Роберт Маккаммон рассказывает, как написал роман «Ваал»
«Ваал» — это мой Роман Озлобленного Юнца. Кроме того, он был моей первой опубликованной работой, и первой книгой, которую я когда-либо пробовал написать. Думаю, в «Ваале» можно почувствовать, как плечи трутся о железные стены — мои плечи, сжатые стенами бесперспективной работы.
Понимаете, я никогда не думал, что смогу сделаться писателем. Писать? За деньги? Словно… мне и в самом деле есть что сказать? То была чья-угодно мечта, но только не моя. Я поступил в Алабамский университет, где выбрал специализацию «журналистика», поскольку считал, что именно этим занимаются писатели. В детстве я забавлялся с печатной машинкой — писал рассказы о призраках, детективы, вестерны, научную фантастику… Но все эти поделки служили лишь для моего собственного развлечения. Я был застенчивым ребёнком, неуклюжим, не особо ладил со спортом. Вам знакомы такого рода люди — они никогда не выйдут из моды. Где-то там есть райское местечко, в котором каждый получил по заслугам, и все качки, некогда купавшиеся в лучах славы и обожания, теперь обзавелись пивным брюхом и вынуждены дожидаться, когда… их… выберут… в команду… самыми… последними.
Да, возможно, я всё ещё немного зол.
«Ваал» — роман о власти, написанный в те времена, когда я не обладал никакой властью. Мне было двадцать пять лет, и я работал в универмаге моего родного города — Бирмингем, штат Алабама. Моя работа заключалась в транспортировке рекламных гранок между местной газетой и главами различных отделов универмага; «регулировка движения» — вот как они это называли. Возвращаясь вечером домой, я садился за свою старенькую печатную машинку «Роял» (с тех пор давно почившую в бозе) и корпел над романом, которому было суждено стать «Ваалом».
Меня частенько спрашивают, откуда я беру идеи для своих персонажей. Я всегда говорю, что каждый персонаж, будь то мужчина или женщина, складывается из наблюдений и воспоминаний, а также — является частичкой самого автора. Я действительно верю, что во всех моих персонажах (и не только в хороших) присутствует кусочек моей личности. Образ Ваала — с его дикой, необузданной силой и способностью творить всё, что заблагорассудится, — это, безусловно, отражение того, что я в ту пору чувствовал в своей жизни. Я был электрической вилкой и не мог подыскать подходящую розетку. Пока не начал писать.
Среди всех персонажей «Ваала» для меня особенно выделяется один — пожилой и совершенно безобидный Вирга. Как правило, я всегда обедал в одном и том же месте, в ресторанчике под названием «Молтон Грил», которого нынче уже нет в Бирмингеме. Также туда почти каждый день заглядывал католический священник преклонного возраста. У священника имелся любимый столик; он всегда заказывал одно и то же и ел в одиночестве. Из моих наблюдений за этим человеком и родился образ Вирги. Я так никогда и не узнал имени священника, но прекрасно помню его лицо. И возможно, в Вирге живёт немного его души.
Частенько можно услышать, как молодым писателям говорят следующее: «Пишите о том, в чём разбираетесь». Я хотел писать о вещах, в которых ничего не понимал, а потому сознательно сделал так, чтобы действие «Ваала» разворачивалось как можно дальше от южных штатов: в Бостоне, на Ближнем Востоке, в Гренландии. Мне требовались глобальные масштабы и история, которая подвела бы читателя к самому краю Армагеддона. Надеюсь, мне это удалось.
Как я сказал, «Ваал» был моим первым романом. Первым шагом в неизвестность. Неважно, кто я сегодня и чем занимаюсь, «Ваал» указал мне путь. Прошло уже десять лет с первой публикации романа, а моё путешествие всё ещё продолжается.
Перевод: Е. Лебедев
Письмо к читателям. Роман «Бег на юг»
Дорогой Читатель.
Один из вопросов, которые часто приходится слышать писателю, звучит так: «Как вам пришла в голову эта идея?» Многие люди, видимо, считают, что тебе по силам определить тот момент времени, когда идея книги появилась на свет. Правда, однако, состоит в том, что в большинстве случаев ты собираешь события и персонажей по кусочкам, неторопливо кружа вокруг замысла, который воплотит всех их в жизнь.
Так обстояло дело и с романом «Бег на юг». Кажется, его идея начала зарождаться лет пять или шесть назад, когда я впервые увидел человека, который стоял на улице и держал в руках табличку с надписью «Поработаю за еду». Спустя какое-то время я прочёл журнальную заметку, посвящённую ветеранам Вьетнама, которые во время войны отравились агентом «оранж», а теперь умирали. Где-то год спустя я заглянул в одну из книжных лавок Нового Орлеана и наткнулся там на занимательный и весьма странный томик об уродствах, на страницах которого имелась древняя светло-коричневая фотография человека с тремя руками. Также во время той поездки я совершил экскурсию по болотам — не ради какой-то конкретной книги, а ради собственного просвещения. Позднее на канале Пи-Би-Эс я просмотрел увлекательную передачу о двойниках-подражателях Элвиса Пресли. А ещё как-то ночью мне довелось увидеть репортаж Си-Эн-Эн о ветеране Вьетнама, который обезумел и застрелил пару человек; диктор сказал, что этот мужчина уже несколько месяцев сидел без работы.
Именно так всё и случилось. «Бег на юг» начал собираться в единое целое.
С одной стороны «Бег на юг» — это роман о человеке, что бежит от трагической ошибки, с другой — о человеке, который идёт на встречу с чем-то, чего до конца не понимает. Основная предпосылка романа сводится к тому, что ты можешь начать двигаться в одном направлении, а жизнь и обстоятельства уведут тебя совсем в иную сторону, и временами всё, что тебе остается, — это покрепче держаться в седле. «Бег на юг» рассказывает о трудностях и неопределенностях жизни, о её крайней несправедливости. Но также в романе говорится о стойкости, вере и поисках выхода из немыслимо тернистого лабиринта, в конце которого лежит некий ответ.
Все главные действующие лица «Бега на юг» что-то ищут. Они движутся в неизвестность по тёмным извилистым путям, которые постепенно сходятся в одну точку. Этих людей объединяет тоска. А ещё надежда — надежда, что где-то впереди их ждёт убежище от суровой пустыни жизни. Но, как и в любом путешествии, за всё приходится платить.
Мир превратился в жестокое место. Приходится принимать непростые решