме того…

— Глупости! Вы наслушались всякой чепухи. И мы, голубчик, уже заключили сделку. Я только хочу вложить кое-что вам в руку: способ и средство осуществить свое желание. В конце концов откуда мне знать, когда именно вы решите воспользоваться нашей сделкой, не могу же я вмиг бросить все дела и мчаться к вам. Лучше сделать так, чтобы вы сами могли все решать.

— Вы хотите дать мне «стоп-кран времени»?

— Что-то в этом роде. Вот только решу, что будет удобнее. — Кондуктор помедлил. — А, придумал! Возьмите мои часы.

Он вынул из жилетного кармана серебряные железнодорожные часы. Открыв крышку, он что-то чуть-чуть переставил. Мартин пытался уследить, что, собственно, он делает, но пальцы кондуктора двигались слишком проворно.

— Готово, — улыбнулся кондуктор. — Часы поставлены, как нужно. Когда вы окончательно решите остановить время, повертите головку завода в обратную сторону до отказа и тем самым спустите весь завод. Когда часы станут, остановится и время — для вас. Просто?

С этими словами кондуктор вложил часы в руку Мартина.

Молодой человек крепко сжал часы.

— Значит, это все?

— Абсолютно все. Но помните, вы можете остановить часы только раз. Поэтому вы должны быть вполне уверены, что хотите продлить выбранный миг. Я вас честно предупреждаю: не ошибитесь в выборе!

— Ладно, — усмехнулся Мартин. — И раз вы ведете себя в этом деле так честно, я тоже буду с вами честен. Вы, кажется, кое-что забыли. Какой именно миг я выберу, это неважно. Ведь когда я остановлю время для себя, я уже не буду меняться. Мне не придется стареть. А если я не состарюсь, то никогда и не помру. А если я никогда не помру, мне не придется ехать в вашем поезде!

Кондуктор отвернулся. Плечи его судорожно тряслись. Может быть, он плакал.

— А вы еще сказали, что я хуже торговца подержанными автомобилями! — сдавленным голосом проговорил он.

И он скрылся в тумане, и гудок нетерпеливо рявкнул, и поезд сразу быстро пошел по рельсам и, громыхая, исчез во тьме.

Мартин стоял и, моргая, смотрел на серебряные часы в своей руке. Если бы он не видел их своими глазами, не осязал своими пальцами и не чувствовал исходившего от них особого запаха, он подумал бы, что недавняя сцена — поезд, кондуктор, сделка — от начала до конца плод его воображения.

Но у него были часы, и он различал запах, оставленный ушедшим поездом: в округе было не так много паровозов, отапливаемых смолой и серой.

Насчет самой сделки у него не возникало сомнений. Вот что значит обдумать вопрос с начала до конца. Многие дураки потребовали бы богатства или власти. Папа Мартина продался бы за бутылку виски.

Мартин знал, что заключил более выгодный договор. Выгодный? Во всяком случае безопасный. Все, что ему теперь нужно сделать, это — выбрать момент.

Он положил часы в карман и вновь зашагал по шпалам. Раньше у него не было определенной цели, а теперь была: добиться минуты счастья…

Молодой Мартин не был таким уж простофилей. Он отлично понимал, что счастье — понятие относительное. Степень довольства и самый его характер меняются вместе с поворотами судьбы. Пока он был бродягой, его удовлетворяла подачка в виде теплой еды, длинная скамья в парке или бутылка стерно. Такие простые средства не раз доставляли ему минутное блаженство, но он знал, что на свете есть вещи получше. Мартин решил искать их.

Через два дня он был в Чикаго, в этом гигантском городе. Вполне естественно, его повлекло в сторону западной Мэдисон-стрит, и там он предпринял шаги, чтобы возвыситься в жизни. Он стал городским бродягой, попрошайкой и воришкой. За неделю он поднялся до такого положения, когда слово «счастье» означало для него еду в настоящей закусочной, койку в настоящей ночлежке и целую бутылку муската.

Однажды вечером, полностью насладившись всей этой роскошью, Мартин, находясь на вершине опьянения, подумал, не спустить ли ему завод своих часов. Но он подумал также о тех зажиточных людях, у которых он лишь сегодня выклянчивал подаяние. Да, это были люди степенные, не бог весть какого ума, но жилось им недурно. Они хорошо одевались, занимали хорошие должности и разъезжали в хороших машинах. Их счастье было еще более ослепительным, чем его — они обедали в шикарных отелях, они спали на пружинных матрацах, они пили неразбавленное виски.

Умны они или глупы, но их жизнь неплоха. Мартин потрогал свои часы, преодолел искушение обменять их на еще одну бутылку муската и лег спать с решением добыть работу и повысить коэффициент своего счастья.

Когда он проснулся, его порядком мутило, но вчерашнее решение не покидало его. Не прошло и месяца, как Мартин уже работал у подрядчика на Южной стороне, где велось большое строительство. Работа была утомительная. Он ненавидел свою лямку, но платили хорошо, и он мог уже снять себе однокомнатную квартирку на Блю-Айленд-авеню. Скоро Мартин привык обедать в приличном ресторане, купил себе удобную кровать и по субботам заглядывал вечерком в таверну на углу. Все это было очень приятно, но…

Мастер хвалил работу Мартина и обещал ему через месяц прибавку. Стоит только немного подождать, и он купит себе подержанную машину. Имея машину, он мог бы время от времени катать в ней девушек. Так делали многие парни у него на работе, и вид у них был очень счастливый.

Мартин продолжал работать, и прибавка стала явью, и машина стала явью, и девушки стали явью.

Когда это случилось в первый раз, он захотел немедленно спустить завод своих часов. Но вспомнил, что говорил кое-кто из мужчин постарше. С ним вместе на подъемнике работал, например, парень по имени Чарли. И тот говорил: «Пока человек молод и не знает жизни, ему не претит возиться со всякой дрянью. Но годы идут, и человек начинает искать что-нибудь получше. Ему уже нужна порядочная девушка, своя собственная. Вот это — да!»

Мартин почувствовал, что обязан это выяснить, что таков его долг перед собой. Если ему не понравится, он всегда может вернуться к прежнему образу жизни.

Прошло почти полгода, и Мартин познакомился с Лилиан Гиллис. За это время его еще раз повысили по службе, и он работал уже не на стройке, а в конторе. Его заставили посещать вечернюю школу, чтобы изучить основы бухгалтерии. Теперь ему платили добавочные пятнадцать долларов в неделю, да и работать в закрытом помещении было приятнее.

Проводить время с Лилиан тоже было удивительно приятно. А когда она сказала Мартину, что станет его женой, он был уверен, что время приспело. Вот только она была немного… она в самом деле была порядочная девушка и поэтому сказала, что им надо подождать жениться. Конечно, Мартин не мог рассчитывать жениться на ней, пока не накопит немного денег. Может, как раз набежит новая прибавка…

На все это ушел год. Мартин был терпелив — он знал, что игра стоит свеч. И каждый раз, когда у него зарождалось сомнение, он доставал свои часы и смотрел на них. Но он никогда не показывал их ни Лилиан, ни кому-либо еще. Большинство других мужчин носили дорогие ручные часы, а у старых серебряных железнодорожных часов был простоватый вид.

Мартин посмеивался, глядя на головку завода. Несколько поворотов головки, и он получит такое, чего никогда не будет у этих жалких тупоголовых работяг. Неизменная радость, зарумянившаяся от смущения невеста!..

Однако женитьба оказалась только началом. Правда, это было чудесно, но Лилиан сказала ему, что было бы лучше, если бы они могли переехать в новый дом и отделать его по-своему. Мартин хотел, чтобы у них была приличная мебель, телевизор, машина хорошей марки.

Тогда Мартин начал посещать специальные вечерние курсы и добился перевода в главную контору. Зная, что скоро родится ребенок, он старался побольше сидеть дома, чтобы быть на месте, когда прибудет его сын. И когда сын появился, Мартин рассудил, что должен подождать, чтобы ребенок немного подрос, начал ходить, говорить, стал маленькой личностью.

Примерно в это время начальство назначило его аварийным монтером и стало посылать в командировки. Он много разъезжал и ел теперь в хороших отелях и вообще тратил немало за счет фирмы. Не раз у него возникал соблазн остановить часы. Ведь он жил чудесно… Впрочем, было бы еще лучше, если б он мог не работать. Рано или поздно, если ему удастся провести для фирмы крупное дело, он сорвет куш и выйдет в отставку. Тогда все будет идеально.

Так и вышло, но на это потребовалось время. Сын Мартина уже начал ходить в школу, когда Мартин разбогател по-настоящему. Он ясно сознавал, что пора ему решить свою судьбу: ведь он был уже далеко не юноша.

Около этого времени он познакомился с Шерри Уэсткот, и она, по-видимому, вовсе не считала его человеком средних лет, хотя у него редели волосы и росло брюшко. Она научила его прятать под париком лысину, а под широким поясом — брюшко. Она много чему его научила, а он учился с таким восхищением, что раз как-то в самом деле вынул часы и приготовился спустить завод.

На беду он выбрал тот самый миг, когда частные сыщики взломали дверь его номера в гостинице, после чего потянулся долгий бракоразводный процесс, и у Мартина возникло столько хлопот, что он ни одной минуты не был вполне счастлив.

К тому времени, когда Мартин уладил все дела с Лили, он совсем прогорел, и Шерри, видимо, решила, что в конце концов он и вправду не так уж молод. Тогда Мартин расправил плечи и опять взялся за работу.

Он опять загреб немалые деньги, но теперь на это ушло больше времени, и весь этот срок ему было не до наслаждений. Кричаще-роскошные дамы в кричаще-роскошных коктейль-барах перестали интересовать его. Охладел он также к спиртным напиткам. Кстати, и доктор предостерегал Мартина от них.

Однако были другие удовольствия, вполне доступные богатому человеку. Путешествия, например, и отнюдь не в товарных вагонах из одного захудалого городишки в другой. Мартин объездил весь мир на самолетах и в первоклассных лайнерах. Раз как-то ему показалось, что он-таки нашел подходящую минуту. Это было, когда он посетил Тадж-Махал при лунном свете. Мартин вытащил свои потертые старенькие часы и готов был спустить завод. Никто за ним в этот миг не наблюдал.

Вот это и заставило его поколебаться. Конечно, момент был восхитительный, но Мартин чувствовал себя одиноким. Лили и мальчик ушли, ушла Шерри, а Мартину всегда было некогда заводить дружбу. Возможно, что, найдя близких по духу людей, он достигнет полного счастья. Вот где решение: не в деньгах или власти, или любви женщины, или созерцании прекрасных вещей. Подлинное удовлетворение дает только дружба.

Поэтому на пути домой Мартин пытался познакомиться с кем-нибудь в пароходном баре. Но туда заходили все какие-то молокососы, и у Мартина не было с ними ничего общего. Им хотелось пить и танцевать, а Мартин уже не ценил такого времяпрепровождения. Все же он пытался не отставать от них.

Возможно, это и было причиной «маленькой неприятности», постигшей Мартина накануне прихода в Сан-Франциско. Маленькой неприятностью назвал это судовой врач. Но Мартин заметил, с каким серьезным видом он приказал сейчас же уложить Мартина в постель и вызвал санитарную машину, которая должна была встретить лайнер на пристани и отвезти пациента прямо в больницу.

В больнице все дорогостоящие методы лечения, и дорогостоящие улыбки, и дорогостоящие слова нисколько не обманули Мартина. Он — старый человек с плохим сердцем, и эти люди считают, что он скоро умрет.

Но он может их надуть. Часы-то по-прежнему у него. Он нащупал их в пиджаке, оделся в свое платье и улизнул из больницы.

Ему незачем умирать. Он может одним движением руки взять верх над смертью, но желает сделать это свободным человеком, под открытым небом.

Вот в чем истинная тайна счастья. Теперь он понял. Даже дружба мало чего стоит в сравнении со свободой. Вот оно, высшее благо: свобода от друзей, и семьи, и фурий плоти.

Мартин медленно побрел под ночным небом вдоль железнодорожной насыпи. Если разобраться, так выходит, что он пришел к тому, с чего начал много лет назад. Но эта минута была хороша, достаточно хороша, чтобы продлить ее навеки. Бродяга всегда остается бродягой.

Подумав об этом, он улыбнулся, но улыбка резко и внезапно скривила ему лицо, как резко и внезапно вспыхнула боль в груди. Мир завертелся, и Мартин упал на откос насыпи.

Он плохо видел, но был в полном сознании и знал, что произошло: второй удар, и притом скверный. Может быть, это конец. Но только он больше не будет дураком. Он не стремится увидеть, что его ждет на том свете.

Вот как раз случай воспользоваться своей тайной силой и спасти себе жизнь. И он это сделает. Он еще может двигаться, и ничто его не остановит.

Пошарив в кармане, он вытащил старые серебряные часы, потрогал головку завода. Несколько оборотов, — и он перехитрит смерть и никогда не поедет поездом в ад. Он будет жить вечно.

Вечно!

Раньше Мартин никогда глубоко не задумывался над этим словом. Жить вечно — но как? Неужели он хочет жить так вечно: больным стариком, беспомощно валяющимся в траве?

Нет. Он не может на это пойти. Он на это не пойдет. И вдруг он почувствовал, что вот-вот заплачет. Он понял, что где-то на жизненном пути перемудрил. А теперь уже поздно, В глазах у него потемнело, в ушах стоял рев…

Он, конечно, узнал этот рев и нисколько не был удивлен, когда из тумана на насыпь вырвался мчащийся поезд. Не удивился он и тогда, когда поезд остановился и кондуктор, сойдя по ступенькам, медленно направился к нему.

Кондуктор нисколько не изменился. Даже усмешка была та же самая.

— Привет, Мартин, — сказал он. — Объявляется посадка!

— Знаю, — прошептал Мартин. — Но вам придется нести меня, ходить я не могу. Пожалуй, я и говорю не очень внятно.

— Что вы, — возразил кондуктор, — я вас прекрасно слышу! Ходить вы тоже можете.

Он нагнулся и положил руку Мартину на грудь. Миг ледяного онемения, а потом — гляди! — к Мартину вернулась способность ходить.

Он встал и пошел за кондуктором по откосу к поезду.

— Сюда влезать? — спросил он.

— Нет, в следующий вагон, — тихо сказал кондуктор. — Мне кажется, вы заслужили право ехать в пульмановском. В конце концов вы человек, добившийся успеха. Вы вкусили наслаждение богатством, положением, престижем. Вам знакомы радости брака и отцовства. Вы ели, пили и безобразничали в свое удовольствие, вы путешествовали в самых лучших условиях по всему свету. Так обойдемся же в последнюю минуту без взаимных попреков.

— Очень хорошо, — вздохнул Мартин. — Я не могу корить вас за мои ошибки. С другой стороны, вы не можете ставить себе в заслугу то, что произошло. За все, что получал, я платил своим трудом. Я достигал всего сам. И ваши часы мне даже не понадобились.

— Это верно, — с улыбкой сказал кондуктор, — Поэтому сделайте милость, верните их мне.

— Они пригодятся вам для следующего молокососа? — пробормотал Мартин.

— Возможно.

Что-то в тоне кондуктора побудило Мартина взглянуть на него. Он хотел видеть глаза кондуктора, но козырек фуражки бросал на них тень. И Мартин снова опустил взор на часы.

— Скажите мне, — мягко начал он, — если я отдам вам часы, что вы с ними сделаете?

— Что? Брошу в канаву, — ответил кондуктор. — Больше мне нечего с ними делать.

И он протянул руку.

— А если кто-нибудь пройдет мимо, и найдет их, и покрутит головку назад, и остановит время?

— Никто этого не сделает, — проворчал кондуктор, — даже зная, в чем дело.

— Вы хотите сказать, что все это был трюк? Что это обыкновенные дешевые часы?

— Этого я не говорил, — прошептал кондуктор. — Я только сказал, что никто еще не крутил головку завода назад. Все люди похожи на вас, Мартин: они глядят в будущее, надеясь найти там полное счастье, Ждут минуты, которая никогда не настает.

Кондуктор снова протянул руку.

Мартин вздохнул и покачал головой.

— А все-таки, в конечном счете, вы меня обманули.

— Вы сами себя обманули, Мартин. А теперь поедете поездом в ад.

Он подтолкнул Мартина к вагону и заставил влезть на ступеньки. Не успел тот войти, как поезд тронулся и заревел гудок. Мартин стоял теперь в качающемся пульмановском вагоне и смотрел вдоль прохода на других пассажиров. Они сидели перед ним, и почему-то это совсем не казалось ему странным.

Вот они перед его глазами — пьяницы и развратники, шулера к мошенники, кутилы, бабники и прочая веселая братия. Они, конечно, знают, куда едут, но им, по-видимому, наплевать. Шторы на окнах опущены, но в вагоне светло, и все веселятся напропалую — горланят, передают по кругу бутылку и хохочут до упаду. Они бросают кости, отпускают шутки и хвастаются, хвастаются вовсю, совсем как в старинной песне, которую распевал папа.

— Превосходные попутчики! — сказал Мартин. — По правде говоря, я никогда не встречал такой приятной компании. По-моему, они от души веселятся!

Кондуктор пожал плечами.

— Боюсь, они не будут так веселы, когда мы войдем в Потусторонний подземный вокзал. — Он протянул руку в третий раз. — Так вот, прежде чем сесть, будьте любезны отдать мне часы. Договор есть договор…

Мартин улыбнулся.

— Договор есть договор, — повторил он. — Я согласился ехать в вашем поезде, если до этого смогу остановить время, когда найду минуту полного счастья. Мне кажется, что здесь я могу быть счастлив как никогда.

Мартин медленно взялся за головку завода своих серебряных часов.

— Не смейте! — с трудом выдохнул кондуктор. — Не смейте!

Но Мартин уже повернул головку.

— Вы понимаете, что натворили? — заорал кондуктор. — Теперь мы никогда не доберемся до Вокзала! Мы будем ехать и ехать — вечно!

Мартин усмехнулся.

— Знаю, — сказал он. — Но вся радость — в самой поездке, а не в том, чтобы добраться до цели. Вы сами меня так учили. Я предвижу чудесную поездку. И послушайте, я, пожалуй, даже мог бы помочь вам в работе. Найдите мне какую-нибудь форменную фуражку и оставьте часы у меня.

На этом они в конце концов и поладили. Мартин надел фуражку железнодорожника, спрятал в карман свои старые, потертые серебряные часы, и нет на всем свете, да и не будет на том человека счастливее Мартина. Мартина, нового тормозного на поезда в ад.

Перевод: Даниил Горфинкель

Вечерняя школа

Robert Bloch. "Night School", 1959

Вы всегда можете отыскать их на маленьких глухих улочках больших городов, а, отыскав, невольно зададитесь вопросом, каким образом их владельцам удается сводить концы с концами.

Как правило, они располагаются на первом этаже здания, зачастую — в полуподвале, над входом в который обычно красуется исполненная корявыми буквами вывеска: «ПОДЕРЖАННЫЕ КНИГИ», а рядом нередко имеется одно-единственное слабо освещенное окно. Стеллажи с книгами почти всегда начинаются прямо от дверей; где-нибудь на них окажется табличка с небрежной надписью: «ЛЮБАЯ КНИГА НА ВАШ ВЫБОР — 10 центов».

Никто и никогда не покупает их даже и за пять центов, точно так же никому и никогда не приходит в голову платить за другие более серьезные книги, которые наверняка можно обнаружить в глубине магазинчика. Допустим, что настоящих библиофилов владелец лавки обслуживает из-под прилавка — студенты, ревностно изучающие географию, могут отыскать там «Тропик Рака» Генри Миллера, а чей-то острый нюх сможет распознать пикантный аромат «Благоухающего сада»[141] — однако, даже и в этом случае нельзя не заметить, что торговля идет довольно вяло.

Вот в такой магазинчик однажды ранним вечером и заглянул один молодой человек. Звали его Авель, и не было в его внешности ничего примечательного, если не считать некоторой вороватости, с которой он поспешно спустился по ступенькам лестницы и скрылся во мраке полуподвала.

Войдя в помещение, он нахмурился, словно обескураженный представшим перед ним зрелищем. Впрочем, его мог смутить банальный, даже затрапезный интерьер. Когда же из-за пыльного прилавка вышел хозяин магазинчика, на лице молодого Авеля появилось такое выражение, будто он хотел сказать: «Извините, я, видимо, ошибся дверью».

Хозяин оказался вполне магазинчику под стать. Он походил на зачитанную и захватанную книгу, которую поставили на полку, чтобы там она продолжала — уже невостребованная никем — годами собирать пыль. Он был невысокого роста и к тому же сутулый, что вполне соответствовало его возрасту; редкие волосы и обвислые усы имели неопределенный оттенок, прикрытые очками глаза напоминали кусочки белесого мрамора, а голос, когда он заговорил, с трудом сходил за выразительное бормотание.

— Чем могу быть полезен?

Молодой мистер Авель явно пребывал в нерешительности. Он снова нахмурился, словно гадая, что выбрать: то ли спросить экземпляр «Голого завтрака»[142] и услышать стандартный ответ вроде «Посмотрите сами на полке», то ли попросту повернуться и выйти вон.

Однако за мрачностью его вида крылось нечто большее, нежели растерянность и удивление, так что, преодолев минутное замешательство, он набрался смелости и твердым голосом проговорил:

— Мне нужны инструкции. Я прохожу специальный курс обучения и мне требуются соответствующие пособия.

Кусочки мрамора чуть сдвинулись в сторону и хозяин склонил голову.

— Какие?

— Всего три книги, — послышался ответ. — Первая — «Введение в курс убийства», затем «Смерть и ее место в поэтапном плане» и, наконец, «В цене сойдемся».

Хозяин магазина поднял взгляд на Авеля. На месте белесого мрамора оказалась пара черных пронзительных глаз.

— Что и говорить, весьма необычный ассортимент, — пробормотал он. — Впрочем, возможно, я смогу вам помочь. Кстати, кто вам рекомендовал меня?

— Тот, кто предупредил, что вы наверняка зададите этот вопрос, хотя я и предпочел бы не отвечать на него.

Торговец книгами кивнул.

— Что ж, в таком случае нам лучше пройти в заднюю часть помещения. Подождите минутку, пока я закрою двери.

Он завозился с замками, затем протянул крючковатый палец к выключателю. Молодой человек двинулся за ним по темному коридору, пока они не оказались в комнате, расположенной в дальнем конце магазина.

Помещение было ярко освещено, в нем царствовал уют, а меблировка могла порадовать и более чем взыскательный вкус.

— Присаживайтесь, — сказал торговец. — Итак, как вас зовут?

— Авель. Чарльз Авель.

— Вот как? Авель? — торговец хохотнул. — Что ж, в таком случае можете называть меня мистером Каином.

От былой настороженности молодого человека не осталось и следа.

— Значит, вот оно какое, это место, — воскликнул он. — Пожалуй, вы тот самый человек, который мне нужен!

Мистер Каин пожал плечами.

— Деньги при вас?

— Вот, пожалуйста. Тысяча долларов наличными, в мелких купюрах.

Мистер Каин взял деньги и тщательно их пересчитал. Затем поднял глаза и кивнул.

— Да, я именно тот, кто вам нужен, — подтвердил он. — Итак, перейдем к вопросу о необходимых вам инструкциях. Кого конкретно вы желали бы убить?

После первого визита молодого Авеля в книжный магазин прошла почти неделя. Он приходил туда каждый вечер, ровно в девять часов, выказывая в своих занятиях похвальное прилежание. А ему предстояло очень многому научиться.

К глубокому удовлетворению Авеля у мистера Каина оказался талант учителя. Однажды он так и сказал старику, надеясь, что тот воспримет это как комплимент. Однако мистер Каин лишь снисходительно улыбнулся.

— Вы же слышали, что обо мне говорят. Я действительно могу научить человека.

— То есть вы сами никогда никого не убивали?

На лице мистера Канна появилось выражение некоторого замешательства, даже смущения.

— Видите ли, я страдаю гемофобией, и настолько не переношу вида крови, что вряд ли способен сам очистить мышеловку, а мыши, между прочим, наводнили это помещение. Они буквально съедают мои прибыли.

— Но продажа книг — это ведь только «крыша», не так ли? А настоящий ваш бизнес — вот этот?

— Да. По профессии я учитель.

Молодой мистер Авель ухмыльнулся.

— Извините меня, просто не мог сдержаться. Просто представил себе, как вы сидите тут и разрабатываете план идеального убийства.

— И что же в этом смешного, молодой человек? — торговец встал. — Если бы вы знали, как трудно в наше время торговать, то смогли бы понять меня. Человек должен зарабатывать себе на жизнь.

— Вы сказали «торговать». Правильно ли я понял, что вы не единственный учитель подобного рода? И в других магазинах подержанных книг тоже…

— Вас это не касается, — поспешно проговорил мистер Каин. — Здесь вопросы задаю я. И мне хотелось бы получить на них ответы. Вы занимаетесь у меня неделю, но так и не сообщили, кого же собираетесь убить. Между тем пора бы переходить к проработке деталей. Я занятой человек, и у меня немало клиентов, желающих получить дельный совет.

Молодой человек покачал головой.

— Я скажу вам, кто это, но прежде мне необходимо убедиться в целесообразности данного шага, — извиняющимся голосом произнес он. — Да, я должен быть уверен в том, что вы способны научить меня, как можно совершить идеальное убийство.

— Идеальное убийство? Здесь все без обмана, — сказал как отрезал мистер Каин. — Я уже говорил вам, что сам никогда никого не убивал, и это так. Но я сотни раз становился, если так можно выразиться, соучастником для убийц, и могу вас уверить, что в каждом случае это было действительно идеальное убийство. Вам известна статистика по убийствам? Пятьдесят пять процентов всех убийств остаются нераскрытыми. Пятьдесят пять процентов, только задумайтесь над этой цифрой! Ни суда, ни даже подозреваемых в половине всех актов насилия над личностью за год. И это неслучайно. Многие убийцы имели помощников. Они получали помощь от экспертов. Вроде той, которую я оказываю вам. Помните дело Черного Георгина — там, на западном побережье?

— Так это вы его спланировали?

— Да, для одного из моих учеников, — мистер Каин застенчиво, но не без гордости улыбнулся. — Я упомянул это дело просто как образец того, чего можно достичь, когда налаживаешь сотрудничество с желающим учиться клиентом.

Молодой Авель прикурил сигарету.

— А откуда я могу знать, что это не одни лишь пустые слова? Ведь упомянутый вами случай представляет совершенно бессмысленное злодеяние — так, во всяком Случае, лично мне показалось.

Мистер Каин закусил губу.

— Вот об этом и речь. Вы что, не слушали всего того, о чем я толковал вам всю эту неделю? Ну что ж, давайте вкратце освежим в памяти основные пункты. По каким причинам совершаются убийства? Только давайте быстро.

— Ну, насколько я помню, вы назвали три группы причин. Первая: необходимость.

— А именно?

— Убийство из милосердия, а также все случаи, где замешаны деньги, или когда необходимо избавиться от супруга или супруги, не прибегая к формальной процедуре развода.

— Хорошо. А вторая группа?

— Гнев. Ревность. Соперничество. Что-то вроде этого.

— Так, а третья?

— Просто так, из озорства, ради удовольствия.

— Гнусного озорства, — поправил мистер Каин. — Третьей категорией я лично не занимаюсь. Ученики-психопаты мне не нужны, хотя бы потому, что они неспособны в точности следовать моим инструкциям.

— Но в деле Черного Георгина все указывало на то, что убийство совершено как раз человеком с неуравновешенной психикой.

— Ну вот, наконец-то вы начали что-то понимать, — подбодрил мистер Каин. — Разумеется, именно так оно и было. Так я его и спланировал.

— Спланировали?

— Я уже сказал вам, что более половины всех убийств, совершаемых в этой стране, остаются нераскрытыми. Почему? Потому что улики, которые ведут следственные органы по следу преступника, в большинстве случаев не имеют ничего общего с подлинной картиной преступления.

Лет двадцать назад многие увлекались книгами, в которых подробно описывались разные способы убийств. Меня это тоже интересовало — вот те полки перед вами сплошь заполнены такими книжками. Фантазия их авторов поистине неистощима: герои используют отравленные стрелы, кинжалы, сделанные из сосулек, всевозможные варианты «запертой комнаты», даже магнитофон с записью голоса убийцы или жертвы — чтобы создать алиби. Все это вздор. Если вы не лишены здравого смысла и вас в момент убийства не видел какой-то случайный свидетель, который должен броситься в полицию, спрятать концы в воду совсем не так трудно, как может показаться на первый взгляд. Разумеется, если вы заблаговременно подумали, как быть с отпечатками пальцев, следами крови и прочей ерундой для детского сада.

Полиция не в состоянии изобличить современного убийцу, если опирается лишь на анализ его метода. Она выходит на преступника тогда, когда выясняет его мотивы, а именно об этом и забывают несчастные сорок пять процентов, которые в конце концов попадают за решетку. При расследовании убийств, объясняемых первой из названных мной причин, сыщики неизменно пытаются отыскать того, кому выгодна чья-то смерть; это может быть наследник, супруг, лишенный счастья в браке, или деловой конкурент. Когда в убийствах замешаны гнев или ревность, преступника также нетрудно отыскать. — Он сделал небольшую паузу. — Смею вас уверить у всех разработанных мною планов убийств действительно имелся подлинный мотив. Но при этом я всегда старался вести дело так, чтобы он не выходил наружу. Иными словами, каждое убийство выглядело делом рук маньяка.

— Так вот в чем секрет!

— Неужели человек, который рекомендовал вам меня, этого не понял? — требовательным голосом спросил мистер Каин. — Или вас не вводили в детали его успешного «предприятия»?

— Он все понял, — признал молодой Авель, — меня ввели в детали его дела. Кстати, он очень высоко вас ставит. Просто раньше я сам не придавал всему тому, что вы говорите, должного значения.

— А сейчас придаете? Прекрасно! Ну так как, вы и сейчас не считаете возможным довериться мне? Что же все-таки вы задумали?

Мистер Авель больше не колебался.

— Я хочу убить человека, который рекомендовал мне обратиться к вам, — сказал он.

— Одного из моих бывших учеников? Но, мой дорогой мальчик, вы не находите, что это не совсем этично…

— Не обременяйте свою совесть понапрасну. Я не назову вам его имени, вы его никогда не узнаете, а потому сможете спать совершенно спокойно.

— У вас есть какие-то личные причины желать его смерти?

— Да, есть. Но я еще раз повторяю — вам вовсе незачем обременять себя ненужными деталями. Важно лишь то, что он не догадывается о наличии у меня поводов ненавидеть его. Таким образом, если руководствоваться вашей же теорией, мы уже имеем необходимые отправные данные. Никому не придет в голову связывать меня с этим преступлением. И все, что требуется от вас — дать совет относительно того, как устроить это преступление. Дело за тем, чтобы представить убийство делом рук маньяка.

— Гм-мм, — мистер Каин встал и зашагал по комнате. — Все это кажется мне довольно простым делом, если, конечно, вы сказали мне правду.

— Клянусь честью.

— Ну что ж, если вам так угодно… — мистер Каин снова ненадолго умолк. — Думается, вам не составит никакого труда подкараулить его где-нибудь в укромном уголке, потом задушить и спокойно уйти. Подчас ничто так не сбивает с толку полицию, как подчеркнутая простота способа убийства. Удар по голове в темной аллее — и полицейские в состоянии прострации.

— Прошу вас, сэр, — мягко проговорил мистер Авель, — но вы не находите, что подобный совет как-то не тянет на тысячу долларов наличными?

— Ну, я мог бы дать вам кое-какой яд…

— И какую же психопатологию вы усматриваете в применении яда? После всего сказанного мне бы хотелось чего-то более… эксцентричного, что ли.

— Эксцентричного? Гм-мм… — мистер Каин умолк, но глаза его ярко заблестели. — Пожалуй, у меня есть на примете один способ, который, как я думаю, мой мальчик, придется по вкусу. Конечно, он довольно стар, но по своему прямому назначению не использовался уже несколько лет. Я назвал его «Хлам по почте». Здесь необходимо соблюсти всего три условия.

— Какие же?

— Первое: убийца должен иметь возможность заманить свою жертву в какое-нибудь укромное место и там прикончить. И вновь, несмотря на все возражения, я бы рекомендовал самый тривиальный удар куском трубы по голове или обычное удушение. Естественно, данным планом предусматривается уничтожить обычные следы преступления, а также орудия, с помощью которых оно совершается, если таковые имеются. Вам по силам справиться с подобной задачей?

— Пара пустяков.

— Хорошо. Второй пункт предусматривает наличие у убийцы автомашины.

— И с этим все в порядке.

— Третье, заметьте, самое важное; убийца, совершая преступление, не должен попадать в поле зрения властей. Иными словами, он должен располагать полной свободой передвижения и иметь возможность, например, на несколько дней незаметно исчезнуть из города — так, чтобы никто не обнаружил его отсутствия.

— Я живу один и, кроме того, на всю следующую неделю взял отпуск.

— Превосходно! В таком случае, я полагаю, нам удастся организовать идеальное убийство. «Хлам по почте» должен сбить полицию со следа. Их так озадачит способ преступления, что про мотив они даже не вспомнят.

— Но что мне надо будет сделать?

— А вы до сих пор не поняли? Как я уже сказал, свою жертву вы убьете самым простым способом. Затем при помощи кухонного ножа или топорика расчлените труп. На основании собственного опыта в подобных делах я бы порекомендовал следующую схему разделки тела: голени, бедра, таз, желательно разрубленный пополам, таким же образом обработанное туловище, затем предплечья, плечи и голова. В общем, у вас должно получиться тринадцать частей. Конечно, несчастливое число, но я надеюсь, вы не отличаетесь избыточным суеверием.

— Нет, это даже любопытно. Но, простите, что я буду делать с э-э… фрагментами?

— Разумеется, упакуете их. В тринадцать посылок. Вам понадобятся пластиковые мешки, в которых хозяйки хранят пищу в домашних холодильниках, плотная коричневая бумага и прочная бечевка. Насчет последнего не скупитесь — ее должно быть достаточно! Упаковав все свои свертки в посылки, напишите на них адреса, наклейте марки и отнесите на почту.

— Но тринадцать довольно тяжелых пакетов…

— Именно по этой причине я упомянул, что вам необходимо иметь машину и располагать запасом свободного времени. Вы же не станете отправлять их через одно и то же почтовое отделение. На машине вы сможете объехать дюжину разных городков. Раздобудьте где-нибудь карту и заранее пометьте, какие именно пункты вам нужно посетить, скажем, за четыре дня. Желательно, чтобы это были совсем разные места — так полиции будет сложнее определить ваш почерк и прикинуть хотя бы самые общие направления расследования. Позже я помогу вам проработать необходимые детали. Это также входит в перечень моих услуг. Позаботьтесь также о том, чтобы загодя накупить марок — лучше подешевле, чтобы меньше привлекать к себе внимание.

— А кому мне адресовать эти посылки?

— Фамилии возьмите наугад из телефонных книг тех городов, которые будете проезжать. А еще лучше — знаете, это неплохая мысль — адресуйте их тринадцати владельцам разных похоронных бюро. Это окончательно собьет полицию с толку. Они станут искать людей, затаивших злобу на похоронные конторы или примутся ловить некрофилов. В любом случае они будут исходить из того, что имеют дело с маньяком. Как только газеты подхватят эту версию, можете быть уверены, все другие для полиции безвозвратно погибнут. Безумный злодей, ну и все такое прочее. — Мистер Каин наклонил голову. — Ну, как вам нравится, а? Достаточно эксцентрично?

— Да, но вы уверены, что не возникнут какие-нибудь препятствия?

— Уверен, если, конечно, мы как следует поработаем над планом. Разумеется, вам необходимо предпринять простейшие меры предосторожности, придумать, как заманить жертву в подходящее место. Кроме того, вам надо будет позаботиться о том, чтобы отделаться от своих э-э… инструментов. Лучше всего украсть их где-нибудь прямо на месте, — например, в каком-то хозяйственном магазине. Потом можете сбросить их с моста в речку. Впрочем, все эти детали мы обговорим, когда дойдем до них. Сначала нам надо избавиться от отпечатков пальцев. Вы предпочли бы заняться этим прямо сейчас или подождете до отпуска? Подумайте — сегодня у нас пятница. Если вы в субботу не работаете, ее можно целиком посвятить этому. За уикэнд вы вполне поправитесь.

— О чем вы говорите?

— О кислоте, мой мальчик. О смеси моего собственного приготовления. Она изменяет весь папиллярный узор так, что им никогда не снять отпечатки ваших пальцев. Разумеется, при этом уничтожается и сама кожа, но тут уж ничего не поделаешь. Кроме того, у меня сейчас нет под рукой обезболивающего средства. Впрочем, эти стены не пропускают звуков, так что даже если вы немного и покричите, вас никто не услышит.

— Кислота? Кричать? Но послушайте… — молодой Авель невольно отпрянул назад.

Не обращая внимания на его слова, мистер Каин прошел к шкафчику и достал из него пузырек, небольшую миску и мензурку. Недолго поколдовав над всеми этими предметами, он поднял на своего ученика полный благожелательности взгляд, чуть затуманенный поднимающимися над мензуркой едкими парами кислоты.

— Ну, давайте начнем, — пробормотал он. — Возможно, будет немного больно, но, уверяю вас, такая боль не идет ни в какое сравнение с муками, которые вам пришлось бы испытать на электрическом стуле. Если вы позволите мне маленькую шутку, электрический стул всегда вызывал во мне чувство глубочайшего отвращения.

Минула неделя после того дня, когда мистер Авель вышел из книжного магазина с перевязанными, в перчатках руками; и вот однажды вечером он снова оказался в том же самом месте.

Было уже довольно поздно, и ему пришлось несколько минут дожидаться, когда хозяин выйдет к нему и откроет дверь.

Как и прежде, торговец провел молодого человека через темное помещение в заднюю комнату, изредка поглядывая на сумку, с которой тот пришел — при этом старик не проронил ни слова, — после чего оба устроились в уютных креслах.

Наконец у торговца любопытство все же взяло верх.

— Что с вами стряслось? — спросил он. — Вы так и не наведались за последними инструкциями. Я уже начал бояться…

Молодой Авель улыбнулся.

— Не стоило беспокоиться. Я посчитал, что вы достаточно натаскали меня. Мое предприятие завершилось полным успехом.

— Так вы… вы совершили это? Но когда? Я имею в виду, в газетах не было ни строчки, абсолютно ничего…

— Я все продумал. Особенно ваше предложение остановиться на самом простом способе — задушить жертву. Пальцы и вправду немного побаливали, но в целом все прошло как нельзя лучше. Убийство в темной аллее, насколько мне известно, отнесли на счет какого-нибудь сумасброда, а потому ему отвели лишь крохотный абзац в газетах. Ничего удивительного, что вы его не заметили. Вот, посмотрите сами.

Авель протянул старику вырезку из газеты, и тот быстро скользнул по ней глазами. Затем поднял глаза на собеседника и кивнул.

— Значит, молодой Дрискол, так? А я полагал что имя вы так и не назовете.

— Теперь это не имеет никакого значения. Именно он посоветовал мне обратиться к вам: в прошлом он был, если можно так выразиться, вашим учеником.

— Да, его привела ко мне ревность. Соперник отбил у него любовницу. Как ни странно, Дрискол не испытывал к нему ненависти, пока мог простить измену своей бывшей подруге. Они жили вместе и нам пришлось поломать голову над тем, как скрыть истинный мотив убийство. В конце концов мы сделали все, чтобы представить убийцу психически неуравновешенным человеком. Придумали особый план, который назывался «Сумасшедший взрывник», только вместо самолета в нем фигурировал автобус. Вся хитрость заключалась в том, чтобы подложить бомбу не в ее багаж — это могло навести полицию на правильный след, а в вещи одного солдата, который возвращался в часть после отпуска. Мы вовремя вычислили нужного нам человека и обтяпали дельце… Но не стоит утомлять вас деталями. Короче говоря, все было разыграно, как по нотам.

Авель кивнул.

— Да, четверо убитых, трое раненых. Девушка тоже погибла.

— У вас прекрасная память, хотя случилось это два года назад, не меньше, — мистер Каин сделал небольшую паузу. — Или он сам вам рассказал?

— Он мне ничего не говорил. Я просто догадался. Видите ли именно я был его соперником. И девушка, которую он убил, была моей девушкой.

— О, понимаю. Неудивительно, что вам захотелось покарать его. Что ж, месть удалась?

— Да.

— Все хорошо, что хорошо кончается.

— Но все еще не кончилось.

— В самом деле?

Мистер Авель распахнул свою сумку.

— Видите ли, как вы сами изволили заметить, в тот раз вы выступили сообщником убийцы. Вы помогли ему разработать план преступления. И, стало быть… — Он достал нз сумки два ножа — длинный кухонный тесак и другой, поменьше, смахивавший на колун.

— Погодите, — голос мистера Каина задрожал. — Вам ни за что не удастся спрятать концы в воду.

— Почему же? Вы сами говорили, что эти стены не пропускают звуков. Никто не услышит крика, тем более что я сначала стукну вас по голове. — Авель отрезал старику путь к отступлению и, словно примериваясь, замахнулся колуном. Видно было, что это забавляет его.

— Послушайте… я обращаюсь к вам не как будущая жертва… а как ваш учитель, как человек, накопивший в подобных делах немалый опыт! Боюсь, разработанный мною для вас план не приведет к успеху.

— Отчего же? У меня достаточно времени, чтобы повторить свою поездку. Видите ли, я с умыслом солгал вам. Я взял две недели отпуска, а не одну.

— Все равно вам не уйти от правосудия. Рано или поздно то, что вы были у меня сегодня ночью, выйдет наружу. А когда я исчезну…

— Вы не исчезнете. Во всяком случае, не навсегда. Все будут считать, что вы просто уехали на время, скажем, немного развеяться. Вот я действительно исчезну.

— Куда?

— Сюда, в этот самый магазин. Исчезну, обзаведясь крашеными волосами, сгорбленной фигурой, отвислыми усами и очками.

— Вы собираетесь занять мое место? Навсегда?

— А почему бы и нет? Научусь имитировать ваш голос, подделывать подпись. По ходу дела унаследую другие ваши маленькие секреты, а со временем, возможно, и вашу будущую клиентуру. Вы не станете отрицать, что человек, способный разработать подобный план, вполне достоин стать инструктором. У него есть все задатки для этого. Кроме того, у меня перед вами одно преимущество, и я намерен дать вам почувствовать его: я не боюсь вида крови.

— Но если вы сделаете это — вы действительно маньяк!

— Не более чем любой другой убийца. Или их наставники.

— Но…

Нож не дал мистеру Каину до конца сформулировать свой вопрос.

Оставалось лишь сожалеть по поводу того, что бывший инструктор мистера Авеля не смог испытать чувства педагогической гордости за то, с какой скрупулезностью его учеником были выполнены все остальные пункты этого плана. Поскольку одним из главных условий было постепенное перевоплощение мистера Авеля в мистера Каина, он решил даже перенять некоторую манерность поведения старика, в том числе его склонность к дешевым каламбурам. Внутрь каждого свертка, приготовленного для отправки по почте, он вложил по суперобложке от различных книг, в числе которых были «Анатомия меланхолии», «Нагой и мертвый», а также «Суть вопроса». Для разрубленного торса, естественно, была припасена обложка от «Прощай, оружие!»[143]

Само собой, он отдавал себе отчет, что это некоторый риск, однако даже маньяк имел право на небольшой и вполне безобидный розыгрыш. Кроме того, новый мистер Каин намеревался довести до конца свой план, после чего вернуться к обыденной и немного скучной «педагогической» деятельности.

Естественно, мистер Авель преуспел на выбранном поприще. Завершив свою миссию, он вернулся в книжный магазин стариком в очках с крашеными волосами. Спустя некоторое время новоявленный букинист полностью освоился со своим новым положением, а чуть позже завел и своих учеников. Магазин по продаже подержанных книг продолжал свое существование.

Вы всегда можете отыскать их на маленьких глухих улочках больших городов, а отыскав, невольно зададитесь вопросом, каким образом их владельцам удается сводить концы с концами…

Перевод: Вячеслав Акимов

Двойная игра

Robert Bloch. "Double-Cross", 1959

Мое имя вы увидите скоро в газетах. Что бесит — вы меня можете не признать.

Впрочем, не каждый перечислит директоров-распорядителей Эн-би-эс, Си-би-эс, Эй-би-си или «Мью — чуэл»[144].

Главное, что тут, когда слышат имя Уиллиса Т. Миллани, людей будто током бьет. Я всегда имел здесь большой вес, а в нашей корпорации только это и важно.

По крайней мере это важно для всех причастных к ТВ. Единственный человек, кто на это чихал, был Бзик Уотерз.

Да, Бзик Уотерз. Его-то имя вы знаете. Потому что последние три года я расшибался день и ночь, чтобы сделать ему рейтинг самым высоким и по Хуперу, и по Нилсену[145]. Эта толстая задница не сидела б на куче денег, если б не я. Господи, он-то, с его припевчиком «бзззэзз-бзик!». И дешевым юмором с Катскиллских гор!

Я вам скажу, что комики вроде Бзика на рынке идут меньше цента за штуку, а за десятицентовик бери таких дюжину. Он и сейчас бы варился в «районе борща»,[146] если б я его не вытащил. Все это помнят.

Все, кроме Бзика, конечно. Неприятности начались, когда он про это забыл.

Сижу в своем кабинете как-то жарким деньком — звонит телефон. Сид Рихтер из театра, где «Полный бзик» должны прогонять перед осенней премьерой. Сид — режиссер из тех, что сами управляться любят, и только моя секретарша доложила, кто звонит, я сразу учуял неладное.

— Ну, — сказал я, — выкладывай.

— Выкладывать? — Сид переспросил. — Боязно.

— Так помолчи, давай отгадаю, — предложил я. — Бзик сценарий забраковал.

— Не-а.

— Заезжая звезда ему не по вкусу.

— Валяй дальше.

— Явился в стельку пьяный.

— Хуже.

— Хуже?

Сид на другом конце, слышу, делает глубокий вдох.

— Совсем не явился. И точка.

— Минутку, подожди…

— Я час прождал. А у меня четырнадцать человек занято, полностью рабочая бригада — все из профсоюза — и двадцать музыкантов оркестра.

— Не сочиняй! Ты его искал?

— До розыгрышей мне! Не звонил бы, но я его обыскался. Он же знал про репетицию и вчера он был в городе. Кто-то вчера встречал его в ресторане «У Линди».

— Пьяного? Трезвого?

— Середина на половину. Швырялся творожным пудингом в официанта.

— Старина Бзик, как есть, он.

— Есть? Нет его, он сегодня пропал. Весь город перетряхнули. Утром из своего отеля вышел и — канул. Агент не видел, сценаристы не видели…

Меня осенило.

— А психоаналитику его звонил?

Сид рассмеялся устало.

— Которому? Ты же знаешь, как с ним в последнее время было. Психоаналитиков менял чаще, чем сценаристов.

— А девице его, этой Мелоди Морган, звонил?

— Только что. Говорит, он неделю уже не появляется.

— Хорошо, — сказал я. — Но ты шоу готовишь, да? Охотясь за ним…

— А что остается? Так ведь и дублера его раздобыть не могу, двойника наемного, как его там…

— Джоу Трэскин. — Я подсказал. — Хотя это не важно, Бзик на прошлой неделе говорил, что его выкинет.

— Чудненько! И кадры не выстроишь! А завтра репетиция в полном составе.

— Не отменяй, — сказал я. — Найду тебе Бзика, даже если придется город вывернуть наизнанку.

— Этого не советую, — пробормотал Сид. — Очень подозрительные жучки могут наружу выползти. — Он помолчал. — Ну, а теперь серьезно: думаешь, сможешь его найти?

— Черт, я должен, — сказал я на полном серьезе. — Не беспокойся. Это ж моя работа.

Я повесил трубку, тряхнул головой. Моя работа, так вот. Забота о Бзике Уотерзе. Он все лето меня доставал: не хотел подписывать контракт на осень, увиливал от встреч со спонсором, посредниками, нашими деятелями. А мне — терпи. Бзик в последний сезон чуть «Эмми» не схватил, хоть критикам и не по нраву его кривлянье. Поэтому брать на пушку его было без толку: знал, что он в моде, и мог переметнуться в любую студию.

Вдобавок ко всему какой-то задрипанный писателишка доцарапался до него, чтоб состряпать одну из этих дешевых биографий. Ну, вы знаете: про бедного маленького, брошенного на произвол судьбы мальчика, который вырастает, компенсируя ущербное детство, в горлопана-комика только потому, что не уверен в себе.

Это была последняя капля. Я делаю имена уже двадцать лет, и позвольте вам сказать: пресловутая «неуверенность» — вранье.

Возьмите Бенни, он вбил себе в башку, что только со скрипкой его принимают. Он покинул варьете и подался на радио, а тут ему никаких бенефисов не требуется. Уж этого сорта «неуверенность» я подам как надо, поверьте мне. Эд Уинн зарабатывал на смешных шляпах, но прекрасно сам себя показал в «Плейхаусе-90» и просто в кино. И таких примеров я вам с дюжину наберу. Бедный маленький комик? Нет, этот номер со мной не пройдет. Не запивают же от «неуверенности», не шлепают в золоте монограммы на подтяжки, не лягают же фельетонистов по кабакам.

Давайте называть вещи своими именами: Бзик — бракованный кадр, негодняк.

Но куда же он подевался?

Я набрал два-три номера по своему проводу. Знакомого букмекера, владельца игорного притончика и вдовушки Мэгги, этакой безотказной матушки, готовой снабдить вас всем, чего не пожелаете, хоть шотландскими пони.

Потом я прибег к крайнему средству — я позвонил Бзику домой, не в отель, тут в городе, но в его особняк, на Айленд. После Дня труда он туда не ездит, но мой запас телефонных номеров иссяк, а я должен был куда-нибудь позвонить.

Представьте, трубку сняли.

— Шервудский лес, — сказал голос. — Робин Гуд слушает.

— Бзик! Это Миллани. Черт побери, что за шутки! Разве не знаешь, тебя ждут репетировать?!

— Нам не до шуток. Король объявил праздник, народ пляшет на улицах.

Доверху набрался.

— Ты сам появишься, или мне потрудиться и тебя притащить?

— Очень жаль, ваш ответ не правильный! Но за участие спасибо, наш спонсор преподносит вам «утешительный приз» — набор глицериновых свечей, и суньте-ка их…

— Оставайся на месте, — сказал я ему. — Я сейчас буду.

И помчал. Сиду не позвонил, даже секретарше не сообщил, что исчезну, просто выскользнул через черный ход и сел в свою машину, припаркованную на той стороне улицы.

Прокатился я без всякого удовольствия. Преодолевая сумасшедшее городское движение, жару и злость, в тиски взявшую череп. Временами и «милтаун»[147] не спасает.

Если подумать, не так уж все плохо. Комики напивались, репетиции пропускали и раньше, перед кем надо выкрутишься и забудешь. Но не только из-за Бзика болела моя голова в ту неделю. Стычка вышла с одним из этих проклятых маленьких чудищ в телевикторине, с восьмилетним паршивцем, который помнил средний уровень каждого спортсмена в классе «А» прямо с восьмого года нашего века. Он просился из викторины своими глазами чемпионат мира смотреть. Потом возня с нашей новой звездой, нашим ковбоем: пытался вскрыть себе вены из-за несчастной любви. Я ж ему говорил, чтоб не путался с танцовщиками прежде всего. Потом…

Зачем продолжать? Такая моя работа: миротворец, нянька и опекун для них, для всех — в едином лице. Я сам себя десять раз на неделе спрашиваю: «Зачем продолжать?» И ответ всегда подкатывает: круглая сумма наградой. Но дело в том, что на этой неделе я себе задавал этот вопрос по десять раз на день.

Старый, наверное, анекдот, вы слышали. Бзик Уотерз его рассказывал, и я каждый раз смеялся. Про чудака, у которого сломалась телега и который решил сходить за лошадью с телегой к скупому соседу. Тащится он к соседу и клянет его скупость, припоминает его вечные отговорки. И так себя накрутил, что не успел сосед на колокольчик в дверях объявиться, чудак как завопит: «А иди-ка ты со своей телегой и лошадью сам знаешь куда!»

Вот в таком настроении я подъехал к дому Бзика Уотерза, и уж было мне не до смеху. Только бы обошлось без шума — не вынесу…

Машины Бзика перед домом я не увидел — плохой знак. Может, удрал от меня? На мой звонок никто не вышел, и я уверился: удрал. Меня охватила ярость, я стал стучать громадным медным дверным молотком. И здорово «промахнулся»: молотком, докрасна раскаленным на солнце, я обжег руку.

Тут, чертыхаясь, я пнул дверь ногой. И остолбенел на мгновение: дверь распахнулась.

Я влетел, внутри было прохладней. Но остыть я не мог. Кондиционер ни чуточки не помогал. А дрожал я — так это от возбуждения.

— Ладно, Бзик, — орал я, — теперь выходи! Я знаю, ты тут!

Ну малец десяти годков — и только. Но самокритика меня не тормознула, я летел через холл в библиотеку. То есть в бывшую библиотеку, Бзик, купив дом, сделал из нее бар.

Да, бар: бутылки, стаканы, куда ни глянь, уж потом, вбежав в комнату, я заметил, что обеими ногами стоял в луже ликера. Бзик развлекаться изволил.

Отразвлекался. Лежал теперь поперек софы, полностью вырубившись.

В грязном, потрепанном спортивном костюме, с двухдневной щетиной. Как же воняло от него ликером, когда я наклонился к нему и тряхнул.

— А? — пробормотал он. — Кто? Миллани, ты? У-уди…

Я придал ему сидячее положение.

— Ну, живо! — приказал я. — Со мной поедешь!

— Не… Пму я бязан ехать?

— Репетиция, вот почему.

— Не хчу репетицию. Не бязан на репетицию.

— Черт, ничего больше не слушаю! Ты живо идешь под душ, трезвеешь и одеваешься, чтоб через двадцать минут был готов. Понял?

— Ставь мя… Ты мне не босс…

Я ударил его по лицу.

Он зарычал.

— Ну…

И тут же был на ногах, шатнулся вперед. Его рука скользнула по приставному столику, сбивая стаканы на пол, пальцы сомкнулись у бутылки на горлышке. Схватив ее, он замахнулся.

Мне оставалось одно, что я и сделал. Выбросил немедля кулак и резанул его в челюсть. Он повалился назад, увлекая за собой столик. Стаканы разлетелись осколками на мраморном белом полу за краем ковра, но слышал я только противный звук, с которым стукнулась об пол, когда он грохнулся, его голова.

Все знают: без вреда это пьяному. Так и я думал, когда наклонился, тряхнул его. Но потом засомневался: будто я труп тряхнул, глаза открыты и закатились, лучше бы мне их не видеть.

Я хотел посчитать пульс. Тело казалось белее мрамора — то мрамор и был, если иметь в виду отсутствие пульса.

В комнате — жуткая тишина. Я слышал свое дыхание, но его дыхания я не слышал.

Тогда я понял…

***

Тишина стала еще плотней три часа спустя, когда я дождался того, кого ждал. Солнце быстро закатывалось, но и при тающем свете я его лицо разглядел. Он был Бзиком Уотерзом больше самого Бзика

— Джоу Трэскин, — сказал я, поднимаясь. — Ты меня помнишь? Уиллис Миллани.

Он ухмыльнулся по-дурацки.

— Босс Бзика… — проговорил.

— Был. До полудня.

— Что, черт возьми…

Я не дал ему договорить, а схватил за руку и потянул туда, за софу.

Он вытаращился на Бзика Уотерза.

— Несчастный случай, — пояснил я. И описал происшедшее. Коротко. Я знал, что следует говорить. Я все прекрасно знал, кроме одной вещи, самой для меня важной, — как он к этому отнесется.

— Понятно, — отозвался Джоу Трэскин. — Но чего вы рассказываете это мне? Вам бы лучше полиции рассказать.

Я поглядел на него пристально и покачал головой.

— Нет, Джоу.

— Нет?..

— Я мог позвонить в полицию три часа назад, когда все случилось. Но зачем? Я рассказываю — они меня сажают. И, может, даже срок за непреднамеренное убийство отсижу, при хорошем поведении — пару годков. А выйду— найду себе дельце. Не там, где сейчас работаю, но близко. Ну, в нашем лучшем отеле место дежурного в уборной.

— Простите, это ваши заботы.

— Слушай, Джоу. — Я положил руку ему на плечо. — Ты еще не усек, нет? Я не про свои заботы. Конечно, когда случилось, я сразу все, о чем сказал, живо представил. Но это не важно. Этот номер — «Господи, что ж я наделал!» — на черта он сдался?! Только я понял, что Бзик Уотерз мертв, я кончил жалеть себя и начал опять шевелить мозгами распорядителя. Знаешь, как у них котелок варит, Джоу?

— А у них котелок варит?

Он кусался — вылитый Бзик, и мне стало полегче. Я стиснул его плечо.

— Да, Джоу, да. Их работа. Моя работа. Думать и беспокоиться. Не о себе — о моих людях. Обо всех моих людях в моих шоу. Например, о тех семидесяти пяти, что заняты так или иначе в «Полном бзике». О них как раз я сейчас думаю. Лишить жизни Бзика Уотерза — одно дело, жуткое дело. Но умышленно погубить их всех, лишить заработка — это, знаешь ли, тоже… Я решил, Джоу. Этого я не сделаю.

— Но о чем…

— Слушай, Джоу. Выход простой. Ясно как день. Отлично все вижу.

— …о чем вы?

— О тебе, Джоу. С этого момента ты — Бзик Уотерз.

— Ну!..

— Помолчи, Джоу. Говорить буду я. Я все обдумал. Вот сюда сядь.

Он глянул на меня с дурацкой усмешкой, но сел. И тогда я понял: он в моих руках. Меня понесло.

— Смотри, как складывается, — сказал я. — Никто не догадался, что Бзик прятался тут. Для всех он вчера поздно вечером пустился по кабакам кутить. Сид говорил, кто-то столкнулся с ним «У Линди», я проверял и знаю, с кем он был, что делал. От тебя требуется одно: подхватить прямо отсюда.

— Но…

— Слушай меня. — Я зажег сигарету, руки уже не дрожали. — Я осмотрел комнату. Крови — нигде, а бедлам — так на обычный запой похоже. Потом: можно ж почистить. И ни у кого никаких подозрений, ведь Бзик Уотерз, как раньше, вот он!

— Да. — Джоу мотнул головой — Вот он. И что вы будете с этим делать?

— Что-нибудь сделаем, — ответил я. — За утесами преотличный глубокий карьер, к тому же ночь темная. Немножко тяжелых камней — и у нас нет проблем.

— Нет проблем… Бзик Уотерз, как раньше, крутится… — Он помолчал. — Но что будет с Джоу Трэскином?

Я перехватил его взгляд

— Ничего, — сказал я. — Давай-ка начистоту. Что с тобой было, пока ты не встретил Бзика Уотерза в прошлом году? Рядовой работяга был, нет, что ли? Грузовик водил, ни семьи, ни связей.

— Вы мои письма читали, — пробормотал он.

— Просматривал. Моя обязанность. Теперь-то что… Давай обратно к фактам. Бзик подобрал тебя из-за сходства, чертовского сходства. В этом твое везение. Ты играл у него за дублера. Ты даже на публике тут, в городе, вместо него появлялся, и, кажется, он пару раз тебя просил посниматься за него для рекламы, когда он хотел умотать. Разве не так?

Джоу не отвечал — зубы скалил.

— Ладно. Год ты играл у него за дублера. А потом, на прошлой неделе, он тебя вышвырнул. Что с тобой было?

Он передернул плечами.

— Расплатился в отеле и съехал, нашел комнату на окраине, там и сидел.

— А когда деньги вышли, двинулся б дальше, — продолжил я. — В конце концов опять бы баранку крутил где-нибудь. И, может, когда-нибудь кто и сказал бы, что ты похож на Бзика Уотерза, это всего-то. Неприятно тебе говорить, но ты, Джоу, из многих. Если ты не дублер, ты — мелочь. Во всем шоу-бизнесе никто не поинтересовался, что с тобой сталось, когда Бзик тебя выгнал. Ты просто исчез. У тебя ж даже агента своего нет, ведь нет? И семьи нет, никому ты не нужен.

— Однако вы меня, черт возьми, быстренько разыскали, — заметил он.

— Случайность. — Я вытащил из кармана листок бумаги. — На столе нашел клочок с твоим именем и телефоном.

Джоу кивнул.

— Да, помню, звонил я ему, переехав, чтоб сообщить свой новый номер, вдруг понадоблюсь. Может, он бы сегодня мне звякнул.

— Кто ж теперь скажет, — откликнулся я. — Да это не важно. А важно, что ты сойдешь со сцены и никто не заметит. Ты просто покинул город, и все.

— И, однако, рискованно это.

— Ерунда. Помнишь, лет семь-восемь назад парень статистом много снимался, потому что на Гарри Трумэна походил? Ты часто задавался вопросом, что с ним сталось? — Я помолчал. — Нот, тут никакого риска не будет. Я тебе обещаю. И поверь, я больше тебя на карту поставил. Но только я твое имя и телефон на том листке из блокнота увидел, я понял: выигрыш мой — Ладно. — Джоу зажег сигарету. — Может, я и могу исчезнуть без шума. Но это не значит, что я появлюсь как Бзик Уотерз.

— Я б на твоем месте подумал, Джоу. Хорошенько подумал. Стоит подумать.

— Сколько именно стоит?

Теперь была моя очередь ухмыляться, видя его лицо, слыша предвкушение в его голосе.

— От меня ты не получишь ни цента, — объявил я. — Ни единого цента. Но я тебе предлагаю имя Бзика Уотерза. И этот дом его, и жилье в городе, и его машины, его счет в банке, его доход на сегодняшний день. Плюс его контракт, славу и будущее. Преподношу на блюдечке. Все, что от тебя требуется, — сказать «да».

— Всё, а? — Джоу вцепился в подлокотники кресла. — Забыли про пустячки! Бзик Уотерз… был., великий комик. Он такое откалывал за неделей недоля. Люди ж со смеху должны были от него помирать.

— Ты знаешь больше того, Джоу. У нас четверо авторов сочиняли весь юмор. Знаешь и то, как Бзик сачковал прошлый сезон, даже со сценаристами не хотел посидеть. Даже номера не заучивал, просто считывал текст с телесуфлера со своим кривляньем, конечно, и всеми ужимками. Не пройдет и недели — ты освоишь его голос, манеру, приемы. Я позабочусь, чтоб ты просмотрел все записи его старых шоу. Номера без песен, без танцев, так что тебе нечего будет делать. Бзик продукт синтетический, Джоу, просто соединение хороших авторов и верной рекламы. С твоим сходством я б его сам играл.

Джоу кивнул.

— Вы о нем были невысокого мнения, а, Миллани?

— Кто о нем был высокого мнения? — Я поднялся. — Давай-ка начистоту. Знай его друзья, что тут сегодня случилось, они скинулись и купили бы мне медаль. Да только они не знают, а кроме того, я сомневаюсь, что у него водились друзья.

— Может, вы несправедливы к нему. — Джоу запнулся. — Но в одном не ошиблись. Он знал тьму народа. Предположим, у меня выйдет с номерами Бзика Уотерза перед камерой, а в частной жизни, со всеми, кто его знал?

Опять пришло время мне ухмыляться.

— Уж тут ты практиковал. Позировал же вместо него фотографам, и никто не заметил подлога Остальное вызубришь: подробности там из его жизни, знакомства. Все. что о Бзике печаталось, до последней газетной вырезки, я тебе принесу; позабочусь, чтоб ты получил доступ к связанному с парнем архиву, а у нас его история от и до. Ведь я тебе, Джоу, сказал, я головой поработал. Я все обдумал, как только решил тебе позвонить. Все учел. У Бзика не было постоянного менеджера, и дружбу он ни с кем особенно не водил, так, якшался с кучей всяких статистов и выпивох. На руку нам и то, что, как я узнал, он ходил к психиатрам. А близко с ним не знался никто. Что до подробностей, поверь, я снабжу тебя полным комплектом. Через неделю ты будешь Бзиком почище самого Бзика. Вот только пить столько не будешь… и сачковать, не будешь таким законченным эгоистом и негодяем горластым.

— Вы его ненавидели, а?

Я вздохнул.

— Что, ты думаешь, старикан Франкенштейн чувствовал, глядя, какое чудовище сотворил? Вот тебе мои чувства в отношении Бзика. Я сотворил его из ничего.

— Теперь я должен стать новым чудовищем.

— А что ты теряешь?

Джоу уставился на меня.

— Ладно, — сказал он. — А что я теряю?

Я подал руку.

Ему пришлось тянуться, чтобы пожать мою, ведь нас разделяло мертвое тело…

На телеэкране наплыва достаточно, затемнения. В книгах той же цели служат звездочки или заголовки. Но в жизни время надо прожить.

К счастью, все пошло гладко.

Сбросить тело в карьер после наступления темноты труда не составило. Не пикник, конечно, но дело есть дело. И только мы с этим покончили, самое страшное миновало, во всяком случае, для меня.

Отныне бремя легло на плечи Джоу, и меня радовало, как он сразу включился. С мелочами задержки не было: заплатил за комнату, продал свои пожитки, перебрался на место Бзика. Я состряпал историйку для Сида Рихтера: нашел, мол, пьяного Бзика, в чувство привел. На другой день репетиция катилась по плану. Если Джоу и делал промашки, их можно было списать на похмелье. Но о промашках мне не докладывали. Следующие полмесяца я посвятил ему много времени, сообщал требуемые детали, натаскивал касательно имен: связи, отношения, дружба или что считалось дружбой у Бзика в его окружении из бородатых радикалов, ретроградов, подставок, попрошаек и прихлебателей. Все пошло у него как по маслу. Мы с ним даже каллиграфией позанимались, и через несколько дней он выдавал автограф — не придерешься, а из киноархива он узнал про Бзика-комика все, что хотел.

Конечно, мне пришлось попотеть, надвигалась дата его первого шоу, и передышки я себе не позволял. Но как тяжко все ни доставалось, все ж было легче, чем крутись тут взаправдашний Бзик. И от чего бы ни болела моя голова, я хоть знал: на Джоу могу положиться, мы действовали заодно. А с Бзиком я только воевал: кто кого.

Джоу отлично у меня работал. Схватывал на лету, я его нагружал и ограждал от журналистов, надоед всяких. Подготовка к осеннему сезону — тоже ведь предлог их отвадить. И когда он взял барьер с первым шоу, я почувствовал: дело пойдет.

Да, ему пришлось словно под пулями, мне ж — под бомбежкой атомной, но вот премьера прошла, и я сказал себе: уф!

Он появился на сцене, и они попадали.

Он был так же хорош, как Бзик в ударе Черт, он был лучше Бзика! Никаких промашек, никаких ляпов. Лицом показал товар.

А после пошел домой и завалился спать, а не шатался по кабакам и не швырялся творожным пудингом в официантов.

Признаться, это я отправился отметить событие. Я чувствовал, что заслужил.

Побежали дни — все, как по нотам, игралось. Жизнь без проблем. И я предоставил Джоу самому себе, он, казалось, справится и один. Конечно, я его проверял, мы встречались, но оплошностей он не допускал.

— Ну, нравится? — спросил я его.

— О таком кайфе я не мечтал, — ответил он. Я видел: правду человек говорил.

Вот я и перестал беспокоиться.

Пробежало два месяца, и я почти забыл, как все приключилось. Согласен: невероятно звучит, но настоящий Бзик Уотерз испарился из моей памяти вместе с тем злополучным днем. В воду канул. Точнее, в карьер…

А потом на дороге объявилась черная кошка.

Впрочем, то не кошка была. То была канарейка.

Защебетала до одури мою секретаршу однажды утром и впорхнула ко мне в кабинет.

— Мелоди Морган! — воскликнул я с напускным удовольствием.

Черт, вот она, Мелоди Морган, подружка Бзика.

Только я увидел ее, меня прошиб пот. В моем кабинете ей нечего было делать. Мелкие пташки сюда обычно не залетали, она фактически мечтать не смела даже взглядом сюда проникнуть, не говоря о том, чтоб влететь и устроиться в моем лучшем кресле, свесив с подлокотника ноги. Но вот она.

— Я могу вам чем-то помочь? — спросил я.

— О да, мистер Миллани, думаю, да. — Она взмахнула ресницами и одарила меня робкой улыбкой. — Хочу работу.

— Работу?

— Я певица, вы знаете.

— Знаю. — Я поджал губы. — Но это не по моей части. Вам надо к Лумису на прослушивание или к Сигристу в актерский отдел.

— Мистер Миллани, я говорила с ними. Им нечего предложить.

— В трудном положении?

Она улыбнулась.

— Да нет… Откровенно говоря, мистер Миллани, они не считают меня очень хорошей певицей. Потому никогда не пригласят.

— Гм.

— И уж раз откровенно, то должна признать, что и сама не считаю себя очень хорошей певицей.

— И, однако, думаете, что я вас возьму.

— Да, мистер Миллани.

— И почему же?

— Потому что я близкий друг Бзика Уотерза.

— Знаю.

— Я виделась с ним довольно часто последнее время.

— Этого я не знал. — Я-то как раз не виделся с ним и теперь ругал себя.

— Вы занятой человек, мистер Миллани. Вы не можете за всем проследить.

— Верно. — Верно-то верно, но за одним мне следовало проследить. Джоу, конечно, встретил бы подружку Бзика раньше или позже. Но уж лучше позже.

— Как бы то ни было, я работу хочу, — сказала она.

— В каком именно шоу?

Она пожала плечами.

— Вообще-то мне все равно. Подпишите со мной контракт. На эпизоды, замену, дубляж. — Ресницы Мелоди Морган перестали порхать, она смотрела в упор — И раз уж певица из меня никудышная, я вам подкину условие: если хотите, я совсем появляться не буду. Подпишем контракт — и конец.

— Ну… — Я запнулся. — Мы подписываем контракт на постоянный репертуар. В случае с заменой обычный минимум на шесть месяцев…

— Прошу вас. — Она поднялась. — Я предпочла бы контракт на пять лет. Без права расторжения. О минимуме я не думаю.

— А о чем думаете?

— О тысяче долларов в неделю, — пропела она мне отлично поставленным голосом.

Я встал. Куча ответов была у меня в голове, и ни один не годился. Я мог сказать, что она чокнутая, что рехнулась, кто, она думает, она такая, с кем, она думает, она говорит. Слабо. Тут и четверым авторам Бзика не справиться Я прочистил горло и произнес:

— Бзик знает, что вы у меня?

Она рассмеялась.

— Конечно же, нет. Нам с вами обоим ясно: Бзик больше ничего никогда не узнает. Не узнает, мистер Миллани? — Увидев выражение моего лица, она опять рассмеялась. — На последний вопрос я не требую, чтоб вы отвечали. Для вас это, может быть, затруднительно. Ответьте только мне о работе.

— А если не отвечу?

— Тогда, боюсь, мне опять придется задать этот самый вопрос. И много других. Например, что сталось с тем парнем, которого Бзик прогнал, с тем Джоу Трэскином? Я его не встречала последнее время — или встречала все-таки?

Меня качнуло вперед.

— Как вы…

— Прошу вас! Теперь вы ставите меня в неловкое положение, девушка, которая была с Бзиком довольно дружна, многое знает, замечает. Не лезущие в глаза мелочи, а потом она начинает складывать одно с другим. Проверяет. Пока все не сойдется.

— И к чему же сошлось?

— К тысяче в неделю, — опять пропела она.

Было единственное средство заставить ее замолчать.

— Ладно, — сказал я. — Но вряд ли стоит напоминать вам условия: держите рот на замке.

— Конечно.

Сколько улаживать, устраивать пришлось бы. Сколько пришлось бы объяснять, почему я раскололся на такую сделку без права расторжения для дешевенького дрозда. Хорошо еще, не из собственного кармана денежки выложил. Других средств под рукой не нашлось. Сразу не нашлось. Вот обсужу, подумал, с Джоу…

***

Джоу оказался мне не помощником.

— Говорю, ни черта не знал, — твердил он. — Мне и в голову не пришло бы, что она о чем-нибудь догадалась.

— Зачем было к ней соваться?

— Сами знаете. Они с Бзиком так притерлись. Не мог я ее обойти, вот тогда бы точно неприятности начались. Вы же в курсе, он держал для нее квартирку. Она б такой шум подняла…

— Шум? — Я завелся. — А тысяча в неделю на пять лет громом среди ясного неба! Как тебе?

— Лихо. Но такова жизнь.

— К черту эту жизнь!

— Что вы хотите сказать?

Я уставился в потолок.

— Ну, допустим, ты держишь в доме какую-нибудь душку из живности, Джоу. Ну, канарейку. И вот она тебе надоела. Устал от ее песенок. Что сделаешь?

Он в потолок не глядел. Он в упор глядел на меня и качал головой.

— Знайте, — сказал он, — я комнатных пташек люблю. И эту — особенно. Пусть все остается как есть. Если я теперь за Бзика Уотерза, то уж мне бзиково. Так договаривались.

— Но что ты нашел в этой бабенке? У тебя будет, какая захочешь. Моя Мэгги достанет тебе…

— Не нужны мне шотландские пони. Я этой канарейкой доволен. Или вам лучше, чтоб я недоволен был?

— Нет-нет, конечно же, Джоу.

— Бзиком зовите. Как все. — Он наклонился ко мне. — И если желаете, чтоб все меня так звали и дальше, вам бы помалкивать. Раз с рук сошло, в другой раз удача изменит. От добра добра не ищут.

— Хорошо.

Только что тут хорошего. Тысяча долларов девке — уже погано, а новый номер, который выкинул Джоу, — хуже некуда. Он раньше не заносился. Дурной знак.

Неделя не минула, тут тебе следующий, еще тревожней. Звонит и просит прийти к нему домой поговорить.

— В девять сегодня будешь?

Я согласился.

Буду. И буду крут. Пора приструнить его раз навсегда.

Джоу меня дожидался. Он чувствовал себя по-хозяйски, нацепив один из халатов Бзика с его монограммой, наклеив одну из Бзиковых широких и фальшивых улыбок. И к тому же пробовал, как я понял, Бзиковы любимые послеобеденные ликеры. Столик под бутылками прогибался.

— Добро пожаловать в скромную обитель, — приветствовал он меня. Садись, пожалуйста.

— Давай-ка без церемоний, — оборвал я его. — Хочу тебе кое-что сказать, а ты слушай внимательно. Пора поставить тебя на место. Откровенно говоря, мне не нравится эта твоя независимая игра. Я тут распоряжаюсь, ясно? Так вот станем работать.

— Ну была б в том нужда, — сказал он.

— Что?

— Мы не станем с тобой работать. — Он оказался за письменным столом. — У меня для тебя сюрприз. Вот, погляди.

Он пододвинул мне кучу бумаг.

Я кинул взгляд на заголовок.

— Контракт? И с кем — с паршивым..

— Я тебя попрошу. Это мой будущий босс — только пять недель пробежит.

— Но ты принадлежишь нам.

— На три месяца и неделю с правом расторжения контракта при уведомлении за четыре недели.

— Ты не бросишь «Полный бзик»!

— Конечно, не брошу. Я беру шоу с собой. Нет, не название. Большую часть моих людей.

— Твоих людей? Да кто, ты думаешь, ты есть?

— Бзик Уотерз. И они так думают, все так думают. Твоя работа, нет. что ли?

В горле першило. Слова давались с трудом

— Но ты не можешь уйти…

— За лишних семь тысяч в неделю я могу все, что угодно. Ведь ты не прибавишь столько?

— Нет, конечно. — Я таращился на приставной столик. — У меня нет нужды. Мы с тобой одной веревочкой связаны. Нечего дергаться. Я тебя создал, я способен и поломать.

— Не пойму.

— Я тебе разжую. — Я улыбнулся. Улыбка далась с трудом, но я поднатужился. — Когда я вызвал тебя к Бзику в дом в тот день я говорил, что все как распорядитель учел. И это правда. Я знал, что делаю и почему.

Я мог избавиться от трупа, а потом позвонить тебе. Но у меня была причина позвать тебя раньше, чтоб ты мне помог. Нет, не о физической помощи речь, речь о твоем соучастии… в убийстве. Ты укрыватель, как законники говорят или скажут, только ты попытаешься меня к стенке прижать.

— Ага, вот оно что!

Я кивнул.

— Может, думаешь, я не сознаюсь? Только брось меня, и сознаюсь. Суть-то в чем: погибает «Полный бзик» — я погибаю. На мне крест. Отпусти я тебя, и я на ТВ банкрот. Я жизнь вложил в это дело. Если я теряю его, я теряю все остальное. Поэтому предупреждаю: уйдешь — заговорю. Когда меня посадят на электрический стул, ты будешь сидеть у меня на коленях.

— Не остановишься ни перед чем?

— Нет, — сказал я. — Я свое слово держу.

— Ты убийца, — пробормотал он. — Вот истинная причина, из-за которой я подписал новый контракт. Да-а, просчитался я.

— Что ты имеешь в виду?

— Помнишь, — сказал он, — когда в тот день я явился на твой звонок, ты объяснил: несчастный случай. И я готов был поверить. Был настроен спасти тебя, а еще больше — спасти людей в твоем шоу. В конце концов что им за польза, если бы я тебя заложил. И я включился в игру.

А потом понял: ты настоящий убийца. На другое же утро понял после того, как ты попросил меня помочь избавиться от Мелоди. Только настоящий убийца, Миллани, может так мыслить. Вот тогда я и решил уйти от тебя. И я это сделаю.

— Не пытайся, — я прошептал. — Заговорю.

Он покачал головой.

— Ты забыл. У меня алиби.

Я уставился на него.

— Да, алиби, Мелоди. Она поклянется, что я провел тот день с ней. И я выйду сухим из воды. — Он ухмыльнулся. — Сказать откровенно, я действительно провел часть дня тогда с ней. Меня видели, как я к ней входил. Но никто не видел, к счастью, как я выходил.

Я выдавил из себя:

— Но ты не был у Мелоди. Ты тогда даже знаком с ней не был. Даже ее не встречал, пока Бзик не умер.

Он опять ухмыльнулся.

— У меня для тебя сюрприз: Бзик не умер.

— Но…

— Ты убил Джоу Трэскина, — прошептал он. — Я — Бзик Уотерз.

Я стоял и глядел на столик. Он кружился передо мной.

— Давай-ка без дураков, — сказал он. — Ты накрыл меня дома, когда позвонил, булькая от возмущения. На репетицию мне не хотелось, мне не хотелось слушать твой бред. Ты грозил тут же явиться.

Вот и задумал я хохму. Я позвонил Джоу и велел ему мчать ко мне на такси. Он примчал, и я сказал, что беру его обратно дублером при условии, что он подставит себя под удар, когда ты заявишься. Мы выпили, и он согласился. Только боялся, что хозяйка в меблирашках присвоит его вещички, потому что он ей давно задолжал. Я сказал: нет проблем, он даст мне свой ключ, я к ней заеду и все улажу, а потом привезу его барахлишко. Таков был уговор.

По дороге я к Мелоди заскочил. И мы обхохотались, представляя, как ты мечешь громы и молнии на беднягу Джоу. Потом от нее я мотанул на квартиру к Джоу. И как раз ты позвонил.

Нет, я ни о чем не догадывался. Пока не вошел и не увидел тебя… и Джоу. Болван бутылку, наверное, из рук не выпускал, как я уехал. Я его не сужу, ему не хотелось с тобой встречаться. Вот так хохма для него вышла, а?

Но ты рассказал про несчастный случай, и я решил играть дальше. Вот уж когда пошла большая игра — когда ты заключил со мной сделку, чтоб я играл самого себя! Я про такое, черт возьми, еще не слыхал, кто поверит! И потому мне бояться нечего. Никто не поверит, чтоб я помог тебе отделаться от трупа моего двойника, только б играть самого себя! Это лишено всякого смысла, ведь у меня нет мотивов. А у тебя мотивы есть. У меня же — Мелоди и алиби.

Он затрясся от смеха.

— А Мелоди! Это был высший класс, тот номер, что я подсказал, — вымогательство. Говорила, ей казалось, ты прямо рехнешься!

Я шевельнулся, если б мог.

— Ты ее надоумил? — прошептал я. — Ты вздумал через нее меня шантажировать?

Он кивнул.

— Так ведь хохмы ради, я же сказал. Мое лучшее шоу. Учудил так учудил. Но у тебя нет чувства юмора, нет же? Не понимаешь, что это такое — комик, ты-то просто распорядитель. Или был им. — Он помахал контрактом. — Когда я уйду, поглядим. Тебе нечем меня остановить, тебе с твоим административным умишком…

— А вот и есть чем! — крикнул я. Ко мне разом вернулись голос и быстрота действий. Я схватил со стола бутылку, поднял ее и опустил, снова поднял и опустил, и, даже когда бутылка разбилась, поднимал, опускал ощерившийся осколок в руке.

Та же сцена, что тогда, по новой. Одно отличие: теперь неоткуда было вытребовать двойника. И больше я своим административным умом не владел.

Бзик Уотерз правду сказал в конце концов. Я — убийца.

И что теперь убийце делать?

Перевод: Наталия Падалко

Красотка на стенке

"Robert Bloch. Pin-Up Girl", 1960

Впервые принц увидел Лейну «У Сайро».

На полную катушку веселились: обед, выпивка — высший класс. Гибсон — тут же; рекламу устроил что надо. И вечерним платьем ее снабдил, она смотрелась потрясающе в нем, вернее, наполовину без него. В общем, все ее пожирали глазами, фотографы знай щелкали, а она просто блистала.

Потом метрдотель положил на ее столик карточку. Сверху, отпечатанное, имя — Принц Ахмет, и всего одна строка от руки: «Могу ли я иметь удовольствие познакомиться с вами?»

Она показала карточку Гибсону.

— Что за фигура? — спросила.

Гибсон глаза выкатил.

— Ну даешь! — сказал — Детка, брось шутить. Даже «Тайм» не читаешь? Он же, пишут, прямо купается в деньгах, полмиллиона в неделю имеет или вроде того. Качает нефть. Баснословно богатый! Тут с некой дипломатической миссией.

— Как выглядит, — захотела Лейна узнать. — Покажи.

Гибсон зашарил глазами и вот наткнулся — от него точно справа.

— Там, третий столик.

Лейна вылупилась. Компания из четырех мужчин. Трое — дюжие, бородатые, четвертый — худощав, гладко выбрит и не так темен лицом.

— Принц тот, без бороды, — пояснил Гибсон. — Конечно, не Али Хан[148] собою, но…

Лейна улыбнулась.

— Не заводись, — прошептала. — Он меня не волнует. У нас прекрасно идут дела без всяких черненьких, зачем он нам нужен? — И она положила руку Гибсону на запястье. Обычно он не терпел, когда к нему прикасались, но на этот раз и не дернулся.

— У нас дела, правда, идут прекрасно? — спросила. — Ты ж не вздумал меня надуть?

Гибсон облизнул губы и скользнул глазами в «ручеек» меж ее грудей.

— Я сказал тебе сразу, как познакомились, детка. Я знаю, как торговать. Что имеешь — уж это-то я продам. Разве я тебя два месяца не снимал? Разве не пустил все свои денежки на пленку, на твой гардероб, не нанял агента, чтоб он тебя разрекламировал? И мы свое получим, еще как получим. Не какие-то фотокалендари там или фальшивые конкурсы. Я поместил твои снимки в двадцати трех журналах, а в ближайшее время тебя наперебой станут требовать еще пятьдесят. Обложки, развороты — высший класс! Я подсуну твое роскошное белое тело всем мужчинам у нас в стране — от шести до шестидесяти. Пускай ткнутся носом тебе меж…

Метрдотель кашлянул осторожно и вложил Лейне в руки небольшой белый конверт. Она открыла его.

— Еще карточка, — фыркнула. — На этот раз написано только «Прошу вас!»

— Подожди, детка! — Гибсон взял у нее конверт. — Там внутри что-то. Смотри!

— Боже! — вскрикнула Лейна.

Они уставились на рубин. Величиной со стеклянный шарик, которым играют дети.

Гибсон нерешительно улыбнулся.

— Боже! — проговорила Лейна опять.

И вдруг схватила драгоценность. И встала.

Гибсон отвернулся к стене.

— Ну, барашечек, — Лейна шептала — Я всего на минутку. В конце концов надо ж вернуть.

Гибсон не проронил ни звука.

— Подумаешь, из-за этого устраивать сцены, — вскипела Лейна. — Я хочу сказать…

Гибсон пожал плечами, по-прежнему на нее не глядя.

— Завтра начинаем съемки на пляже, еще не забыла? — пробурчал он. — До полудня подожду. А ты уж освободись к тому времени, детка. Прошу.

Лейна заколебалась. Но рубин жег ладонь. И она резко повернулась, направилась к столику принца. На ладони горел рубин. Горели глаза принца, она чувствовала, как ее щеки горели, когда с улыбкою говорила:

— Простите, не вы ли джентльмен, который…

***

Назавтра, далеко за полдень, Лейна проснулась. Она, конечно же, совершенно забыла про встречу с фотографом, какое-то время не могла вообще понять, где она. С похмелья. Потом припомнила, где: роскошная спальня роскошного номера в роскошном отеле. И признала щуплого, стоявшего в ногах кровати мужчину. Заметив, что он на нее смотрит, она изобразила улыбку. Зевая, с нечаянной ловкостью освободилась от простыни, потянулась. Теперь простыня совсем соскользнула. Лейна ждала, что с ним будет.

И удивилась, когда он нахмурился.

— Прошу тебя, моя дорогая, — сказал он, — прикройся.

Лейна тряхнула кудрями.

— Что такое, медовенький мой? — сладко пропела. — Я тебе не по вкусу?

— Нет… Но только у нас в стране женщины не…

— Какое мне дело, что у тебя в стране… — Лейна тянулась к нему.

— Ты сейчас у меня…

Он замотал головой.

— Уже за полдень, — проговорил.

— Ну и что нам с того?

— Я думал, проголодалась.

Лейна села.

— Хочешь отправиться со мною на ленч?

— Ленч принесут сюда, — сказал принц. — Заказам и скоро появится.

— Тогда я лучше побыстрее оденусь. — Лейна прыгнула с кровати — Любовь моя, не подашь мне одежду?

Но принц, похоже, не слышал ее. Он был почти у двери.

Лейна пожала плечами. Странный какой-то принц. Она все перескажет Гибсону, когда с ним встретится. А вообще ей следует позвонить ему тут же и объяснить, почему опоздает.

Она нашла телефон на приставном столике у кровати. Не успев поднять трубку, заметила там конверт со своим именем. Внутри — опять визитная карточка, но надписи не оказалось. А вот под карточкой оказался зеленый камень. Лейна взяла его, оглядела. Изумруд, вчерашнего рубина вдвое крупнее. Сначала она таращилась на камень, потом — на телефон. Наконец головой тряхнула. Подождет Гибсон. Она ему, конечно же, все перескажет, но он пока подождет…

***

Гибсон целую неделю прождал. Они встретились в его ателье. Квартира Гибсона располагалась позади служебного помещения, там-то, собственно, Лейна его и нашла.

— Я всего на минутку, дорогой! — сказала Лейна.

— Не надо мне этих «минутных» формальностей, — надувшись, проговорил он. — И «дорогого» перескочи. Что, черт побери, с тобой случилось?

— Это фантастика! — выдохнула Лейна. — Помнишь тот рубин? На другое утро, представь, был изумруд, потом бриллиант, на третий день — нитка жемчуга. Потом — нефритовый браслет, а вчера — бирюзовая брошь. Ума не приложу, где он их брал, ведь мы фактически из его номера всю неделю не выходили. Он приказал, чтоб нам еду подавали в номер, из его людей меня никто и не видел. Это похоже на «Тысячу и одну ночь»…

Гибсон завращал глазами.

— А платье тоже из «Тысячи и одной ночи»? Откуда это паскудство? Оно ж тебе прямо под подбородок!

— Он заказал. Весь гардероб такой. Говорит, в его стране женщины скромницы, жена и не подумает перед мужем своим раздеваться…

— Ну и?..

Лейна прикрыла ладонью рот.

— Я не собиралась этого говорить, — сказала она, — правда же, не хотела. Но он завтра уезжает к себе, и он просит меня с первого дня… а ты не соврал, он действительно купается в деньгах… В общем, он один из самых больших богачей в целом свете, и мне такая удача…

— Знакомый мотивчик, — проворчал Гибсон.

— Слушай, я его не люблю. Нельзя иметь все!

Гибсон сощурил глаза.

— Ничего нельзя, — сказал, — ничего, что хочется.

— Говорю тебе, не в любви дело. Мужчины для меня столько не значат… Значат не столько. Ну, как женщины для тебя. Но деньги…

— Так ведь и не деньги тебе нужны, — заворчал Гибсон. — По-настоящему — нет. — Он направился к столу в углу ателье и вернулся с бумажной кипой в руках. — Вот что тебе нужно, — сказал. — На, взгляни.

— Ой, моя фотография! На обложке! И здесь разворот. Журналы… Наверное, та серия, про которую ты говорил. Ой, дорогой, это просто божественно! Думаешь, нас не поймают на этих кадрах? Тут же видать прямо…

— Визгу-то — хватит! — Гибсон опять улыбнулся. — Я говорил тебе, мы своего добьемся, не говорил? Предвещал, что пробьет наш час, нет? И это только начало, верь мне. Подожди, мы тебя покажем везде. Знаешь, что будет? Они за тобой будут бегать и контракт тебе — раз любой на телевидении, в кино, где захочешь! Помнишь, как с Монро, Мэнсфилд, Экберг[149], да? Будет еще почище!

Лейна кусала губы.

— А может, ты просто не хочешь свое упустить?

Гибсон мотнул головой.

— Про это не думай. У меня был аппетит, пока я тебя не встретил, и сейчас он, спасибо, хороший. Деньги меня не заботят, ну, не больше, чем заботят тебя. Ты хочешь стать звездой не из-за денег. А чтобы все тебя видели на экране. Чтоб миллионы мужчин из темноты смотрели на твое тело. Глаза вылупив, с дыханием перехваченным, сжав кулаки, украдкой стараясь заглянуть за вырез твоего платья. А потом дома чтоб слюнки пускали над фотоснимками в журналах, разглядывая тебя с головы до ног. Чтоб фото красотки прибили на стену и изнывали в мечтах: как бы оно было, окажись ты рядом в постели.

Гибсон стоял к ней так близко, что она ощущала его дыхание на лице.

— Но что им с того за польза, а, детка? Ты отлично знаешь, и я понял, как только глаз на тебя положил, понял: ты никогда никого не будешь любить, кроме себя. Тело свое — вот что ты любишь. Тело и власть, какую оно имеет над всеми. Я понял и сразу представил, что я могу тут сделать. Ты никогда не станешь актрисой, но я смогу сделать тебя звездой. Ты никогда никому не будешь настоящей женой, но я смогу сделать тебя возлюбленной целого света. А потому забудь про этот бездонный карман. Это не важно. Не твое это.

Лейна отступила назад.

— И не знаю… — сказала.

— Не знаешь? Конечно же, знаешь.

— Ну, да. Ты, наверное, правду сейчас сказал. Я на самом деле такая. Хочу, чтобы они на меня смотрели. Все. Еще девчонкой хотела. Штука не в том, когда они к тебе прикасаются или берут, а в том, когда они на тебя смотрят, когда понимаешь, что смотрят и представляешь, что у них в голове…

— Да, — прошептал Гибсон. — Да, детка, да. Вот и я получаю кайф, поснимав. Раздразнив их. Раздразнив весь грязный, вонючий мир. Почему бы и нет? Даем, что хочется им, получаем, что хочется нам.

— Не так все просто, — Лейна вздохнула. — Вот, что я хотела тебе сказать. Принц, он от ревности чокнутый. Чего мне стоило ускользнуть, чтоб тебя повидать. Если он догадается, где я…

— Не смеши! — оборвал ее Гибсон — Это ж твои Соединенные Штаты, забыла? Никто тут не появится с незаконным азиатским…

— О Боже!

Крик Лейны испугал Гибсона, но не сразу. Обернувшись, он успел только заметить принца, выступившего из-за ширм, только вскинуть руки, увидав револьвер.

Но принц не выстрелил. Он приблизился, улыбаясь, с пустыми глазами, подошел совсем близко, и рукоятка револьвера опустилась прямо на Гибсонов череп.

***

Придя в себя, Гибсон обнаружил: пристроен, сидя, на кушетке в углу ателье. Принц сидел напротив на стуле, курил сигарету. Лейны нигде не было видно.

— Я полагал, что мог вас серьезно поранить, — сказал принц — И решил дождаться, увериться: вы оправились.

— Какая забота! — пробормотал Гибсон. Он тер гудевшие виски. — Думаю, я в порядке. А теперь вам лучше убраться отсюда, пока я не вызвал полицию.

Принц улыбнулся.

— Обо мне не беспокойтесь, — сказал. — Дипломатический иммунитет. Но я намерен сразу же вас покинуть. Если это доставит вам удовольствие, я улечу сегодня же вечером экстренным рейсом.

— Лейну вы не возьмете.

Принц склонил голову.

— Истинно так. Я не возьму молодую леди. Я, видите ли, подслушал ваш разговор. И это, к счастью, уберегло меня от прискорбной ошибки.

Принц поднялся и направился к двери.

— Вы говорили, а я вспомнил ваш миф О прекрасной обольстительнице Цирцее, в чьем присутствии мужчины обращались в свиней. У Лейны была эта власть, власть делать из мужчины животное. При одном только виде ее из мужчины — мгновенно псина: пускает слюну, от похоти задыхается. Вы называете Лейну красоткой, а я скажу, что она колдунья. Это зло — та власть, которой вы оба сговаривались добиться, и мне повезло, что теперь я ее избегну.

Он открыл дверь, когда Гибсон встал на ноги.

— Подождите, — сказал Гибсон. — Где Лейна?

Принц передернул плечами.

— Когда я вас оглушил, она упала в обморок, и я позволил себе отнести ее в ваше жилище. Вы найдете ее — она вас ждет — в спальне. Для красотки на стене подходящее место.

И ушел, а Гибсон, шатаясь, двинулся по коридору в свою квартиру. В спальне горел свет, и он прищурился, встав на пороге и выдавливая улыбку. Кажется, кончилось шуткой. Принц исчез навсегда, беда обошла. Он и Лейна вдвоем остались, они добьются, чего хотят. Ну, улыбку, сейчас вылетит птичка!

Вот она, его поджидает. Принц ее, в обмороке- таки раздел, ведь стоит абсолютно голая у стены, руки раскинув, на губах обольстительная улыбка. Очень к месту, подходяще, вполне.

Гибсон присматривается: ой, не улыбка — гримаса, руки — ноги ее не просто раскинуты — нет, распяты.

Гибсон опять теряет сознание. Как там принц, уходя, как он сказал? «Для красотки… на стене подходящее место»?

Он Лейну в спальне прибил гвоздями к стене…

Перевод:Наталия Падалко

Человек, который убил завтра

Robert Bloch. "The Man Who Murdered Tomorrow", 1960

— Как ты сюда попал? — спросил генерал.

Я пожал плечами.

— Я писатель, — сказал я. — Писатели всегда найдут способ попадать в хорошо охраняемые места — как это узнали мужья любовниц лорда Байрона, к их печали.

— Какой герой! — пробормотал генерал. — Ты говоришь так же, как и двадцать лет назад. — Он сделал паузу. — Неужели так давно мы не виделись?

Я кивнул.

— Ну, это не имеет значения. — Он улыбнулся и протянул руку. — Здорово, что ты здесь.

— Ты хорошо выглядишь, — сказал я ему, и ложь эта далась нелегко. Его рука была холодной и влажной. Его глаза тоже были холодными и влажными.

— Спасибо, садись и устраивайся поудобнее, если сможешь. — Холодные влажные глаза быстро скользнули по маленькой комнатке. Здесь не было ничего, кроме стола, раскладушки, умывальника и панели приборов у стены.

— Извини, я не могу предложить тебе выпить, — сказал он. — Это против правил. Они даже не позволяют мне курить здесь.

Я взглянул на маленький книжный шкаф, стоявший рядом с кроватью.

— Тебе разрешено читать, как я вижу.

— Это награда заключенного за хорошее поведение.

— Заключенного? — улыбнулся я. — Странно звучит из уст человека с пятью звездами на плече.

— На моей груди тоже может быть пять цифр, — ответил он. — Но не цитируй меня. — Его веки слегка прикрыли влажные холодные глаза. — Послушай, ты здесь не ради интервью, не так ли?

— Конечно, нет. Никто не берет у тебя интервью. Никто даже не должен знать, где ты или что ты делаешь. Они разъяснили мне это очень ясно, прежде чем позволили посетить тебя.

Он сел за стол.

— Ты не мог бы рассказать мне, как провернул этот маленький трюк? Это же все совершенно секретно. Я не видел своего санитара в течение трех недель, и все же ты попал сюда, вот так. Как ты это сделал?

— Они пригласили меня. Кто-то как-то узнал, что мы вместе учились в школе. Подумал, что тебе пойдет на пользу увидеть одного из своих старых друзей, который поможет скоротать время.

— Они. — Он сказал это так, словно это было какое-то грязное слово. — Я имею в виду докторов. Они наблюдают за мной уже в течение нескольких недель, ожидая, когда я ослабну. Медики — единственные посетители, которых я вижу, — они регулярно приходят с каким-то нудным оправданием физического осмотра. Но я вижу «Раздел восемь» в их глазах.

— Извини. Я не хотел тебя расстраивать.

— Все в порядке. Я знаю, что ты должен был сделать. Подбодрить меня, да? Немного разговоров о старых добрых временах, не так ли?

— Ну, более или менее.

— Тогда, если ты не возражаешь, я соглашусь на менее. — Он снова улыбнулся, но это было только движение губ. — У меня было достаточно времени, чтобы подумать о старых добрых временах в одиночестве. Это тема в прошлом. Все в прошлом. — Он посмотрел на приборные панели. — Я полагаю, они сказали тебе, что я здесь делаю?

— В каком-то смысле. И я могу догадаться обо всем остальном. Даже с таким уровнем секретности в газетах полно слухов. Говорят, что «красный статус» может возникнуть в любую минуту. И я полагаю, когда это произойдет, кто-то должен нажать на кнопку.

Глаза его снова сузились.

— Хорошо, что ты догадался. Кто-то должен нажать на кнопку. И я был избран для этого.

Он повернулся и посмотрел на приборные панели.

— Действительно, есть кнопка. — Он указал на маленькую черную кнопку, установленную в центре большого циферблата. — Когда придет сигнал, я должен подтвердить его по внутренней связи. Затем должен нажать кнопку. Это все, что нужно сделать. Я нажимаю кнопку, самолеты и ракеты взлетают, и разразится ад. Так просто, даже ребенок мог бы сделать это. Но они настаивают на генерале с пятью звездами.

Он нахмурился, открыл ящик стола и вытащил служебный револьвер.

— Подожди минутку, — сказал я. — Ты же не собираешься…?

Генерал медленно покачал головой:

— Конечно, нет. Я не зашел так далеко. Еще нет. — Он положил револьвер на стол. — Просто я хорошо помню правила. Мои инструкции — всегда оставаться вооруженным, когда кто-то еще находится в этой комнате. Даже медики или, если на то пошло, сам президент. Потому что любой может нажать эту кнопку. Если кто-то попытается, другая часть моей работы — остановить их. Нажатие кнопки является честью, предназначенной исключительно для меня. — Снова появилась дерганая улыбка. — И это глупо, не правда ли, потому что у меня нет всех моих кнопок.

Я встал.

— Теперь посмотри сюда, Сэм, — сказал я. — Ты все правильно понял. Они послали меня сюда, чтобы подбодрить тебя. Но я ощущаю больше, как вопящий ад изливается из тебя. Этот полудраматический удар смешон. Ты достаточно умен, чтобы понимать, с тобой все в порядке, это всего лишь нервное напряжение. Ты в напряжении из-за этой вынужденной изоляции. Но это не повод лезть на стены. Так что давай больше не будем говорить о кнопках.

— Хорошо. Но тогда нам не о чем больше говорить. Разве ты не видишь, для человека на моем месте нет ничего более важного?

Возможно, он был готов сломаться, но ему бы не дали эти пять звезд просто так. Он знал, что к чему.

Но они послали меня сюда, чтобы отвлечь его, и должен был быть какой-то путь.

Я подошел к книжному шкафу.

— Все еще читаешь детективные истории, а? — Наклонившись, я просмотрел названия. — Но это все невыдуманные истории! Вертрам, Линднер, Пирсон. Я вижу, что у тебя есть старая антология Барнарда «Убийца блудниц».

— Джек Потрошитель, — сказал он. — Ты написал историю о нем однажды.

— Кто не писал? — пожал я плечами. — Это тот случай, который заинтриговывает большинство авторов. У каждого есть своя теория.

— И у меня. — Он постучал по столу. — Вот почему я попросил этот тип материала для чтения. Находясь здесь, у меня было много времени, чтобы подумать об убийстве.

Теперь в его голосе звучало воодушевление, и я начал внимательно слушать.

— Мне не нужно ничего рассказывать тебе о Потрошителе. Его опознали как монстра, маньяка, медика; моряка, мясника, иностранца, женщину. Но я думаю, что я первый, кто узнал, кем он был на самом деле. Символом. Джек Потрошитель был человеком, который убил эпоху.

Это был викторианский век, и его действительно убил Джек Потрошитель. Эпоху лицемерия, фиктивного благородства, слезливой морали. Когда Потрошитель поднялся, чтобы проложить себе путь к славе, викторианская эпоха была обречена.

Новый дух научного исследования был в воздухе. Часть мнимого уже обнажена. Затем появился Потрошитель — в Лондоне, самой столице викторианского мира. Он вышел из тьмы — тьмы, в которой настоящие викторианцы похоронили все свои пороки. Его жертвами, как ни странно, были проститутки, само существование которых не признавалось в этом благочестивом, уважаемом веке. Но Потрошитель обратил на них внимание, когда работал с оружием новой науки — ярким, блестящим скальпелем. Рассекая проституток, он рассекал весь зараженный труп викторианской морали. Джек Потрошитель убил свой век. Его приход был символом перемен.

Я тихо присвистнул.

— Может быть, в этом что-то есть, Сэм. Другие неизвестные убийцы совершали жестокие преступления, но это тот Потрошитель, которого мы все помним. Может быть, это из-за сложного символизма. Теперь, если ты расширишь свою теорию немного больше…

— У меня она есть, — сказал мне генерал. — Возьми Лиззи Борден.[150] Посмотри на работу топора, который она обрушила на добродетели Новой Англии! К тому времени, когда это дело было закрыто, старые идеи пуританской честности были уже мертвы. Эта нация вступила в новый индустриальный век.

Я говорю тебе, Тойнби[151] и Шпенглер[152] должны были подумать об этом! Ты хочешь знать правду об этом историческом периоде? Не смотри на его героев — изучай его убийц!

Заинтересованы в экономическом крахе Европы в двадцатые годы? Читайте о Ландрю[153] и о немецких мясниках, которые продавали человеческое мясо на открытом рынке. Они прекрасно символизируют то, что произошло. И когда наступила наша Депрессия, у нас был Кливлендский убийца торса[154]. Есть ли лучший способ драматизировать судьбу неимущих в этот период, чем то, что он сделал с бродягами и изгоями, которые были его жертвами?

У сороковых тоже были свои символы. Измученные дети, как Уильям Хайренс[155]. Помнишь, что он нацарапал на стене над телом одной из своих жертв? «Ради бога, остановите меня, прежде чем я убью больше». Прекрасное выражение дилеммы, с которой сталкиваются современные молодые люди на заре атомного века. Мы вложили в его руки оружие, оружие, которое он должен был нести и не мог не использовать. Молодежь не могла его получить, общество не могло его спасти. Теперь, в пятидесятых…

Я кивнул ему.

— Дай угадаю, — сказал я. — Безумный бомбардировщик[156], конечно же.

Он издал резкий звук, который мне было трудно распознать как смешок.

— Это я. Безумный бомбардировщик.

— Погоди-ка минутку. Ты обещал…

— Конечно, я обещал. Я пообещал верхушке, что я буду сидеть здесь в этой маленькой комнате и переживать кризис. Это все так просто. Просто дождитесь сигнала и нажмите кнопку. Мне не нужно запускать ракеты или направлять самолеты. Мне даже не нужно знать, куда они направлены, или видеть, что произойдет, когда они достигнут своих целей. Но я уже знаю ответ. Эта эпоха тоже подходит к концу.

— Пожалуйста, прекрати! Может быть, это время никогда не настанет.

— Время идет.

— Забудь об этом. — Я подошел к нему. — Если бы я был на твоем месте… я бы поработал над этой теорией. Положи все это на бумагу, продумай до конца. Если ты действительно сможешь символизировать конец эпохи в ее главных убийцах, то, возможно, ты сможешь найти новый подход ко всей этой проблеме. Возможно, ты наткнулся на необычный способ получить реальный ответ, который мы все искали. Стоит попробовать, Сэм.

Прозвучал зуммер, и я невольно вздрогнул. Но это был только призыв снизу, говорящий мне, что мое время истекло.

— Мне пора, — сказал я. — Но, пожалуйста, пообещайте мне, что ты поразмыслишь над этой идеей.

— Трудотерапия, а?

— Называй это как хочешь. Но мне будут интересны твои окончательные выводы.

— Хорошо, — вздохнул он. — Когда я все выясняю. Я дам тебе знать.

Через мгновение я ушел. Когда дверь за мной закрылась, он сидел за своим столом, уставившись стеклянными глазами на маленькую черную кнопку на стене.

Я пошел прямо вниз по лестнице, чтобы увидеть человека по имени Фойгт. Он не был офицером, и он не был врачом; официально у него вообще не было должности. Но когда он говорил, все вскакивали.

Я тоже подпрыгнул.

— Расскажи мне о генерале, — сказал он.

И я рассказал. Я рассказал ему все, так же, как выкладываю здесь. Когда я закончил, он нахмурился и кивнул.

— Я боялся этого, — пробормотал он. — То, что ты говоришь, только подтверждает это. Он сломается, как и все остальные.

— Были и другие?

— Естественно. — Фойгт положил ладони на стол и посмотрел на тыльную сторону рук. — Когда мы впервые настроили это сигнальное оповещение, мы поместили рядового охранника в комнате — простой парень. Никто не преуменьшал важность этого задания, но, кроме необходимости секретности, мы считали фактическую обязанность простой рутиной.

Так вот, мы ошиблись. В течение сорока восьми часов он исчез. AWOL[157]. К счастью, нам удалось его догнать, прежде чем он заговорил. Небеса знают, какая истерия могла бы начаться, если бы мы этого не сделали и не нашли его вовремя. Но, по крайней мере, мы узнали одну вещь. Мы выбрали обычного рядового по теории, что человек со средним интеллектом будет нечувствителен, чтобы реагировать на ситуацию. Это была ошибка.

Итак, мы попробовали противоположную крайность. На этот раз лейтенант, блестящий карьерный физик в гражданской жизни. Теперь он уже не физик и не лейтенант. Он в кататоническом состоянии, шизофреник, свернувшийся в позе эмбриона в постели военного госпиталя. Ему потребовалось всего четыре дня, чтобы сломаться.

Генерал был следующим. Я надеялся, что мы нашли наш ответ. Военная идеологическая обработка, интеллект, зрелость, эмоциональная стабильность. Идеальный личностный профиль, на наш взгляд. Мы провели ряд тестов на нескольких сотнях кандидатов. Никто не показал такой же благоприятный результат, как он. И он продержался всего девятнадцать дней.

— Почему бы просто не использовать всех мужчин, которых вы проверяли? — предложил я. — Чередовать их, запускать внутрь на короткие смены?

Фойгт покачал головой.

— Непрактично. Один промах — и секретность потеряна. С участием сотен мужчин или даже полудюжины рано или поздно неизбежно произойдет утечка. Нет, нам нужен один человек, правильный человек.

— Как насчет вас? — Я смотрел прямо на него. — Вы психиатр, не так ли?

— Неважно, кто я есть. Названия и профессиональный статус не входят в эту проблему.

Я понял, что намек был обдуман. Но медики не годятся по самой природе своего обучения. Им не хватает эмоциональной составляющей, чтобы встать под осознание того, что произойдет, если эту кнопку нажать.

— Может быть, ваши прогнозы неверны, — сказал я. — Может быть, генерал продолжит держать оборону.

— После того, что ты только что рассказал мне о его теориях? — Фойгт вздохнул. — Символические убийцы!

— Но я верю в это, — пробормотал я. — Послушайте, я не психиатр и не пенолог. Но я кое-что знаю о преступности. Должно быть, я опубликовал несколько миллионов слов о преступности и преступниках за эти годы. Я изучал и наблюдал разрушительные тенденции…

Фойгт кивнул.

— Конечно. Вы направили свою агрессию на бумагу. Но сейчас мы имеем дело с реальностью, а не с символами. Этот человек должен быть немедленно освобожден от обязанностей.

Он поднял взгляд, когда мужчина в форме вошел в комнату. Не было обмена приветствиями или отдания чести; мужчина подошел к столу и прошептал несколько слов на ухо Фойгту.

Фойгт вскочил и указал на меня.

— Пошли, — сказал он. — Я был прав.

Я последовал за ними в коридор и дальше по лестнице. Мы подошли к маленькой двери. Она стояла открытой, без охраны.

— Оставайся здесь, — сказал Фойгт сопровождавшему нас человеку. Затем мне: — Тебе лучше зайти внутрь и убедиться самому.

Мы вошли, и Фойгт закрыл за нами дверь.

Генерал лежал на столе, рядом с ним револьвер. Мы все еще могли ощущать запах чадящего кордита. Фойгт подошел к трупу, но не удосужился осмотреть его. Вместо этого он потянулся к листку бумаги, лежащему под левой рукой генерала.

— Прочтите это, — сказал он и передал мне бумагу.

Сообщение было коротким и неподписанным.

«Да, есть ответ. У каждого века должно быть свое символическое убийство. Но сегодня убийства недостаточно. Существует только одно подходящее преступление, и это — самоуничтожение».

Я вернул бумагу.

— Должно быть, он сделал это сразу после того, как я ушел. Вывод был неизбежен — современный человек уничтожит себя. Какие еще вам нужны доказательства того, что теория верна?

Фойгт покачал головой.

— Он сломался под напряжением, как и все остальные. Один искал убежища в физическом бегстве, другой отступил в психотическую фугу, а генерал принял самоубийство как выход. Нет такой вещи, как символический убийца, — это полная чушь!

Фойгт не должен был этого говорить.

Не о моей теории.

Да, моей теории, конечно же, так как это была моя машинописная записка, которую я оставил рядом с телом генерала после того, как застрелил его из его же револьвера там, в звуконепроницаемой маленькой комнате.

Мне потребовалось много времени, чтобы узнать о комнате и револьвере, но все остальное было просто. В конце концов, разве я не убивал людей на бумаге год за годом? Моя схема была надежной, и я уверен, что мне не нужно было изменять себе даже сейчас. Фойгт размышлял о том, что со мной делать, теперь, когда я знал их секрет, и ему придется побеспокоиться о поиске замены для генерала; затем он, наконец, соединил две проблемы и нашел единственное логическое решение. Он был готов предложить мне шанс занять место генерала.

Но постоянно преследующая слабость каждого писателя — это гордость, и у меня была моя.

Поэтому, когда он посмеялся над моей теорией, я просто поднял револьвер и направил его в его уродливое пузо.

И тогда я рассказал ему. Рассказал ему все. Поведал, что на самом деле означает «направить свои агрессии», как говорят глупые психиатры. Да, глупые психиатры, у которых есть фразы и ярлыки для всего, но они не могут видеть правду, которая смотрит в их глаза или выливается из их телевизионных трубок.

— Это эпоха СМИ, — сказал я. — Век массовой коммуникации. И это эпоха массовых разочарований. Так что у сегодняшнего символического убийцы появилось новое оружие. Распечатанная страница, фильм и экран телевизора. Оглянитесь вокруг, и вы увидите насилие и ужас везде, куда бы вы ни повернулись; насилие и ужас дают разочарованным миллионам таких авторов, как я. Мы — символические убийцы, используем свои собственные фантазии и проецируем их, потому что у нас нет смелости или возможности воплотить в жизнь наши тайные желания.

Ну, у меня есть смелость, и я нашел возможность. Прямо здесь, в этой комнате, с панической кнопкой, которая просто ожидает, когда ее нажмут. Теперь ты мне веришь?

Лицо Фойгта было просто серой, дрожащей маской.

— Да, — прошептал он. — Я верю тебе.

— Тогда убирайся.

Я очень осторожно положил палец на курок револьвера, и он вышел. Я закрыл за ним дверь.

А потом я просто сидел там. Сидел там и смотрел на маленькую черную кнопку. Некоторое время я был вполне счастлив. Рад за себя и за всех других писателей в мире, которым пришлось довольствоваться лишь перерезанием горла бумажным куклам. Теперь я был всеми этими писателями, и я был Джеком Потрошителем, и Ландрю, и Криппеном[158], и Гитлером, и Наполеоном, и Тамерланом. Мне не нужно было ничего делать; одного осознания было достаточно. Осознания того, что маленькая черная кнопка была здесь и ждала. Если бы я захотел нажать на нее, я бы смог. Я мог бы нажать кнопку и взорвать мир.

А между тем я мог бы сидеть здесь, что и делал, и никто не посмел бы меня остановить. Никто не посмел бы попытаться открыть дверь или сломать ее, потому что у меня есть пистолет.

Но я знал, что это не будет длиться вечно. Я знал, что Фойгт лгал — он действительно не верил моей теории.

Поэтому он вернулся. Да, он вернулся и встал за дверью и крикнул мне, чтобы я вышел, или они закачают цианистый газ в комнату.

Он думает, что я сумасшедший. Он говорит об убийстве меня цианистым газом, и он думает, что я сумасшедший?

Ну, теперь я могу сделать только одну вещь, конечно же. Я должен доказать свое здравомыслие. Это единственный способ заставить Фойгта поверить мне.

Вы понимаете это, не так ли? Вы поверите, что это все правда — о символическом убийце.

Или через мгновение. Потому что я только что нажал кнопку…

Перевод: Роман Дремичев

Вдали от всех

Robert Bloch. "A Home Away from Home", 1961

Поезд прибыл с опозданием, и, наверное, перевалило за девять, когда Натали поняла, что осталась одна на пустой платформе хайтауерской станции.

Здание заперли на ночь — здесь был полустанок, а не город. Натали растерялась. Она надеялась, что ее будет встречать доктор Брейсгедл. Перед тем как покинуть Лондон, Натали отправила дяде телеграмму, сообщив время прибытия. Но поезд опоздал, и, возможно, дядя, не дождавшись ее, ушел.

Натали неуверенно осмотрелась и, заметив телефонную будку, приняла решение. Последнее письмо доктора Брейсгедла она положила в кошелек, на конверте был указан адрес и номер телефона. Девушка покопалась в сумке, на ощупь нашла письмо и подошла к будке.

Звонок создал много, проблем. Сначала оператор никак не мог наладить связь, потом пошли гудки на линии. Через мутное стекло будки она заметила темные холмы. Быстрый взгляд на них подсказал причину затруднений. Прежде всего, напомнила себе Натали, это западная провинция. Условия, должно быть, примитивные…

— Алло, алло!

Сквозь шум и треск на линии появился женский голос. Гудки оборвались. Женщина почти кричала, пробиваясь через фон, в котором сливалось несколько других голосов. Натали склонилась вперед и четко произнесла:

— Это Натали Риверс. Скажите, доктор Брейсгедл дома?

— Кто, вы говорите, звонит?

— Натали Риверс. Я его племянница.

— Кто его, мисс?

— Племянница, — повторила Натали. — Скажите, я могу с ним поговорить?

— Одну минуту.

Последовала пауза, в течение которой поток голосов в трубке усилился и заполнил все пространство. Но потом на фоне невнятной болтовни Натали услышала звучный мужской голос.

— Доктор Брейсгедл у телефона. Милая Натали, какая неожиданная радость!

— Неожиданная? Но я отправила вам сегодня телеграмму из Лондона.

Почувствовав в голосе колючие нотки раздражения, Натали глубоко вздохнула и задержала дыхание.

— Значит, она не пришла?

— Боюсь, что наша почта оказалась не на высоте, — ответил доктор Брейсгедл, сопроводив заявление сдавленным извиняющимся смешком. — Твоя телеграмма не пришла. Хотя, наверное, ты ее и посылала.

Он снова тихо хохотнул.

— Где ты, моя милая?

— На станции Хайтауер.

— Ах, дорогая. Это же совсем в другой стороне.

— В другой стороне?

— От семейства Питерби. Они позвонили мне прямо перед тобой — минуты три назад. Какая-то глупая чушь об аппендиците, хотя я уверен, случай окажется простым расстройством желудка. Но я обещал отправиться к ним — знаешь, все-таки возможно обострение.

— Вы хотите сказать, что к вам по-прежнему обращаются за помощью?

— Это печальная необходимость, моя милая. В наших краях не так уж много докторов. К счастью, здесь мало и пациентов.

Доктор Брейсгедл засмеялся, но тут же успокоился.

— Теперь слушай меня. Оставайся на станции. Я сейчас отправлю к тебе мисс Пламмер, и она привезет тебя домой. У тебя много багажа?

— Только дорожная сумка. Остальное привезут с домашними вещами на корабле.

— На корабле?

— Разве я вам об этом не писала?

— Да-да, все верно, ты писала. Впрочем, какая разница. Мисс Пламмер уже отправляется к тебе.

— Я буду ждать на платформе.

— Что-что? Говори громче, я плохо тебя слышу.

— Я говорю, что буду ждать на платформе.

— Хорошо.

Доктор Брейсгедл внезапно рассмеялся.

— Тебя здесь ждет вся наша компания.

— Может быть, я вам помешаю? Все-таки вы меня не ждали…

— Не беспокойся об этом. Им давно пора уходить. А ты подожди мисс Пламмер.

Телефон щелкнул, и Натали вернулась на платформу. Легковой автомобиль появился удивительно быстро, затормозив у самых рельсов. Высокая худощавая женщина с седыми волосами, одетая в мятую форменную одежду белого цвета, вышла из машины и помахала Натали.

— Поторапливайся, милая, — крикнула она. Это я, пожалуй, положу назад.

Схватив сумку, она потащила ее к задней дверце машины.

— Теперь залезай — и поедем!

Едва дождавшись, пока Натали закроет дверь, грозная мисс Пламмер завела мотор, и машина выехала задним ходом на дорогу.

Стрелка спидометра тут же рванулась к семидесяти. Натали вздрогнула, и мисс Пламмер мгновенно заметила ее волнение.

— Ты меня извини, — сказала она. — Но доктора вызвали, а я не могу отсутствовать слишком долго.

— Ах да. В доме гости. Он говорил мне.

— Прямо так и сказал?

Мисс Пламмер резко свернула на перекрестке, шины завизжали, и девушка испугалась по-настоящему. Чтобы заглушить страх, Натали решила продолжить беседу.

— А что за человек мой дядя? — спросила она.

— Разве ты никогда его не видела?

— Нет. Мои родители перебрались в Австралию, когда я была совсем ребенком. Это моя первая поездка в Англию. Фактически я впервые покинула Канберру.

— А где семья?

— Два месяца назад они погибли в автокатастрофе, — ответила Натали. — Доктор не рассказывал вам?

— Боюсь, что нет. Знаешь, я долгое время была с ним в разлуке.

Мисс Пламмер закашлялась, и машина дико завиляла по дороге.

— Автокатастрофа, да? Некоторым людям нечего делать за рулем. Вот что говорит наш доктор.

Она обернулась и посмотрела на Натали.

— Я так понимаю, что ты к нам надолго, правда?

— Да, конечно. Он написал мне, когда его назначили опекуном. Поэтому я и интересуюсь, что он за человек. Об этом трудно судить по письмам.

Худощавая женщина молча кивнула, но Натали решила довериться ей.

— Честно говоря, я немного раздражительна. Я никогда раньше не общалась с врачами-психиатрами и не знаю, как себя вести.

— Не общалась? Тебе очень повезло.

Мисс Пламмер передернула плечами.

— В свое время я знавала нескольких. И если ты спросишь меня, все они немного зануды. Хотя должна сказать, доктор Брейсгедл один из лучших. Такой, знаешь, добрый. Много чего разрешает…

— Я так понимаю, он все еще практикует?

— По его профилю больных всегда хватает, — ответила мисс Пламмер. — Особенно среди состоятельных людей. Я уговорила твоего дядю немного обставиться. Дом и все прочее — да ты сама увидишь.

Автомобиль описал тошнотворную дугу и влетел в арку внушительных ворот. Широкая аллея вела к огромному дому, который одиноко стоял среди густого парка. Через жалюзи окон пробивались слабые полоски света, но даже при таком освещении Натали удалось рассмотреть витиеватый фасад дядюшкиного дома.

— Какая прелесть, — тихо прошептала она.

— Что ты говоришь?

— Гости… субботний вечер. А я совершенно грязная после поездки.

— Можешь об это не беспокоиться, — проворчала мисс Пламмер. — Здесь нет строгих правил. Так мне сказал доктор, когда я сюда попала. Этот дом стоит вдали от всех других домов.

Она закашлялась и тут же затормозила. Автомобиль резко остановился перед внушительным черным лимузином.

— Вылезай, девочка!

Мисс Пламмер проворно достала сумку с заднего сиденья и понесла ее наверх по ступеням. Кивнув Натали через плечо, она остановилась у двери и начала искать ключ.

— Стучать бесполезно, — объяснила она. — Нас никто не услышит.

Дверь открылась, и ее слова подтвердились. Шум голосов, который Натали посчитала за помехи в телефонной линии, шквалом вырвался из коридора. Она нерешительно остановилась у входа, но мисс Пламмер закричала:

— Живее, живее, милочка!

Натали покорно вошла, и, когда за ней закрылась дверь, она прищурила глаза от яркого света.

Они стояли в длинной и странно пустой прихожей. Прямо перед ними начиналась лестница, в углу между перилами и стеной виднелись стол и кресло. Слева находилась темная, обшитая кожей дверь, которая, видимо, вела в приемный кабинет доктора. На ней висела небольшая латунная табличка с его именем. Окна закрывали тяжелые шторы, за которыми угадывались жалюзи, уже опущенные на ночь. Справа начиналась огромная гостиная, и оттуда неслись звуки веселой вечеринки.

Натали подошла к ступеням, ведущим в зал, и через открытую дверь окинула взглядом помещение. Около дюжины гостей толпились у большого стола, беседуя и жестикулируя с воодушевлением близких знакомых. Это же подтверждали их отношения и огромная шеренга бутылок на столе. Внезапный взрыв смеха и визга свидетельствовал о том, что по крайне мере один из гостей злоупотребил гостеприимством доктора и перебрал спиртного.

Натали торопливо миновала дверь, стараясь остаться незамеченной, затем обернулась к мисс Пламмер, которая должна была нести ее сумку. Мисс Пламмер действительно шла за ней, но в ее руках ничего не было. Когда Натали подошла к лестнице, строгая женщина укоризненно покачала головой.

— Ты же не хочешь идти наверх прямо сейчас? — сказала она. — Войди в зал и представься.

— Мне кажется, я сначала должна принять душ и привести себя в порядок.

— Хорошо, я пойду и приготовлю для тебя комнату. Доктор не давал мне никаких указаний, ты же знаешь.

— Да, действительно, это не так важно. Но мне бы хотелось помыть…

— Доктор вернется с минуты на минуту. Так что лучше подожди его.

Мисс Пламмер схватила Натали за руку, быстро и проворно протащила ее по коридору, и испуганная девушка оказалась в освещенном зале.

— Это племянница доктора, — громко объявила мисс Пламмер. — Перед вами мисс Натали Риверс из Австралии.

Несколько голов повернулось в их сторону, хотя голос мисс Пламмер едва различался в шуме общей беседы. Низенький полупьяный толстяк поспешил к Натали, размахивая бокалом.

— Неужели прямо из Австралии?

Он протянул ей свой бокал.

— Тогда вы, наверное, томитесь от жажды. Вот, возьмите. А я себе еще налью.

Прежде чем Натали успела ответить, он повернулся к ней спиной и снова нырнул в толпу людей у стола.

— Майор Гамильтон, — шепотом сообщила мисс Пламмер. — Милейшая душа, надо сказать. Но боюсь, что он уже слегка пьян.

Мисс Пламмер отошла, и Натали неуверенно посмотрела на бокал в своей руке. Она не знала, что с ним делать.

— Позвольте мне.

К ней подошел высокий, седой и очень представительный мужчина с черными усами. Он вежливо принял бокал из ее пальцев.

— Благодарю вас.

— Не за что. Прошу извинить нашего майора. Дух вечеринки, сами понимаете.

Он кивнул, указывая на женщину с чрезмерным декольте, которая оживленно щебетала с тремя смеющимися мужчинами.

— Но так как это в некотором роде прощальное торжество…

— Ага, вот вы где!

Толстяк, которого мисс Пламмер назвала майором Гамильтоном, возник опять и вышел на орбиту вокруг Натали с новым бокалом и новой улыбкой на ярко-красном, лице.

— Я вернулся, — сообщил он. — Прямо как бумеранг, правда?

Майор громко расхохотался.

— Я говорю, это же у вас в Австралии делают бумеранги? О, я достаточно насмотрелся на вас, австралийцев, в Галлиполи. Конечно, это было давно, задолго до вашего рождения, смею сказать…

— Прошу вас, майор.

Высокий мужчина улыбнулся Натали. Его присутствие успокаивало. Он казался до странности знакомым. Натали задумалась о том, где могла видеть его раньше. Он подошел к майору и забрал из его рук наполненный бокал.

— Вы только посмотрите… — брызгая слюной, закричал майор.

— Вам уже хватит, приятель. Еще немного — и надо будет уходить.

— Тогда последнюю, на дорожку…

Майор осмотрелся, его руки взметнулись вверх в призыве.

— Кто еще хочет выпить?

Он сделал бросок к своему бокалу, но высокий мужчина уклонился от выпада. Еще раз одарив Натали улыбкой, он приблизился к майору и что-то серьезно зашептал ему на ухо.

Майор по-пьяному преувеличенно закивал головой.

Девушка осмотрела зал. Кроме пожилой женщины, которая одиноко сидела на стуле у пианино, на нее никто не обращал внимание. Пристальный взгляд старухи заставлял чувствовать себя незваной гостьей. Натали торопливо отвернулась и перевела взор на женщину с декольте. Она снова вспомнила о своем желании сменить платье и поспешила к выходу, чтобы найти мисс Пламмер.

Пройдя через зал, девушка вернулась к лестнице.

— Мисс Пламмер! — позвала она.

Никто не отозвался.

Уголком глаза она заметила полоску света в кабинете дяди.

Внезапно дверь открылась нараспашку, из комнаты вышла мисс Пламмер, и в ее руках были ножницы. Натали хотела окликнуть ее, привлечь внимание, но суровая дама быстро умчалась в другом направлении.

Да, сказала себе Натали, люди здесь немного странные. Но может быть, виной всему вечеринка? Она хотела догнать мисс Пламмер, но остановилась у открытой двери в кабинет доктора.

Натали с любопытством заглянула в приемную своего дяди.

Это был уютный кабинет со множеством книжных шкафов. В центре комнаты располагались массивные кожаные кресла, в углу у стены находилась терапевтическая кушетка, около нее стоял большой стол из красного дерева. На нем ничего не было, кроме телефона, из-под которого змеился тонкий коричневый провод.

Провод чем-то обеспокоил Натали, и она, сама того не ожидая, вошла в кабинет, чтобы рассмотреть стол и коричневый шнур телефона.

Только потом она поняла, что встревожило ее. Конец провода был отрезан от розетки на стене.

— Мисс Пламмер! — прошептала Натали, вспомнив ножницы в руках эксцентричной дамы. Но зачем она испортила телефонный шнур?

Натали резко обернулась и увидела, что в дверях появился высокий представительный мужчина.

— Телефон больше не понадобится, — сказал он, угадав ее мысли. — Кажется, я уже говорил вам, что у нас прощальное торжество.

Он сдавленно хохотнул, как бы извиняясь. Натали опять почувствовала что-то неуловимо знакомое в этом человеке, но теперь ей удалось разобраться в своем чувстве. Она слышала этот сдавленный смех по телефону, когда звонила сюда со станции.

— Вы, наверное, решили подшутить надо мной! — догадалась она. — Вы доктор Брейсгедл, правда?

— О нет, моя милая.

Он покачал головой и прошел мимо нее в комнату.

— Просто никто здесь вас не ждал. Мы уже хотели уходить, когда позвонили вы… И надо было что-то отвечать.

Наступило молчание.

— Где же мой дядя? — наконец спросила Натали.

— Да вот же, рядом.

Натали долго стояла и смотрела вниз на то, что лежало между кушеткой и стеной. Просто чудо, что она смогла это вынести.

— Ужасно, отвратительно, кивнув, согласился мужчина. — Все произошло очень неожиданно… Я хотел сказать: возможность появилась внезапно. К тому же им захотелось выпить…

Его голос стал глуше, и Натали отметила, что шум вечеринки затих. Она взглянула на дверь и увидела их. Они стояли в проеме и смотрели на нее.

Их шеренга раздвинулась, и в кабинет быстро вбежала мисс Пламмер. Поверх ее измятого, не по росту большого больничного халата была нелепо наброшена меховая шаль.

— Ах, миленькая! — вздохнула она. — Ты все-таки его нашла!

Натали кивнула и шагнула вперед.

— Вы должны что-то сделать! — взмолилась она. — Пожалуйста!

— Конечно, ты же еще не видела остальных, — ответила мисс Пламмер. — Они там — наверху. Весь штат нашего доктора. О-о, это потрясающее зрелище!

Мужчины и женщины тихо входили в комнату. Они молчали, и в их глазах была печаль.

Натали повернулась к ним, протягивая руки.

— Ну почему? — закричала она. — Это могли сделать только сумасшедшие! Вам всем место в психиатрической лечебнице!

— Ах, бедное дитя мое, — проворчала мисс Пламмер, быстро закрыв и заперев за собой дверь в комнату, когда остальные двинулись вперед. — Но это же и есть психиатрическая лечебница…

Перевод: Сергей Трофимов

Любовное зелье

Robert Bloch. "Philtre Tip", 1961

У Марка Торнуолда была навязчивая идея.

Нет ничего плохого в том, чтобы иметь навязчивую идею, при условии, что человек выбирает её с умом. Одержимый желанием зарабатывать деньги, становится богат. Тот, кто посвящает всего себя погоне за славой, добивается её. А стремящийся к спортивным достижениям, в итоге заслуживает солидную коллекцию наград, и в придачу к ним грыжу.

Но Марк Торнуолд выбрал совсем другую навязчивую идею, имя которой было Эдрианн.

С этой конкретной одержимостью легко справиться с помощью таких ярлыков, как привязанность, влечение, объект обожания и тому подобное. К сожалению, Торнуолд не удовлетворился простым навешиванием ярлыков на свою навязчивую идею. У него были другие планы на Эдрианн.

В первый раз, когда он попытался воплотить свои планы в жизнь, Эдрианн посмеялась над ним. Во второй раз она отвесила ему пощёчину. В третий же пригрозила, что сообщит обо всём своему мужу и тот вышвырнет Торнуолда из её дома.

Торнуолд предпочёл не доводить до этого и ушёл сам, лелея свою навязчивую идею. Подпитываемая чувством ненависти и разочарования она разрослась ещё сильней.

Поскольку Чарльз, муж Эдрианн, был доцентом истории средневековья, а Торнуолд — одним из ректоров университета, ему не составило большого труда повлиять на то, чтобы контракт не был продлён. Сделав это, Торнуолд снова явился к Эдрианн и сделал ей, как казалось, весьма выгодное предложение.

Но Эдрианн сочла это предложение и самого Торнуолда крайне отвратительными, о чём прямо сказала ему. Он снова признал своё поражение, утешенный лишь тем, что она никогда не опустится до того, чтобы рассказать обо всём мужу.

Торнуолд оценил ситуацию. Однако будучи одержим своей целью, он не рассматривал ситуацию реалистично. Алчный человек не задумывается о вдовах и сиротах, а ищущий славы, стремится к ней любой ценой и готов публично двигать бёдрами[159] или даже баллотироваться в Конгресс, если потребуется. Мужчина же, чьим объектом одержимости является привлекательная женщина, в равной степени лишён этики и совести. По его мнению, любовь улыбается настойчивым и смеётся над верными жёнами.

"Цель оправдывает средства", — сказал себе Торнуолд, и, когда он говорил о "средствах" в связи с Эдрианн, следовало опасаться, что он имел в виду вполне конкретные шаги.

Но средств не было, пока они не попали в руки Торнуолда в виде объемной рукописи, предоставленной самим мужем Эдрианн.

— Афродизия, — пробормотал Торнуолд. — Исследование эротических стимулов на протяжении веков?

— Пусть название не вводит тебя в заблуждение, — сказал ему Чарльз. — Это научная работа. Я занимаюсь исследованиями в этой области уже почти год, с тех пор, как потерял место в университете. Посмотрим, что ты скажешь, быть может, Харкер Хаус заинтересуется моей работой.

— Ах да, Харкер Хаус. — Так уж случилось, что Торнуолд входил в редакционный совет этого издательства.

— Прочти работу непредвзятым взглядом профессионала, — настаивал Чарльз. — А не друга.

Для Торнуолда это было нетрудно, поскольку он ни в коем случае не считал себя другом Чарльза. Он был скорей соперником или смертельным врагом, что лишь подпитывало одержимость Торнуолда.

Тем не менее, после того, как Чарльз уехал, он прочёл его работу с должным профессионализмом. И нашёл решение.

— Почему ты вычеркнул эту формулу любовного зелья? — спросил Торнуолд при следующей встрече, указав Чарльзу на страницу. — Вот здесь, из английского издания гримуара Людвига Принна[160].

Он зачитал список ингредиентов и описание производимого эффекта: "Достаточно лишь маленькой капли, добавленной в питьё или еду, чтобы превратить вашу возлюбленную в настоящую суку во время течки".

Чарльз улыбнулся и пожал плечами.

— Ты только что сам ответил на свой вопрос, — сказал он. — Большинство приведённых мной заклинаний и рецептов не более чем курьёз. Я сомневаюсь, что в совином помёте есть какой-то любовный подтекст, а называть помидор яблоком любви, это просто симпатическая магия. Но несколько пунктов взяты из источников, которые пользуются уважением. Людвиг Принн, например, в своё время был выдающимся колдуном.

Торнуолд удивлённо приподнял брови.

— Другими словами, ты решил не приводить эту конкретную формулу, поскольку боишься, что она может оказаться действенной?

Чарльз кивнул.

— Только взгляни на ингредиенты, — сказал он. — О некоторых из них я никогда не слышал, и кто знает, какой может быть реакция при их сочетании. Те, что мне известны, например, йохимбин и кантаридин[161], сами по себе являются довольно сильными афродизиаками. Если смешать их со всем остальным, то результат может быть самым неожиданным.

— Именно об этом я и подумал, — заметил Торнуолд, и сделал мысленную пометку для себя.

— Интересный материал, — сказал он Чарльзу. — Давай я отправлю работу в редакцию издательства, и мы посмотрим, что можно сделать.

Он забрал рукопись и через три недели позвонил Чарльзу.

— Всё готово, — сказал он. — Сегодня вечером после ужина у тебя назначена встреча с представителем издательства. Поезжай в город и подпиши контракт.

Это было несложно. Куда сложнее оказалось найти все неизвестные ингредиенты для любовного зелья. Некоторые из них были описаны в фармакопее лишь приблизительно, а другие пришлось добывать нелегально, но одержимость Торнуолда не знала преград. И вот теперь зелье было готово.

Как только он убедился, что Чарльз отправился в город, он приступил к последним приготовлениям. Ровно в восемь он постучал в дверь квартиры Эдрианн.

— Чарльза нет дома, — сказала она.

— Я знаю, он вернётся только к полуночи, и тогда мы отпразднуем его контракт, заключённый с издательством. — Торнуолд помахал двумя бутылками. — Шампанское, моя дорогая, уже охлаждённое. Одна бутылку мы откроем, когда вернётся Чарльз, а другую разопьём с тобой, пока ждём его.

Эдрианн с сомнением посмотрела на бутылки, но прежде чем она успела возразить, Торнуолд взял инициативу в свои руки.

— Бокалы, — потребовал он. — И штопор, пожалуйста.

— Но…

— Это будет сюрприз, — заверил Торнуолд. И он не врал.

Он знал, что Эдрианн никогда не могла устоять перед сюрпризами, и перед этим она совершенно точно не устоит. Но Торнуолд не сказал ей о третьей бутылке — крошечном флаконе, который находился в его внутреннем кармане. Он подождал, пока Эдрианн принесёт бокалы, штопор и ведёрко со льдом.

— Я откупорю бутылку, это мужская работа, — сказал он подмигнув. — А пока, почему бы тебе не надеть своё вечернее платье, чтобы мы могли оказать Чарльзу достойный приём?

Эдрианн кивнула и вышла из комнаты. Тогда Торнуолд открыл шампанское, разлил его по бокалам и добавил в один совсем немного любовного зелья.

Он закончил как раз вовремя, и убрал маленький флакончик обратно в карман, когда Эдрианн вернулась в комнату. Его рука дрожала, но не от страха, а от предвкушения.

Одержимость или нет, Эдрианн была по-своему красивой женщиной: стройной, с соблазнительной фигурой и, вполне вероятно, рыжеволосой от природы. Торнуолд решил удостовериться в последнем, как только Эдрианн осушит свой бокал.

Она подошла к нему, протянула бокал и подняла свой, когда он отвернулся, чтобы унять дрожь. Пришло время взять себя в руки.

Торнуолд поднял бокал с шампанским.

— За сегодняшний вечер, — сказал он, и сделал глоток.

Эдрианн кивнула, изящным движением поднесла край бокала к губам и заколебалась.

— Теперь, когда мы, похоже, снова стали друзьями, — пробормотала она, — может, закрепим наши отношения дружеским жестом?

— И каким же?

— Давай выпьем из бокалов друг друга.

Торнуолд нервно сглотнул.

— Ни в коем случае! — возразил он. — Хочешь верь, а хочешь нет, но у меня простуда.

— Очень хорошо. — Эдрианн снова замолчала.

— Выпей, моя дорогая, — настаивал Торнуолд. — За сюрпризы.

— За сюрпризы, — повторила Эдрианн и отпила шампанское.

Торнуолд залпом выпил свой бокал. Его руки снова дрожали. Как долго ему придётся ждать?

По-видимому, не очень долго. Казалось, прошло всего мгновение, прежде чем произошла перемена. Эдрианн придвинулась к нему, её голос, как и улыбка, стали мягкими и ласковыми.

— Я не знаю, что ты подмешал в мой напиток, — пробормотала она. — Но ты это сделал, вот почему ты не захотел обменяться со мной бокалами, не так ли?

Торнуолд уловил перемену в её голосе и решил, что теперь можно смело кивнуть.

— Хорошо, — сказала Эдрианн. — Я так и думала. Именно поэтому я поменяла бокалы, когда подавала тебе напиток.

Торнуолд моргнул. И тогда зелье возымело действие, он знал, что оно работает, знал, что если самая маленькая капля превращает женщину в суку во время течки, то оно действует не менее эффективно и на мужчину.

Всё, что он мог делать, это смотреть, дрожа, как кружится комната, и слушать смех Эдрианн. Если бы только она могла понять его мотивы, если бы только поняла, что он действовал из искренних чувств! Торнуолд знал, что должен сказать ей, поэтому он сделал глубокий вдох и открыл рот.

— Я люблю тебя, — рявкнул он.

Перевод: Алексей Лотерман

Модель жены

Robert Bloch. "The Model Wife", 1961

Убийство, как и любовь, слепо. Оно не признаёт ни расовой принадлежности, ни религиозной…

Элиза, например, была квартеронкой,[162] и, хотя она являлась, пожалуй, самой красивой из дам полусвета на всём Гаити, однако — вряд ли нашлась бы среди местных католичек более набожная прихожанка[163].

Жозеф же был мулатом, и, несмотря на полученное высшее образование, не являлся приверженцем ни одной из мировых религий. Хотя он занимал весьма престижную должность менеджера по выставкам в крупнейшем универмаге Порт-о-Пренса[164], но ментально оставался типичным уроженцем горной части страны, где до сих пор процветает культ вуду.

Элиза обладала кое-какими талантами в деловой сфере, тем не менее — отказалась от головокружительной карьеры, чтобы стать женой Жозефа. А тот, в свою очередь, загубил свои блестящие (по мнению ряда знающих людей!) способности художника и скульптора, предпочтя заниматься рутинной коммерческой деятельностью, дабы иметь возможность прилично содержать свою молодую страстную красавицу-супругу.

Они оба являли собой абсолютно несочетаемую пару, но какое-то время всё шло просто прекрасно.

Но, в конце концов, как говорится в старинной поговорке, «кровь себя покажет». Элиза принадлежала к давно цивилизовавшейся части человечества, а ближайшие предки Жозефа (да и он сам в глубине души!) оставались дикарями.

В один прекрасный день наша молодая замужняя героиня влюбилась в мсье Карне. Тот был октороном[165] и весьма состоятельным человеком. Новый возлюбленный очень хотел увезти Элизу с собой в Париж.

— Ах, какая прекрасная жизнь ждет тебя, дорогая, — нашёптывал он ей. — Ты легко сойдёшь за чистокровную европейку, как, впрочем, и я. Франция — высокоцивилизованная страна! У меня есть средства, мы поедем туда, и ты сможешь делать всё, что пожелаешь, потакать любым своим капризам…

Поскольку Жозеф был дикарём, он всего этого не понимал. Хотя Элиза старательно втолковывала мужу, что для неё это — тот самый великий шанс, который лишь раз даётся в жизни.

Поэтому на короткое время — поскольку считала себя современной цивилизованной женщиной — Элиза забавлялась мыслью, что ей (возможно!) придется убить постылого Жозефа, чтобы освободиться от ставших тягостными брачных уз.

В конце концов, — поскольку в глубине души был дикарём — Жозеф надолго погрузился в пучину угрюмого молчания, и в результате не стал удерживать жену. Он не пытался помешать её встречам с мсье Карне, и не препятствовал прохождению бракоразводного процесса.

Через месяц Элиза отплыла во Францию со своим новым возлюбленным и покровителем.

Перед посадкой на корабль, вероятно, она молилась своему Богу; логично допустить, что и Жозеф примерно в те же минуты обращался за поддержкой к своим богам.

Элиза и мсье Карне планировали пожениться на борту парохода по пути к французским берегам; готовилась впечатляющая торжественная церемония. К сожалению, на второй день плавания ей стало плохо. Постигшая молодую прекрасную женщину болезнь поставила в тупик судового врача: утром следующего дня началась сильная лихорадка, сама больная непрерывно жаловалась, что внутри у неё всё горит. Спустя час она надрывалась криком, словно бы в агонии. Стремясь погасить жар, её прекрасное нагое тело каждые 15–20 минут оборачивали влажными охлаждёнными простынями, но бедняжка продолжала корчиться в муках, и никакие дозы морфия не могли притупить боль.

На заключительном этапе находящие рядом мсье Карне и доктор с медсестрой испытали форменный шок, наблюдая за процессом быстрого и неестественного распада — казалось, плоть буквально истаивает и на лице, и на всём теле Элизы. Конец бедняжки был по-настоящему ужасающим!..

Подобный способ умерщвления вряд ли хоть кто-нибудь мог бы назвать цивилизованным, но Жозеф, как мы все хорошо помним, принадлежал к дикарскому племени. И, хотя ему так и не было предъявлено официальное обвинение в убийстве, перемены в жизни стали неизбежными. Буквально на следующий день — когда известие о страшной смерти Элизы достигло Порт-о-Пренса — Жозеф потерял должность менеджера по выставкам в крупнейшем столичном универмаге, и вскоре вообще был уволен оттуда по невнятным основаниям.

Никто из бывших работодателей и коллег не мог понять, почему человек с его опытом и положением настоял на том, чтобы собственноручно изготовить манекен для установки в витринном окне. Никто не мог понять, почему он вылепил лицо манекена таким образом, что портретное сходство с его бывшей женой казалось почти сверхъестественным. Также не поддавалось разумному объяснению желание Жозефа выставить сию модельную куклу на витрине для всеобщее обозрения утром того самого приснопамятного дня. И самое главное: никто не мог понять, почему менеджер по выставкам выбрал материалом для будущего манекена мягкий воск — воск, который неизбежно должен был начать плавиться и растекаться спустя час (или около того!) под воздействием проникающих сквозь витринное окно жарких солнечных лучей.

Перевод:Игорь Самойленко

Сыграть убийство

Robert Bloch. "Method for Murder", 1962

Элис зашла в кабинет, когда Чарльз позвал ее. На самом деле это был не кабинет, а всего лишь комната, где он работал. Место, где он писал все свои бестолковые детективы и зловещие романы или что-то вроде этого.

Элис не нравился кабинет, потому что он был завален книгами и там находился Чарльз.

Так как по контракту он должен был писать по четыре романа в год, ему приходилось проводить большую часть своего времени здесь. А когда он не работал, то все остальное время говорил лишь о своем занятии. Он был буквально помешан на своих персонажах, они казались ему реальнее, чем Элис.

Прямо сейчас он показывал ей некоторые наброски героев для своей будущей книги, нарисованные чернильным пером; он также составил для каждого персонажа краткую биографию и описал их до мельчайших подробностей. Чарльз объяснял все с особой тщательностью, а Элис лишь кивала головой, будто бы внимательно его слушая, хотя на самом деле это было не так.

Затем она увидела Доминика.

У Доминика было вытянутое, худое лицо, спутанные длинные волосы и всклокоченная борода. И что-то странное было в том, как он кривил рот.

«Это потому что он смеется», — сказал Чарльз. — «Помнишь ту картину, в которой Ричард Видмарк снимался пару лет назад? Он смеялся, когда убивал. Хорошая добавочка, этот смех. Помогает оживить персонажа».

Элис не сводила глаз с изображения и внимательно слушала.

«Забавная вещь», — произнес Чарльз. — «Как бы то ни было, а злодеи всегда казались мне более реальными, чем герои. Полагаю, именно поэтому я пишу подобные романы. Возможно это подсознательное сравнение с ролью монстра. Словно доктор Джекил, играющий в прятки». Он усмехнулся.

Элис продолжала рассматривать набросок.

«Кто это?» — спросила она.

«Доминик?» — Чарльз, очевидно, был приятно удивлен ее интересом. И его также заинтересовал Доминик, что тоже было очевидным. — «Доминик душитель, который сбежал из лечебницы для психически невменяемых преступников. Здесь он нашел убежище…»

Он продолжил свой рассказ, а когда закончил, Элис знала все про Доминика. И все, что нужно было знать о ком-либо еще. Она убедилась в этом, задав пару вопросов.

«И еще кое-что, дорогой», — заключила она. — «Высокий или низкий смех?»

Чарльз заморгал, словно ожившая плюшевая сова. «Что ж, полагаю, высокий смех», — прищурился он. — «Да, конечно, это будет высокий смех. Точнее даже истеричный.»

Элис кивнула и вышла из комнаты, а ее муж принялся печатать. Не считая перекусов и некоторых моментов, посвященных дремоте, он безостановочно работал на протяжении трех дней.

Он вышел из кабинета лишь на третий день, чтобы сказать ей, что потерял набросок Доминика.

Элис взглянула на него, оторвавшись от вязания. «Нарисуй другой», — сказала она.

Чарльз снова зашелся своим привычным морганием. «Хорошая идея», — сказал он. — «Знаешь что, дорогая? Доминик берет верх. А это всегда хороший знак — когда злодей в книге берет верх. Становится объемным персонажем.»

Он вернулся к работе, а Элис продолжила вязать. Через несколько часов он снова выбежал из кабинета. На этот раз он не моргал. Его глаза были широко раскрыты.

«Элис!» — кричал он. — «Что-то случилось!»

«Понимаю», — Элис отложила вязание в сторону. — «Но что?»

Чарльз покачал головой. «Я не знаю», — произнес он нетвердым голосом. — «Там Доминик. Он живой!»

«Я так за тебя рада, дорогой».

«Ты не понимаешь. Я не о книге. Он на самом деле живой, там, в моем кабинете. Он смотрел на меня сквозь окно пять минут назад… Подумал, что это должно быть просто галлюцинация. Но тут он открыл окно и зашел внутрь.» — Он пошатнулся. — «Я знаю, это звучит безумно, но…»

Элис встала со стула.

«Куда ты собралась?» — пробормотал Чарльз.

«В твой кабинет конечно».

«Но ты не можешь… он опасен…»

Элис фыркнула и прошагала в кабинет. Пока она осматривала комнату, Чарльз испуганно прятался за дверью позади нее.

«Я никого не вижу», — сказала Элис. — «Где он?»

«Прямо здесь», — Чарльз ткнул дрожащим пальцем. — «Прямо здесь в этом кресле.»

«Но там никого нет» — ответила она. Элис подошла к креслу и рукой надавила на мягкое сиденье. — «Видишь?»

«Но он переместился… он встал и пошел в угол, вон туда, когда ты подошла ближе. Разве не видишь?» Элис смотрела в угол и качала головой.

«Ты даже не слышишь, что он говорит?» — Теперь Чарльз почти умолял ее. — «Слушай, он все объясняет. Он говорит, что является созданием моей творческой силы, порождением моей умственной энергии. Он материализовался благодаря моей силе воображения…»

Элис подошла к Чарльзу и положила руку ему на лоб. «У тебя лихорадка, дорогой,» — сказала она. — «Отправляйся в кровать».

Она отвела его в комнату, не обращая внимания на то, что он все время оглядывался назад. Он весь дрожал, когда добрался до кровати. Она помогла ему раздеться и укрыла одеялом.

«Утром все будет в порядке» — кивнула она.

«Нет!» — Чарльз внезапно выпрямился на кровати. — «Не оставляй меня! Он здесь… здесь, в комнате… слышишь его хохот! Он собирается убить меня…»

Чарльз вцепился ей в руку. «Ты не можешь оставить меня наедине с ним…»

«Я должна» — ответила Элис. — «Мне придется вызвать врача».

Доктор Андерсон пришел незамедлительно, но не нашел ничего странного. «Он ушел, когда услышал, как вы входите», — объяснил Чарльз. Доктор Андерсон понимающе кивнул, затем вывел Элис в коридор. Она рассказала ему, что произошло, и он дал ей номер доктора Рихтера.

Утром она упомянула об этом имени Чарльзу. «Но я не намерен обращаться к психиатру!» — возмутился он. — «Это было просто временное недомогание. Я слишком усердно печатал. Теперь помоги мне встать. Мне нужно работать».

В тот день, когда она вновь услышала неистовый крик из кабинета, Элис не стала ждать, пока откроется дверь. Она отложила свое вязание и позвонила доктору Рихтеру.

На этот раз Чарльз не стал возражать. Он записался на прием после обеда и, по совету Элис, взял такси. Очевидно он был не в состоянии даже сесть за руль.

После его ухода, Элис сделала еще один телефонный звонок, и немного погодя к дому подъехало другое такси. Это был Ван Торнтон. Никто не видел его из-за лесной местности вокруг дома. Книги Чарльза действительно могут обернуться целым состоянием, подумала Элис.

Она перестала раздумывать и позволила себе оказаться в объятьях Вана.

«Что я тебе говорил?» — сказал он. — «Я великолепно сыграл… просто великолепно!»

«Когда я увидела ту картинку, то поняла», — она засмеялась. — «Все пришло ко мне в одно мгновение — я сказала себе, что так бы выглядел Ван, если бы носил бороду. Все сразу встало на свои места, в голове созрел целый план, разом. Возможно, я узнала кое-что о составлении планов, слушая все эти годы этого жирного слизняка».

«Что ж, теперь тебе больше не придется слушать его, детка!» — Торнтон сжал ее руку. — «Учитывая то, как я играю».

«Помнишь, как они использовали меня, чтобы подшутить над труппой — учили меня, как стать актером, вживающимся в образ? Что ж, теперь ты видишь, как это воздается, когда играешь по-настоящему». Он засмеялся, низким и утробным смехом — Элис заметила, что звук совершенно отличался от истерического хохота прошлым вечером. Торнтон был хорошим актером; он понимал все, что она говорила ему.

«Пора за работу, куколка», — проворковал он. — «Теперь я знаю это. Ты и я отличная команда!» — Затем он спокойным голосом спросил. — «Итак, что у нас дальше по программе?»

Элис села и взяла в руки вязание. «Есть способ, который я думаю должен сработать,» — она начала…

* * *

И всё так и пошло. Чарльз ходил на прием к доктору Рихтеру каждый день. Все остальное время он просто сидел в гостиной. Из-за своего страха он больше и близко не подходил к кабинету. Несколько раз он видел Доминика, глядящего на него через окно, и тогда он прекращал работу. Иногда, по ночам, он просыпался с криком, утверждая, будто слышал смех, идущий из гостиной.

Доктор Рихтер все записывал в свой блокнот. Но это никак не помогало Чарльзу. «Этот человек идиот!» — возмутился он. — «Ты знаешь, что он имел наглость намекнуть мне? Ох, он даже не осмеливается просто взять и сказать напрямую, но я знаю, к чему он клонит. Шизофрения. Вот его диагноз. Я поддался своему воображению, создав несуществующую проекцию своего персонажа. Он говорит, что писать — это как играть на сцене. Некоторые роли овладевают тобой, захватывают воображение…»

Элис вздохнула: «Я думала, что мы договорились больше не упоминать об этом. Ты просто переутомился. Растянись на диване и расслабься.»

«Я не могу расслабиться», — заныл Чарльз. — «Смогла бы ты, если бы знала, что в любой момент можешь оглянуться вокруг и увидеть…»

«Тише, тише, дорогой.» — Она сделал все, чтобы он успокоился. Через несколько минут он уже сопел, так как действительно очень устал.

Чарльз спал крепким сном, когда она начала кричать. Он захлопал глазами, сел на диване, затем вскочил на ноги, выпучив глаза и вращая ими, когда увидел, как руки Доминика сомкнулись вокруг ее горла. Когда Чарльз был на полпути к ней, Доминик убежал, а Элис оттолкнула его, когда он подошел.

«Нет!» — вопила она. — «Не трогай меня! Ты уже достаточно сделал!»

«Я? Что ты имеешь в виду…?»

«Взгляни!» — Она указала на свое горло. Багровые следы четко виднелись в свете лампы.

«Доминик», — прошептал он. — «Он пытался задушить тебя».

Она начала всхлипывать: «Это не Доминик. Это сделал ты». Он лишь смотрел на нее и хлопал глазами.

«Ты вскочил с дивана и схватил меня. А затем начал душить меня и смеялся, смеялся…»

Чарльзу не было смешно. Он трясся. С ног до головы. Его ноги подкосились.

Элис направилась к телефону. «Я звоню доктору Рихтеру», — сказала она.

«Но сейчас восемь вечера… его нет в офисе…»

«Это срочно», — сказала она ему. — «Он встретится с тобой».

«Он не может прийти сюда?»

Элис покачала головой и поджала губы, перед тем как сказать. «Я не хочу, чтобы он видел меня», — сказала она.

Чарльз рухнул на диван. «Я не хочу уходить», — прошептал он. — «Я не хочу уходить».

Но, в конце концов, он ушел.

Он ушел, а Элис осталась ждать. Она не вязала, а просто сидела тихо, время от времени поглядывая на часы.

Должно быть сейчас Чарльз добрался до офиса. Теперь он, должно быть, разговаривает с доктором Рихтером, рассказывая ему, что произошло. Она представляла себе это, словно сцену из пьесы. И психиатра, успокаивающего Чарльза и объясняющего ему работу его воображения, как персонаж может стать реальным, когда ты живешь этим день за днем, и как часть тебя начинает верить, что ты и есть тот самый персонаж. О, все это звучало так убедительно, и одновременно все это было полной чушью. Доктор Рихтер должен быть очень глупым человеком, даже для психиатра.

Элис стало интересно, осознает ли он теперь свою глупость. А пока наступило то самое время, когда все должно произойти. Время, когда появится Доминик. Он пройдет по пустынному коридору к офису психиатра, тихо откроет дверь и на цыпочках зайдет внутрь. Он прокрадется за спину доктора Рихтера, пока Чарльз будет лежать на кушетке и затем его руки сомкнутся на шее доктора и он начнет душить. Душить его очень быстро и очень мастерски, используя большие пальцы, чтобы сломать ему трахею. А Чарльз будет наблюдать, оцепенев от страха; настолько оцепенев, что даже не сможет кричать. Кричать он начнет позже, после того, как Доминик уйдет. К счастью, Чарльз будет продолжать кричать — даже после того, как его найдут там с телом доктора Рихтера. Даже после того, как они прочитают записи доктора Рихтера о шизофрении, придут к окончательному решению и заберут Чарльза. У них есть места для людей, которые всегда кричат и не могут остановиться. Но Элис поймала себя на мысли, что думает слишком далеко и должна сконцентрироваться на происходящем. Сейчас Торнтон должен был выехать. Сейчас она должна включить радио и ждать десятичасовых новостей. Сейчас она услышит, как ключ Торнтона поворачивается в замке. Конечно, у него был свой ключ.

И вот он здесь, точно по расписанию. Все еще с этой отвратительной бородой и в этих черных перчатках, на которых она настаивала. Он выглядел вполне устрашающе.

Элис включила радио, и ей практически пришлось перекричать его, однако Торнтон услышал её и сразу прошел к стойке в углу, где находился алкоголь и кольдкрем. Он снял перчатки и начал отрывать бороду. Затем он избавился от макияжа.

Приятно было снова видеть его лицо. Элис хотела увидеть его без грима, прежде чем спросить, как все прошло. Это каким-то образом могло бы облегчило ситуацию, сделало бы ее менее устрашающей. Они с Торнтоном в самом деле смогли бы поговорить о другом человеке; человеке, которого больше не существует. Не существует как доктора Рихтера.

Элис подошла к радио, собираясь выключить его, чтобы они могли поговорить, а он стоял, скрестив руки на груди. Затем она услышала, что говорили по радио.

После этого, ей даже не пришлось расспрашивать Торнтона, потому что ей и так все стало ясно из новостей. Жестокое убийство… известного психиатра и его пациента нашли задушенными…

И его пациента?

Элис щелкнула выключателем и посмотрела в глаза Торнтону: «Чарльз тоже мертв?»

Торнтон кивнул: «Она оба совершенно мертвы. Рихтер первый, затем Чарльз. Это было очень легко. Намного легче, чем я представлял.»

Элис почувствовала прилив гнева: «Но это не входило в наш план… разве ты не понимаешь? Главная цель заключалась в том, чтобы выдать Чарльза за шизофреника. Тогда бы они обвинили его в убийстве доктора Рихтера и упрятали в психушку». Гнев начал овладевать ею.

«Так лучше. Намного лучше».

Элис была готова ударить его: «Как ты смеешь говорить такое? Разве ты не понимаешь — теперь они будут искать убийцу. У нас больше нет безумца. Торнтон, что, если они начнут искать тебя?»

Он взглянул на нее и в это мгновение показался совершенно удивленным. Затем он спросил: «Торнтон? Я не знаю никого по имени Торнтон.»

Она хотела закричать на него, закричать, что у них все еще есть безумец, и что он прекрасно справляется с этой ролью. Но ей стало не до этого, так как его руки сомкнулись на ее горле и он начал смеяться.

Перевод: White lid fox

Тихие похороны

Robert Bloch. "A Quiet Funeral", 1965

Ветч прочитал сообщение в Вегасе в пятницу утром. И вместо того, чтобы завалиться спать, он сел на ближайший самолет на восток. К девяти часам вечера он был уже в городе и выходил из такси перед «Похоронным бюро Луиджерни».

Заведение выглядело отвратительно. Ветч считал, что такой большой человек, как Чарли-Печатник, устроит себе грандиозные проводы в лучшем в городе похоронном бюро. А это была просто маленькая деревенская похоронная контора в переулке.

Ветч никогда не слышал об этом месте. И подумал, что бы ответил ему Луиджерни, если бы он, войдя, потребовал комиссионные. В конце концов, в какой-то мере Ветч их заслуживал. Луиджерни не досталось бы это дельце, если бы Ветч не разделался с Чарли-Печатником. Но, конечно, он не мог намекнуть ему об этом.

Ветч пожал плечами, запахнул пальто и направился к входу. Странно было обнаружить Чарли в такой грязной, захудалой дыре. С другой стороны, удивительно было и то, что все так удачно вышло.

Разделаться с Чарли-Печатником было непростым делом. Ветчу понадобилось почти два месяца усиленного шевеления мозгами для обдумывания всех возможных вариантов. Крупнейшего и удачливейшего фальшивомонетчика не уберешь с ходу, для собственного удовольствия. Нужно было обмозговать все детали. Конечно, помогло то, что Чарли был другом Ветча. Это означало, что они могли встречаться наедине, в спокойной обстановке, когда рядом не маячили телохранители Чарли.

И была еще одна маленькая проблемка: как устроить так, чтобы Ветч мог прибрать к рукам увесистый пакет с новенькими, безопасными зелененькими, которыми Чарли беспрерывно хвастал. И, к тому же, все должно было выглядеть, как несчастный случай.

Наконец Ветч решил, что это и будет несчастный случай. Он поработал над машиной Чарли сам, в его собственном гараже, как раз перед тем, как узнал, что Чарли собирается в серьезную поездку, чтобы доставить партию товара на двести тысяч фальшивых зелененьких в десяти и пятидолларовых бумажках. Забавная штука с этими фальшивыми банкнотами: полиция проверяет двадцатки, сотенные и более крупные купюры, но обычно не возится с десятками и пятерками. Это Ветчу рассказал Чарли, а Ветч слушал Способность слушать — вот что помогло ему все устроить.

Ветч знал, каким путем поедет Чарли той ночью, когда повезет деньги. И поэтому он мог ждать его на крутой дороге у озера в своей собственной машине, загораживая узкий участок у поворота так, что Чарли пришлось бы резко затормозить и вывернуть руль влево до упора, чтобы не упасть с обрыва.

Ветч хорошо проделал свой маленький трюк с машиной, и когда Чарли вывернул руль, весь рулевой механизм полетел — для Чарли-Печатника все было кончено.

Ветч наблюдал, как падала машина. Он подождал, пока она не загорелась, и только тогда спустился вниз по склону обрыва и выдернул сверток из багажника. Чарли был придавлен внутри машины разбитым рулем, он цеплялся за него руками и кричал, чтобы его вытащили, то Ветч не собирался помогать. Сделав свое дело, он быстро скрылся. Так что Чарли и не узнал своего друга. Это было необходимо на случай какой-нибудь промашки.

Но все шло по плану. Ветч успел выехать из города, наверное, еще до того, как Чарли кончил поджариваться. А так как хороший план требует хорошего алиби, Ветч все подготовил заранее. Он обронил пару слов о том, что собирается в Вегас по делу, и устроил так, что у него, действительно, оказалось там дело. Поскольку никто, кроме Ветча и самого Чарли, не знал, что за товар будет в багажнике у фальшивомонетчика, ничего подозрительного в этой случайной смерти не было. Все сложилось отлично.

* * *

В Вегасе Ветч вел себя тихо. Он немного поиграл, но был слишком умен, чтобы использовать какую-нибудь из бумажек Чарли. Он просто ждал, читая каждое утро газеты своего родного города, пока не убедился в том, что опасности нет. В течение пяти дней он следил за этим делом. Полиция нашла сгоревшую машину и обгоревшее тело, было проведено расследование. Жюри присяжных вынесло вердикт о смерти в результате несчастного случая, был объявлен день похорон.

Когда Ветч прочитал это последнее сообщение, он понял, что пора возвращаться домой. В конце концов, выглядело бы странно, если бы он не проводил в последний путь своего дружка, не правда ли?

И вот он на месте.

Он был здесь, он открывал дверь «Похоронного бюро Луиджерни» и входил в тишину.

В том бизнесе, которым занимался Ветч, ему часто приходилось участвовать в подобных церемониях и бывать в похоронных бюро. Это был, если можно так выразиться, профессиональный риск. Но Ветч так и не привык к таким мероприятиям. Даже если он не имел никакого отношения к появлению еще одного ушедшего в мир иной, ему становилось не по себе, когда надо было подойти к гробу. Достаточно неприятно и то, что тебя окружают рыдающие люди. Но войти в холодное пустое заведение с покойником совсем одному было убийственно.

Убийство.

Ветчу не нравилось это слово. Совсем неподходящее время думать об Убийстве с большой буквы. И не в этой подозрительной вонючей маленькой дыре в десятом часу вечера. Господи, это было отвратительно! Никого вокруг, никого при входе у дверей. Просто проходишь через короткий холл в дальний зальчик, где на возвышении стоит гроб.

Ветчу не следовало приходить так поздно, и ему не надо было отправляться сюда одному. Весь смысл заключался в том, чтобы люди видели его, заметили. Конечно, он распишется в книге посетителей, а завтра появится в церкви, где будет панихида по Чарли. Ему следует послать цветы. Много цветов. Черт возьми, он может себе это позволить. Деньги Чарли были хороши. Эта мысль вызвала у Ветча улыбку.

Но не так-то легко было улыбаться здесь. «Похоронное бюро Луиджерни» — что за заведение для такого человека, как Чарли-Печатник? Выглядело оно так, как будто и десяти покойников в год в нем не бывало. Старая резная мебель, потертый ковер, пара тусклых ламп, которые можно увидеть в фильмах о временах «сухого закона».

Конечно, в зале было много венков и букетов. Они почти закрывали всю переднюю часть комнаты, и Ветч чувствовал запах лилий, гвоздик и роз. А пахнут ли гвоздики? Ветч не помнил. Он знал только то, что ненавидел аромат цветов на похоронах так же, как ненавидел запах больничных коридоров, — и то и другое напоминало ему о кладбище. А Ветч боялся кладбищ.

Так оно и было. В толпе он мог притворяться, но в одиночку, как здесь, он мог признаться себе в этом. Ветч боялся похоронных контор, потому что боялся Смерти. Смерти — с большой буквы, как и Убийства с большой буквы. Два больших слова. Может быть, поэтому он и занялся этим бизнесом, потому что боялся В качестве, как говорят психоаналитики, компенсации. Что-то в этом роде.

И какого черта думал он о психоаналитиках в такое время, как сейчас? Ветч знал, что ему надо делать. Зайти, расписаться в книге и смыться.

Ему не надо было нюхать цветы в гостиной, не нужно было смотреть на гроб или разглядывать Чарли-Печатника. К тому же, подумал Ветч, ему не удастся увидеть Чарли, — гроб, наверняка, закрыт и запечатан. Из-за того, что Чарли так обгорел.

Когда Ветч закрывал глаза, он видел, как Чарли горел, так что лучше держать их открытыми. Лучше взглянуть на гроб, прежде чем уйти.

Действительно, почему бы нет? Ничего особенного в том, что касается самого гроба. Просто ящик. Его беспокоило то, что было внутри, а также мысль о том, каково было бы ему самому находиться там. А что, если и после смерти работает сознание? Что, если покойник знает, где находится, чувствует, когда его опускают в большую яму и закидывают грязью?

У Ветча начали дрожать руки, и он засунул их в карманы. Забудь все. Он заставил себя посмотреть на гроб. Довольно большой. Бронзовый, крепкий. Даже если семья Чарли не разорилась на шикарные похороны в лучшей похоронной конторе, она заплатила кучу денег за гроб. Он был сработан на долгие времена, как танк «Шерман». Если тебя запечатают в такую штуку, ты останешься в ней навсегда. А потом тебя опустят в темноту…

Теперь Ветч дрожал уже всем телом. К черту все это. Выматывайся отсюда. Уходи от гроба и того горелого, кто в нем. Уматывай, пока он не стал двигаться, пока ты не начал видеть всякую всячину, вроде поднимающейся крышки и вытягивающейся оттуда руки. Руки Дракулы, но только в этой руке был пистолет.

У Ветча вырвался странный звук, потому что это уже происходило. Крышка открывалась, и он мог видеть Чарли. Вот он медленно поднимается, садится и смотрит на Ветча. И Чарли совсем не был обгоревшим, только немного, на правой стороне лица и подбородка. И пистолет был очень ярким и блестящим и направлен прямо в живот Ветча.

— Подойди сюда, старый дружок, — сказал Чарли. Его голос все еще был мягким.

Уж не сон ли это? Как проверить? «Бежать!» — мелькнула в голове Ветча мысль. Но как бежать, если на него нацелен пистолет.

Ветч сказал «Ты мертв» так, как это говорится во сне. Только Чарли не спал. Он покачал головой и перекинул свои длинные ноги через край гроба, сминая большой букет лилий, запах которых волной пошел на Ветча и вызвал головную боль.

— Я не мертв, — сказал Чарли — Я выбрался сразу после того, как ты слинял. О, я узнал твою машину, никаких проблем, там, наверху на дороге, и когда ты открыл багажник с моим грузом, я все понял.

Ветч хотел сказать что-нибудь, превратить все в шутку и заявить Чарли, что все это очень забавно. Но Чарли не смеялся, а пистолет выглядел очень серьезно.

— Ты должен быть мертвым, я читал в газетах, — единственное, что мог сказать Ветч.

Чарли медленно подошел к нему. Все было как во сне.

— Ты пустил слух, что собираешься в Вегас, — сказал Чарли. — Мы нашли тебя и место, где ты покупал газеты из нашего города. Пришлось потратиться на того парня, что их продавал, и на печатание специального номера каждый день с нужной статьей. Но дело того стоило. Видишь ли, мы хотели, чтобы ты приехал на тихие, скромные похороны.

Ветч моргнул, а Чарли расплылся в улыбке.

— Да, — сказал он, — я сделал это. Недаром меня называют Чарли-Печатник.

Теперь Ветч все понял. Он знал, почему Чарли ждал в «Похоронном бюро Луиджерни» на боковой улочке, куда никто никогда не заглядывал. Но он ничего не мог поделать, только развернулся и смотрел, как заходят Луиджерни, брат Чарли Сэм и его двоюродный брат Анджело.

Они закрыли двери гостиной, и запах цветов становился все тяжелее и тяжелее. Затем эти трое окружили Ветча. Напоследок он попытался бороться Ветч предпочел бы, чтобы Чарли использовал пистолет, но тот этого не сделал.

У его брата был топорик, и он ударил по запястьям и щиколоткам Ветча, перебил ему кости так, что Ветч упал на пол, как большая тряпичная кукла. Все, что оставалось им сделать, это поднять Ветча и запихнуть в бронзовый ящик. Затем Чарли и его друзья опустили крышку.

И на этот раз по-настоящему запечатали гроб.

Но прежде чем закрыть гроб, они засунули в рот Ветчу кляп. Так что похороны, действительно, были тихими.

Перевод: Наталья Демченко

Живой мертвец

Robert Bloch. "The Living Dead / Underground", 1967

Весь день, пока внизу в деревне грохотала орудийная канонада, он отдыхал. Когда уже начало смеркаться и грохот залпов затих вдали, он понял, что все закончилось: наступающие американские войска форсировали реку. Наконец они ушли, и он снова был в безопасности.

Граф Барсак вышел из тайника среди развалин большого замка, расположенного близ деревни, на вершине поросшего лесом холма.

В черном плаще, темноволосый, с черными глазами и синюшными подглазиями на бледно-восковом лице, он стоял высокий и худой — худой как скелет, безобразно худой — и кривил в усмешке ярко-красные губы. Во всей его внешности только губы имели цвет жизни.

Граф стоял в сумерках и усмехался: пробил час — можно приступить к игре.

К игре под названием смерть, к игре, им уже множество раз сыгранной.

Он играл смерть на сцене Гранд-Гиньол в Париже. Тогда его звали просто Эрик Карон, тем не менее он имел определенную известность как исполнитель необычных ролей. Затем началась война, а с ней появился шанс.

Задолго до падения Парижа под ударами немецких войск он стал тайным агентом Райха. Деятельность на шпионском поприще складывалась удачно, и его очень ценили: помогал талант актера.

И он добился-таки высшей награды — получил главную роль, правда, не на сцене, а в реальной жизни. Играть без света юпитеров, в кромешной тьме — это ли не воплощение актерской мечты. Да к тому же играть в пьесе, самим тобой написанной.

— Все проще простого, — доложил он своему начальству. — Замок Барсака необитаем со времен Великой французской революции. Даже днем никто из деревенских не рискует приблизиться к нему. Из-за легенды, согласно которой последний граф Барсак был вампиром.

Предложение приняли. В большом тайнике неподалеку от замка установили коротковолновый передатчик и разместили там троих опытных радистов, работавших по очереди. И возглавил всю операцию он — «граф Барсак». Ангел-хранитель, а точнее, демон-хранитель.

— Ниже по склону холма находится кладбище, — сообщил он своим подопечным. — Это скромное место последнего приюта бедных невежественных людей. Единственное внушительное сооружение там — родовой склеп Барсаков. Мы вскроем его, вынесем останки последнего графа наружу и устроим так, что жители деревни обнаружат пустой гроб. После этого они никогда более не осмелятся приблизиться ни к склепу, ни к замку, потому что получат подтверждение правдивости легенды: граф Барсак — вампир, и он снова бродит по свету.

Тогда возник вопрос:

— А если будут скептики? Если кто-нибудь не поверит?

— Поверят, — последовал незамедлительный ответ. — Потому что по ночам буду появляться я — граф Барсак.

И когда он показался в гриме и черном плаще, все вопросы сразу отпали: это была его роль.

Да, это была его роль, и он отлично с ней справился.

Взбираясь по лестнице, граф одобрительно покачивал головой. Он вошел в фойе замка. Крыши не было, и только паутина скрывала от взгляда сияние восходящей луны.

Да, это была его роль, но всему приходит конец. Американские войска стремительно наступают, значит, пора опустить занавес, пора раскланяться и уйти со сцены. Об уходе он позаботился заранее.

С началом отступления немецких войск склепу нашли еще одно применение. Там устроили надежный склад антиквариата, принадлежавшего Герингу, а в замок пригнали грузовик. Трое радистов получили новые роли: они должны спуститься на грузовике вниз к склепу и погрузить в него ценности.

Ко времени появления графа все должно быть погружено. Затем они наденут похищенную американскую военную форму, возьмут поддельные документы и пропуска, проскочат через линию фронта за рекой и в установленном месте присоединятся к немецким войскам. Он предусмотрел всякого рода случайности. Когда-нибудь в своих мемуарах…

Но думать об этом сейчас было некогда. Граф посмотрел на небо — луна взошла высоко. Пора отправляться в путь.

Ему не очень-то хотелось уходить. Там, где другие видели только пыль и паутину, он видел сцену — декорации его самого удачного спектакля. Играя роль вампира, он не пристрастился к вкусу крови, но как актер, он обожал вкус славы. А здесь он достиг ее.

«Расставанье есть сладкая печаль». Строка из Шекспира. Шекспир писал о привидениях, ведьмах и вампирах: он знал, что публика — тупая масса — верила в подобные вещи. Верила тогда, верит и сейчас. Великий актер всегда может заставить своих зрителей поверить.

Выйдя из замка в ночную тьму, он спустился по тропинке к раскачивающимся деревьям.

Именно там, среди деревьев, он как-то вечером, несколько недель назад натолкнулся на Раймонда, старосту деревни Барсак, который, вероятно, рыскал неподалеку от замка с намерением чем-нибудь поживиться. Суровый, величавый, седой старик оказался на самом деле его самым чутким зрителем. Едва завидев маячившую во тьме фигуру графа, старый дурак враз лишился своей величавости и, по-женски заголосив, бросился бегом прочь.

И именно старика следовало бы поблагодарить за распространение слухов о возвращении графа-вампира. После той встречи староста и придурковатый мельник по имени Клодес привели на кладбище группу вооруженных крестьян. Войдя в склеп Барсаков, они обнаружили, что гроб графа открыт и пуст. Ужас обуял их!

Крестьяне не могли знать, что прах из гроба развеяли по ветру, а кроме праха там больше ничего не было. Не могли они знать и о том, что случилось с Сюзанной.

Вспоминая прошедшие дни, граф добрался до небольшого ручейка и пошел вдоль него. Здесь он тоже как-то натолкнулся на девушку, дочку Раймонда. И какая удача! — она была не одна, а со своим возлюбленным, Антуаном Лефевром. Они обнимались. Антуан был хром на одну ногу, и в свое время данное обстоятельство спасло его от службы в армии, но, едва завидев скалящегося графа в черном плаще, он побежал быстрее лани. Сюзанна к своему несчастью осталась, и от нее пришлось избавиться. Граф закопал ее тело в лесу меж валунов, так что обнаружить труп не представлялось возможным. Тем не менее он сожалел о содеянном.

Однако, в конечном счете, все сложилось как нельзя лучше: суеверный Раймонд еще раз убедился, что вампир вернулся. Он своими глазами видел призрак, видел открытый пустой гроб. Его дочь исчезла. И старик запретил кому-либо приближаться к кладбищу, лесу, замку.

Бедный Раймонд! Старостой он больше не был — деревню разрушили при обстреле. Невежественный, сломленный старик, он только и делал, что нес бессвязную чушь о «живом мертвеце».

Граф улыбнулся и продолжил свой путь, легкий ветерок развевал его плащ, и отбрасываемая им тень напоминала летучую мышь. Он уже мог разглядеть кладбище с покосившимися могильными камнями, торчащими из земли, будто гниющие в лунном свете пальцы прокаженного. Вероятно, величайшей данью его таланту актера было то, что на самом деле он испытывал отвращение к смерти, к мраку, к тому, что таилось в ночи. Он не выносил вида крови, и в нем развилось чувство почти патологического страха перед замкнутым пространством склепа.

Да, это была великая роль, но он благодарил судьбу за то, что пьеса близилась к концу. Хотелось сыграть заключительную сцену и сбросить с себя личину существа, самим им придуманного.

Приблизившись к склепу, он разглядел в темноте очертания грузовика. Вход в склеп был открыт, но оттуда не доносилось ни звука. Следовательно, радисты закончили догрузку и подготовились к отъезду. Оставалось только переодеться, снять грим и отправиться в путь.

Граф подошел к темному пятну грузовика. И тут…

И тут они набросились на него: он почувствовал, как зубцы вил впились в спину, и, ослепленный светом фонарей, услышал чей-то суровый голос, приказавший ему не двигаться.

Он и не двигался. Он мог только следить взглядом за тем, как они сходятся вокруг него. Они — Антуан, Клодес, Раймонд и другие. Угрожая ему вилами, с десяток крестьян уставились на него со смешанным чувством ярости и страха.

Да как же они посмели?

Вперед вышли капрал американской армии. Так вот где ответ: капрал американской армии и еще один человек в форме и со снайперской винтовкой. Это их заслуга. Ему даже не было нужды смотреть на сваленные в грузовике, изрешеченные пулями тела трех радистов, чтобы понять, что произошло. Американцы перестреляли его людей, застав их врасплох, а потом позвали крестьян.

Американцы забросали его вопросами: «Как тебя зовут? Эти люди работали по твоему приказу? Куда вы собирались отправиться на грузовике?» Спрашивали по-английски, конечно. Но граф молчал, хотя прекрасно понимал английскую речь. Он только улыбался и качал головой. Вскоре, как он и предполагал, американцы оставили его в покое.

Капрал повернулся к своему напарнику.

— Хорошо, — сказал он, — поехали.

Тот кивнул головой в знак согласия, залез в кабину грузовика и включил зажигание.

Капрал направился к машине, но не дойдя до нее, повернулся к Раймонду:

— Мы переправим грузовик через реку. Присмотрите за нашим другом. Через часок вам пришлют караульных забрать его.

Раймонд в ответ кивнул головой. Грузовик исчез в темноте. Стало совсем темно: луна исчезла за тучей. Граф оглядел своих охранников, и улыбка исчезла с его лица. Сброд, куча угрюмых невежественных идиотов. Однако, вооруженных. Ни единого шанса на побег. Крестьяне все таращились на него и что-то бормотали.

— Отведите его в склеп.

Граф узнал голос Раймонда. Крестьяне повиновались его приказу и начали вилами подталкивать пленника вперед. И тут у графа затеплился первый слабенький лучик надежды. Крестьяне подталкивали его крайне осторожно, близко к нему не подходили и под его взглядом опускали глаза.

Они боялись его и потому заталкивали в склеп. Американцы уехали, и страх вернулся к ним — они боялись его присутствия, его силы. Ведь в их глазах он был вампиром. Он мог превратиться в летучую мышь и исчезнуть. По этой причине они решили закрыть его в склепе.

Граф пожал плечами и оскалился своей самой зловещей улыбкой. Когда он вошел в склеп, крестьяне отпрянули назад. Граф повернулся и, поддавшись порыву, завернулся в плащ. Это был инстинктивный заключительный жест, соответствовавший его роли, и реакция зрителей оказалась адекватной. Крестьяне издали стон, а старый Раймонд осенил себя крестом. В чем-то их реакция доставляла больше удовольствия, чем аплодисменты.

Во тьме склепа граф позволил себе слегка расслабиться. Он ушел со сцены. Жаль, что ему не удалось уйти так, как это задумывалось, но таковы превратности войны. Скоро его отвезут в американский штаб и там допросят. Ему, конечно, не избежать кое-каких неприятностей, но самое худшее, что его может ожидать — это несколько месяцев в лагере военнопленных. И даже американцы склонятся перед ним в знак восхищения, когда услышат историю о мастерском обмане.

В склепе было темно и пахло плесенью. Граф беспокойно ходил взад-вперед. Он ободрал колено о край пустого гроба, стоявшего на возвышении внутри склепа. Он невольно вздрогнул и ослабил завязки плаща. Хорошо бы снять этот плащ, хорошо бы выбраться отсюда, хорошо бы навсегда покончить с ролью вампира. Он хорошо сыграл эту роль, но сейчас ему страстно хотелось уйти.

Из-за двери послышалось тихое бормотание, к которому примешивался другой, едва уловимый звук — что-то похожее на царапанье. Граф подошел к закрытой двери и внимательно прислушался: тихо.

Чем там занимаются эти придурки? Он желал скорейшего возвращения американцев. Внутри стало слишком жарко. И почему вдруг стих шум снаружи? Может быть, они ушли?

Да. Они ушли. Американцы велели им ждать и охранять его, но они испугались. Они действительно считают его вампиром: старый Раймонд убедил их в этом. И тогда они убежали. Они убежали, а значит, он свободен и может идти… Граф открыл дверь.

И увидел их, увидел их, стоящих в ожидании. Сурово взглянув на него, Раймонд сделал шаг вперед. В руках он что-то держал, и граф узнал этот предмет и понял, что за странный звук он слышал. В руках у Раймонда был длинный, заостренный на конце деревянный кол.

И тогда граф во всю глотку завопил, что это лишь трюк, что он не вампир, что они — куча суеверных идиотов.

Не обращая внимания на его вопли, крестьяне затащили его обратно в склеп, затолкнули в открытый гроб и, удерживая его там, стали ждать, когда мрачнолицый Раймонд проткнет сердце вампира заостренным колом.

И только тогда, когда кол пронзил его тело, граф понял, что значит слишком хорошо играть свою роль.

Перевод: А. Чикин

Коммивояжер смерти

Robert Bloch. "Sales of a Deathman", 1968

15 января 2047 года. Сегодня великий день! По прилете я был неприятно удивлен этим мрачным «грибом» над Вашингтоном. Смахивает на последствия взрыва водородной бомбы, но, конечно, всему виной перенаселение. Простой смог.

Он, вообще, повсюду, я в курсе, но жизнь в подземных апартаментах с очищенным воздухом порой заставляет тебя забыть об этом. Неудобства, связанные с ношением респиратора, вечно меня выбешивают, но тут я даже порадовался, что на мне сейчас этот намордник. Даже если не брать в расчет смог — толпы тут такие огромные, что от одних микробов из их вонючих глоток можно дать дуба.

Машина Первого Приоритета поджидала меня в аэропорту. В пути я вполне себе успел отдохнуть. Мы вкатились на пятый уровень эстакады и помчали вдоль того, что некогда называлось «Пенсильвания-Авеню».

О Белом доме я мог бы целый роман написать. Он сам по себе- гость из прошлого, такой большой и тихий. Комнаты внутри огромные — двадцать, тридцать, пятьдесят футов протяженностью, скажи кому — не поверят! А ведь когда-то люди были к такому привычны — небывалый простор, и даже не тысяча этажей. Вот так, надо полагать, выглядит живая история.

Конечно же, самым важным событием за день грозила стать встреча с президентом. Даже забавно видеть, какой он на самом деле мелкий. По телевизору-то, при полном обмундировании, кажется, что он мужчина высокий и статный, а здесь, без накладной бороды и седовласого парика, без костюма дядюшки Сэма, он всего-навсего невысокий мужичонка. Даже не могу вспомнить, когда именно президенты повадились соблюдать этот маскарад — давным-давно, сдается мне, лет двадцать-тридцать назад. Конечно же, эффектности он нагоняет, но зато стоит вам увидеть президента за пределами экрана — и вас постигает чуть ли не разочарование. Без бегущей строки телепромптера и всяческих спецэффектов он совсем по-другому звучит.

Но все же он — профи, тут спору нет. Фигур-то здесь влиятельных собралось немало — и из кабинета министров, и из оборонки, а он все равно всех по струнке поставил, и говорили они у него только по делу, без лишней болтологии.

Прямых его цитат приводить не стану. Все, сказанное им — материал под подписку о неразглашении, и даже если я попробую донести что-то своими словами, могу влипнуть в неприятности. Но, в конце-то концов, никто не станет прокручивать пленки с моими дневниками. Так что давайте попробуем.

Он сразу выложил все карты на стол: с народом у нас беда. В одних только Штатах — девятьсот восемьдесят восемь миллионов человек, как подсчитал на последней неделе Генкомпьютер.

— И это лишь публикуемые данные, — подчеркнул он. — На самом деле, численность давно перевалила за миллиард. По понятным причинам, такую цифру мы оглашать ни за что не станем. Паники в стране и так предостаточно. И, с учетом мирового населения, исчисляемого девятнадцатью миллиардами, ожидаемые пятьдесят миллионов следующего поколения…

Президент умолк и оглядел собравшихся. Эх, видели бы вы эти лица — жаль, нельзя было сделать фото!

— Мне понятна ваша реакция, — мягко произнес он, — но в данный момент мне куда интереснее было бы выслушать ваши предложения.

Весь последующий час они горячо и оживленно спорили. Посыпались самые разные безумные идеи — но, по большей части, банальщина.

Начать войну? Слишком опасно. Да и не работает так, как надо — если бы все было так просто, мы бы тут сейчас руками не махали.

Ввести закон о принудительной стерилизации? Уже шесть голосов против, да и слишком уж распоясается в таком случае религиозная оппозиция. Так что отпадает.

Понизить износостойкость металла, из которого делают авто и самолеты? Вот это уже было что-то интересненькое, я даже выпрямился в своем кресле и навострил уши. Какой-то персонаж из транспортного управления развернул перед нами полномасштабную презентацию, с графиками и демонстрационными моделями встроенных уже на этапе производства дефектов. Он взял на себя смелость гарантировать президенту неслыханное — дескать, с его помощью возросшее количество катастроф на дорогах и в воздухе положит конец по меньшей мере ста миллионам людей в трехлетний срок.

Я даже восхитился такому полету мысли, но тут президент осалил того типа, заявив, что подобные меры: а) подорвут доверие к машиностроению и авиапромышленности, что повлечет за собой ущерб экономике, и б) все равно не заставят уровень смертности осадить надвигающуюся волну рождаемости, слишком уж мелок

выйдет урон. Лоббисты стали на все лады горячо поддерживать его — особенно по пункту а).

Какой-то клоун затянул потешную песнь о колонизации Луны, но ему быстро напомнили о том, что построить такие корабли, что за год доставляли бы несколько миллионов человек на наш спутник, не представляется возможным. Золотым запасам страны такая роскошь попросту не по зубам.

Кто-то еще заговорил о поощрении национального гомосексуализма. Дескать, если раньше мы несчастных голубых преследовали, то теперь просто молчаливо одобряем, а этого мало — надо такой образ жизни массово пропагандировать, наделять социальными привилегиями, выплачивать пособия. Ему заметили, что такая практика срикошетит — если гомосексуализм сделается обыденным и поощряемым, убежденные натуралы уйдут в подполье, заводить детей станет своего рода порочным удовольствием и обретет статус акта протеста системе.

— Ну а как же смог? Он же дьявольски вреден для человеческого организма. Если мы тут хотим снизить популяцию, надо перестать надрывать свои глотки. Надорвите глотки им. Отнимите у них респираторы.

Ну, тут-то началось — все кошки разом завыли. Но президент, как всегда, не оплошал — сказал свое веское, подводящее всякую мыслимую черту, слово:

— Нельзя просто так взять и начать программу по массовому уничтожению нашего народа. Это, в конце концов, не по-американски!

И тут он наконец-то обратил на меня внимание:

— Вы у нас специалист, мистер Крозерс. Что нам может предложить психология?

— Само собой, это не по-американски — убивать наших собственных граждан, — Хотя бы потому, что это ударит по капиталистическим идеалам. — Все присутствующие дружно закивали, и я продолжил: — Но есть и другое решение. Назовем его запланированным моральным износом популяции.

Президент нахмурился:

— Что вы имеете в виду?

— Все просто. Раз уж мы не можем в открытую расправляться с американскими гражданами и не преуспеем в попытках заставить их убивать друг друга, остается одна-единственная разумная альтернатива. Нужно заставить их убивать самих себя.

Что я там сказал раньше насчет кошачьего воя? Забудьте — на меня со всех сторон сразу полетело:

— Массовые самоубийства?

— Да это же невозможно, кто на такое согласится!

— А это, по-вашему, по капиталистическим идеалам не ударит?

— Что вы несете?

— Не сработает…

Я подождал, пока их гомон стихнет, и потряс рукой с папкой.

— Джентльмены, у меня разработан подробный план. Если вы готовы меня слушать, я, в свою очередь, готов убедить вас, что план этот может сработать.

И я им все изложил. Очень доходчиво и без лишних соплей. Шестеренки у них в ржавых котелках зашевелились — а ведь правда, ничего невозможного! Потихоньку их одобрение целиком перешло ко мне. Сомнения остались лишь у президента.

Не знаю, — вздохнул он. — Один куца более толковый, чем я, управленец, когда-то сказал: «Вы можете постоянно убивать по не-сколько человек, но не можете постоянно убивать всех»[166].

— Может, и так, — не стал возражать я. — Но попробовать стоит.

10 января 2047 года.

Что ж, мы в деле! Особо времени вести дневник нет — у меня тут одно собрание за другим, весь график забит под завязку. Ключевые фигуры от всех крупных производств внимают мне. Даже с учетом поощрения на государственном уровне, не стоит забывать, что немалая часть задачи лежит на бизнесе и продажах. На первых порах, разумеется, все возражали — дескать, потребители-то нам все еще нужны. Но я, не ведя и бровью, отвечал:

Позвольте потребителям употребить самих себя.

И показывал им реальные коммерческие возможности. Рассказывал, как столетия назад похоронные бюро доказывали, что продавать можно даже деревянные ящики с кучей прибамбасов в придачу, вплоть до внутренней бархатной обивки и мягких матрасиков (слоган: «Пусть земля тебе будет пухом — от лучших техасских гусей!») и гробов для кремации (слоган: «Согрей их своим прощальным теплом»). А древние египтяне и вовсе додумались до того, чтоб хоронить своих усопших с полными шкафами новехонькой одежды, изобилием ювелирных изделий, домашней утварью и мебелью (слоган: «Ты можешь взять это все с собой»).

Что ж, потенциал они увидели, но скептические настроения по поводу успешности затеи все еще гуляют по их рядам. Значит, пора мне взять быка за рога и доказать им, кто тут реальный специалист по национальной смерти.

12 сентября 2047 года. Последние шесть месяцев были убийственными! Ха-ха, всего лишь фигура речи. Но я взаправду что-то заработался.

Работы — по горло и выше. Я начал с директоров похоронных агентств, обрисовал им перспективы, помог с разработкой рекламной компании.

Устали от роста налогов? Удручены болезнями и преждевременным старением? Заплатить по счетам нереально? Пришла пора взять отгул — от всего и сразу!

Далее — миленькие панорамы тихих ухоженных кладбищ, приятная музыка фоном.

На уставших от жизни стариках такое наверняка прокатит, но нам нужно зацепить и молодое поколение. Кое-что в устройстве старых-добрых кладбищ надо пересмотреть, привести к стандартам и запросам современности. Я собираюсь наведаться в Вашингтон с обновленным планом — нужно подготовить большие объемы площадей для захоронений, и дело тут стоит отнюдь не за деньгами. Сама ритуальная концепция требует реновации.

Статуи, скамейки и венки хороши для стариков, а я нацелен на молодежь. Нужно привнести что-то от парков развлечений. Загробный мир должен представляться им чем-то вроде бесплатного Диснейленда — никаких забот, хлопот и ограничений.

1 марта 2048 года. Чуть больше года прошло с момента начала моей работы — а результаты уже превзошли все мыслимые ожидания. Даже в самых радужных прогнозах не мог я представить, что уровень смертности гражданского населения подскочит на 80 процентов за такое короткое время. А ведь это только начало!

Выражаю сердечное спасибо за помощь и поддержку своему «медицинскому крылу» — психологам и психиатрам в особенности. Они не только поддержали мою программу, но и привнесли новые идеи, о которых я не мог и помыслить. Отныне любой лечебный курс будет сосредоточен на Танатосе, на воспитании в пациенте стойкого желания смерти. Само собой, используются внушение и гипноз — не только в лечебницах, но и в частной практике. Коль скоро большая часть обращающихся — люди, уже ставшие жертвами депрессии, уставшие от смога и толп, жизни под землей и синтетической еды, налогов, счетов и бессмысленной бумажной волокиты, погрузить их в глубокую меланхолию не составляет особого труда. В пищевой и лекарственной промышленностях нас тоже поддерживают, вскоре в свободную продажу поступит изобилие смертельных ядов (исключительно для домашнего использования).

Непросто обратить человеческую агрессию вовнутрь, сложно заставить некоторых индивидуумов наложить руки на себя, а не на кого-то еще, но показатели пока что демонстрируют однозначный успех. Нам многое сейчас играет на руку.

Взять хотя бы этот бум на маски смерти. Все их сейчас покупают. А обладатели поистине тугих кошельков и вовсе пошли по египетской дорожке — тут вам и саркофаги, и богато обставленные погребальные камеры, памятники самим себе. Будучи в Техасе, я своими глазами видел один монумент, что был пятьдесят футов в высоту. Остовом ему служила старая нефтяная вышка.

Как мы и ожидали, больше всего противодействия оказывали церкви. Пришлось хорошенько поднапрячься, дабы донести до массового сознания, что отныне суицид не является привилегией сект. Что до страховых компаний, то они обошлись простой подменой понятий, став предлагать застраховать свою смерть вместо жизни. Им вся наша затея вышла малой кровью.

Я, к слову, перебрался в Вашингтон с концами. У меня тут теперь полная занятость. Планирование я сочетаю с генерацией все новых и новых идей. Вот, недавно мы с парнями из дизайна придумали шикарную новую версию старой агитки: «Дяде Сэму ты НЕ нужен!» Ну и еще ходят такие полушутливые разговоры об установке памятника Смерти в центре Манхэттена.

5 октября 2051 года.

Как быстро летит время.

Не знаю, какими словами лучше описать ситуацию, что сложилась за последние три года. Рейтинг смертности бьет сейчас все мыслимые рекорды. По прогнозам на этот год, вскоре мы будем терять по двадцать миллионов душ в месяц. Никогда бы не подумал, что такое возможно. Половина страны переехала на постоянную прописку на кладбища — все автодороги забиты похоронными процессиями, и заводам уже не хватает рабочей силы. Думаю, пора завязывать с природными ресурсами — пора бы развернуть полновесную компанию по переходу на пластиковые гробы взамен деревянных.

И да, молодежь мы-таки зацепили. Они теперь косяками слетаются в Вегас и играют в массовый вариант русской рулетки. Даже дошколятам теперь все понятно с детства — они играют в «дядей-гробовщиков» и зарывают в землю своих кукол. Или друг друга. Тут уж как повезет, досмотра за ними все равно сейчас почти никакого нет: в пятницу крестился, в понедельник упокоился.

Официально заявляю: проблема перенаселения решена.

22 мая 2052 года.

Знаете, а ведь я ошибся. Не учел кое-чего — и вот вам результат.

Психологов обвинять не смею, они-то делали все от них зависящее. Но теперь мы не можем совладать с национальной агрессией. Уровень смертности продолжает расти, но сейчас по большей части из-за убийств. Черт с ними, со свободно распространяемыми ядами — достаточно и разборок с огнестрельным оружием, и поножовщик Преступления сексуального характера, главным образом некрофилия, тоже правят бал.

Понятное дело, мы пытаемся решить проблему. Организуем все новые и новые Клубы самоубийств («Если тебе не нравится твои сосед, почему бы не уговорить его вступить в клуб?»), поощряем влюбленные парочки, организовывая им на горнолыжных курортах специальное развлечение — Прыжок Вечной Любви («Два восхождения по цене одного! Впереди — только небо!»). Для прожженных урбанистов, кому горы не милы, всегда остается «Эмпайр-Стент- Билдинг».

Но всего этого недостаточно. И церкви все делают только хуже.

На время мы вывели их из игры с их старомодными ритуалами поклонения, а теперь их зараза дала новые, совершенно уродливые споры. Расплодилось огромное количество культов, основанных на варварских человеческих жертвоприношениях.

Хуже всего — удар по индустрии, конечно. С ростом незаконных убийств планка смертности подскочила слишком высоко. Мы едва ли контролируем ее — только в этом году потеряли двести миллионов голов по предварительным прикидкам. Если темп не сбавить, скоро рабочей силы станет попросту не хватать.

На первое июня я наметил экстренное совещание. Пора вдохнуть немного жизни в нашу программу.

4 июня 2052 года.

Пора признать — мы в беде. Совещание прошло ужасно. Всякий раз, когда я заговаривал о том, что можно раскрутить наш маховик в обратную сторону, какой-нибудь дурак- психиатр начинал голосить, что слишком поздно предпринимать обратные шаги. Конечно, я знал, что идея расползется но всему мир).

Если бы дело ограничилось одной нашей страной, ее давно бы уже кто-нибудь прибрал к рукам. Но я знал, что прочие страны — еще больше страдающие от перенаселения, чем мы сами, — переймут наши методы, станут работать по нашим лекалам. И знаете, что? Я был дьявольски прав — так и случилось!

Так, да не так. Программа за рубежом приняла еще более уродливые формы — рост религиозного фанатизма, огромное количество культов смерти, «синдром овечки на утесе» — так ситуацию окрестил один из присутствовавших психоаналитиков: это когда целые города собираются на главной площади и накладывают на себя руки. Массовая истерия.

— И да поможет нам Бог, когда все это начнется здесь, — подвел черту этот самый психоаналитик. — Можете представить, что случится, когда все Западное побережье съедется в Гранд-каньон и дружненько посыплется на дно тамошних ущелий?

— И что же вы предлагаете? — уточнил я.

Он не ответил мне. Не удостоил ответа никого из нас. Закончив свое выступление, он просто-напросто гордо прошествовал к окну, распахнул его и шагнул вниз.

1 декабря 2058 года. Сорок тысяч человек. Это не показатель смертности. Это — официальные цифры: ровно столько голов насчитывает население нашей страны по состоянию на сегодняшний день. Не спрашивайте меня, как ситуация обстоит на самом деле. Жизнь под землей потихоньку ведет к тому, что ты попросту перестаешь заботиться о том, что там творится на поверхности.

Что ж, по крайней мере, кое-кто выжил. Памятуя о том, что произошло, остается лишь восхищаться тем, что нас все еще так много.

Сначала — массовые самоубийства, потом — разгул преступности, ну а следом — крах путей сообщения и промышленности. Похоронные службы распущены, гробы больше не производят — а зачем, кладбища и так повсюду, закапывать трупы можно где угодно, хоть у себя в саду. Продуктовые заводы не работают, станции очистки воды выходят из строя одна за другой. Думаю, это конец. Раскручивать маховик в обратную сторону взаправду нет смысла, потому что никакого маховика больше нет. Сколько не ломаю голову — не могу представить себе мало-мальски вероятную возможность призвать выживших людей к порядку. Они от него попросту отвыкли. Может, ситуацию спасло бы военное положение, да только в стране не осталось военных — голод и отравление систем водоснабжения ударили по ним в первую очередь. Вроде как еще назревает несколько локальных эпидемий чумы и холеры. Народ совсем одичал, Церковь Стерилизации набирает все большую популярность. Никто больше не хочет заводить детей.

Говорят, что смога больше нет. Отрадно слышать. Его ведь теперь нигде нет, если подумать.

Здесь, в переоборудованных корпусах Пентагона, мы чувствуем себя вполне хорошо — много еды, все удобства, пять подземных уровней так вообще какой-то рай земной. Мы все еще можем обращаться к населению через телевещание — все средства к тому у нас под рукой. Вот только аудитория в сорок тысяч человек… не знаю, кто нас слушать-то станет.

Говорят, пока есть эти сорок тысяч, есть надежда. Что ж…

1 апреля 2067 года.

Пленка для записей заканчивается. Значения это не имеет — у нас тут заканчивается, почитай, всё. Осталось одиннадцать человек.

Больше никого. Одиннадцать.

Мы больше не можем прятаться под землей, все системы износились и выходят из строя. Нам не хватает кислорода. Но выйти на поверхность мы тоже не можем — повсюду смертоносные вирусы, инфекции, воздух отравлен.

Коммуникациям пришел конец. Мы это особо не обсуждаем, но правда понятна уже всем. Везде — всюду — никого не осталось. Мы — последние выжившие.

Шестеро стариков, всем за семьдесят. Трое старух. Внучка одной из старух по имени Лина — ей девятнадцать, милая маленькая блондинка. И я. Мне сорок девять.

Сегодня было созвано совещание. Надо думать, последнее. Только жесткие факты: в ближайшие несколько лет всех нас не станет. Может, поверхность и станет пригодной для жизни, может, эпидемии стихнут. Вот только человек к тому моменту окончательно сделается достоянием прошлого. Президент озвучил план (забавно, но к тому моменту даже без маскарадных уловок он сделался похожим на Дядю Сэма):

— Нужно возродить нацию. Начать с чистого листа. — Он глянул на меня. — Ты единственная надежда. Ты и девушка. Это не обсуждается.

Знаете, что они сейчас делают? Готовят нам милое любовное гнездышко. На двоих. Вот только я не стану причинять Лине неудобств. Мне просто не хочется. К черту все. Генри Дэвид Торо был прав — приходит момент, и всему остальному ты предпочитаешь тишину и смирение вод Уолденского пруда.

Именно туда — к Уолденскому пруду — я и отправлюсь этой ночью. Заплыв подальше, дабы не возникало соблазна вернуться, я открою для себя радость утопления.

Перевод: Григорий Шокин

Карты

Robert Bloch. "In the Cards", 1970

— В субботу вечером? — переспросил Дэнни. — Вы хотите сказать, что я умру в субботу вечером?

Дэнни попытался сфокусировать взгляд на старухе, но не смог этого сделать по простой причине — он был пьян как сапожник. Она казалась огромным черным пятном. Таким же, как карты, которые лежали на столе.

— Извините, — вздохнула пожилая гадалка, — но это не я хочу сказать. Все написано в картах.

Дэнни встал, схватившись за край стола. От сладковатого запаха благовоний и темноты ему было не по себе. Он покачнулся и ухмыльнулся.

— Иди к черту, подруга, со своими картами! — Гадалка пристально смотрела на него, но в ее глазах было только сострадание. От ее жалости ему почему-то стало еще хуже. — Я не умру в субботу вечером. Кто угодно, только не я. В конце концов я Дэнни Джексон, звезда. Большущая звезда. А ты… ты всего лишь…

Слегка покачиваясь, Джексон объяснил гадалке, кто она, при помощи своего словарного запаса, обогащенного тридцатью годами в шоу-бизнесе.

Женщина ни разу не моргнула и даже не отвела взгляд, в котором по-прежнему оставалась жалость, в сторону. Дэнни остановился, чтобы перевести дух, потом махнул рукой и выбежал из вонючей комнаты. Ему казалось, что он услышал вдогонку: «Ты умрешь в субботу вечером».

Страшное предсказание звенело в его голове, когда он сел в «феррари» и, визжа шинами, рванул с места. Машина вильнула в сторону и едва не врезалась в столб. Хорошо, что машин на улицах в такое время было мало.

Дэнни Джексон знал, что был в стельку пьян. Трезвый он никогда бы не поехал на Саут-Альварадо, чтобы поднять с постели эту старую ведьму и дать ей пятьдесят баксов за какую-то чушь…

Все бабы — дряни, подумал он, а Лола — самая мерзкая из них.

Дэнни отправился в Бель-Эйр, минуя Сансет. В таком состоянии он обычно выбирал безопасные маршруты…

Лола, конечно, ждала его. Она начала кричать, как только он открыл дверь.

— Черт бы тебя побрал, — завопила она, — где ты был? Ты что не понимаешь, что завтра в шесть часов тебе нужно быть на работе?

Дэнни знал, что это только ягодки. Он отмахнулся от жены и заперся в комнате для гостей. Они спали в разных комнатах уже три месяца. И слова доктора Карлсена о его больном сердце были лишь частичной причиной этого.

Джексон разделся, побросал одежду на пол и с наслаждением растянулся на широкой кровати. От Лолы он избавился, но старая ведьма не собиралась оставлять его в покое. В темноте Дэнни видел ее всезнающие и всепонимающие глаза. Но никто не знал, что ему сказал доктор о сердце: ни Лола, ни на киностудии, ни даже его агент. Как же тогда эта старуха узнала, бросив на него один-единственный взгляд?

Карты! Все написано в картах!

Он помнил ее глаза, когда она говорила это. Они были глубокие, как бездонные колодцы, и черные, как самая черная ночь. Как туз пик, лежавший на столе. А когда рядом появилась дама пик, она и брякнула, что он умрет в субботу вечером.

Завтра среда. Среда, четверг, пятница, суббота…

К чертовой матери! Дэнни сказал это старой ведьме и говорил сейчас себе самому. Завтра среда, и ему лучше думать о работе, а не о ерунде. Лора была права, ему нужно быть на работе в шесть утра. Главное — пробы. Вместо того чтобы считать оставшиеся до субботы дни, следует отдохнуть хотя бы несколько часов…

Среда, где-то читал Дэнни, названа в честь Водена, бога войны и битв. Эта среда свое название вполне оправдывала. Встать с постели с раскалывающейся головой было победой в самом настоящем сражении. Слава Богу, он успел уехать до того, как проснулась Лола. Другой плюс такого раннего подъема — отсутствие пробок на улицах.

Но победа была неполной. Сражение только начиналось. Он пытался выдавить улыбку, пока Бенни гримировал его и припудривал влажные виски. Дэнни старался убедить себя, что это с потом выходит виски, а не страх. Он внушал себе, что ему нечего бояться. Пробы были формальностью. Им нужно было на шесть минут пленки, чтобы показать парням из нью-йоркского агентства. Решение по съемкам сериала уже было принято. Фишер сказал ему об этом на прошлой неделе, а Фишер никогда его не обманывал. Он был лучшим агентом в шоу-бизнесе. Поэтому он нисколько не боялся проб. Слова Дэнни знал. Ему было нужно всего-навсего выйти на сцену и пройтись по ней. Если и случатся какие-нибудь проколы или шероховатости, Джо Коллинс его прикроет. Джо — хороший парень. Он никогда не играл главные роли, но был настоящим профессионалом. И Руди Мосс был отличным режиссером и его старым другом. Они все были здесь друзьями и прекрасно понимали, как много для всех них зависит от этого сериала.

— Все в порядке, мистер Джексон.

Дэнни с улыбкой встал и направился к месту, где его ждал Коллинс. Кто-то обвел мелом на полу место, где ему нужно стоять; звукооператор последний раз проверил звук. Затем включили свет, и Руди Мосс крикнул: «Мотор!»

В первом дубле Дэнни забыл про сигарету. Пришлось все начинать с самого начала. Во втором — он подошел к Джо не с той стороны и исчез из камеры. Новый дубль.

Сейчас Джексон волновался по-настоящему и не старался себя успокоить. Режиссер недовольно скривил губы и попросил все повторить. С четвертого дубля Дэнни начал забывать слова. Ничего экстраординарного не происходило. Подобное, конечно, изредка случалось с ним и раньше. Он сказал Моссу, что ему чертовски мешает самолет, с ревом проносившийся над головой каждые несколько минут. Потом кто-то прервал их в самый разгар его монолога. Он забыл слова, а дура со сценарием подсказала не из того места.

Дэнни Джексон сейчас был мокрый с головы до ног, у него начали дрожать руки. Мосс, надо отдать ему должное, умел терпеть. Они снимали 16-й дубль без перерыва на завтрак. Ребята из съемочной группы уже начали бросать на него хмурые взгляды. Этот кошмар кончился в половину четвертого. Для того чтобы снять простой диалог, понадобились почти девять часов. Такого с ним еще не было!

Все были очень вежливы. «Отличная работа! — говорили они. — Лучше не бывает, дружище!» Но Дэнни знал, что он все испортил. Битва наконец закончилась, и он ее проиграл.

Ехать домой после съемок не хотелось. Лола, конечно, начнет расспрашивать, как все прошло. Фишер тоже будет звонить с расспросами. На берегу океана, недалеко от Малибу, была одна забегаловка, где всегда царил приятный полумрак и подавали неплохие стейки и мартини.

Решение заехать перекусить было правильным. Даже несмотря на то, что он засиделся до закрытия и, выезжая со стоянки, поцарапал бампер.

К счастью, Лола тем вечером его не ждала. Хотя какой вечер? Было уже утро. Утро четверга.

Дэнни в одежде бросился на кровать в комнате для гостей и закрыл глаза, но сон упорно не шел. Он опять увидел карты и вспомнил, что наступил четверг и что через два дня…

Но если эта старая ведьма все видела в картах, почему она ни слова не сказала о пробах? Для него эта роль была очень важна, и она о ней даже не заикнулась. Почему? Потому что паршивые карты не показывали будущего. Они были всего-навсего обычными игральными картами, она — дешевой мошенницей, а суббота — обычным днем недели!..

Проснулся Дэнни, когда за окнами было светло. Он несколько минут стоял под душем, потом, спотыкаясь и покачиваясь, спустился на первый этаж. На столе лежала записка. Ему пришлось прочитать ее дважды, нет, даже три раза, прежде чем до него дошел ее смысл.

Лола уехала. Бросила его. «Извини… пыталась тебе объяснить… достучаться до тебя… не могу смотреть, как ты губишь себя… тебе нужна помощь… постарайся понять…»

Все это здорово смахивало на дешевую мыльную оперу. Джексон улыбнулся и тут же улыбка сошла с его лица. Это была не мыльная опера — Лола ушла от него.

Дэнни позвонил ее матери в Лагуну. Не дождавшись ответа, с тем же результатом набрал номер ее сестры в Эрроухеде. За несколько минут, прошедших после обнаружения записки, он огляделся по сторонам и понял, что она все увезла. Наверное, на своем пикапе. Значит, решение было не спонтанным. Значит, теперь следует ждать звонка от какого-нибудь адвокатишки по разводам. Господи, она могла бы как минимум дождаться его возвращения и узнать, получил ли он роль в сериале.

Сериал! Только сейчас Дэнни вспомнил, что должен быть в проекционной комнате 9 на студии. Там в два часа будет просмотр его пробы.

Он посмотрел на часы. Шел второй час, так что к двум он никак не успеет. Ничего страшного! Просмотр был пустой формальностью. Он и без него прекрасно знал, что они увидят на экране — шесть минут очень плохой игры.

Поэтому Дэнни поехал не на студию, а обедать в «Скандию». По крайней мере, он собирался пообедать, но к вечеру так и не добрался до ресторана, потому что застрял в баре.

Здесь в коротком перерыве между пятой и шестой «Кровавой Мэри» его и нашел Фишер.

— Я не сомневался, что найду тебя здесь, — довольно заявил он. — Давай шевелись.

— Куда мы едем?

— В контору. Мне очень не хочется, чтобы эти люди видели, как я врежу тебе по физиономии.

— Отвали, Фишер.

— Отвалить? — агент стащил Дэнни с табурета. — Все, хватит! Пошли.

Контора Фишера находилась на Стрипе в нескольких кварталах от «Скандии». Дэнни всю короткую дорогу угрюмо молчал. Он знал, что скажет Фишер.

— Ни с кем не соединять, — велел Фишер секретарше в приемной. Они вошли в кабинет, и он плотно закрыл дверь. — Ну давай, выкладывай.

— Видел пробу? — вздохнул Джексон.

Фишер молча кивнул. Он был хмур, но суровость, так после долгих лет знакомства знакомая Дэнни, была напускной. Он знал, что внутри Фишер был добряком и всегда страшно переживал за своих клиентов. Как он ни старался, ему не удавалось прогнать из своих глаз сострадание. Вот и сейчас Дэнни увидел в глазах агента жалость. Такую же жалость, какая была в глазах гадалки.

Сначала Дэнни хотел рассказать о гадалке, но вовремя одумался. Во-первых, Фишер ему не поверит. Во-вторых, толку от такого признания никакого не будет. Он только выдавил из себя в свое оправдание: «Я не пил. Клянусь Богом, я был трезв как стеклышко».

— Знаю, — буркнул Фишер. — Никто и не говорит, что ты был пьян. Хотя лучше бы ты вчера немного выпил. Я видел, как ты играешь после пары коктейлей. Можешь мне поверить, намного лучше, чем вчера. Вчера все заметили, что с тобой что-то творится. Но даже не это важно. Вся беда в том, что это увидели все, кто пришел сегодня на просмотр. Короче, ты здорово облажался.

— Неужели все настолько плохо?

— Настолько плохо? — Фишер развернулся на стуле, чтобы посмотреть Дэнни в глаза. — Неужели ты ничего не понимаешь? Человек снимается в трех ужасных фильмах подряд, и все, конец! Конечно, я знаю, что в провале «Метро» ты не виноват, но слухи-то все равно ходят. За последние полгода я не получил ни одного предложения. Как только разговор заходит о фильмах, все умолкают. Мойнихан сказал…

— Да пошел он, этот Мойнихан! — прервал Дэнни. — Он занимается финансовыми делами. Он не имел даже права разговаривать с тобой.

— А с кем ему еще разговаривать, если ты не слушаешь? — Фишер открыл папку и бегло просмотрел верхний лист. — Ты должен 83 тысячи за дом и 9 — за машины. Не расплатился до сих пор и за мебель. Еще долг в 20 тысяч за ремонт. Твой банковский счет давно в минусе. И если у тебя заберут кредитную карту, то у тебя не останется даже денег купить булочку с кофе в «Лини».

Карта… Почему он заговорил о картах? Дэнни ослабил галстук. К голове прилила кровь, он начал задыхаться.

— Ну ладно, хватит меня пилить! — пробурчал он. — Мне нужно отдохнуть.

— Ты и так уже отдыхал дольше, чем нужно было. — Фишер сейчас смотрел на него так же, как старуха-гадалка. — Я три месяца надрывался, чтобы выбить тебе роль в этом телесериале. Если все получится, ты вернешься к жизни…

«К жизни? — испуганно подумал Дэнни Джексон. — А что, если жить мне осталось всего два дня?» Сердце бешено колотилось в груди. Вместо Фишера он видел лишь смутное пятно и направленный на себя палец.

— А ты едешь на пробы и бродишь по площадке, как зомби, — продолжил свои обвинения агент.

Зомби. Дэнни знал, что это слово означает живого мертвеца. Сердце сейчас стучало так громко в его груди, что он с трудом мог разобрать слова Фишера.

— Почему, Дэнни? Это единственное, что я хочу знать. Объясни, почему ты это сделал?

Но Дэнни не мог ответить. Он должен снять пиджак, расстегнуть рубашку и вырвать из груди то, что так бешено в ней колотилось. Джексон поднял руку и вскрикнул от внезапной боли. И следом за ней ничего. Одна черная пустота…

Дэнни открыл глаза и увидел белый потолок. Белый, как в палате больницы «Сидарс-Синай».

«Значит, я в больнице, — подумал он, — и живой. Но какой сегодня день?»

— Пятница, — сказала полная сестра. — Нет, не садитесь. Доктор велел лежать.

— Нет, не бойтесь, — успокоил его во время обхода доктор Карлсен, — это не сердечный приступ. Совсем не похоже. По-моему, это не сердце, а общее состояние: обезвоживание, недоедание, усталость… Вы опять начали пить, да?

— Да.

— Вечером выпьете снотворное, а завтра на всякий случай сдадите анализы.

— Когда я смогу вернуться домой? — спросил Дэнни.

— После того как будут готовы результаты. Сейчас вам нужно отдыхать.

— Но завтра…

Дэнни неожиданно замолчал. Он не мог, конечно, сказать, что завтра будет суббота, день его смерти, если верить картам. Не мог, потому что доктор Карлсон верил не в карты, а в анализы, графики и диаграммы. И правильно делал. В любом графике больше пользы, чем в тузе пик, лежащем на пыльном столе в подозрительной каморке на Саут-Альворадо.

Пожалуй, это даже хорошо, что он попал в больницу. Здесь он будет под присмотром. Если завтра с ним что-то случится, ему помогут.

«Ничего завтра не случится, — оборвал поток тревожных мыслей Джексон. — Для этого нужно проглотить таблетку «Нембутала» и уснуть».

Дэнни пялился на белый потолок до тех пор, пока он не превратился в черный. Наконец пришел сладкий обволакивающий сон. Он сидел за столом. По другую сторону сидела пиковая дама и смотрела, как он берет стакан. Стакан, потому что из посуды после Лолы остались лишь стаканы…

Дэнни проснулся в субботу утром живой и очень голодный. Завтрак принесли после сдачи анализов.

Затем был обильный и вкусный обед. После обеда санитар побрил его. Он вновь уснул и дремал до ужина. Суббота почти закончилась, а он был жив и здоров. Ему явно стало лучше, и он подумал, что не отказался бы отказался от выпивки и сигареты…

— Извините, но доктор велел и сегодня выпить на ночь снотворное, — сообщила медсестра.

Дэнни проглотил две таблетки, запил водой и откинулся на подушки. До полуночи оставалось всего три часа. Ему бы только дотянуть до 12.

Дотянуть? Он был уверен, что все будет в порядке. Он чувствовал это в своих костях, в сердце. Оно не стучало и не болело, все было тихо и спокойно. Дэнни опять долго смотрел на потолок, который постепенно начал темнеть и вскоре стал черным, как пиковая дама.

Воскресным утром Дэнни принесли большой завтрак, газету и букет цветов со студии. После завтрака ему принесли телефон.

Первым позвонил Фишер.

— Послушай, — сказал Дэнни, — извини меня за тот разговор…

— Заткнись и слушай! — оборвал его Фишер. — Тебе очень повезло. Это я позвонил на студию и все им рассказал.

— Ты позвонил на студию? — удивился Джексон.

— Да, я. И Лоле я рассказал.

— А о ней ты откуда знаешь?

— Она позвонила мне в четверг вечером. Не беспокойся. Я заставил ее пообещать, что она расскажет о разводе лишь тогда, когда мы будем готовы.

— Готовы к чему?

— Перестань перебивать и слушай. Я рассказал студийным боссам правду, только слегка поменял даты. Сказал, что Лола рассталась с тобой не в среду, а во вторник, и что ты поэтому приехал на пробы в таком состоянии. Твое сердце разбито, но шоу должно продолжаться. Работа превыше всего. Конечно, они не могут тебя винить, если на следующий день ты свалился с приступом.

— Неужели обязательно говорить об этом с такой радостью? — недовольно поинтересовался Дэнни.

— Да, я рад, и ты тоже должен радоваться. Потому что студия согласилась на все наши условия. Пробу они сотрут. С Нью-Йорком обо всем уже договорились. На следующей неделе, как только разрешит доктор, сделаем новые пробы. Ну как тебе это для начала, приятель?

Для начала звучало неплохо. Потом стало еще лучше, потому что следующей позвонила Лола. Она тут же начала рыдать.

— Извини… — всхлипывала она. — Это я во всем виновата… я должна была быть рядом, когда ты во мне нуждался… я уже позвонила адвокату и все отменила… доктор разрешил завтра тебя проведать… бедняжка…

Возвращение Лолы его тоже обрадовало, потому что развод сейчас был бы для него сейчас очень некстати.

Днем пришел доктор Карлсен.

— Принесли предварительные результаты анализов. Могу предположить, что у вас в сердце легкие шумы, но с этим можно без проблем справиться при помощи лекарств. И, конечно, здравого смысла.

— Когда меня выпишут?

— Возможно, завтра.

— А я думал, что прямо сейчас.

— Ваша самая большая проблема, Дэнни, в том, что вы всегда думаете о «прямо сейчас», — пожал плечами доктор и сел на край кровати. — Я не зря говорил о здравом смысле. Это значит, не больше двух, максимум трех коктейлей в день. Необходимо соблюдать распорядок дня. Позже обсудим диету и физические упражнения. Но главное для вас сейчас — перестать бояться.

— Я? Боюсь? — Дэнни широко ухмыльнулся, но его бравада не произвела на Карлсена ни малейшего впечатления.

— Вы и сейчас боитесь, — сказал он. — Я знаю, что с вами произошло. Во всем виноват страх. Страх перед тем, что происходит с вашей карьерой. Страх перед разводом. Страх перед сердечным приступом… Неужели вы не понимаете, Дэнни? Страх иногда бывает хуже самой болезни. Если вы научитесь справляться со своими страхами…

Дэнни с улыбкой поблагодарил доктора за совет и постарался побыстрее от него избавиться.

Может, Карлсен и прав. По крайней мере, его слова о страхе звучали логично. Вот только он не знал, чего боялся Дэнни. Но если бы он рассказал доктору о гадалке, тот тут же вызвал бы психиатра.

Но сейчас с этим, слава Богу, покончено. Сегодня было воскресенье, и он чувствовал себя отлично и ничего не боялся.

Он смело достал из шкафа одежду, оделся и сообщил дежурной сестре, что уходит из больницы. Конечно, она начала угрожать, что позвонит доктору, но потом немного успокоилась и сказала, что, наверное, он может ехать домой, но сначала должен расписаться здесь и здесь.

Никогда еще ночной воздух не казался таким свежим и прекрасным. Дэнни остановил такси, назвал водителю свой адрес и откинулся на спинку в ожидании долгой поездки в Бель-Эйр. Но когда они ехали по ярко освещенному неоновыми вывесками баров и ресторанов Олимпику, он неожиданно заявил:

— Остановитесь. Я передумал. Высадите меня здесь.

Какого черта, подумал Джексон, почему бы и нет? Разве док не сказал, что он может выпить пару коктейлей? К тому же, все дело было не в выпивке, а в страхе. Страха же сейчас не было, он умер прошлой ночью.

Его кончину нужно отметить. Дэнни решительно вошел в стриптиз-бар, сел у стойки и заказал виски со льдом.

— Узнайте, что хочет моя подружка, — попросил он бармена, показывая на сидевшую поблизости очень недурную собой девушку.

Она, правда, еще не была его подругой, но коктейль их подружил. Когда официант налил им по второй, они уже сидели в кабинке в самом углу. Ее звали Глорией, и она работала в этом заведении стриптизершей. По воскресеньям у нее был выходной.

Дэнни быстро понял, что девушка свободна. От него не укрылись хорошая фигурка, длинные ноги и высокая грудь Глории. Черт, сегодня праздник! К тому же у него давно, очень давно не было женщины. Да, Лола вернется завтра. Но завтра есть завтра, а сейчас это сегодня. Сейчас воскресная ночь, первая ночь новой жизни Дэнни Джексона.

— Вы Дэнни Джексон? — от удивления Глория раскрыла рот, но тут же пришла в себя. — Нет, нет, конечно, я отлично вас знаю.

Скоро они уже сидели рядом, а не напротив, и держались за руки. Он рассказал ей, что его привело сюда, все, что случилось. Хотя, конечно, без имен.

Дальше отрывочные воспоминания. Он запомнил мотель, когда выходил из такси, и подумал, что название — «Джордж Спелвин и жена» — очень кстати.

Сейчас Дэнни ничего не боялся. Место пиковой дамы заняла маленькая красотка Глория с рыжими волосами, разметавшимися по подушке. Ночник отбрасывал на стену тени, большие черные тени, которые, как большие черные глаза, пристально смотрят, следят и ждут.

Ждут? Он совсем забыл, что больше не боится. Сегодня воскресная ночь! И он остался жив. Он не уничтожал себя. С этим тоже покончено. Конечно, неделю назад он допустил ошибку. Ему не следовало в ту ночь напиваться и, поддавшись внезапному импульсу, обращаться к старухе, которую он ошибочно принял за опытную гадалку. Карты не могут контролировать жизнь человека, он сам ей управляет. И он, Дэнни Джексон, только что доказал это. Разве не так?

— Конечно, Дэнни. Конечно, ты все доказал.

Наверное, он думал вслух и рассказывал Глории всю историю. Потому что она расстегнула ему рубашку и помогла ее снять.

— Сегодня воскресенье, — шептала она ему на ухо. — Не бойся. Я не причиню тебе боли.

Дэнни был готов. Он заключил Глорию в объятия и понял, что именно этого так долго ждал. Только ее глаза почему-то напоминали глаза старухи. Они расширились от удовольствия, и он разглядел в ее зрачках… черные тузы, лежавшие на пыльном столике. На смену удовольствию тут же пришла пронзительная боль. Он видел пиковую даму, которая приближалась, приближалась, приближалась…

Дэнни Джексон не знал, когда и почему умер. Глория не сказала ему, под каким именем она выступала в клубе. Ей почему-то нравилось имя Суббота, а если быть точнее, то Субботний Валет.

Перевод: Сергей Мануков

Зверинец

Robert Bloch. "The Animal Fair", 1971

Уже стемнело, когда водитель грузовика высадил Дэйва возле пустой пожарной станции, и Дейв прищурился, читая надпись на выцветшем от погоды знаке — Мелди, Оклахома, 1134 человека. Водитель грузовика сказал, что могут подвезти на шоссе, на другом конце города, и Дейв пошел в указанном направлении, по грунтовке.

Лето. Девять вечера, и Мелди уже спит. Ресторанчик Фреда, Супермаркет Джиффи, Заправка Фила — всё закрыто, на темной улице нет машин, и даже не слышно детского визга.

Дейв удивился этому, но через пять минут, когда он уже пересек Мэйн-Стрит и увидел поля и шоссе, до него донеслись свет и музыка. У местных была ярмарка — музыка из громкоговорителей, забитая машинами стоянка, толпа, лезущая через шоссе. Дейв не очень любил ярмарки, но у него было восемь центов в кармане джинсов, и он за этот день только позавтракал.

По его мнению, эта ярмарка была паршивой — дешевые аттракционы для детей и сомнительные лотереи, в которых невозможно выиграть, для взрослых.

Но не для Мелди, Оклахома, 1134 человека. Весь городишко собрался здесь, и каждый реднек из округа тоже проталкивался изо всех сил к дальнему концу дороги. И там стояла маленькая красная палатка, с небольшим помостом перед ней. Выгоревшая вывеска-растяжка «Голливудское Сафари Капитана Райдера». Что за Голливудское Сафари, Дейв не знал, и старые, мятые, афиши тоже не помогли: тип в костюме путешественника, борющийся со змеей, или с крокодилом, или со львом. На последней афише этот же тип стоял возле клетки с большим, черным, лохматым знаком вопроса. И буквы на этой афише тоже были черными и лохматыми: «КТО ЭТО? МОГУЧИЙ КОРОЛЬ ДЖУНГЛЕЙ — ВНУТРИ!»

Дейв, не знал, кто это, и знать не хотел. Но он целый день шел и ехал по грунтовкам, а от музыки из громкоговорителей болела голова. А в палатке было что-то интересное, и, заметив неплотно прилегающий угол палатки, он согнулся и прошмыгнул внутрь.

Палатка была духовкой. Полотняной духовкой. В воздухе пахло бензином, как всегда летом в Оклахоме. Толпа воняла хуже. Он сегодня не мылся, но они-то почему так воняют?

Толпа стояла возле переносной деревянной сцены, слушая капитана Райдера, Дейв уже понял, кто это, хоть и не очень он был похож на афиши, шлем-сафари, грязный тропический костюм. Он произносил что-то резким голосом, который слышно и без микрофона, что-то про путешественника и голливудского каскадера — и не было видно ни змеи, ни крокодила, ни тем более — льва.

Маленький гамбургер в желудке Дейва захотел наружу, да еще запахи. Дейв повернулся и попытался протолкаться к выходу, но человек на сцене постучал о доски своей тростью.

— Сейчас, друзья, если вы подойдете ближе.

Толпа шагнула вперед, как прутья в огромной метле, и Дейв очутился на краю ямы, прикрытой полотном, сразу за помостом. Он не мог уйти, даже если бы и пытался. Реднеки сбились в кучу, ждали. Дейв тоже ждал, но он уже не прислушивался. Весь этот бред насчет Черной Африки. Может, эти местные и пришли за таким, но он-то не платил. Скорей бы уже Райдер завершил шоу, потому что уже тошнит.

Капитан Райдер постучал тростью по полотну, повысил голос. От жары Дейв зевнул, но отдельные фразы разобрал.

— Сегодня я покажу вам ужасного зверя, пойманного в смертельной схватке.

Дейв тряхнул головой. Он знал, кто в яме. Какое-то старое животное из дешевого цирка, может, плешивая гиена. И, скорее всего, это будет чучело. Тоже мне, шоу.

Капитан Райдер поднял парусину, убрал ее за яму, взмахнул тростью.

— Смотрите — властелин джунглей!

Толпа толкалась, пихалась, уставилась в яму.

Толпа ахнула.

И Дейв, вместе со всеми, заглянул в яму.

Живая, взрослая горилла.

Зверь сидел на корточках на куче соломы, ручищи скованы, серая голова поднята вверх, на зрителей, пасть с желтыми клыками открыта, челюсти отвисли в гримасе идиота. Только в маленьких красных слезящихся глазках было какое-то выражение, и даже Дейву было понятно, что горилла больна.

Солома в яме была грязной, в углу стояла старая жестяная миска с овощным супом из бамии, морковок, турнепса. Мухи сидели в ней. В душной палатке вонь из ямы была ошеломляющей.

Тошнота подкатила к горлу. Дейв попытался слушать капитана Райдера. Тот слез со сцены, ткнул в яму тростью.

— Ничего страшного, друзья мои, Бобо совершенно безобиден, правда?

Горилла, заскулив, попыталась уйти от трости, вжимаясь в грязную солому. Но цепи ограничивали передвижение и трость постучала по мохнатым плечам.

— А сейчас Бобо для нас потанцует.

Горилла заскулила, но трость впилась в плечо, а резкий голос отдал команду:

— Вставай!

Горилла поднялась. И стала двигаться в ритме трости, барабанящей по ее плечам.

Толпа охала и ахала. Мухи зажужжали и поднялись в воздух. Дейв увидел, как больной зверь двигается туда-сюда, желудок свело, Дейв зажмурился и понесся к выходу.

— Куда лезешь!

Дейв успел выскочить из палатки. Вовремя. Рвота помогла. Свежий воздух — тоже, но не полностью. Дейв шел по дороге среди полей, тошнота подкатывала второй раз и лучше было переждать. От запаха бензина кружилась голова и неплохо бы полежать в канаве, на сухих сорняках. Закрыть глаза. На минуту.

Только под веками снова возникла горилла. Маскоподобная морда и слишком выразительные глаза, глаза, смотревшие из грязи ямы, глаза, затуманенные болью и отчаянием, а цепи звенят, а трость стучит по лохматым плечам.

Должен же быть закон, — подумал Дейв. Нельзя так обращаться с бедным глупым животным, есть же такой закон. А этот старый хрыч, капитан Райдер… А, пошло оно все. Лучше забыть и поспать. Пару минут.

Он проснулся от грома. Гром над ухом и крупные капли дождя в лицо. Дейв поднялся, ветер обнял его, дождь хлестнул в лицо — понял, что спал долго — вокруг была угольная тьма, оглянулся — огни ярмарки давно погасли. Небо на секунду стало серебряным, он увидел льющийся дождь. А чувствовал он его и так. Гром прогремел опять, сообщая, что это не летний дождик, а шквал. Через минуту можно промокнуть, да и не подвезет никто по такой погоде. Дейв застегнул куртку, поднял воротник, хоть и не помогало, и пошел к шоссе. Ветер в спину, дождь стеной, молнии, гром грохочет.

Гром и молния слились. Приближались. Превратились в грузовик, едущий от ярмарки. Не грузовик, двухэтажный трейлер с кабиной впереди. Дейву было наплевать кто, лишь бы подвез. Он замахал руками.

Трейлер снизил скорость, остановился. Силуэт-водитель открыл окно кабины справа.

— Подбросить, приятель?

Дейв закивал.

— Залезай — дверь открылась. Дейв влез в кабину, сел, захлопнул дверь.

Трейлер поехал.

— Закрой окно, — сказал водитель, — заливает.

Дейв закрыл. Зря. В кабине было не только душно. Дейв понял, а потом водитель вытащил бутылку из кармана куртки.

— Хочешь?

Дейв мотнул головой.

— Свежая кукурузная самогонка. Дрянь, но лучше, чем ничего.

— Спасибо, нет.

— Мое дело предложить. — бутылка задралась и булькнула. Молния осветила дорогу, отразилась на стекле бутылки. Дейв увидел водителя. Капитан Райдер.

Гром прогремел в очередной раз, трейлер вырулил на шоссе.

— Глухой, что ли? Куда тебе нужно, спрашиваю?

Дейв дернулся.

— Оклахома-Сити.

— Джекпот! Я тоже туда еду.

Точней не скажешь. Дейв думал о старом хрыче, вспоминал гориллу в яме. Ехать до Оклахомы-Сити с этим старым ублюдком, тошнота снова подкатила к горлу. Но блевать посреди прерии тоже не хотелось. Особенно — в такой дождь. Пусть довезет, а потом — да пошел он!

Трейлер вильнул, Райдер вцепился в руль.

— Паскудная погода!

Дейв кивнул.

— Часто так ездишь?

— Нет, в первый раз. Я еду к другу в Оклахома-Сити, мы вместе поедем в Голливуд.

— Голливуд? — в резком голосе зазвучала злоба. — Хреновое место!

— Так ты же сам оттуда?

Райдер взглянул вверх, молния осветила хмурое лицо. Приглядевшись, Дейв понял, что не такой он и старый. Не возраст дал угрюмость и злую усмешку.

— Кто тебе это сказал?

— Сегодня был на ярмарке, видел твое шоу.

Райдер хмыкнул, посмотрел на дорогу.

— Дешевка, правда?

Дейв хотел кивнуть, но лучше его не трогать.

— Твоя горилла, вроде бы, заболела.

— Бобо в порядке, это у него на погоду. Севернее он будет как огурчик. — Райдер мотнул головой к кузову трейлера. — Я его не слышал с начала поездки.

— Он едет с тобой?

— Нет, летит авиапочтой! — рука оторвалась от руля, показывая. — Это особенный трейлер. Я — наверху, он внизу. Задняя часть открыта, так что ему достаточно воздуха. Там решетка. Ха тобой окно, можешь посмотреть.

Дейв обернулся, присмотрелся к затянутому металлической сеткой окну в кабине. Освещенный верхний этаж, нормальное, удобное жилище. И внизу — надежно привязанные к стенам афиши, растяжка, сцена, палатка, пол усыпан соломой. Солома сбита в подобие гнезда. Горилла сидит мордой к решетке, не обращая внимания на ливень. Грузовик вильнул, животное дернулось и Дейв опять увидел затуманенные глаза. Животное вроде бы тихо скулило, но из-за грозы нельзя было расслышать.

— В тепле и уюте, — сказал Райдер. — Как и мы, — он снова достал бутылку из кармана, ловко открыл одной рукой.

— Точно не хочешь глотнуть?

— Нет-нет, спасибо.

Бутылка поднялась. Замерла.

— Постой, — Райдер уставился на него. — Ты ничего не принимаешь, приятель?

— Наркотики? — Дейв мотнул головой. — Нет, я даже и не думал.

— Рад за тебя. — бутылка опять качнулась. Опустилась. Райдер закрыл ее. — Ненавижу их. Наркотики и хиппи. Голливуд ими набит. Мой тебе совет — не лезь туда. Это хреновое место, не для таких, как ты. — Он громко икнул, сунул бутылку в карман, вытащил и опять открыл.

Дейв понял, что водитель пьянеет. Лучше с ним поговорить, пока в кювет не влетели.

— Ты действительно был голливудским каскадером?

— Одним из лучших. Но это было до того, как там все испоганилось. Я работал со всеми звездами — троки с лошадьми, падение с высоты, бои. Спроси знающих людей — капитан Райдер был одним из лучших, — в голосе звучала гордость. Семьсот пятьдесят долларов в день, а я работал постоянно!

— Я не знал, что так платят, — восхитился Дейв.

— Понимаешь, я же не только падал с высоты. Когда они работали с капитаном Райдером, они работали с талантом. Не каждый каскадер может работать с животными. Ты когда-нибудь смотрел старые фильмы про джунгли, ну, где Тарзан? Я работал с кошками — львы, тигры, леопарды, понятно?

— Звучит заманчиво.

Заманчиво, особенно если любишь больницы. Я раз боролся с черной пантерой, она меня чуть без руки не оставила. Семьсот пятьдесят звучит заманчиво, но видел бы ты мои счета за лечение. И это если не считать того, что я заплатил за львиную шкуру или костюм обезьяны.

— Я не совсем понял.

— Иногда в кадре нужно лицо звезды, так я дублировал зверя для крупных планов, схватка со львом и всякое такое. Можешь мне не верить, но я заплатил три тысячи за костюм обезьяны. Но это окупалось. Видел бы ты тот дом, что я построил в Лаурел-Кэньон. Четыре спальни, гараж на три машины, теннисный корт, бассейн, сауна — дом-мечта. Мелисса любила его.

— Мелисса?

Райдер тряхнул головой.

— Не думаю, что ты хочешь слушать все это дерьмо про старые добрые времена. Было, да за водой ушло.

Упоминание воды напомнило ему про что-то еще, потому что Дейв увидел, как он лезет за бутылкой. И на этот раз она опустела.

Райдер опустил стекло в окне, швырнул бутылку куда-то в дождь.

— Все ушло, — пробормотал он, — закончилось. Ни бутылки, ни дома, ни Мелиссы.

— Кто она? — спросил Дейв.

— Ты действительно хочешь узнать? — Райдер ткнул большим пальцем вверх. Дейв проследил жест, сначала ничего не увидел, но прямо над зеркалом заднего вида была приклеена фотография в рамочке. Девушка, блондинка, с приятным лицом и улыбкой, как в школьном альбоме.

— Моя племянница, — сказал Райдер, — ей шестнадцать. Я воспитывал ее с пятилетнего возраста, когда умерла ее мать. Воспитывал ее одиннадцать лет. И хорошо воспитывал. Она ни в чем не знала нужды. Все, что она хотела, все что ей было нужно — она получала. Мы путешествовали вместе, ну проводили время. Ты и не догадываешься, сколько радости можно получить от довольного ребенка. И умная, президент старших классов в Бриксли, это частная школа, половина звезд отправляла своих дочерей туда. Она и была для меня дочерью. Так догадайся, как это случилось, потому что я не знаю, — Райдер моргнул, сосредотачиваясь на дороге.

— Что случилось?

— Хиппи. Проклятые ублюдочные хиппи, — злой взгляд, — не спрашивай меня, где она их встретила. Я думал, что уберегу ее от этого, но эти паскуды везде. Скорее всего, она вышла на них через своих друзей в школе, господи, уродцев полно даже в Бел-Эйр. Напоминаю, ей было только шестнадцать, и она не знала, с кем связывается. Похоже, в этом возрасте бородатый парень с гитарой «Фендер» и разукрашенным мотоциклом выглядит заманчиво. Они с ней и встретились. Вечером, когда я был на съемках, — может, она их пригласила раньше, может, они пришли без приглашения. Четверо, все обдолбанные. Чувак, так звали старшего, и это была его идея. Она ничего не курила, но он знал это и пришел подготовленным. Она принесла им напитков, он подбросил в стакан. Коронер сказал, что такой дозой можно убить слона.

— Она умерла от этого?

— Не сразу. Господи, если бы сразу, — Райдер повернулся, всхлипывая, и Дейв напряг слух, пытаясь разобрать слова за шумом мотора.

— Коронер сказал, что она прожила еще как минимум час — достаточно для того, чтобы пустить ее по кругу. Чувак и те трое. И достаточно долго для того, чтоб им это пришло в голову. Он были у меня, я обставил комнату как зал с трофеями — звериные шкуры на стенах, туземные барабаны, шаманские маски — я привез это из путешествий. Они там были, четыре урода и глупый ребенок. Один из них стал бить в барабан, другой нацепил шаманскую маску и стал прыгать. А Чувак и второй выродок, это точно был Чувак, сняли львиную шкуру со стены и накинули на Мелиссу. У них было путешествие по Африке. Великий Белый Охотник. Я Тарзан, ты Джейн. Мелисса уже не могла стоять. Чувак поставил ее на четвереньки, она так и ползала. А потом — сраный сукин сын- он снял львиную шкуру со стены и завязал ее у нее на голове и плечах. А сам взял одно из копий со стены, — копье масаев, и собрался ее ударить между ребер.

Вот это я и увидел, когда вошел. Чувак, здоровый мужик с копьем, стоит над Мелиссой. Он долго не стоял, один взгляд на меня — и он понял, ударил — и бежать. Потом я уже ничего не помню. Они сказали, что я сломал одному уроду ключицу, а тот, в шаманской маске, получил сотрясение мозга, когда влетел в стену. А когда полицейские прибыли, они еле разжали мои руки на шее третьего. Опоздали. И для Мелиссы они тоже опоздали. Она лежала там под грязной львиной шкурой, вот это я помню. И мечтаю забыть.

— Ты убил сопляка? — спросил Дейв.

— Я убил животное, вот что я сказал в суде. Когда животное бешеное, ты имеешь полное право. Судья сказал — от года до пяти, но я вышел через два года с небольшим, — он взглянул на Дейва. — Сидел?

— Нет. Там плохо?

— Хуже не бывает, — у Райдера заурчало в животе. — Я был нарванным, они посадили меня в карцер, но это не помогло. Ты сидишь там в темноте и начинаешь думать. Ты путешествовал по всему миру, сидишь в клетке, как зверь, а звери, те кто убили Мелиссу — на свободе. Один, конечно, сдох, еще двух я покалечил, может, они поумнеют, но здоровый, который все придумал, ушел. Копы его не поймали. И они не собирались его ловить, потому что дело закрыто. Я много думал насчет Чувака, так звали здорового, я тебе говорил? — Райдер был пьян, но вел уверенно и когда говорил, то не спал за рулем, так что Дейв кивнул.

— Большей частью я думал, что сделаю с Чуваком, когда выйду. Найти его будет нелегко, но я могу это- черт, я выслеживал зверей в Африке. И этого тоже выслежу.

— Так ты на самом деле путешественник?

— Зверолов. Кения, Уганда, Нигерия — это было до Голливуда, я видел все. Вещи, о которых те молодые ублюдки даже и не мечтали. Там танцевали, били в барабаны и принимали еще до того, как первый хиппи вылез из-под камня. Когда Чувак накинул львиную шкуру на Мелиссу, он был под кайфом, придуривался. Он не знал, что умеют некоторые шаманы.

Сначала они крадут мальчика. Или девочку, пусть будет девочка, из-за Мелиссы. Они сажают ее в пещеру с низким потолком, чтоб можно было только стоять на четвереньках. Они сразу дают ей большую дозу, чтоб надолго хватило. А когда она просыпается, то у нее вместо пальцев на руках и ногах вживлены львиные когти, и она в львиной шкуре. Не накинутой, а пришитой, нельзя снять.

Подумай, как она там. Зашита в львиную шкуру, ничего не соображает, закрыта в пещере. Она не понимает, что происходит и где она. Ее кормят сырым мясом. Она одна в темноте, зашитая в шкуру, воняет львом. С ней никто не говорит, и она ни с кем не говорит. Потом они приходят и перебивают ей гортань, чтобы она могла только скулить и рычать. Скулить и рычать, и ходить на четвереньках.

Знаешь, что дальше? Она сходит с ума и считает себя львом. Потом шаман забирает ее и учит убивать, но это уже другая история.

Дейв дернулся.

— Ты серьезно?

— Да, это официальные данные. Может, сейчас в Найроби есть аэропорт, но джунгли не меняются. Некоторые люди знают гораздо больше про наркотики, чем любой хиппи. Особенно тупая тварь, Чувак.

— Что произошло когда ты вышел? — спросил Дейв. — Ты его нашел?

Райдер мотнул головой.

— Но ты говорил…

— У человека много дурацких идей в карцере. Карцер похож на ту пещеру. Напомнил.

— Напомнил о чем?

— Ни о чем, — Райдер отмахнулся, — Забудь. Вот что я сделал. Это лучшая идея, до которой я додумался — прости и забудь.

— Ты даже не пытался найти Чувака?

Райдер нахмурился.

— У меня были другие проблемы- остаться без работы, продать дом и обстановку, бросить пить. Но я не хочу говорить об этом. Теперь я езжу с ярмарками и больше рассказывать не о чем.

Молния прочертила небо, за ней последовал гром. Дейв повернул голову, уставился через сетчатое окно на так же неподвижно сидящую гориллу. Чем дольше он на нее смотрел, тем больше не хотелось задавать вопрос. Но чем дольше он смотрел, чем больше понимал, что выбора у него нет.

— Что насчет него?

— Кого? — Райдер посмотрел в сторону Дейва, — Бобо я купил у своего знакомого.

— Дорого, наверное.

— Они недешевые. Их мало осталось.

— Меньше сотни, — Дейв помедлил, — я читал дома в газете, статью про заповедники, что гориллы охраняются законом, их нельзя продавать.

— Мне повезло, — , пробормотал Райдер, наклонился к Деву, обдавая перегаром, — у меня остались связи, понял?

— Понял, — Дейву не хотелось говорить, но слова лезли сами, — а если горилла — это такая редкость, то почему ярмарка такая хреновая? Ты бы мог устроить большое шоу.

— Не лезь в мой бизнес, — Райдер глянул на него.

— Так я про бизнес и говорю, — Дейв глубоко вдохнул, — сели ты был на мели, то откуда ты взял такие деньги?

— Я сказал что все продал — дом, обстановку..

— И твой костюм обезьяны?

Кулак мгновенно впечатался Дейву в лоб, он отлетел назад, к незакрытой двери, безуспешно пытаясь схватится за что-нибудь. Он вылетел в канаву спиной вперед в густую спасительную грязь, ничего себе не сломав.

Небо вспыхнуло, гром рявкнул, трейлер пролетел мимо него, растворяясь в черном туннеле ночи, но недостаточно быстро, чтобы Дейв не увидел гориллу, на корточках, за решеткой.

Гориллу, с затуманенными глазами, маскообразной мордой без выражения, и черными, толстыми, швами под мышками.

Перевод: Дарья Кононенко

Горе от ума

Robert Bloch. "Ego Trip", 1972

Самолет сделал круг над маленьким аэродромом и приземлился. Майк Сэвидж выскочил из черного лимузина еще до того, как он остановился около самолета. Для человека с такими внушительными габаритами двигался он на удивление быстро. Когда дверца самолета открылась, Сэвидж стоял рядом.

— Кейн? — спросил он.

Высокий мужчина кивнул и слегка улыбнулся. Затем на лицо вернулась обычная суровость. Глубоко посаженные темные глаза пристально всматривались в британца.

— Свободен! — бросил Джо Кейн летчику.

Тот кивнул и закрыл дверь. Через минуту мотор взревел, и самолет побежал по полосе, набирая скорость.

Кейн не стал ждать взлета. Он забрался на переднее сиденье лимузина и хмуро сказал: «Поехали».

Сэвидж кивнул водителю. Машина помчалась в клочьях серого тумана по узкой дороге, петляющей среди рощ и холмов сельской Англии.

— Будет дождь, — попытался завязать разговор Майк Сэвидж. — А у вас там какая погода?

— Я перелетел океан, — недовольно буркнул Кейн, — не для того, чтобы говорить о погоде.

— Простите, — от Джо Кейна зависело так много, что Сэвидж был готов терпеть любые грубости заокеанского гостя. — Тогда я расскажу вам о наших планах.

— Позже, — покачал головой американец. — Я слишком устал для серьезного разговора.

С этими словами он отвернулся от Сэвиджа и закрыл глаза.

Британец понимал, что Кейн действительно должен устать от тяжелого перелета. Самолет был маленький, без удобств. К тому же полет проходил в обстановке секретности. Летчику пришлось держаться подальше от коротких, но оживленных маршрутов.

Идею создать всемирную криминальную организацию, объединяющую бандитов из разных стран, Сэвидж вынашивал не один год. Она так крепко засела в голове, что со временем превратилась в цель всей его жизни.

— Сбрось скорость, — приказал он водителю, когда капли дождя забарабанили по крыше лимузина.

Джо Кейн спал, откинув голову на спинку сиденья. Мышцы лица не расслабились даже во сне. Лицо у него было жестокое и умное. Эти слова лучше всего характеризовали Джо Кейна и объясняли, почему он считался самым крупным гангстером Северной Америки. Сэвидж вызвал его в Англию, потому что без него все предприятие было обречено на провал.

В Лондон должны съехаться акулы преступного мира со всех концов планеты. Участие Кейна сулило предприятию успех. Конечно, всемирную криминальную организацию должен был возглавить этот безжалостный американец. Себе он отводил роль главного советника…

— Осторожнее! — выкрикнул Сэвидж, увидев прямо перед собой пробивающие дождь и туман фары встречного автомобиля.

Водитель резко вывернул руль влево. Визг тормозов растворился в скрежете металла. Майка бросило вперед. Он ударился головой о приборный щиток. Туман, бывший до этого серым, почернел, и он рухнул в черный колодец…

— Сэр, как вы? — когда в глазах у Майка Сэвиджа немного прояснилось, он увидел встревоженное лицо склонившегося над ним водителя. Сэвидж пощупал огромную шишку около виска, в которой пульсировала боль, и медленно кивнул. — Попробуйте пролезть под рулем.

Правая рука водителя неестественно висела вдоль туловища.

— Сломана, — пояснил он. — Боюсь, вам придется самому вытаскивать джентльмена из Америки.

Лобовое стекло было разбито вдребезги Его пробил головой Джо Кейн.

— О господи, — пробормотал Сэвидж, — что стало с его лицом!..

Лицо Кейна напоминало одно большое белое пятно, в нижней части которого находилась узкая щель для рта. Еще четыре дырки были проделаны в бинтах для глаз и носа.

— Кейн, вы меня слышите? — Майк Сэвидж стоял в просторной комнате с белыми стенами. На кровати лежал похожий на мумию Кейн. — Слышите, что я говорю?

Вместо ответа он услышал тяжелое и хриплое дыхание.

— Он еще не может говорить, — объяснил доктор Огэст. — У него сильно повреждены голосовые связки. Голос вернется. Это дело считанных дней, максимум пары недель.

Эдмунд Огэст знал и умел, казалось, все, начиная от сложнейшей хирургии и кончая еще более сложной психиатрией. Сэвидж платил ему огромные деньги, но Огэст их стоил. Майк уговорил его бросить практику и работать только на него. Он поселил его в просторном доме, обнесенном высокой каменной стеной. В нем находилась клиника, оборудованная по последнему слову медицинской техники.

— Это доктор Огэст, — представил его Сэвидж неподвижно лежащей на кровати мумии. — Вы обязаны ему своей жизнью.

Не дождавшись никакой реакции, Майк Сэвидж с тревогой повернулся к Огэсту.

— Он ничего не понимает, — кивнул доктор и нагнулся над кроватью. — Вы попали в серьезную аварию, мистер Кейн. Худшее сейчас позади. Вы будете жить и полностью выздоровеете. Понимаете, что я говорю? — забинтованная голова медленно кивнула. — У вас тяжелая травма головы, в результате чего возникла полная амнезия. Но вы можете считать себя счастливчиком. Водитель встречной машины скончался на месте. Вы бы тоже умерли, если бы мистер Сэвидж не привез вас ко мне. По мере выздоровления к вам постепенно будет возвращаться память. Только нужно как можно больше отдыхать.

Он повернулся к Майку Сэвиджу:

— Вам придется перенести встречу в верхах, но она состоится и Джо Кейн будет на ней главным действующим лицом.

Рита Фоули никак не могла привыкнуть к тому, что нужно ездить по левой стороне дороги. В довершение ко всему она еще и заблудилась в холмах и нашла дом только вечером.

Когда ее ввели в гостиную, в которой сидел хмурый Майк Сэвидж, она торопливо объяснила:

— Фактически я — миссис Кейн. Мы были с Джо ночью накануне его отъезда. У нас нет тайн друг от друга. Он рассказал о вашей встрече в верхах и плане. Джо обещал позвонить, как только прилетит, но не позвонил. Я знала, что полет прошел нормально. Арни… это пилот… вернулся в Америку и сказал мне, что долетели без происшествий. Потом я узнала о том, что встреча откладывается. Помощник Джо дал мне адрес тайной клиники. Что с Джо Кейном?

— Боюсь, он попал в небольшую аварию, — пожал плечами Сэвидж.

— Аварию? — глаза Риты расширились. — Он не…

— Нет, он не погиб, если вы это имеете в виду.

Огэст взял девушку за руку и сказал:

— Вы можете сами посмотреть, в каком он состоянии.

— Джо! — в ужасе вскричала Рита, когда увидела забинтованную мумию в комнате на втором этаже. — О боже!.. Джо, посмотри на меня. Это я, Рита…

— Он вас не знает, — сообщил ей Сэвидж.

— Что за чушь! Как он может меня не знать?

— У него амнезия.

Рита была готова разрыдаться.

— Раз уж вы приехали, — сказал доктор, — то можете нам помочь.

— Я все сделаю, — проговорила она сквозь слезы. — Разрешите мне остаться. Я буду за ним ухаживать…

— У него опытная сиделка. Мистер Кейн нуждается не в сиделке, а в… матери. В физическом отношении выздоровление идет полным ходом. Через месяц-другой он будет полностью здоров. Но когда его отпустит амнезия, сказать невозможно. Пока к нему не вернется память, он будет взрослым мужчиной с умом ребенка. Ему понадобится человек, который сможет заново его всему научить.

— Отличная идея, — согласился Майк Сэвидж и повернулся к Рите: — Без Джо Кейна встреча в верхах бессмысленна. Без него не может быть никакой всемирной организации. Ее создание — дело всей моей жизни.

— Для меня главное — Джо, — покачала головой Рита Фоули. — Когда можно начать?

— Завтра.

Прошла неделя, за ней другая. Скоро Рита Фоули потеряла счет времени. Она ни на минуту не отходила от Кейна. Даже по ночам, когда она беспокойно металась на кровати в своей комнате на первом этаже, она мысленно была с ним.

Сначала процесс обучения проходил очень медленно. Голосовые связки Кейна быстро заживали. Через несколько дней он уже мог шептать. Его вопросы подтверждали диагноз доктора Огэста. Кейн не помнил, что с ним произошло. Он не помнил ни аварию, ни то, что было перед ней. Он даже не помнил своего имени.

Рита учила его всему, как маленького ребенка. Физическое выздоровление проходило быстро. Сначала Джо мог сидеть в постели, потом пересел в инвалидное кресло. Она каждый день вывозила его в сад и рассказывала, рассказывала, рассказывала обо всем: о его прошлом; о том, как он карабкался по иерархической лестнице преступного мира; как стал его королем. Она рассказывала о привычках, любимых анекдотах и фильмах, рассказывала о песнях и книгах, которые он читал.

— Все бесполезно, — в хриплом голосе Кейна слышалась тревога. — Я ничего не могу вспомнить.

— Доктор говорит, что тебе ничего и не нужно вспоминать. Просто слушай меня и запоминай.

Через несколько дней Джо Кейн начал ходить. Силы возвращались к нему с каждым днем. Доктор Огэст считал, что выздоровление идет успешно, и был уверен, что память рано или поздно вернется. Но даже если это и не произойдет, благодаря Рите он со временем в любом случае станет прежним Джо Кейном.

Рита и Джо гуляли не только по саду, но и по просторному дому. Как-то они спустились в подвал и нашли комнату с толстыми звуконепроницаемыми стенами. На полках лежали пистолеты и револьверы, винтовки, автоматы и пулеметы, гранаты со слезоточивым газом и многое другое.

— Впечатляет, — кивнула Рита Фоули. — Здесь даже больше оружия, чем у тебя в Джерси.

Джо Кейн нахмурился, потом кивнул:

— Вспомнил, это моя американская штаб-квартира.

— Джо, неужели ты до сих пор ничего не помнишь?

— Нет, — покачал он головой. — Нелегко поверить, что я был королем преступного мира Америки, но я знаю, что ты говоришь правду.

— Ничего страшного, — улыбнулась девушка. — Со временем ты обязательно все вспомнишь… Да, чуть не забыла. У меня есть хорошая новость. Завтра снимут бинты…

Бинты снимал сам доктор Огэст. В ослепительно белой операционной, кроме него и Кейна, находились Майк Сэвидж и Рита Фоули. Сиделку, которая поначалу ухаживала за больным, давно отправили в Лондон.

Рита сильно волновалась. Эдмунд Огэст рассказал ей, что Джо пробил головой лобовое стекло и сильно поранился. На его лице не было живого места. Пришлось сделать несколько сложных пластических операций. Сейчас она со страхом ждала встречи с любимым мужчиной.

— Ну как, доктор? — спросил Кейн Огэста, когда тот закончил снимать бинты.

— Превосходно, — ответил доктор Огэст. — Ни единого шрама, никаких следов операций.

— Рита, вы не собираетесь взглянуть на своего друга? — спросил Сэвидж у девушки.

Рита Фоули медленно повернулась. Она увидела Джо Кейна и громко закричала. Последним, что она помнила перед тем, как упасть в обморок, был совершенно незнакомый человек, который с улыбкой смотрел на нее.

— Все в порядке. Все хорошо, — откуда-то издалека доносился голос Джо.

Рита открыла глаза. Кейн стоял на коленях и ласково обнимал ее за плечи.

— Джо… что они с тобой сделали?

— Мы много чего сделали, — не без гордости ответил доктор Огэст. — Травмы были очень сложными. Сначала я надеялся, что можно будет обойтись обычной пересадкой кожи, но в результате пришлось делать полностью новое лицо.

Девушка печально покачала головой. Джо Кейн еще раз посмотрел и удивленно произнес:

— Знаете, что самое забавное? Я даже не помню, как выглядел раньше.

— Вы очень везучий человек, — сказал ему Эдмунд Огэст. — Не обижайтесь, но сейчас вы красивее, чем были до аварии. Если бы вы знали, как мне было тяжело. У меня было только описание мистера Сэвиджа, который видел вас час до аварии.

Постепенно Рита Фоули привыкла к новому лицу Джо, но между ними возникло какое-то напряжение. Когда она упала в обморок, Кейн приласкал ее, но после того дня больше ни разу не прикасался к ней. Временами ей казалось, что он изменился не только внешне, но и внутри.

Рита чувствовала смутную тревогу. Она догадывалась, что ей рассказывают не все. Объяснения доктора Огэста ее не устраивали. Всякий раз, когда она спрашивала о том, что они сделали с Джо Кейном, Эдмунд Огэст и Майк Сэвидж быстро переводили разговор на другую тему.

Когда неизвестность стала невыносимой, Рита решила начистоту поговорить с Джо. Ночью, когда все уснули, она тихо поднялась на второй этаж. Он не спал, словно ждал ее прихода.

Когда Рита рассказала ему о своих подозрениях, Кейн кивнул.

— Мне тоже кажется, что здесь что-то не так, — прошептал он. — Может быть, они и не врут, но всей правды, думаю, не рассказывают.

— Что будем делать?

— Предоставь все мне. Завтра у меня начинается новая жизнь. Вернее, возобновляется старая. Я чувствую себя полностью здоровым. Даже не знаю, как тебя благодарить.

— Ты и не должен меня ни за что благодарить. Вспомни, ты никогда ни за что не благодарил, но я не обижалась. Мне было достаточно того, что ты для меня делаешь… Помнишь Рио?

— Рио? — нахмурился он. — Нет, не помню.

— Неудивительно. Ты ведь тогда напился, как сапожник. Я сама только сейчас вспомнила… Мы зашли в какой-то кабачок около порта. Там было полно пьяных матросов. Они делали друг другу татуировки. Ты тоже решил сделать наколку. Они вытатуировали на твоей правой руке мое имя. Я тогда чуть не умерла от страха. Представляешь, грязная игла, пьяные парни…

— Татуировка, — покачал головой Кейн. — Не может быть.

— Так оно и было, Джо. Дай правую руку. Смотри…

Она быстро закатала рукав рубашки на его правой руке и ахнула. Татуировки не было.

— Ты не Джо! — испуганно вскричала Рита Фоули.

В этот момент дверь открылась, и в комнату вошли доктор Огэст и Майк Сэвидж.

— Он — Джо Кейн, — усмехнулся Эдмунд Огэст. — Вернее то, что от него осталось. К сожалению, его череп был так сильно поврежден, что я оказался бессилен. Выход был один. Конечно, это было очень рискованно, один шанс из миллиона, но я не мог его упустить, потому что он умирал. Я пересадил его мозг. Сейчас он занимает тело, которое принадлежало водителю встречной машины, Барри Коллинза.

— Невероятно, — покачал головой Джо Кейн.

— Согласен, но тем не менее это так, — пожал плечами Майк Сэвидж. — Я свидетель. Мы привезли сюда водителя встречной машины, но он был уже мертв. Сердце, наверное, не выдержало, потому что никаких внешних повреждений не было. Доктор Огэст осмотрел его, и ему в голову пришла эта фантастическая идея.

Все это должно остаться тайной, причем не только для обычных людей, но и для наших коллег из преступного мира. Поэтому нам и пришлось придумать историю с пластической операцией. Кроме нас четверых, никто не должен знать правды.

— С лицом более-менее понятно, — быстро сказал Джо Кейн. — Но как быть с настоящим Барри Коллинзом?

— Здесь все чисто, — объяснил Огэст. — У меня лицензия врача. Я подписал свидетельство о смерти и заполнил все необходимые документы. Мы переложили его бумажник и документы в ваши карманы. Ваше прежнее тело с абсолютно неузнаваемым лицом было опознано и кремировано под фамилией Коллинза. К счастью, у него не было родных, так что проблем с опознанием не возникло.

— А как вы объяснили мое пребывание здесь? — продолжал допытываться Кейн.

— Никак. Вы прилетели тайно, о вас никто ничего не знает. Мы просто не сказали полиции, что вы находились в машине в момент аварии, вот и все.

— Неудивительно, что я ничего не помню, — медленно кивнул американец. — Непонятно, как я вообще остался жив. Но сейчас все позади. Я снова в игре.

— Я долго ждал этих слов, — широко улыбнулся Сэвидж. — Наконец, вы заговорили, как старый Джо Кейн. Мои поздравления, доктор. Похоже, мы наконец вновь в деле…

Кейн и Сэвидж были правы. Труды Риты Фоули не пропали даром. Несмотря на чужое тело, Джо был прежним Кейном, таким же умным, хитрым и безжалостным, как до страшной аварии на ночной дороге.

Рита уже несколько месяцев жила в этом странном доме в английской глубинке. Раньше у нее не было времени разбираться в своих чувствах, но сейчас все изменилось.

Настало время для решительного разговора. Необходимо расставить все точки над «i». Она должна понять, какие между ними сейчас отношения.

Рита поднялась на второй этаж, но комната Джо была пуста. Сейчас, когда ее миссия была выполнена, у нее на многое открылись глаза. Стерильно белые стены теперь вызывали у нее отвращение. Как он мог жить в такой комнате, с ужасом подумала она. Ведь в ней нет даже окна. Только вентиляционное отверстие над кроватью, через которое подается свежий воздух.

Вентиляционное отверстие… Рита замерла как вкопанная. Это серое пятнышко над решеткой она наверняка видела сотни раз, но не обращала на него внимания. Только сейчас до нее дошло, что этот маленький кружочек не пятно грязи, а крошечный микрофон.

Провода вели в подвал. Микрофон был подключен к магнитофону, стоящему на столе в комнате-арсенале.

Девушка включила магнитофон. Бабины закружились, и в комнате раздался едва слышный голос доктора Огэста. Раз за разом он почти шепотом повторял: «Ты — Джо Кейн… Ты — Джо Кейн…»

— Значит, ты нашла его?

Рита испуганно повернулась. В комнату вошел Джо Кейн.

— Ты знал о магнитофоне?

Он кивнул, подошел к столу и выключил магнитофон.

— Доктор Огэст рассказал мне о нем несколько дней назад. Это гипнотерапия. Он считает, что она отлично помогает в восстановлении памяти. Он включал магнитофон ночью, когда я спал.

— Да, я слышала об этом методе, — кивнула девушка. Неожиданно все стало на свои места. В головоломке появилось последнее недостающее звено. — Но магнитофон понадобился Огэсту не только для восстановления памяти. Все по-настоящему. Это настоящее внушение, настоящий гипноз.

— Что ты хочешь этим сказать? — насторожился Джо.

— Только правду, — твердо ответила Рита. — Правда же заключается в том, что ты… настоящий Барри Коллинз.

— А ты умная девушка, — кивнул Кейн после небольшой паузы. — Я пришел к этому выводу несколько дней назад, в ту ночь, когда ты вспомнила о татуировке. Конечно, никакой пересадки мозга не было. Это невозможно. Джо Кейн погиб в аварии, у меня же было сильное сотрясение. Временная амнезия.

Он оглядел длинные ряды оружия и еще раз уверенно кивнул.

— Конечно, Сэвидж и Огэст не могли упустить такую возможность. Создание организации давно превратилось для Сэвиджа в идею фикс. Они понимали, что без Кейна ничего не получится, и поэтому решили убедить меня в том, что я и есть Джо Кейн. Твой приезд был очень кстати. Ты решила для них все проблемы. Но они не знали, что моя память может со временем вернуться. Сегодня я вспомнил. Пусть и не все, но достаточно, чтобы знать, что я — Барри Коллинз, а не Кейн.

— И что ты теперь собираешься делать? — спросила Рита.

— Ничего, — усмехнулся Барри. — Все останется, как есть. Я останусь Джо Кейном. Знаешь, мне понравилось быть Джо Кейном. Может, человек он и не ахти какой, но перед искушением зарабатывать миллионы, сотни миллионов устоять трудно. Вы отлично промыли мне мозги. Сейчас у меня… как это называется… мозг криминального гения?

— Совершенно верно, — согласился Майк Сэвидж. — Сейчас ты превратился в криминального гения.

В дверях стояли Сэвидж и Огэст.

— Так даже лучше, — продолжил Сэвидж. — Спектакль наконец закончился. Встречу назначим через неделю. Теперь ты знаешь, как играть свою роль. Осталось только научиться подделывать подпись Кейна, но это несложно. Нужно только немного потренироваться. Правильно?

Коллинз кивнул.

— Правильно. Но вы забыли одну вещь. Вы научили меня, что настоящий Джо Кейн никогда не оставлял после себя следов, — он усмехнулся. — Этим я сейчас и займусь.

— Что ты хочешь этим сказать?.. — испугалась Рита, наверное догадавшаяся о том, что произойдет в следующее мгновение.

Продолжая улыбаться, Коллинз быстро взял с полки автомат…

Он плотно закрыл дверь в арсенал и поднялся в гостиную. На столе лежал лист бумаги с номером телефона человека в Лондоне, который отвечал за организацию встречи.

Он набрал номер, дождался, когда на другом конце снимут трубку, и сказал:

— Привет! Это Джо Кейн…

Перевод: Сергей Мануков

Хроническое упрямство

Robert Bloch. "A Case of the Stubborns", 1976

Наутро после своей кончины дедушка спустился по лестнице к завтраку.

Нас это застало врасплох.

Мама посмотрела на папу, папа — на мою младшую сестру Сьюзи, а Сьюзи — на меня, после чего все мы уставились на дедушку.

— В чем дело? — спросил он. — Что это вы все на меня так пялитесь?

Никто не произнес ни слова, но я знал причину. Только вчера вечером все мы собрались у его постели, потому что прямо на наших глазах он скончался от сердечного приступа. Но вот он стоял перед нами собственной персоной, одетый, как обычно, и по своему обыкновению не в духе.

— Что там на завтрак? — буркнул он.

Мама чуть не задохнулась:

— Только не говори мне, что ты есть собрался.

— Конечно, собрался. Жрать охота.

Мама посмотрела на папу, но тот лишь воздел глаза к потолку. Тогда она взяла с плиты сковороду и плюхнула на тарелку яичницу.

— Так-то лучше, — одобрил дедушка. — Уж не сосиски ли я чую?

Мама дала дедушке сосисок. Судя по тому, как он на них набросился, с аппетитом у него был полный порядок.

Затем дедушка принялся за добавку, и мы снова на него уставились.

— А чего это никто не ест? — спросил он.

— Да что-то не хочется, — ответил папа. И это была святая правда.

— Человек должен есть, не то ослабеет, — продолжал дедушка. — Да, кстати… а не опаздываешь ли ты на свою фабрику?

— Сегодня работать как-то не рассчитывал.

Дедушка прищурился:

— Что это вы все так вырядились. Ишь ты, побрился и рубашка воскресная. Гостей, что ли, ждете?

Мама, глядя в окно кухни, кивнула.

— А то! Вон идет.

И точно, по дорожке быстрым шагом приближался старик Биксби.

Мама через гостиную прошла к входной двери — небось собиралась его остановить — но он ее одурачил, зайдя с заднего хода. Папа добрался к кухонной двери слишком поздно: она и рот Биксби открылись одновременно.

— С утром, Иофор, — начал он своим елейным голоском. — И до чего же горестное это утро! Всем сердцем сожалею, что приходится тебя тревожить так рано по столь прискорбному поводу, но, кажется, сегодня опять намечается пекло. — Он вытащил рулетку. — Хочу покончить с измерениями да перейти к остальному. Такой жарой, чем скорее мы все запакуем и отправим, тем лучше, если понимаете, о чем я…

— Извиняйте. — Папа встал в дверях, не давая Биксби заглянуть внутрь. — Но не заглянули бы вы попозже?

— Насколько позже?

— Точно не знаю. Мы сами еще толком не разобрались.

— Ладно, но не затягивайте, — согласился Биксби. — А то лед у меня закончится.

Тут папа захлопнул перед Биксби дверь, и тот удалился. Когда мама вернулась из гостиной, папа дал ей знак держать рот на замке, но, конечно, это не остановило дедушку.

— Что все это значит? — спросил он.

— Обычный визит вежливости.

— С каких это пор? — Дедушка с подозрением прищурился. — Старик Биксби… да с ним никто не хочет водиться. И не мудрено, индюк индюком! Возомнил себя южным плантатором. А на деле простой гробовщик, ни дать ни взять.

— Твоя правда, дедушка, — поддакнула Сьюзи. — Он приходил снять с тебя мерку для гроба.

— Для гроба? — Дедушка так и взвился на дыбы — ну прямо чистый боров, когда застрянет в заборе из колючей проволоки. — На хрена мне гроб?

— Ну, ты же умер.

Вот она ему все и выложила. Мама с папой готовы были ее поддержать, но дедушка так расхохотался, что чуть не лопнул со смеху.

— Святые угодники, дитя, откуда такие мысли?

Папа, вынимая ремень, двинулся к Сьюзи, но мама, покачав головой, кивнула на дедушку.

— Это чистая правда. Ты прошлой ночью преставился. Неужто не помнишь?

— С памятью у меня лады. Занемог просто, очередной приступ.

— На этот раз приступом не ограничилось, — вздохнула мама.

— Тогда припадок?

— Не просто припадок. Тебе так поплохело, что папе пришлось вытащить дока Снодграсса из кабинета: испортил ему игру на самом интересном месте. Толку, правда. К его приходу ты нас уже покинул.

— И ничего я вас не покидал. Вот он я, тут.

— Так, дедуля, кончай петушиться, — встрял папа. — Мы все тебя видели. Мы свидетели.

— Свидетели? — Дедушка поддернул помочи — верный знак, что вышел из себя. — Где это вы таких словесов набрались? Будете судом присяжных решать, что ли, живой я или умер?

— Но дедушка….

— А ну-ка не дерзи, сынок. — Дедушка встал. — Никтошечки не зароет меня, пока сам не разрешу.

— Куда это ты намылился? — спросила мама.

— Туда же, куда и каждое утро. Посижу на крылечке, погляжу, что вокруг творится.

Проклятье, но так он и поступил — бросил нас в кухне.

— Нет, ну охренеть, да? — Мама показала на плиту. — Я выдрала половину овощей в огороде и как раз обдумывала поминальный пир. Уже рассказала всем про жаркое из опоссума. Что соседи подумают?

— Кончай бухтеть, — сказал папа. — Может, он и правда не умер.

— Мы думаем иначе. — Мама состроила гримасу. — Просто он вредничает. — Она толкнула папу. — Вижу лишь один выход. Сходи-ка ты за доком Снодграссом. Скажи, пусть тащится сюда и все улаживает.

— Пожалуй, что так, — вздохнул папа и вышел через заднюю дверь.

Мама посмотрела на меня и мою сестру Сьюзи:

— А вы, детвора, ступайте на веранду и побудьте с дедушкой. Постерегите его, пока не приедет док.

— Да, мама, — кивнула Сьюзи, и мы поплелись на выход.

Ясное дело, дедушка, как ни в чем ни бывало, сидел в качалке, с прищуром наблюдая за машинами на дороге, и за тем, как их водители с бранью пытаются объехать наших свиней.

— Глянь сюда! — Он показал пальцем. — Видишь того толстяка на «Хапмобайле»? Мчался по дороге, будто за ним все черти гнались… небось миль тридцать в час выдавал. Не успел он притормозить, как старушка Бесси шмыг из бурьяна у него под носом, и машина полетела прямиком в кювет. Ну умора, в жизни такого не видывал, чесслово!

Сьюзи покачала головой:

— Так тебя уже нет в живых, дед.

— Слышь, ну что ты опять заладила! — Дедушка неприязненно зыркнул на мою сестру, и та заткнулась.

И тут на своем большом «Эссексе» подъехал док Снодграсс и припарковался рядом с необъятной тушей старушки Бесси. Док и папа вышли и неторопливо поднялись на веранду. Они о чем-то ожесточенно трещали, док качал головой, будто не верит папе ни на грош.

Затем док заметил на веранде дедушку и встал как вкопанный. Глаза его вылезли из орбит.

— Господи Иисусе! Что вы тут делаете? — спросил он дедушку.

— А что, по-вашему? — окрысился дедушка. — Уж и на собственном крыльце насладиться миром и покоем нельзя?

— Покоиться с миром, вот что вы должны бы сейчас делать, — ответил доктор. — Вчера, когда я вас осматривал, вы были мертвее некуда.

— А ты, по-моему, был пьян в стельку!

Папа кивнул доктору:

— Ну, что я вам говорил?

Доктор, будто не услышал.

— Возможно, я немножко ошибся, — подойдя к дедушке, начал он. — Не возражаете, если я сейчас вас осмотрю?

— Валяй, — усмехнулся дед. — Мне спешить некуда.

Доктор открыл свой черный саквояжик и приступил к делу. Первым делом он засунул в уши стетоскоп и послушал грудь дедушки.

— Ничего, ни звука. — Руки его тряслись.

— А чего ты ждал… радио-кантри-шоу?

— Не до шуток, — оборвал его доктор. — А если я скажу, что ваше сердце больше не бьется?

— А если я скажу, что твоему стетоскопу крышка?

Доктора прошиб пот. Достав зеркальце, он подержал его у губ деда.

— Видите? Не запотело. Значит, вы больше не дышите.

Руки его дрожали, пуще прежнего.

Дед покачал головой.

— Зато ты как дыхнешь, мула в двадцати шагах с ног свалит. Вот на себе бы свое зеркало и опробовал бы.

— А на это что скажете? — Доктор достал из кармана лист бумаги. — Взгляните сами.

— Что это?

— Свидетельство о вашей смерти. Прочтите вот тут. — Доктор ткнул в строчку пальцем. — «Причина смерти — остановка сердца». Так в медицине говорят про сердечный приступ. И это официальный документ. Хоть в суд с ним иди.

— И пойду, раз решили втягивать в это закон, — ответил дедушка. — Вот будет зрелище! Вы, с вашим дурацким клочком бумаги стоите на одном, а я напротив живей живого! Как думаете, кому поверит судья?

Глаза дока снова полезли из орбит. Он попытался засунуть бумагу в карман, но руки не повиновались.

— Что с вами? — спросил папа.

— Что-то мне нехорошо. Надо пойти и немного отлежаться у себя в кабинете.

Он подхватил саквояжик и, не оглядываясь, направился к машине.

— Смотрите не залеживайтесь, — крикнул ему вслед дедушка. — А то какой-нибудь умник напишет бумажку, что вы умерли от похмелья.

Когда пришло время обеда, никто не хотел есть. Кроме дедушки.

Он уселся за стол и умял горох, кукурузную кашу, двойную порцию свиной требухи и собрал подливку парой добрых ломтей пирога с ревенем.

Маме нравилось смотреть, как люди наслаждаются ее стряпней, но от дедушкиного аппетита она была не в восторге. Когда он поел и вернулся на веранду, мама составила тарелки у мойки и наказала нам, детям, их вымыть, а сама удалилась в спальню. Вышла она оттуда с шалью и кошельком.

— Куда это ты разоделась? — удивился папа.

— В церковь.

— Но сегодня только четверг.

— Не хочу ждать. — сказала мама. — Утро было жаркое и, судя по всему, будет еще жарче. Я видела, как ты крутил носом, когда мы тут с дедушкой обедали.

— Показалось, что требуха немного подпорчена, вот и все, — пожал плечами папа.

— Как бы не так! Если ты понимаешь, о чем я.

— Что ты собралась делать?

— Единственное, что могу. Ввериться в руки Господа.

И удрала, оставив меня со Сьюзи драить тарелки, а папа вышел. Выглядел он крайне озабоченно. Я следил в окошко, как папа задает свиньям корм, но ему явно было не до них.

Мы с Сьюзи вышли, чтобы проверить, как там дедушка.

Мама верно сказала насчет погоды. На веранде было жарко, как у черта на сковородке. Дедушка вроде не замечал, а вот я — да. Не мог не видеть, что он уже того.

— Вишь, как над ним мухи жужжат? — спросила Сьюзи.

— Цыц, сестра! Веди себя как положено

— Эй, молодежь. Идите сюда, побудьте с дедушкой.

Надобно сказать, что синие мухи вокруг него так и вились. Мы едва слышали, что он говорит.

— Не, на солнце слишком жарко, — покачала головой Сьюзи.

— Да нет, вроде. — Дедушка даже не вспотел.

— А мухи как же?

— Плевать.

Большая муха уселась ему прямо на нос, а он будто не заметил.

Сьюзи стало не по себе.

— И впрямь, умер.

— Погромче, детка, — сказал дедушка. — Со старшими мычать не вежливо.

Тут он заметил на дороге маму. Хоть и было жарко, неслась она во весь опор, а сзади виднелся преподобный Пибоди. Он пыхтел и кряхтел, но мама ни разу не сбавила скорость, пока они не добрались до веранды.

— Как делишки, преподобный? — крикнул дедушка.

Преподобный, заморгав, потрясенно разинул рот, но не проронил ни звука.

— Что случилось? — спросил дедушка. — Язык проглотили?

Преподобный скривился, будто съел таракана.

— Кажись, я знаю, как вы себя чувствуете, — сказал дедушка. — От жары пересыхает горло. — Он глянул на маму. — Адди, не принесешь преподобному чего-нибудь освежиться?

Мама ушла в дом.

— Ну что ж, — обратился дедушка к преподобному, — плюхайте сюда свою задницу, пообщаемся.

Преподобный нервно сглотнул:

— Визит не совсем светский.

— Ну и что же вы притащились в такую даль?

Преподобный снова сглотнул:

— После разговора с Адди и доком, мне попросту нужно было убедиться самому. Он посмотрел на рой мух вокруг дедушки. — Теперь я жалею, что не поверил им на слово.

— О чем вы?

— О том, что человек в вашем состоянии попросту не вправе задавать вопросы. Когда пречистый Господь нас зовет, положено отвечать.

— Не слыхал никого зова. Правда, слух мой не тот, что раньше.

— Вот и доктор так говорит. Потому вы и не замечаете, что у вас не бьется сердце.

— Замедлилось чуток, ну так это вполне естественно. Мне скоро девятый десяток стукнет.

— Вы когда-нибудь задумывались, что девяносто не шутка? Вы, дедушка, и так прожили очень долго. Вам не приходило в голову, что, может, время угомониться? Вспомните, что говорится в Слове Господнем… Бог дал — Бог взял.

— Ну, меня он что-то брать не торопится, — со сварливой миной ответил дедушка.

Преподобный Пибоди выудил из джинсов бандану и вытер лоб.

— Не нужно бояться. Это бесценный опыт. Ни боли, ни забот, вся тяготы позади. Более того, с этого солнца уберетесь.

— Я и так его почти не чувствую. — Дедушка коснулся усов. — Вообще почти ничего не чувствую.

Преподобный взглянул на него:

— Руки немеют?

— Да я весь какой-то занемевший, — кивнул дедушка.

— Так я и думал. И знаете, что это значит? Начинается rigor mortis — трупное окоченение.

— Не знаю никакого Мортиса, — сказал дед. — У меня только ревматизм — вот и все.

— Определенно, вас так просто не переубедишь. Не хотите верить на слово врачу, не хотите верить на слово Богу. Более упертого старого дуралея в жизни ни видывал.

— Недоверчивость у меня в крови, — сказал дедушка. — Но я не глупый баран, просто мне нужны доказательства. Как говорится, я из Миссури. Вам придется меня убедить.

Преподобный засунул бандану обратно в джинсы. Та уже промокла насквозь, поэтому толку от нее все равно бы не было. Тяжко вздохнув, он взглянул дедушке прямо в глаза:

— Кое-что приходится принимать на веру, — вздохнул он. — Вот вы, например, сидите здесь, а по всем правилам должны бы лежать в земле, под одеялом из маргариток. Если я поверил своим глазам, почему вы не можете поверить мне? Когда я говорю, что волноваться не о чем, это истинная правда. Видимо, мысль о могиле вас не слишком привлекает. Что ж, понимаю. Но в одном можете быть уверены: «Прах к праху, пыль к пыли» — это просто присловье. Не волнуйтесь, что всю вечность проведете в могиле. Пускай ваши останки с миром почивают на кладбище, но душа обретает крылья и летит прямиком вверх. Да, прямиком в объятия Господа! И что за великий день это будет… свободный, как те птахи, что вьются вокруг, вы воспаряете средь сонма небесных созданий, а они поют хвалу Всевышнему и вовсю наяривают на арфе из настоящего восемнадцатикаратного золота…

— У меня никогда душа не лежала к музыке, — ответил дедушка. — И голова кружится, даже когда просто встаю на лестницу, чтобы накрыть дранкой уборную. — Он покачал головой. — Знаете что? Раз уж на небесах так чертовски хорошо, почему вы не отправляетесь туда сами?

Тут и мама как раз вернулась:

— Лимонад закончился. Нашла всего один кувшин. Знаю, как вы к такому относитесь, преподобный, но…

— Хвала Всевышнему! — Преподобный выхватил у нее кувшин и сделал мощный глоток.

— Вы хорошая женщина, и я очень вам признателен, — сказал он маме и ретировался.

— Эй! — окликнула его мама. — А что вы думаете делать с дедушкой?

— Не бойтесь, — ответил преподобный. — Положимся на силу молитвы.

И умчался по дороге, только пыль столбом.

— Черт возьми, да он же кувшин утащил! — буркнул дедушка. — Как по мне, так полагается он только на одну силу — кукурузный виски.

Мама глянула на него, и, разразившись слезами, убежала в дом.

— Что это с ней? — удивился дед.

— Не обращай внимания, — сказал я. — Сьюзи, ты стой здесь и отгоняй от дедушки мух, а мне надо кое-что сделать.

И я ушел в дом.

Не успел я переступить порог, как в голове созрело решение. Сердце надрывалось видеть, как мама ревет во всю глотку.

— Что нам делать? Что нам делать? — причитала она в кухне, повиснув на папе.

— Ну, полно, Адди, уймись, — поглаживал тот ее по плечу. — Рано или поздно все образуется.

— Так жить попросту невыносимо, — всхлипнула мама. — Если дедушка не образумится, однажды утром мы спустимся к завтраку, и увидим перед собой скелет. А что скажут соседи, когда увидят мешок костей на моем милом крылечке? Сраму не оберемся — вот что!

— Выше нос, мам, — сказал я. — У меня идея.

— Какая такая идея? — Мама перестала плакать.

— Я решил прогуляться в Долину Привидений.

— В Долину Привидений? — Мама так побледнела, что даже веснушки исчезли. — О, нет, нет, боже…

— Помощь есть помощь, откуда бы ни исходила, — пожал я плечами. — Сдается, выбора у нас нет.

Папа глубоко вздохнул:

— А ты не боишься?

— Только не днем. Кончайте беспокоиться. До темноты вернусь.

И я выбежал через заднюю дверь.

Я перемахнул через ограду и помчался через поле к речке. Задержавшись, выкопал свинью-копилку, спрятанную в бурьяне у скал, перешел вброд воду и направился к высокому лесу.

Добравшись до сосенок, я чутка сбавил скорость, чтобы осмотреться. Не было ни единой тропинки, потому что ее никто не протоптал. Даже днем люди старались держаться отсюда подальше: слишком уж тут темно и тоскливо. Я так и не увидел в кустах ни одной мелкой твари и даже птицы сторонились этого места.

Впрочем, я знал, куда идти. Только и требовалось, что перевалить хребет. Прямехонько у подножия, в самом глухом, темном и тоскливом месте находилась Долина Привидений.

В Долине Привидений была пещера.

А в пещере жила жрица вуду.

По крайней мере я рассчитывал найти ее там, но, когда на цыпочках спустил к большой черной дыре в скалах, не увидел ни одной живой души. Лишь тени роились вокруг.

Жуткое местечко, спору нет. Я старался не обращать внимания на зуд в ногах. Им хотелось дать драпака, но я не собирался так просто сдаваться.

— Эй! Есть кто-нибудь? Встречайте гостя, — обождав немного, закричал я.

— Хто? — проухал сверху чей-то голос.

— Я, Джоди Толивер.

— Хтооооооо?

Насчет птиц я ошибся, потому что с ветки у пещеры на меня глазел большущий филин.

Затем я опустил взгляд и — на те! — из щели в скалах выглядывает колдунья.

Я никогда ее не видел, но ошибки быть не могло. Она оказалась крошечным, тоненьким, как тростинка, цыпленочком в платье из сермяги, а лицо под широкополым капором было черно, как уголь.

— Фигня, сказал я себе. Было бы чего бояться. Это просто маленькая старушка, делов-то.

Она посмотрела на меня, и я увидел ее глаза. Они были гораздо больше, чем у той совы, и вдвое ярче.

Ноги начали зудеть, что дурные, но я встретил ее взгляд:

— Здрасьте, жрица.

— Хтооооооо? — снова проухал филин.

— Это молодой Толивер, — объяснила колдунья. — У тебя что, вата в ушах? Летел бы ты заниматься своими делами, а?

Филин искоса на нее посмотрел и убрался. Колдунья вышла из пещеры.

— Не обращай внимания на Амвросия. Он слегка непривычен к компании. Только и видит, что меня да летучих мышей.

— Что еще за летучие мыши?

— Пещерные. — Колдунья расправила платье. — Прошу прощения, что не приглашаю внутрь, но у меня дома такой бардак. Собиралась убраться, но то одно, то другое — сначала Мировая война, будь она проклята, затем сухой закон, черт бы его побрал, вот руки и не доходят.

— Да ладно, — повежливее ответил я. — У меня вообще-то к вам дело.

— Оно понятно.

— И я тут вам принес одну безделицу.

Я отдал подарок.

— Что это?

— Моя копилка.

— Спасибо тебе большое.

— Давайте, разбейте ее.

Колдунья швырнула свинью-копилку на камень. Деньги разлетелись во все стороны, но она живо их собрала.

— Копил это почти два года. Сколько здесь?

— Восемьдесят семь центов, конфедератский двадцатипятицентовик и вот еще значок. — Она вроде как ухмыльнулась. — Красивый к тому же! Что на нем сказано?

— Живи тихо с молчаливым Кэлом[167].

— Ну чем не предупреждение. — Колдунья опустила деньги в карман, а значок нацепила на платье. — Что ж, сынок, человека судят по делам его, как говорится. Чем я могу тебе помочь?

— Я насчет дедушки. Титуса Толивера.

— Титус Толивер? Ба, да я его знаю! Держал подпольную винокурню где-то на отшибе. Такой видный из себя, с черной бородищей.

— Был. Теперь он весь усох из-за ревматизма, неважно видит и совсем туг на ухо.

— Экая жалость! Но рано или поздно все мы начинаем разваливаться. А если пора уйти, то пора уйти.

— С этим-то у нас и проблема. Он не желает идти.

— Связан, что ли?

— Нет, мертв.

Колдунья пристально посмотрела на меня:

— Рассказывай.

И я рассказал.

Она выслушала, не прерывая. А когда я закончил, так на меня уставилась, что я чуть из кожи не выпрыгнул.

— Я догадывался, что вы можете не поверить, но это святая правда.

Колдунья покачала головой:

— Я верю тебе, сынок. Как уже говорила, я давно знаю твоего дедулю. Уже тогда был упертый, хоть кол на голове теши. Хронический случай упрямства.

— Скорее всего, но мы ничего не можем с этим поделать, док и преподобный тоже.

— А чего еще от этих двоих ждать? — сморщила нос колдунья. — Да что они вообще понимают?

— Не спорю, но, если вы нам не поможете, мы так и останемся между молотом и наковальней.

— Дай чутка подумать.

Колдунья выудила из кармана трубку и раскурила. Не знаю, что за табак она в нее закладывала, но вонища была убойная. Ноги снова зазудели, и не просто стопы, а полностью. В лесу смеркалось, налетел холодноватый такой ветер и застенал среди деревьев, заставляя листья шептаться между собой.

— Должен же быть какой-то выход — сказал я. — Амулет или там заклинание.

Она покачала головой:

— Это уже вчерашний день. Тут мы имеем дело с этой новомодной психологией, так что, и мыслить надо по-новомодному. Твоему дедушке не нужна ворожба. Он из Миссури, его собственные слова. Ему надо просто показать, вот и все.

— Показать что?

Колдунья хихикнула:

— Поняла! — Она подмигнула. — Точно, оно самое! Потерпи немного — я скоро.

И умчалась в пещеру.

Стал я ее, значит, ждать. Ветер свистел, ероша волосы на затылке, а листья были, будто человеческие голоса, шепчущие об ужасах, в которые совсем не хочется вслушиваться.

Затем колдунья снова вышла, что-то держа в руке.

— Вот, возьми, — сказала она.

— Что это?

Она рассказала, что это, а потом объяснила, что с этим делать.

— Неужто и вправду получится?

Это единственная возможность.

Итак, я сунул ее подарок в карман бриджей, и она меня подтолкнула:

— А теперь, сынок, поспеши домой, чтобы успеть к ужину.

Мне не требовалось повторять дважды — только не с этим холодным ветром, что стонал в деревьях, и не с темнотой, что сгущалась вокруг.

Я принес колдунье свои нижайшие благодарности и поспешил прочь, оставив ее перед пещерой. Когда я оборачивался последний раз, она полировала значок с Кулиджем кусочком ядовитого дуба.

Затем я продирался через лес и переваливал хребет. К тому времени, как впереди показалась поляна, стемнело так, что хоть глаз выколи, а, когда я переходил в брод речку, на воде уже рябила лунная дорожка. Ястребы, спокойно реявшие в небе над полем, внезапно всполошились, но я не стал ради них останавливаться. По прямой подбежал к ограде, перемахнул во двор и зашел в дом через черный ход.

Мама с кастрюлей стояла у плиты, а папа разливал суп. Они мне явно обрадовались.

— Слава богу! — воскликнула мама. — А то я уже собиралась посылать за тобой отца.

— Быстрее не получалось.

— Ты как раз к ужину, — сказал папа. — Нам бы проветрить мозги да решить, что делать со всем этим скандалом.

— Каким еще скандалом?

— Ну, для начала мисс Френси. Наплели ей в городе, что дед концы отдал, ну она как добрая соседка и настряпала нам всякой снеди, тоску-кручину заедать. Идет, значит, так вальяжненько к нам по дороге, разодетая, словно для воскресной службы, под мышкой горшок с варевом, вид скорбный такой. А тут глядь — дедуля на крыльце сидит да знай себе лыбится, весь мухами обсиженный.

— Ну и вот, полетело: горшок — вверх, а все, что в нем было, — вниз. Окатило с ног до головы, все платье в стряпне. А затем она как завопит таким благим матом, что у нас чуть барабанные перепонки не полопались, да как рванет куда глаза глядят!

— Весьма прискорбно, — сказал я.

— Не спеши горевать, это еще цветочки, — ответил отец. — Не успели мы очухаться, как заявляется Биксби и гудит в свой гудок. К деду он, ясен пень, не пошел — пришлось самому волочиться к катафалку.

— Чего он хотел?

— Сказал, что приехал за телом и если мы его живо не выдадим, то завтра с утра он первым же делом обратится к властям округа за издержкой.

— «За поддержкой», — поправила мама с таким видом, будто вот-вот снова ударится в слезы. — Сказал, что стыд и позор позволять дедушке вот так рассиживать на веранде. Все это солнце, мухи и так далее… грозил натравить санитарное управление, чтобы поместило нас в карантин.

— А дедушка что? — спросил я.

— Даже взглядом не повел. Старик Биксби уехал на своем катафалке, а дедушка и дальше качался на веранде под присмотром Сьюзи. Она пришла где-то через полчаса, когда село солнце… говорит, он стал жестким, как доска, но этого не замечает. Просто все время спрашивает насчет еды.

— Прекрасно, потому что у меня есть отличная штука. Колдунья дала ему для завтрака.

— Что это — яд? — папа разволновался. — Знаешь, я богобоязненный человек и с таким не связываюсь. К тому же, как ты его отравишь, если он и без того мертв?

— Да у меня и в мыслях такого нет. Вот что она дала.

И я выудил из кармана ее подарок, чтобы показать им.

— Боже правый, что это? — спросила мама.

Я рассказал что это и что с этим делать.

— В жизни большей чуши не слыхивала! — фыркнула мама.

Папа встревожился.

— Эх, знал ведь, что тебя нельзя отпускать в Долину Призраков. У колдуньи, видать, шарики за ролики зашли, раз она тебе такое дает.

— Думаю, она знает, что делает, — возразил я. — К тому же я отдал за это все свои сбережения: восемьдесят семь центов, конфедератский двадцатипятицентовик и значок с портретом Кулиджа.

— Было бы о чем жалеть, значок с Кулиджем, — хмыкнул папа. — Все равно я стибрил его у одного янки, агента налоговой службы. — Он поскреб подбородок. — Но свои кровные это другое. Пожалуй, стоит попробовать.

— Но постой… — начала мама.

— У тебя есть что-то получше? — покачал головой папа. — Как я понимаю, за нас вот-вот возьмется санитарное управление, и тогда пиши пропало.

Мама издала настолько глубокий вздох, что он будто исходил из ее башмаков, точнее, мог бы, если бы она их носила.

— Ладно, Джоди, — согласилась она. — Делай, как сказала колдунья. Папа, сходи за дедушкой и Сьюзи, а я все подготовлю.

— Уверен, что выгорит? — спросил папа, глядя на предмет у меня в руке.

— Надеюсь. Другого-то выхода нет.

Папа вышел, я направился к столу и поступил, как придумала колдунья.

Потом вернулся отец со Сьюзи.

— Где дедушка? — спросила мама.

— Ползет потиху, — сказала Сьюзи. — Наверное этот, как его, Риджер Моррис.

— Ничего подобного. — В дверях, ступая, будто таракан по раскаленной сковородке, появился дедушка. — Просто я чутка одеревенел.

— Да, такой же деревянный, как доска четыре на четыре, — ответил папа. — Лежал бы ты в кровати с лилией в руках, а?

— Опять ты за свое, — буркнул дедушка. — Хоть до посинения повторяй, что не умер, все равно не верят.

— А ведь ты и правда посинел, — сказала Сьюзи. — Никогда такого лица не видела.

Да, он посинел и раздулся, но его это не волновало. Я вспоминал мамины слова о скелете за нашим обеденным столом и молил, чтобы задумка колдуньи нам помогла, иначе… Видите ли, дедушка с каждой минутой становился все мертвее.

Впрочем, вы бы так не подумали, будь с нами, когда он заметил снедь на столе. Сразу быстрее зашевелив поршнями, он доковылял до стула и грузно плюхнулся на него.

— Ну вот, — сказал дедушка, — ты, Адди, сегодня собой можешь гордиться. Здесь мое любимое: капуста и головы сома.

Он уже собирался наложить еду, но тут ему на глаза попался предмет рядом с тарелкой.

— Мать честная! — заорал он. — Это еще что такое?

— Ничего, только салфетка, — ответил я.

— Но она черная! — Дедушка зажмурился, будто не веря собственным глазам. — Вы когда-нибудь слышали о черных салфетках?

Папа посмотрел на маму:

— Мы думаем, она тут по особому случаю, если ты понимаешь, о чем я…

Дедушка фыркнул:

— Черт бы побрал вас и ваши намеки! Черная салфетка? Не бойся, я знаю к чему ты клонишь, но у тебя ничего не выйдет, приятель… даже не мечтай!

Он наполнил тарелку и набросился на еду.

Мы же просто потрясенно смотрели — сначала на дедушку, потом друг на друга.

— Ну, что я тебе говорил? — разочарованно шепнул папа.

Я покачал головой:

— Погоди, дай время.

— Разбирайте, пока я все не съел, — сказал дедушка. — А то на меня что-то жор напал.

Похоже, он и впрямь решил все уничтожить. Руки у него одеревенели, негнущиеся пальцы едва держали вилку и челюсти слишком упорно работали, но… он все равно ел. И говорил.

— Умер? Это я-то? Вот уж не думал такое однажды услышать, тем паче от родни! Ну, может быть я самую малость упрям, но это еще не означает, что я плохой человек. Я не собираюсь никому доставлять хлопоты, тем более собственной плоти и крови. Будь я впрямь мертвым и знай, что это так… боже, я бы первым поднялся по этой лестнице к себе в комнату, лег и больше не встал. Но вам придется предоставить мне доказательства, прежде, чем я так поступлю.

— Дедушка, — начал я.

— Что такое, сынок?

— Ты уж извини, но у тебя весь подбородок в капусте.

Дедушка положил вилку.

— Ну да. Большое спасибо.

И тут дедушка бездумно промокнул рот салфеткой и, закончив, опустил на нее взгляд.

Он посмотрел на нее раз, посмотрел второй, а затем просто аккуратно положил рядом с тарелкой, встал из-за стола и пошел прямо к лестнице.

— Прощайте, — сказал он.

Мы слышали, как он топает по ступенькам и коридору к себе в комнату, слышали, как просел под ним матрац.

Потом все стихло.

Подождав, папа отодвинул стул и поднялся наверх. Все, затаив дыхание, ждали, когда он вернется.

— Ну? — посмотрела на него мама.

— Больше беспокоиться не о чем, — сказал папа. — Наконец-то он сложил с себя бремя этого мира. Отправился к Отцу небесному, аминь.

— Хвала Всевышнему! — воскликнула мама. Затем глянула на меня и показала пальцем на салфетку. — Лучше от нее избавиться.

Я обошел стол и ее подобрал. Сестра Сьюзи как-то странно на меня посмотрела.

— Мне кто-нибудь расскажет, что здесь произошло? — спросила она.

Я не ответил — просто унес салфетку и закинул ее подальше в реку. Не видел смысла вдаваться в подробности, но колдунья, определенно, придумала хорошо. Она знала, что дедушка получит свои доказательства, как только вытрет рот.

Нигде так хорошо не видны старые добрые опарыши, как на черной салфетке.

Перевод: Анастасия Вий, Лилия Козлова

Глас вопиющего

Robert Bloch. "But First These Words", 1977

Утром 5 января 1976 года, ровно в 17.15, Чарли Старкуэзеру явился Господь Бог.

Чарли был не последним винтиком в престижном рекламном агентстве Пирса, Траста, Хэка и Клоббера, и Богу пришлось здорово попотеть, чтобы попасть к нему на прием. В наш век, когда у каждого в бумажнике есть водительские права и дюжина кредитных карточек. Господь Бог оказался в аховом положении: у Него не было даже свидетельства о рождении. Горький опыт научил Его не называть Себя по имени — сами знаете, какое нынче отношение к религиозным фанатикам. Правда, есть эффектные приемы, надежно служившие в прошлом, но сейчас огненное облако или столб пламени ничего не дадут, кроме неприятностей с пожарными.

Оставалось только одно: войти прямо в голову Чарли — признаться, не самое уютное место в первый рабочий день нового года. Голова эта гудела с похмелья, накопившегося за целую неделю празднования. К гуденью примешивались уколы зависти и острая жалость к самому себе — из старших сотрудников в контору пришел только Чарли.

В других обстоятельствах Всевышний шарахался бы от такой головы, как от чумы, — а кто лучше знает толк в разных эпидемиях, как не Он, ведь к каждой Он приложил руку! — но сейчас иного выхода не было. Он должен донести до Чарли Слово.

В момент Его прибытия Чарли находился в туалете. Трясущимися пальцами одной руки он пытался опрокинуть в себя содержимое бумажного стаканчика, а другой приводил в порядок ширинку.

— Боже! — хрипло выдавил Чарли.

— Да, это Я, — произнес голос внутри головы. — И Я должен тебе кое-что сказать.

— Почему именно мне? — простонал Чарли и выронил стаканчик.

— Потому что ты веруешь. Кто бы знал, сколько времени Я ищу кого-нибудь, кто сохранил веру!

Чарли слушал внимательно, время от времени сочувственно кивая.

— Ты помнишь первую заповедь? — вещал голос. — «Да не будет у тебя других богов перед лицом Моим».

— Нету, — пробормотал Чарли.

— А у твоего шефа есть, и у тех парней из финансового… Они поклоняются Маммоне. Я хотел достучаться до кого-нибудь из церковных деятелей, но они слишком заняты своими делами. А уж до твоих клиентов и вовсе не добраться — всегда на совещании. Остаешься ты.

— Где остаюсь?

— Здесь, слушающим Меня. Надо что-то предпринять с телевидением.

— Зачем?

— Так велит Вторая заповедь. «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им…»

— Пожалуйста! Ты кричишь мне прямо в ухо.

— Извини. Тебе понятно, в чем заключается проблема? По всему миру в затемненных комнатах расставлены маленькие ящики. Рукотворные кумиры в каждом доме, и миллионы людей безмолвно сидят перед ними, поклоняясь…

— Люди не поклоняются телевидению. Они просто смотрят передачи.

— И верят тому, что видят. А вера приводит к поклонению. К поклонению атлетам, телезвездам и прочим существам из плоти и крови. Не агнцам Божим, а баранам вроде Джонни Карсона и Мерва Гриффина!

— Ты опять кричишь.

— Да, кричу. Ибо настало время кричать об этом. Люди стали относиться к телевизионным передачам, как к проповедям, и принимают их слепо. Даже рекламу, которую ты сочиняешь…

— Но это моя работа. Что же я могу?

Господь сказал ему, что он может.

— Не выйдет, — задумчиво ответил Чарли.

Всевышний недовольно сморщился.

— Попробуй, — велел Он. — Вот что ты должен сделать…

В конце концов Чарли согласился. Он доплелся до своего стола, сел за машинку и сделал. А то, что получилось, отнес мистеру Хэку. Остальные три его шефа — Пирс, Траст и Клоббер — выехали на Багамы с рабочей группой в двадцать человек, включая шесть роскошных манекенщиц, чтобы выполнить заказ на двести тысяч долларов: тридцатисекундный рекламный ролик об ореховом масле. Мистер Хэк, прекрасно понимая, чем — а точнее, кем — занимаются его партнеры, пребывал в отвратительном настроении. Он едва не испепелил взглядом листок, который Чарли положил перед ним на стол.

— Это что?

— Небольшое предложение. Я бы сказал, заявка.

— Кто заказчик?

— Заказчика нет. Это такая новая форма подачи материала, мы могли бы использовать ее в будущем. Я думал…

— Вам платят, чтобы вы писали, а не думали.

— Но это совершенно необычный подход. Он может революционизировать всю рекламу.

— Революционизировать? Коммунистические разговорчики!

— Ничего подобного, клянусь вам! Если б вы согласились прочесть…

— Будь по-вашему, Старкуэзер.

Мистер Хэк со вздохом взял листок и, шевеля губами, стал читать.

Текст Чарли был простым:

«Мехико, 1519 год, жаркий полдень. Немилосердное солнце изливает лучи на толпу ацтеков, собравшихся у подножья пирамиды. Под бои барабанов и завывание флейт украшенные перьями жрецы тащат по каменным ступеням к жертвенному алтарю пленника. Они бросают его на плиту. К пленнику подходит верховный жрец с обсидиановым ножом. Нож вознесен — опускается — затем жрец морщится от боли, разжимает пальцы и хватается за плечо.

Кто-то из ближних рядов участливо спрашивает:

— Что, опять артрит беспокоит?

Верховный жрец кивает — другой жрец начинает ритуал — подает рекламируемый продукт в бокале текуилы — верховный жрец пьет — улыбается — берет нож — одним взмахом рассекает жертву — вытаскивает сердце — подносит его к камере — и говорит:

— Делайте взносы в Объединенный Фонд Сердца!»

Мистер Хэк оторвался от бумаги.

— Что за чертовщина? Как вам такое взбрело в голову? Господи…

— Вот именно, — вставил Чарли. — Возникла опасность, что люди слишком серьезно относятся к нашей рекламе. Пока не поздно, это надо изменить. Немного юмора, если подумать, не помешает…

Мистер Хэк вышвырнул Чарли, не утруждая себя раздумьями.

* * *

Вечером 27 февраля 1980 года Фред и Мирна Хубер смотрели новый приключенческий телесериал.

Пока Фред сосал первую банку пива, на экране шла захватывающая дух погоня по Гранд-Каньону, жертвами которой стали шесть машин, три вездехода и ослик. Когда Фред принялся за вторую, главный герой отправился в порт допрашивать злодея. Фред догадался, что это злодей, потому что у того была яхта. Как обычно, злодей вел себя хладнокровно.

— Что ж, я действительно нарядился Санта Клаусом на детской площадке, — признался он. — Но отсюда еще не следует, будто я испытываю нездоровое влечение к детям.

Фред прикончил вторую банку и потянулся за третьей, когда картинка померкла и вежливый голос диктора объявил, что передача будет продолжена после важного политического выступления Мило Т. Снодграсса, кандидата в сенаторы.

Потягивая пиво, Фред слушал заверения мистера Снодграсса. Тот обещал сократить правительственные расходы, создать миллионы новых рабочих мест за счет государственного бюджета, покончить с преступностью, снять ограничения на продажу оружия, повести решительную борьбу с загрязнением среды, расширить торговлю автомобилями, беспощадно обрушиться на монополии, отменить антитрестовские законы, мешающие бизнесу… Внезапно чей-то голос перебил кандидата.

— Раскайтесь! Раскайтесь, несчастные грешники, ибо время пришло. День Страшного суда…

Кандидат на экране ойкнул.

Фред Хубер у экрана икнул.

— Что это?

— Должно быть, с другого канала, — предположила Мирна. — Какой-нибудь проповедник. Может, Билли Грэйм…

Она протянула руку и переключила программу. В восемьдесят девятый раз повторяли шоу «Люси», и Фред, успокоившись, открыл очередную банку.

Чтобы отпугнуть посетителей, Люси решила внушить им, будто дом заполнен термитами, и переоделась гигантским муравьем. Только она открыла рот, как одновременно с ней посторонний голос произнес что-то вроде «О, маловерные».

Но Фред икнул еще раз и ничего не расслышал.

После этого голос замолчал.

* * *

Днем 9 марта 1983 года президент Соединенных Штатов Америки и его главные советники проводили чрезвычайное экстренное совещание у пятой лунки на площадке для гольфа близ пустыни Клэмми-Палм.

— Чертовски сложная проблема, господин президент, — заметил госсекретарь. — Что вы собираетесь предпринять?

Президент покачал головой.

— Ума не приложу. Даже не знаю, какой клюшкой бить.

— Я не о следующем ударе, — сказал госсекретарь. — Меня беспокоит состояние нации.

— Бросьте, — нахмурился президент. — Не для того я вез через всю страну штабными самолетами ВВС весь наш мозговой центр в составе девяноста человек, чтобы рассуждать о государственных интересах. Есть вопросы поважнее. — Он примерился к мячу. — Ну, как вам это понравится?

— Вот именно, — поддержал министр обороны. — Как? Население выросло до четверти миллиарда, из них пятьдесят миллионов безработных. Мы увеличили помощь неимущим, но ровным счетом ничего не добились — с этой чертовой инфляцией доллар не стоит и ломаного гроша. Мир раздирают конфликты. А во что превратилась окружающая среда?

— Точно, — кивнул президент. — Именно среда. Ваша беда, друзья, что вы не держите руку на пульсе. А я вот держу. — Он широко улыбнулся. — Включил я, значит, в среду телевизор — хотел посмотреть спортивную передачу — и случайно наткнулся на выпуск новостей. Этот парень, который комментировал новости, как раз объяснял, что наши несчастья заключены в нас самих. Все из — за дурных мыслей. Вместо того чтобы забивать себе голову неприятностями, надо больше думать о хорошем.

— Но он всего лишь комментатор…

— Всего лишь? — возмутился президент. — Кто же лучше него разбирается, что к чему? Это его работа — рассказывать нам, что на самом деле происходит. Он специалист! Господи, да он зарабатывает больше, чем я!

В отдалении поднялся столб огня, но в густом смоге, окутавшем пустыню, его никто не заметил. А после неудачного удара президент разразился проклятьями, и глас вопиющего остался неуслышан.

* * *

Вечером 20 апреля 1986 года финнегановский «Бар и гриль» был набит битком — как, впрочем, все заведения во все вечера.

Гриль давно уже не работал из-за отсутствия продуктов, зато в баре народ на ушах стоял. Не какие-нибудь там паршивые эстеты, нет, а самый что ни на есть простой люд, который мог оценить по достоинству в точности воспроизведенную обстановку старинной таверны, натуральную имитацию погребка, и не где-нибудь, а на 82-м этаже нового высотного здания «Компании Сбережений и Займов».

Кто пил, кто курил, кто нюхал. Несколько упрямцев скрючились в углах под решетками кондиционеров, пытаясь схватить глоток свежего, чистого, рециркулированного смога.

Сюда приходили развлечься, и никого не смущала теснота. Конечно, десять кусков за стаканчик с прицепом — это крутовато, зато алкоголь убивает микробов в воде.

А если вы не пьете, всегда можно включить…

Включить транзистор и послушать новую рок-группу «Доу-Джонс» с ее платиновым хитом «Вверх по ручью без кислородного баллона».

Включить телик на учебную программу и посмотреть суперпорнофильм недели «Кинг-Конг и Глубокое Горло».

Можно узнать об ограблениях и зверских изнасилованиях, о группе юнцов, утопивших в унитазе старика, однако, как заверил диктор, секс и насилие находятся под строгим контролем. Посетители, заполнившие бар, были со всем согласны. Толпа как толпа…

— Горе тебе, Вавилон!

Голос поднялся над толпой, перекрывая шум, и его чуть было не услышали; но кто-то как назло приоткрыл окно, и звуки, донесшиеся с улицы, скрежет тормозов, сирены скорой помощи, разрывы самодельных бомб, крики бунтарей, рев полицейских истребителей, — заглушили все остальное. А как иначе — субботний вечер…

— Ну, все, — молвил Голос, обращаясь Сам к Себе. — На этот раз никакого потопа, никакого ковчега, никакого Ноя, клянусь! Куда запропастились молнии?

* * *

Конец света наступил 17 мая 1988 года. Но команда «Озерных» играла в тот день решающий матч, и конца света никто не заметил.

Перевод: Владимир Баканов

Что увидишь — то получишь

Robert Bloch. "What You See Is What You Get", 1977

Плюньте на инфляцию. Вы все еще можете купить себе неприятностей на миллион долларов, потратив всего десятку.

Именно столько Чарли Рэндолл заплатил за камеру, решив, что сделал удачную покупку.

Это была одна из тех новых моделей с самопроявляющимися фотографиями. Пачка уже была вставлена в камеру, но ни один кадр не использован. На вид камера стоила долларов сорок плюс налоги, так что покупку можно было считать выгодной. В коробке оказались даже несколько кубиков одноразовых вспышек — первоначальный владелец уже приготовился сделать несколько кадров.

Но покойники ничего не рассказывают, да и фотографировать им уже не придется. Поэтому Рэндолл и купил камеру за десятку на дешевой распродаже, которую устроил управляющий.

Рэндолл не был знаком с управляющим, просто так вышло, что он ехал мимо дома, когда увидел объявление. Не был он знаком и с покойным, но, судя по выставленным на продажу вещам, старый чудак страдал ностальгией по прошлому. Там более чем хватало картонных коробок и стопок старых книг и журналов, но не нашлось ничего стоящего вроде стереоаппаратуры, транзисторного радио или портативного цветного телевизора. Единственным новым предметом во всей куче хлама оказалась камера, и ему повезло, что удалось купить ее так дешево.

Вернувшись домой в тот день, Чарли Рэндолл первым делом сфотографировал Батча.

Батч был большой немецкой овчаркой, которую Рэндолл держал на длинной цепи, выпуская погулять во двор. Но даже несмотря на цепь, соседи продолжали косо на него поглядывать — они не могли догадаться, зачем Рэндоллу нужна такая большая и злая собака. Но они не догадывались и о том, чем занимался Рэндолл, и что он копит у себя в погребе. А если ничего не знаешь, то и голову ломать незачем. Поэтому Рэндолл и держал Батча — чтобы никто ничего не знал. А если кто попробует узнать, то пусть потом пеняет на себя — сторожем Батч был прекрасным.

Даже Рэндолл не доверял ему полностью, но он хотел проверить, как работает камера, а Батч оказался ближайшим подходящим объектом. Фактически, единственным. Рэндолл жил один и не любил посетителей, даже приходящих по делу. Свои дела он предпочитал устраивать вдали от дома.

Так или иначе, он прочитал инструкцию на упаковочной коробке, усадил Батча возле кухонной двери, надел кубик вспышки и сделал снимок.

Дело оказалось на удивление простым, и когда он вытянул из щели экспонированную карточку, на ней стала появляться картинка. Сперва немного расплывчатая, она становилась все ярче и четче, пока не превратилась в прекрасный цветной снимок.

Рэндоллу захотелось попробовать еще, но приближался вечер, а субботняя ночь всегда была у него полна хлопот. Поэтому он спустился в погреб, достал товар и загрузил его в машину, войдя в гараж через задний вход. Потом побрился, переоделся, накормил Батча, и запер его в доме перед уходом.

Дела в тот вечер шли для него удачно, и он вернулся домой в два часа ночи в прекрасном настроении.

И оно продержалось до того момента, когда он открыл переднюю дверь, а Батч попытался его убить.

Не услышь он рычание перед тем, как собака собралась вцепиться ему в горло, он был бы уже покойником. Но ему удалось вовремя отпрыгнуть назад, захлопнув дверь. Он слышал, как рычит внутри Батч, царапая когтями дверь. Войти в дом через эту дверь стало невозможно.

Поэтому Рэндолл обошел дом, пробрался на цыпочках через двор и прислушался, убеждаясь, что Батч все еще у передней двери.

Очень медленно приоткрыв заднюю дверь, Рэндолл скользнул внутрь. Он включил свет на кухне, и ровно через две секунды собака бросилась к нему из прихожей. Глаза у нее были красные, по клыкам распахнутой пасти стекали длинные нитки слюны.

Рэндолл быстро шагнул назад, через порог открытой за спиной двери. Когда собака прыгнула, он едва успел захлопнуть дверь.

Стоя на улице, Рэндолл смотрел, как сотрясается дверь от ударов бросающейся на нее собаки. Послышался жуткий вой, глухой удар… и наступила тишина.

Рэндолл стоял и ждал, когда возобновится атака на дверь, но ничего не услышал, даже тяжелого дыхания пса. Зайдя за угол, он заглянул в кухонное окно.

Батч лежал на полу возле двери. Хватило одного взгляда, чтобы установить его состояние: покрытая пеной челюсть отвисла, злобные глаза остекленели, грудная клетка не шевелилась при дыхании. Собака была мертва.

Рэндоллу пришлось попыхтеть, перетаскивая тело в гараж, но его больше негде было оставить до понедельника, когда придется позвонить в похоронное бюро для животных. Возможно, завтра он и сам избавится от тела.

В любом случае, происшествие испортило ему настроение на весь вечер, и вернувшись в дом, он выпил перед сном пару коктейлей покрепче.

Несмотря на выпитое, он никак не мог заснуть. Странно устроена жизнь. Сперва чувствуешь себя властелином мира, а через секунду — не успей он вовремя отскочить — ты уже покойник. А теперь мертва собака, и осталась от нее только фотография.

Как это тоже странно — он сфотографировал ее всего за несколько часов до того, как она на него бросилась. Что же могло с ней случиться? Судя по всему, она свихнулась и умерла от чумы. Теперь он припомнил, что пес не тронул ни еду, ни воду. Рэндолл где-то слышал, что собаки не пьют, когда заболевают чумой. Ладно, от всего на свете не убережешься.

Поэтому в воскресенье днем он отмахал немало миль до карьера и похоронил там тело Батча. Справившись с этим, он немного расслабился, и подъезжая к дому, снова почувствовал себя хорошо.

Пока не увидел машину.

Это был большой «кадиллак», в котором сидел крупный мужчина, куривший сигару. Рэндолл заметил машину через окно сразу после возвращения в дом. На его глазах она она подъехала к тротуару и остановилась. Мужчина взглянул на листок бумаги, словно уточняя адрес, потом вылез из машины и зашагал по дорожке к дому.

Рэндолл не стал терять времени зря. Он успел запереть дверь в погреб раньше, чем послышался звонок в дверь, а когда он шел в прихожую, в кармане у него лежал пистолет. На двери была цепочка, но рисковать не было смысла.

Звонок послышался снова.

Он слегка приоткрыл дверь, лишь натянув цепочку. Мужчина улыбнулся ему.

— Мистер Рэндолл? Чарльз Рэндолл?

— Да, это я.

— Я хотел бы поговорить с вами. Могу я войти?

Рэндолл уже был готов спросить, есть ли у него ордер на обыск, но посетитель не дал ему этой возможности.

— Мое имя Фрэнк Ламли, — сказал он. — Я управляющий поместьем.

— Каким?

— Поместьем Десмонда. Вы вчера были на распродаже, верно?

Рэндолл пристально вгляделся в посетителя, пытаясь угадать, что кроется за его улыбкой.

— А как вы об этом узнали?

— Вот чек. — Ламли поднял листок бумаги. — На нем ваше имя и адрес. Если вы мне позволите объяснить…

Не ощутив ничего подозрительного, Рэндолл снял с двери цепочку и впустил его. Он провел Ламли в гостиную и предложил сесть.

— Хорошо, — сказал он. — Чего вы хотите?

— Насколько мне известно, вы купили на распродаже камеру. Это так?

— Верно.

— Так вот, боюсь, произошла небольшая ошибка. Одна из моих секретарш делала копию списка вещей, предназначенных для продажи, одновременно со списком вещей, остающихся у наследников. Каким-то образом она ошиблась, и камера попала не в тот список. Она не для продажи.

— Я ее купил.

— Да, купили. И за десять долларов. — Ламли показал ему чек, все еще улыбаясь. — Я хотел бы выкупить ее обратно. За двадцать.

— Не пойдет. Камера совсем новая, и в магазине такая стоит не меньше сорока.

— Хорошо, я дам вам сорок.

Ламли произнес это так быстро, что Рэндолл тут же понял, что здесь что-то не так.

— Не интересуюсь, — покачал головой Рэндолл.

— Пятьдесят?

— Забудьте об этом.

В гостиной стояла приятная прохлада, но Ламли вспотел.

— Послушайте, мистер Рэндолл, мне не хотелось бы ходить вокруг да около…

— Мне тоже. — Рэндолл увидел, что Ламли вспотел еще больше. — Поэтому хватит прикидываться и скажите, что в этой камере особенного.

— Ничего. Но это одна из последних вещей, купленных Десмондом, и наследники хотели бы ее иметь по сентиментальным причинам. Сегодня утром я получил телеграмму из Буэнос-Айреса…

— Подождите, — нахмурился Рэндолл. — Кто такой Десмонд?

— Жаль, что вы не знаете. Десмонд Великий. Знаменитый эстрадный маг — он уже много лет на пенсии. Оба сына пошли по его стопам. Теперь у них турне по Южной Америке. Они прилетели домой на похороны, потом вернулись для завершения турне — надо соблюсти контракт. Но они просмотрели вещи отца и помогли составить списки. За долгие годы их отец накопил немало любопытных вещиц, и им не хотелось бы разрушать коллекцию.

— Чушь. В камере есть нечто особое, разве не так? Какой-то встроенный фокус.

— Если это и так, то мне об этом не сообщили. — Ламли вынул платок и вытер лоб. — Послушайте, я всего лишь выполняю их просьбу. Вы можете купить себе точно такую же камеру в любом магазине, да еще и деньги останутся. Я даю вам сто долларов, и это мое последнее предложение.

— Не пойдет. — Рэндолл поднялся.

— Но братья Десмонд…

— Пусть они свяжутся со мной, когда вернутся.

— Хорошо, — вздохнул Ламли. — Турне заканчивается через несколько дней. Обещайте, что не продадите эту камеру, пока не поговорите с ними.

— Не волнуйтесь, — улыбнулся Рэндолл. — Я о ней хорошо позабочусь.

На этом дело и кончилось. Почти.

Рэндолл стоял у окна, наблюдая за идущим к машине Ламли, когда его встряхнул неожиданный импульс. Возможно, если он сделает еще пару снимков, то догадается, что встроено в камеру?

Он быстро достал камеру из ящика стола, извлек из футляра и направил на садящегося в машину Ламли. Он нажал на кнопку за секунду до того, как машина тронулась.

Потом он выдернул карточку и подождал, пока она проявится. Разумеется, на ней оказался Ламли в «кадиллаке».

Рэндолл внимательно рассмотрел фото, отыскиваю любую необычную деталь. Он увидел лишь самую обычную фотографию.

Но должно же быть что-то, ради чего Ламли и наследники хотели эту камеру! Надо поскорее сделать еще несколько снимков, и, если и на них ничего не окажется, придется разобрать камеру.

А пока что его ждала работа. Он положил камеру и фотографии обратно в ящик стола, потом подготовился к поездке по своим ночным делам.

Воскресный вечер и ночь всегда были для него удачными, потому что большинство его клиентов как раз к этому времени оказывались без наркотиков. Он продал немало пакетиков возле рок-заведений по всему городу, сбыл довольно много травки, и все прошло без лишнего шума. Но поколесить пришлось изрядно, и к тому времени, когда он вернулся домой, Рэндолл ощутил себя выжатым, как лимон.

Он еще лежал в кровати, когда на следующее утро Джози пришла для еженедельной уборки. Рэндолл впустил ее в дом и приготовил себе завтрак, потом оделся и побрился. Затем спустился в погреб проверить запасы. Оказалось, что травка подходит к концу, пришлось подняться и позвонить Гонзалесу. Они договорились встретиться в Малхолленде в девять.

Он вышел из спальни уже после ленча. Джози пылесосила ковер и всхлипывала.

— Эй, — спросил он, — что с тобой?

Она лишь покачала головой, продолжая плакать.

— Выключи эту проклятую штуку, — велел он. — Вот тебе салфетка.

Он подождал, пока она не высморкалась и не перестала шмыгать носом.

— Ну вот, так-то лучше. А теперь садись и рассказывай.

Джози села рядом со столом, качая головой.

— К чему вас расстраивать, мистер Рэндолл. Это мои проблемы, вот и все.

Джози была хорошей женщиной, не особо умной, но прилежной работницей, прибиравшей дом Рэндолла уже несколько лет. Ему было очень неприятно видеть ее такой расстроенной.

— Давай, выкладывай, — сказал он.

То, что Джози вывалила на него, оказалось очень похожим на мыльную оперу — один из сыновей арестован за угон машины, младший связался с бандой, а тип, с которым она сожительствовала, смылся прошлой ночью, украв деньги, которые она отложила на ремонт машины.

— Остынь, — посоветовал ей Рэндолл. — Парни твои достаточно взрослые, чтобы думать сами за себя — теперь тебе не в чем себя винить. А тип, что тебя обокрал — просто сволочь. Смотри веселей — там где ты его подцепила, есть еще много других, получше.

Джози покачала головой.

— Да на кой мне искать другого мужика? Хватит. Дети ушли, денег нет, кругом одни неприятности. Я почти готова со всем этим покончить.

— Ты найдешь себе кого-нибудь, вот увидишь.

— Да я всего лишь старуха-уборщица. Кто на меня польстится?

У Джози был такой вид, словно она сейчас снова зарыдает. И как раз в этот момент к нему в голову пришла идея. Он подошел к столу и вынул камеру.

— Что это у вас такое? — удивленно уставилась на него Джози.

— Сиди спокойно. Хочу тебя сфотографировать.

— Меня… прямо в таком виде?

— Верно, — кивнул Рэндолл, наводя камеру. — Фотографии не лгут. Ты симпатичная женщина, и я хочу тебе это показать. А теперь сиди спокойно. — Он нажал кнопку. — Готово.

Он вытащил карточку и положил ее на стол проявляться. Постепенно появилось изображение.

— Вот, взгляни сама. — Он показал ей фото. — У тебя не будет никаких проблем, поверь мне.

— Может, и так. — Джози все еще сомневалась, но, по крайней мере, перестала плакать.

Рэндолл широко улыбнулся.

— А теперь кончай разводить сырость и займись делом.

— Сейчас.

Она снова включила пылесос, а он спустился в погреб подсчитать недельную выручку.

Когда он кончил и вышел из погреба, становилось темно, и Джози уже ушла. Рэндолл подошел к двери проверить, принесли ли газету.

Он отнес газету на кухню, чтобы почитать за ужином. Приготовив салат и разогрев бобы, он поставил тарелку на стол и уселся, потом развернул газету на первой полосе. Тут он все и увидел.

«АДВОКАТ ПОГИБ В АВАРИИ. Фрэнк М. Ламли, известный местный адвокат, был смертельно ранен ранним вечером в субботу, когда автомобиль, которым он управлял, врезался в ограждение возле дома 4125 на Кули-драйв. По сообщению полиции, машина потеряла управление из-за неисправности рулевой колонки. Представитель коронера говорит, что смерть наступила из-за повреждения…»

Рэндолл не стал читать дальше. Есть он тоже не стал.

Он еще не избавился от потрясения, когда поехал на встречу с Гонзалесом. Каким-то образом он довел встречу до успешного конца, но она прошла для него, как в тумане — его мысли постоянно возвращались к разговору с Ламли накануне. Должно быть, он погиб вскоре после того, как уехал от него, потому что до Кули-драйв от его дома было меньше мили.

Разумеется, то был несчастный случай, и полиция это подтвердила. Проклятые автоматические трансмиссии вечно отказывают в самый неподходящий момент. Но нечто в самой цепочке событий упорно не давало Рэндоллу покоя.

Ответ пришел к нему лишь тогда, когда он вернулся домой. Две смерти подряд, это не случайность. Сперва собака, затем Ламли.

А если все же случайность? Оба события ничто не связывает… или связывает?

И тут он вспомнил про фотографии. Он снял сперва собаку, потом адвоката. А сегодня сфотографировал Джози…

Он уже вышел из машины, вошел в дом и направлялся в переднюю, когда в комнате зазвонил телефон.

Еще не подняв трубку, он ощутил тошнотворную слабость, словно заранее знал, что ему сейчас сообщат. Он услышал сдавленный голос Айры, младшего сына Джози.

— Мама умерла. Я пришел вечером домой, а она лежит в ванной на полу. Съела целую бутылочку пилюль, что дал ей доктор от бессонницы…

Айра все говорил и говорил, Рэндолл слышал собственный голос, произносящий нужные слова, говорящий парню, что она была в полном порядке, уходя от него, и если он может чем-нибудь помочь…

Конечно, он знал, что ему следует сделать. Когда парень наконец повесил трубку, Рэндолл вбежал в комнату, включил лампу и взял со стола фотографию Джози.

Она сидела на ней возле стола — четкое изображение, хорошие цвета. А рядом, на столе, виднелось нечто, чего не заметили ни он, ни она, когда разглядывали фото.

Маленькая пластиковая бутылочка, наполненная красными таблетками.

Рэндолл моргнул и уставился на крышку стола. Сейчас на ней не было никакой бутылочки. Не было ее и тогда, когда он фотографировал.

Но на снимке бутылочка была.

Он открыл ящик, порылся в нем и отыскал остальные снимки — с Ламли и собакой.

А не могли ли снимки оказаться предупреждением? Вдруг они предсказывают, как наступит смерть?

В случае Джози это оказались таблетки. И внезапно он понял, что на снимке Ламли сидит в той самой машине, которая его убила. Но как с собакой? На снимке ничего не было, кроме нее самой.

Тут он вспомнил, что чума — это болезнь, какой-то вид вируса, а их увидеть невозможно. Они были на снимке, оставаясь невидимыми — внутри собаки, в ее будущем. Выходит, камера действительно оказалась с секретом. Но каким?

Он уже протянул к ней руку, когда кто-то постучал в дверь. Он торопливо сунул фотографии в ящик, задвинул его и быстро вошел в прихожую.

Через глазок он увидел перед дверью незнакомца, какого-то молодого хмыря в джинсах. У него были коротко подстриженные светло-каштановые волосы и небольшая песочного цвета борода. Выглядел он достаточно безобидно, но кто знает…

Рэндолл приоткрыл дверь на цепочке, только чтобы получше разглядеть посетителя. Парень тут же уставился на него.

— Чарльз Рэндолл? — спросил он.

— Да.

— Я Милтон Десмонд.

Десмонд — так звали того мага. Должно быть, это один из его сыновей.

— Пожалуйста, мистер Рэндолл. Мне надо поговорить с вами…

Рэндолл снял цепочку и открыл дверь. Он провел молодого Десмонда в комнату и сел за свой стол.

— А вы рано появились, — заметил он. — Я думал, раньше конца этой недели вы не вернетесь из Южной Америки.

Десмонд моргнул.

— Так вы знаете?

— Ламли мне говорил, — кивнул Рэндолл, сохраняя невозмутимость. — А где ваш брат?

— Майк остался, чтобы провести последнее представление. Но когда мы после выходных не получили никаких вестей от Ламли, он велел мне сесть в самолет и выяснить, что произошло.

— Вы знаете, что произошло, если читали газеты.

— Да. — Десмонд пристально посмотрел на него. — Но как это произошло?

— Авария, — пожал плечами Рэндолл. — Он был в полном порядке, уезжая отсюда.

— Значит, он встречался с вами.

— Мы поговорили.

— О чем?

— Давайте не будем прикидываться, — покачал головой Рэндолл. — Он сделал мне предложение, а я его отшил. Камера здесь, в ящике стола.

— Вы ведь ничего ей, надеюсь, не снимали?

Рэндолл решил играть в открытую.

— А какая была бы разница?

— Никакой. — Но вид у Милта Десмонда был очень встревоженный. — Дело в том, что я и мой брат хотим эту камеру, и согласны за нее заплатить.

— Сколько?

— Любую разумную сумму. Пятьсот долларов.

Рэндолл почувствовал, как вдоль его спины пробежал холодок возбуждения. Его догадки оказались верны. Но когда он заговорил, в голосе его прозвучало притворное удивление.

— За камеру ценой в сорок долларов?

— Уверен, мистер Ламли объяснил вам, почему мы так заинтересованы — это последнее приобретение в коллекции отца — и для нас это вопрос личной привязанности…

— Не вешайте мне лапшу на уши. За такие деньги здесь явно должно быть нечто большее.

Десмонд нахмурился.

— Мы с Майком знаем только то, что наш отец занимался магией.

— Разумеется. Ламли говорил мне, что он был эстрадным магом.

— Я не имею в виду сценические иллюзии. Его хобби были оккультные явления.

— Он верил в эту чушь?

— Поначалу нет. На сцене он разоблачал фальшивых медиумов и свихнувшихся мистиков. Но чем глубже он исследовал, тем больше убеждался, что некоторые области психики обладают реальной силой. Был один человек — я даже не знаю его имени — с которым отец тесно сотрудничал. Он утверждал, что способен предсказывать будущее.

— Ясновидение?

— Больше, чем ясновидение. Он полагал, что существуют силы, контролирующие наши жизни, и которые наука отказывается признавать. Когда хироманты, астрологи и ясновидящие делают правильные предсказания, они отвергаются как случайная догадка или совпадение. Но он полагал, что если подобные силы могут быть продемонстрированы через посредство какого-либо механического устройства, то эта демонстрация будет воспринята как настоящее доказательство. Он разрабатывал свой метод, но умер от сердечного приступа всего за несколько недель до смерти отца. В последнем письме ко мне и Майку папа написал, что когда мы вернемся, он покажет нам нечто важное.

— Камеру?

— Не знаю. Быть может, все это чушь, но Майк думает… — Десмонд внезапно смолк и глубоко вдохнул. — Я дам вам тысячу долларов.

— За то, что может оказаться фальшивкой? — улыбнулся Рэндолл.

— Я согласен рискнуть.

Десмонд потянулся к бумажнику, но Рэндолл покачал головой.

— Сперва дайте мне подумать.

— Но мистер Рэндолл…

— Вы остановились в доме вашего отца в Клермонте? Хорошо, тогда я свяжусь с вами вечером.

— А пораньше нельзя?

— Вечером.

Рэндолл поднялся и проводил посетителя к двери, потом остался понаблюдать, как тот идет по дорожке и садится в машину. Десмонд улыбался, но Рэндолл продолжал смотреть.

Едва Десмонд завел машину и тронулся, его улыбка исчезла, и борода застыла в гримасе гнева и отчаяния.

Рэндолл отвернулся. Хорошо, что он подождал — такое выражение ни с чем не спутаешь. Парень здорово потрясен, и наверняка клянет себя за то, что выболтал так много про камеру. Теперь он гадает, как поступит Рэндолл.

Прекрасно, теперь они должны решить все вдвоем. А он пока что не знал, как поступить. Тысяча долларов — это тысяча долларов. Но с другой стороны, если камера может предсказать, как человек умрет…

Кое для кого такая информация окажется очень ценной. Старики, больные раком или сердечными болезнями богачи… они захотят это знать. Допустим, есть доктор, который их лечит и сможет гарантировать, что они оправятся от болезни или без проблем перенесут операцию. Молва о таком докторе быстро разлетится, и обладать такой властью будет стоить гораздо больше тысячи долларов.

Так прикинул он, и братья Десмонд наверняка пришли к такому же выводу. Не удивительно, что им так не терпится получить камеру обратно. У Милта Десмонда на лице было выражение безнадежного неудачника.

Безнадежного неудачника….

Рэндолл нахмурился, когда эта мысль пришла к нему в голову. Допустим, он придет вечером к Десмонду и скажет, что сделка не состоится. Насколько далеко сможет зайти парень в своем стремлении получить желаемое?

Есть только один способ узнать это наверняка.

Рэндолл подошел к столу, вынул камеру и пришел с ней в спальню. Там он встал перед большим зеркалом на двери ванной и направил камеру на свое отражение.

Он помедлил, чувствуя как внутри него начинает шевелиться страх, а руки, держащие камеру — дрожать. Действительно ли он готов узнать свое будущее?

Но у него нет выбора. Рэндолл собрался с духом и нажал кнопку. Потом выдернул карточку и подошел с ней к окну, глядя, как проявляется фотография.

Вот стоит он перед зеркалом, держа в руках камеру. На мгновение охватившая его поначалу паника спала… пока он не понял, что проявление еще не закончилось. Теперь на снимке за его спиной начало появляться другое изображение. Рэндолл уставился на каштановые волосы, аккуратно подстриженную песочную бородку, и узнал Милта Десмонда. Да, Милт Десмонд — с яростью на лице и ножом в занесенной руке.

Изображения не лгут, и то, что он подозревал, оказалось правдой. Милт Десмонд собирается его убить.

В том случае, разумеется, если он не отдаст ему камеру. Отдаст то, что может стоить… быть может, миллион долларов?

— Ни за что, — пробормотал Рэндолл.

Потом он все обдумал и ухмыльнулся.

Этим вечером он сел в машину, приехал к дому Десмонда в Клермонте и постучал в дверь. Милт Десмонд впустил его.

— Вы один? — спросил Рэндолл.

— Конечно. — Лицо Десмонда немного расслабилось, когда он заметил в руке Рэндолла с надетой перчаткой пакет из оберточной бумаги. — Вы привезли камеру. Давайте посмотрим.

— Нет. Сперва я хочу увидеть деньги.

Десмонд улыбнулся и полез за бумажником. Рэндолл выхватил из пакета револьвер и выстрелил ему в сердце.

Все было проделано чисто. С одного метра промахнуться невозможно, и глушитесь сработал прекрасно. Тишину не нарушил даже стук упавшего тела, потому что Рэндолл успел его подхватить.

Он выволок его через черный ход в переулок, где оставил машину с заранее открытым багажником. В соседних домах было темно — Рэндолл проверил их все, прежде чем заходить — и меньше чем через минуту тело уже лежало в багажнике, а Рэндолл вел машину.

Путь до карьера, где он похоронил Батча, был долог, а на этот раз показался еще дольше. Но у Рэндолла был шанс расслабиться и внимательно осмотреть окрестности, и лишь затем он подъехал к обрыву и сбросил тело Десмонда через край. Трудно оказалось спускаться по крутому склону, и еще труднее заваливать тело обломками известняка, но эту работу нужно было проделать аккуратно.

Покончив с ней, он вскарабкался наверх, отъехал на пустынную проселочную дорогу, достал с заднего сиденья заранее припасенный скребок и счистил грязь с протекторов шин и со своих подошв. Аккуратность еще никому не вредила.

Четкая работа и четкий расчет — вот в чем ответ, и на пути домой Рэндолл начал понемногу отходить. Перед сном он выпил порцию виски, и проспал ночь, как младенец.

И не удивительно, ведь в каком-то смысле он и был младенцем — только что родившимся заново. Фотография фотографией, магия магией, но теперь ему больше нечего было бояться. Милту Десмонду конец, а он жив.

Утром он сделал несколько звонков, договорившись о встрече с клиентами, которых не смог повидать прошлым вечером. Потом сложил товар под коврики в машине и отправился на работу.

Работа днем всегда требовала дополнительных предосторожностей и отнимала гораздо больше времени. Рэндолл покончил с ней лишь поздно вечером и вернулся домой. На весь день недавние события вылетели у него из головы, но теперь он был готов поразмыслить над следующим ходом.

Первым делом он проверил камеру и снимки. Они лежали на прежнем месте в ящике стола. Рэндолл отнес снимки в спальню и разложил на кровати, чтобы их можно было охватить взглядом. Всегда полезно, когда продавец точно знает, что именно он продает, а это будет самая крупная его продажа.

Если он сможет выйти на нужного врача, то сможет навсегда позабыть о торговле наркотиками — хватит с него хватания за шиворот, риска, долгих часов ожидания и скудной прибыли. Он начал вспоминать всех знакомых врачей и прикидывать, к кому приехать первому, и как лучше забросить удочку.

Вот для чего пригодятся снимки — как примеры, как образцы. Глядя на них, он начал вспоминать все по порядку.

Сперва, конечно, Батч, затем Ламли в машине, потом Джози и бутылочка с таблетками. С каким доктором он ни свяжется, Рэндолл покажет ему снимки и даст время проверить. В случае с собакой ему придется поверить на слово, но газеты подтвердят его слова насчет Ламли и Джози.

Глаза Рэндолла скользнули к последнему снимку, и он нахмурился. Этот он показывать не будет, иначе он развалит всю затею. Милт Десмонд не убил его — и это означает, что камера не всегда права. Он вообще не станет упоминать имя Десмонда или повторять его слова насчет магических сил.

А может быть, слова насчет магии и есть просто слова? Собаки заболевают чумой, люди гибнут в авариях или убивают себя таблетками. И все заранее сделанные снимки оказались лишь совпадением. Скорее всего, так оно и есть, ведь последний показывает то, что не случилось. И не может случиться, если только Милт Десмонд не восстанет из мертвых, не вылезет из карьера и не придет к нему с ножом.

Рэндолл снова уставился на последний снимок. На нем он по-прежнему стоял перед зеркалом с камерой в руках, а Милт Десмонд подбирался сзади с ножом наготове.

Камера не лжет. Но насчет него она солгала.

Почему?

Он взял камеру и поднес ее к свету. В который раз он начал спорить сам с собой — вскрыть ее, или нет. Если внутри что-то есть, то он это отыщет. Но тогда он рискует повредить ее или не собрать детали обратно в правильном порядке.

Он так и не решил, как поступить. Магия или механика, но внутри есть какой-то секрет, и он должен его узнать. Быть может, прежде чем переходить к решительным действиям, стоит еще раз сфотографировать себя и сравнить снимки? Сравнение может дать ему намек на разгадку. Рэндолл подошел к зеркалу и направил камеру на свое отражение.

И в этот момент дверь в спальню тихо отворилась, а за его спиной стремительно появилась фигура — фигура человека с каштановыми волосами и аккуратно подстриженной бородкой. На лице его была ярость, а в поднятой руке — нож.

Рэндоллу как раз хватило времени узнать Милта Десмонда, прежде чем опустился нож.

Мертвецы не оживают.

Такой была последняя мысль Рэндолла перед смертью. И он, разумеется, был прав.

Но камера не лгала.

А Милт Десмонд и его брат Майк были близнецами.

Перевод: Андрей Вадимович Новиков

Фотография

Robert Bloch. "Picture", 1978

Фарли нашел Дьявола в телефонном справочнике.

Правда, вначале ему пришлось кое-что разузнать. Он не вылезал из запасников городской библиотеки, пока не разыскал старинную книгу, содержащую необходимые заклинания. Затем принялся рыскать по магазинам в поисках мела, свечей и некоторых ароматных трав. Наконец, порядком выдохшись от забот, он начертил пентаграмму, установил свечи и сжег свои травы.

Фарли нараспев прочел заклинания и вызвал Астарота — довольно гадкого типа, сразу давшего понять, что он вовсе не испытывает восторга от подобного беспокойства.

Но Фарли, находясь под защитой пентаграммы, не торопясь высказал свое желание.

— Не мой отдел, — покачал головой Астарот. — Тебе придется поговорить с начальником.

— А где его найти?

— Здесь он обитает под именем доктора Хорнера. Адрес в справочнике.

— Могу я сослаться на вас?

— Можешь, и будь ты проклят, — сказал Астарот. — А я убираюсь к чертовой матери.

И он исчез.

Целых два дня после этого Фарли пришлось проветривать квартиру, и, вдобавок, ему здорово досталось от домовладелицы из-за поднятого этим мероприятием шума. Но в конце концов он взял телефонную книгу и нашел Хорнера.

Его не слишком удивило, что доктор Хорнер оказался психиатром из Беверли Хиллз.

Впрочем, договориться о встрече оказалось довольно сложно. Вначале секретарша применила обычный трюк, заявив, что часы приема расписаны на год вперед и что он может позвонить «после дождичка в четверг». Тогда он упомянул имя Астарот. Оно произвело магическое действие.

— Приходите сегодня вечером, — пригласила она. — В десять часов.

Так Фарли очутился в отдельном кабинете лицом к лицу с начальником Астарота.

Хорнер оказался пожилым и довольно низеньким. В пристальном взгляде прячущихся за массивными линзами глаз не было ничего необычного, да и на лбу не наблюдалось никаких отростков.

— Вы не похожи на человека, страдающего манией, — моргнув, ответил доктор. — Но, естественно, как только секретарша сказала про Астарота, я понял, что мой профессиональный долг — повидать вас как можно скорее. Вы не хотите рассказать о своей проблеме?

— Я разочарован, — сказал Фарли.

— Как и все мы, — кивнул Хорнер. — Налоги, инфляция, повсеместное взяточничество, насилие. И в довершение всего проклятый закон о возмещении убытков, причиненных неправильным лечением… Но простите! Не угодно ли присесть и рассказать мне обо всем?

И Фарли рассказал. О несчастном детстве — никаких пятерок в школе, никаких спортивных достижений, никаких девушек. И о том, как война во Вьетнаме помешала учебе в колледже и ему пришлось работать в торговле лаками и красками, несмотря на врожденную аллергию к скипидару.

Затем он перешел к женитьбе. Маргарет имела довольно заурядную внешность, не баловала его ничем, кроме «телевизионных обедов» и не смогла завести детей, поскольку оказалась стерильной. Кроме того, она была фригидной, занудой по натуре и обожала народные песни. Именно это и послужило причиной ее смерти от гепатита — она приобрела подержанную гитару с инфицированным медиатором.

Так что последние полгода Фарли жил один. Этот пухлый мужчина средних лет, с седеющими — поскольку он не занимался политикой — волосами, все еще работал в лакокрасочном магазине, питался «телевизионными обедами» и не ждал от жизни ничего, кроме прихода старости.

— Вы когда-нибудь думали о самоубийстве? — спросил Хорнер.

— Часто, — ответил Фарли. — Это все, что вы можете рекомендовать?

— Я не рекомендую, просто размышляю, — покачал головой Хорнер. — Принимая во внимание все ваши невзгоды… Что заставляет вас продолжать жить?

— Только это, — ответил Фарли, вынимая из бумажника фотокарточку.

Хорнер, прищурясь, Посмотрел на нее сквозь толстые линзы. Она была старой и чуть выцветшей, размером три на три дюйма — ничего особенного, но красоту изображенного на ней объекта отрицать было невозможно. У снятой во весь рост юной девушки в бикини была роскошная фигура и чувственное, вызывающее лицо, обрамленное ореолом жгучих рыжих волос.

Психиатр непрофессионально, но с явным одобрением, присвистнул.

— Кто она?

— Линда Дювалль. Такой она была, победив на конкурсе красоты в нашей школе. Вообще-то, она была еще симпатичнее. Это фото я вырезал из ежегодного школьного альбома.

— Ваша подружка?

— Я даже не встречался с ней, — вздохнул Фарли. — Она гуляла только со спортсменами. Футбольная команда, баскетбольная, бегуны и прочее. И конечно, запасные тоже.

— Любвеобильна, не так ли?

— Я бы сказал, демократична. Хотя все это лишь догадки. Повторяю, я ее не знал.

— Но были по-мальчишески влюблены?

— Нет. Мужчина не носит фото девушки в своем бумажнике целых двадцать лет из-за школьного увлечения. Я разглядывал ее дни и ночи, но она до сих пор не перестает сводить меня с ума.

— Понятно. Поэтому вы и пришли ко мне. Хотите избавиться от эротических фантазий.

— Нет. Я хочу, чтобы вы помогли их осуществить.

Психиатр долго не сводил с посетителя глаз.

— Так вы действительно видели Астарота?

— Конечно. И он сказал, что начальник — вы.

— Астарот — порядочный болтун, — нахмурился Хорнер. — Но, предположим, я сумею помочь. Вы готовы заплатить по счету?

— Все, что хотите. Только достаньте мне Линду!

— А что вы собираетесь с ней сделать?

Фарли подробно разъяснил.

— Ну и ну! Надеюсь, вы это выдержите. Довольно плотный график для одной ночи.

— Одна ночь? — скорчил гримасу Фарли. — Но я-то рассчитываю на лет семь…

— Извините, но это очень старый контракт, — пожал плечами Хорнер. — Сейчас он не в ходу. В старые времена, когда клиентов было мало, — я имею в виду людей типа Фауста, — мы могли уделять им персональное внимание. Но теперь сделок так много, что только успевай регистрировать. Боюсь, одна ночь — это все, что мы можем предложить.

Посетитель поднял фото рыжеволосой девушки и впился в него взглядом. Кабинетную тишину нарушило шумное дыхание.

— Я должен ее заполучить… Должен.

— Понимаю, — улыбнулся психиатр.

— В самом деле?

— Ну, конечно. Ведь недаром меня прозвали Стариной Хорни.

Он извлек из ящика стола пергамент, исписанный буквами-крючками.

— Подпишите здесь.

Прищурясь, Фарли пробежал документ.

— Я не читаю по-латыни.

— Очень жаль. Это единственный цивилизованный язык, — покачал головой Хорнер. — Впрочем, можете не беспокоиться, контракт стандартный. Учитывает все, кроме Божьего вмешательства. У нас служат довольно видные юристы.

— Еще бы.

— Что же вас пугает? Если боитесь вида крови, не волнуйтесь. Можем обойтись без этой формальности. — Психиатр протянул ручку, — Пожалуйте. Мне нужна всего лишь подпись.

Фарли взял ее, но снова засомневался.

— В чем же дело?

— Скажу честно. Говорят, вы не прочь надуть клиента…

— Это чертовская ложь! Я не мошенник.

— Сдается, я это уже слышал.

— С вашей сделкой полный порядок, — покачал головой Хорнер. — Вы получите девушку на фото, Линду Дювалль. Как я могу обмануть?

— По-разному. Я и сам пытался ее отыскать, знаете ли, но остался с носом. Вдобавок, до меня сейчас дошло, что за двадцать лет Линда могла измениться, как и я. Положим, вы найдете ее и представите мне — эдакую пожилую толстуху…

— Этого не будет, обещаю.

— Да и вообще, она может оказаться покойницей. Оживленный труп меня тоже не устраивает.

— Не беспокойтесь, — усмехнулся психиатр. — Она будет живой и ни днем не моложе и не старше, чем на фото. И чтобы предварить все опасения — я также гарантирую, что она не окажется душевно больной, фригидной или лесбиянкой. И еще — просто, чтобы сделать вам приятное, — она будет девственницей.

— Так, — облизнул губы Фарли, но опять помрачнел. — А вдруг она меня возненавидит?

— Об этом я тоже позабочусь. Даю слово, что она будет охвачена страстью, как и вы.

— А вы не сделаете меня импотентом?

— Ну и подозрительный же вы тип! — оценивающе улыбнулся Хорнер. — Я обещаю зарядить вас энергией на неопределенно долгое время. И определенное также.

— И что потом?

— Я приду за вами на рассвете.

— Но ночь мы проведем с ней наедине?

— Несомненно.

— Говорите, в точности, как здесь? — указал на фото Фарли.

— Абсолютно.

Фарли схватил ручку и подписал.

Психиатр поднял пергамент и уложил на место, в ящик стола.

— Наконец-то!

— Но где же она?

— Линда ожидает вас в вашей квартире.

Фарли тоже улыбнулся — первый раз.

— Что ж, с удовольствием погостил бы у вас подольше, но, надеюсь, вы извините мою спешку…

— Ради бога. — И доктор Хорнер проводил посетителя до двери.

— Поосторожнее за рулем, — предупредил он.

Фарли ехал очень осторожно.

Он отнюдь не страдал отсутствием этого качества и всегда был осторожен. Именно поэтому он столь внимательно отнесся к контракту — из-за нежелания оказаться одураченным. Фактически он даже несколько удивился, что у Дьявола не густо было с трюками. Получилось, что это Фарли одурачил его.

А теперь, на пути домой, настал его черед посмеяться при мысли о том, с какой легкостью «психиатр» поверил его истории.

На самом деле детство Фарли не было несчастным: родители чертовски баловали его, первого в округе забияку. Единственной причиной школьных неуспехов была его склонность к валянию дурака вместо учебы. При желании он мог попасть в футбольную команду, но предпочитал убивать время азартной игрой на биллиарде, успешно облегчая карманы сотоварищей по учебе. Служба во Вьетнаме была «конфеткой»: он не вылезал из Сайгона, где в дневное время служил ротным писарем, а по ночам спекулировал на черном рынке, увеличивая свой капитал. А когда азартные игры все же вытряхнули его начисто, смерть родителей принесла ему солидный страховой куш по возвращении со службы. Правда, он в самом деле работал в магазине лаков и красок, но лишь в качестве партнера с пятидесятипроцентной долей общей прибыли. Что касалось девиц, то уж здесь он получал все сто процентов. Как раз поэтому и лопнул его брак — об этом узнала Маргарет. Идея с инфицированным гитарным медиатором принадлежала целиком ему. И разрешала все проблемы.

За исключением Линды Дювалль. Эта часть истории — о двадцати годах разочарований — была правдивой. Он втюрился в нее в школе, и это состояние длилось все эти годы и до настоящего момента. Она была единственной вещью, которую он хотел, но не мог получить — но получит сегодня ночью…

Фарли усмехнулся: он и так уже проклят с дюжину раз, так был ли Дьяволу прок в этой сделке? Фарли ободрал его, как липку.

На всякий случай он еще раз мысленно пробежал по контракту, но не нашел никаких зацепок. Он получит именно то, чего добивался, — Линду, в точности, как на фото, живую и горящую желанием. И тогда…

При мысли о том, что произойдет тогда, сердце его заколотилось, а ладони задрожали и все еще подрагивали, когда он парковал машину и отпирал дверь квартиры.

Но в гостиной было пусто и тихо.

На миг Фарли усомнился, не солгал ли ему Дьявол. Потом заметил в холле полоску света, бьющую в щель из-под двери спальни.

Он бросился туда, распахнул дверь и вошел.

Она была здесь.

Фарли уставился на нее: Линда Дювалль во плоти — роскошная, рыжая и совершенно нагая, возлежала на постели и завлекающе улыбалась.

Дьявол не солгал — она была прекрасна, как на фотографии, точь-в-точь.

Лео Фарли всхлипнул и отвернулся. Он решил ждать рассвета. Ничего иного ему не оставалось.

Рост девушки не превышал двух дюймов.

Перевод: Александр Юрчук

Постель как образ жизни

"Robert Bloch. The Bedposts of Life", 1991

Он ненавидел это занятие, но ничего не мог с собой поделать.

И никто из них не может ему помочь, потому что потребность, которую они испытывают — другая. Основной инстинкт, надобность в хорошем качественном сексе.

Ну, здесь они такового не найдут! Большинство приходящих сюда прекрасно отдавала себе в этом отчёт, но всё равно люди приходили. Ночь за ночью, неспешно курсируя по улице в почти полной тишине, более уместной для похоронной процессии. Хотя!.. Вполне возможно, нежелание что-то говорить, и вообще — шуметь, являлось вполне подходящим настроением для почти всех собравшихся, ибо они оплакивали потерю любви.

Некоторые даже не вполне осознавали это: совсем юные, застенчивые, неловкие и малопривлекательные жертвы низкой самооценки. Но их потребность была столь же большой, как и у остальных. Когда ты голоден, организм не требует деликатесов; он вполне рад и низкокачественной пище. Аппетит молодых имеет ярко выраженный приоритет количества над качеством. А уж количества здесь было достаточно!

Что же до качества… На этом этапе их жизни любой секс является восхитительным, лишь бы было рядом более-менее подходящее тело.

И когда стареешь, доступность объекта для плотской любви снова становится проблемой. У стариков тоже есть потребности. Если ты теряешь зубы — это не значит, что аппетит ушёл также! Растут только тарифы за доступ к объектам вожделения, а полночный ассортимент всегда широк. Улица предоставляет всё, что необходимо. Всё, чего не найдёшь в домашних условиях…

Он прогулялся вдоль шеренги автомобилей, внимательно сканируя лица людей, сидящих на водительских местах. Учитывая современные социальные тенденции, большинство составляли мужчины в самом расцвете лет, обуреваемые потребностями, мало чем уступающими молодёжным.

Для собственного развлечения он немного пофантазировал на тему связи автомобилей с сидящими в них людьми. Стоящая чуть в отдалении «ауди» — наверняка приезжий, не имеющий знакомств в этом городе. Изящно стилизованный «бугатти» — охотник за свеженьким молодым «мясцом». Вместительный белый «форд»-внедорожник — подуставший от семейной жизни муженёк среднего возраста, вывозящий в нём на уик-энды надоевшую супругу с детьми. Ох, эти семейные обязанности… Настоящее рабство, кабала!

А вон тот фургон с нарисованными на окнах задёрнутыми занавесками? Похоже, там внутри скрывается целый комплекс атрибутов для садо-мазо; разные там плётки, наручники и кожаные костюмы, развешанные по стенам. Ни в чём и ни в ком нельзя быть уверенным, пока не заглянешь вовнутрь… В старом грузовичке «шеви» с дымящейся выхлопной трубой под джинсами у водителя вполне могут быть надеты колготки. А вон в том «мерседесе» равновероятно может сидеть как состоятельный биржевой маклер, так и какой-нибудь угонщик-начинающий наркоман. Сюда вполне может подрулить и кто-нибудь на «порше» или даже — на «альфа-ромео»…

Он пожал плечами. Пора бросать эту «угадайку» и обратить внимание на тротуар! Вот где широчайший ассортимент: бл**и, девки, бабищи и обыкновенные дурочки.

Женщины также поддаются классификации, как и автомобили. Большие или маленькие, широкофюзеляжные или компактные, яркие модели с свежей лакировкой или старые пикапы, давно не знавшие ремонта. Ни одна из них не выглядит совершенно новой, но когда вы ищете подержанную машину, то не должны удивляться длительности пробега. Ведь в подобных случаях, платя деньги, вы даже не покупаете товар, а просто берёте его в аренду. И дизайн здесь не так важен — гораздо бОльшее значение имеет гарантия удобной безаварийной поездки.

Не так важна и расцветка авто. Он заметил кое-где желтоватые азиатские лица (вероятно, «японский импорт», хе-хе!), но в основном цветовая гамма переливалась разными оттенками белого, чёрного или коричневого. Никаких ценников на одежде — все услуги являются предметом индивидуального торга, и больше зависят от настроения в конкретный момент или степени похотливости.

Так, ну и чего же ему больше хочется этим вечером?

Как насчёт той крутой блондинки в мини-юбке, которая поднята чуть ли не до бёдер? Он понаблюдал, как девица медленно прошлась вдоль бордюра, присматриваясь к сидящим на водительских креслах и строя им глазки. «Нет, не его тип», — решил он. — «По крайней мере, не сегодня, Жозефина!».

Ха! А ведь он не слышал уже много лет, чтобы так кто-нибудь говорил. «Не сегодня, Жозефина!». Теперь даже старики не употребляют подобных выражений… Блондинка постепенно приближалась, в её взоре отчётливо читались циничная готовность ко всему пополам с неприкрытой алчностью.

Он нарочито стал избегать встречи глазами с проходящей мимо златовлаской, сосредоточив всё внимание на темноволосой девушке, стоявшей в тени арочного проёма. Сумрак придавал её чертам сходство с портретами Рембрандта, но когда она шагнула навстречу, иллюзия развеялась: тело — женщины, лицо — ребёнка, глаза — шлюхи.

Он поспешил пройти мимо, а затем, пожав плечами, снова замедлил свой шаг, попутно напомнив самому себе, что разница в возрасте, телосложении или цвете кожи, по сути, не особенно важны — в принципе, ему любая подойдёт… Какая разница, кого выбрать?!

Вполне приемлемый экземпляр стоял на углу, под светофором.

Загорелся оранжевый свет — гладкая кожа её обнажённых рук и плеч сразу же окрасилась в морковно-апельсиновые тона.

Свет переменился на красный — пышные волосы вмиг стали рыжими.

Огонёк стал зелёным — смотрящие на него глаза приобрели изумрудный оттенок.

Игра красок. Меняющиеся цвета, создающие радужные иллюзии. Тем не менее, всё это определённым образом до предела упростило процесс выбора. Ему не нравилось то, что предстояло совершить, но и всякие внутренние сомнения разом улетучились. В конце концов, она ведь просто шлюха!..

Теперь осталось сделать лишь удачный первый шаг. Подойти следует не спеша, заговорить лёгким и непринуждённым тоном. А напоследок — широко улыбнуться… Вот и весь фокус!

— Добрый вечер, — произнёс он, приблизившись.

Когда подошедший человек поздоровался, она сразу поняла — вот он, её сегодняшний клиент. Ей не нравилось то, что предстояло проделать, но ведь каждому человеку необходимы деньги на жильё и пропитание. В конце концов, он всего лишь очередной безликий «Джон»!..

И к тому же — довольно симпатичный, решила она, присмотревшись. Высокий темноволосый красавчик — так называли подобных мужчин в ретроспективных старых фильмах, которые ей нравилось смотреть. Приличных кинокартинах с нормальными сюжетами! Вовсе не теми, что ей так часто приходилось лицезреть во время рабочих «сеансов» в близлежащих мотелях. Боже, сколько же этих паршивых порнофильмов ей волей-неволей нужно было просматривать! И почему так много «Джонов» нуждалось в этом, чтобы возбудиться? Не удивительно, что у них возникают проблемы с постоянными партнёршами — жёнами или девушками! Но, с другой стороны, если бы этих проблем не было — её бизнес накрылся бы медным тазом. А ведь ей сейчас как никогда нужна работа! Дела и так плохо идут в последнее время. Но — к чёрту все посторонние мысли! Сейчас ей есть чем и кем заняться!

Обо всём этом она думала, ведя одновременно милую и непритязательную беседу с «Джоном», но предпочтение отдавала коротким односложным фразам. Подобная тактика позволяла немножко потянуть время.

А время было необходимо, чтобы оценить платежеспособность клиента. Быть может, в прежние времена это легко было сделать по качеству и стоимости одежды, носимой «Джонами», но теперь все повсеместно предпочитали дешёвый азиатский ширпотреб. Потому следовало обращать особое внимание на обувь, марку наручных часов, чистоту ногтей.

Нередко нужную информацию давали модель и состояние автомобиля потенциального клиента, но основная масса нынешних мужчин ездила на подержанных экономичных малолитражках. Распознать фальшивку помогал опыт и намётанный глаз, но стопроцентно избежать ошибки — нереально!

Вот только этот «Джон», судя по всему, принадлежал к категории пешеходов. Однако ж равновероятно, что он мог быть и одним из тех умников, что парковали свои машины на боковых улочках и преодолевали остаток пути на собственных ходулях. Или он мог прийти из какого-нибудь близрасположенного мотеля… Вот только не похож он на обитателей этих клоповников! Галстука нет, но брюки — из хорошей шерсти, плюс — однотонная куртка. А под ней — стильная рубашка с длинными рукавами, вон и чистые края манжет выглядывают из рукавов. Ботинки кожаные, «оксфорды», не какая-нибудь там дешёвая синтетика…

Вроде, все признаки денежного клиента налицо — можно надбавить 20 или 30 баксов к стандартному тарифу. Плюс — откат от прикормленного гостиничного портье, если у «Джона» нет своего места для краткого свидания. Сейчас у неё не было своего сутенёра, который присматривал бы за тем, чтобы не возникали сложности. Приходится самой следить за всем! Чтобы избежать подвоха, нельзя соглашаться на потрахушки на его территории… Не прогадай, дурочка!

Так… нет проблем! Говорит, единственное, что ему требуется — хороший секс, без извращений и причуд. Цена, которую она объявила, его устраивает, и да, он согласен на предоплату, как только они уединятся в гостиничном номере. Выбор места он предоставляет ей, поэтому они отправляются в полулюкс мотеля «C 'mon Inn».

В шкафу без дверец гостиничного номера имелось лишь четыре несъёмных вешалки, оконные шторы пропахли застарелым сигаретным дымом, настольная лампа под абажуром перегорела, но в целом — приемлемо.

С оплатой услуг проблем не возникло. Насколько она успела заметить, шикарный бумажник «Джона» с вытесненными по бокам золотыми инициалами был набит купюрами достоинством не ниже двадцатки. Буквы она не сумела распознать, поскольку лампа над входной дверью горела еле-еле, и, когда клиент потушил её, единственный свет, проникавший в комнату, исходил от мигающего неонового рекламного знака за окном. Синий — чёрный, синий — чёрный…

Ну, избить её для начала он не попытался. Просто стоял и ждал, пока она раздевалась и складывала вещи у изголовья кровати. Когда реклама зажигалась, обнажённое тело и волосы виделись ему ярко-голубыми.

— Голубой ангел, — пробормотал он.

— Что?

— «Голубой ангел»! — Он притянул её к себе. — Старый фильм… Видел его премьеру в Германии. Задолго до твоего рождения…

Она обежала его лицо глазами и слегка коснулась пальцами щеки.

— Не обманывай меня!.. Не такой уж ты и старый.

— И ты не такой уж непорочный ангел. Внешность часто бывает обманчивой!.. — Он вдруг расхохотался, хотя ничего особенно смешного вроде и не сказал.

Непроизвольно она поморщилась, но тут же вернула лицу бесстрастное выражение. Ничего сверхординарного не происходит — большинство «Джонов» были болтливыми и до, и после соития. А поскольку ей платили заранее, она их слушала. Но только не нравилось ей это занятие!.. Если разговоры — главное, что им нужно, почему бы не потратить баксы на телефонные звонки? Болтовня — удел для одиночек в барах. Как же хочется встать, одеться и уйти!.. Вот была бы хохма!!

Только это вряд ли сойдёт ей с рук. И она преисполнилась ненавистью к нему, как, впрочем, и ко всем до него — болтливым и молчунам. Если бы не крайняя потребность в деньгах, она бы не совокуплялась с ними. Но поздно!.. Единственное, что оставалось — слушать разглагольствования и ненавидеть их всех и свой грязный вонючий бизнес.

— О чём ты думаешь? — Спросил он.

— Ни о чём.

Он улыбнулся:

— Да-а-а… Вопрос мужчины, ответ женщины.

Наконец он склонился к ней, поглаживая пальцами её лицо. Улыбка погасла. За окном показалась из-за туч луна. Неоновый знак в очередной раз моргнул и совместный свет обоих сделал все предметы в номере яркими и контрастными.

«Может, он и старше, чем мне казалось», — подумалось ей. Но этот факт её не встревожил, хотя она ощутила некоторый дискомфорт от взгляда на «джоново» лицо, прекратившее улыбаться. Эти его глаза казались какими-то потусторонними. Всякий раз, когда реклама загоралась, ей чудилось, что взгляд клиента проникает вовнутрь её черепной коробки, что он способен читать её мысли.

— Не волнуйся, — сказала она ему. — Я в порядке.

— Да, да… — Улыбка вернулась на его губы, но теперь виделась совсем другой. Как, впрочем, и голос — казалось, он напитывался силой от тьмы, сменившей синеватый цвет и пропавшую за тучами луну. — Ты хотела бы, чтобы тебя здесь не было, не так ли?

Он читал её мысли! Она не нашла в себе сил на протестующую улыбку, даже с собственным голосом трудно стало совладать:

— Я в порядке, говорю же тебе…

— Обманщица! — Усмехнулся «Джон». — Сознайся же, скажи прямо: «Не хочу, чтобы он был со мной». — Он смотрел прямо ей в мозг. — Проблема в том, что и я не хочу здесь находиться. Но попросту нет выбора. — Голос приобрёл звучную глубину, красноватое пламя стало разгораться в глазах. — Как это всегда и бывает, моя дорогая, наши потребности делают нас своими рабами. Все мы следуем предначертанному образу жизни, все привязаны к своим постелям…

Она чувствовала его ненависть, не меньшую, чем та, что испытывалась ею самою к нему. И в этой взаимной ненависти оба прошли через эрзац любви. Во время полового акта ей казалось, что неоновый свет рекламы мелькал всё чаще, в унисон их собственному убыстряющемуся темпу движений.

И вот он навис над ней, но на лице не было даже той давешней странной улыбки, напротив — чело «Джона» исказила зверская гримаса, ноздри раздулись, обнажились длинные клыки, неуловимое движение — и они вонзились ей в шею. Она закрыла глаза, чтобы оградить своё сознание от жуткой картины, но перестать чувствовать — было не в её силах. И, когда боль слилась с невообразимым, ранее не испытываемым удовольствием, её глаза распахнулись на миг, а затем закрылись снова и мозг погрузился в абсолютную тьму, куда не проникало ни единого неонового блика.

Как долго она пролежала в таком состоянии — неизвестно, но когда сознание вернулось, он уже исчез.

Никаких следов удовольствия не осталось, зато вернулась боль. Пальцы обеих рук механически устремились к горлу, ощупали его, став влажными и липкими, а когда она поднесла их к глазам, то увидела в синеватом свете, что те густо испачканы чем-то тёмным и густым.

Кровь. Вот что это было! Старина-«Джон» укусил её в шею. И теперь она вспомнила, что в самый кульминационный момент полового акта, когда боль и экстаз слились воедино, глаза её на мгновение раскрылись и глянули через плечо партнёра на зеркальную дверцу шкафа. В отражении тогда она увидела лишь себя, лежащей на кровати и слабо подёргивающейся. Клиент же в зеркале не отражался…

Потом она отключилась от шока, но теперь, вспомнив всё в деталях, начала хохотать и долго не могла остановиться; казалось, смеяться она будет до тех пор, пока не умрёт. Только вот умереть ей отныне не суждено! И она, и недавний «Джон» будут делиться каждый своей болью вечно.

Он, конечно, был вампиром.

А у неё был СПИД!

Перевод:Игорь Самойленко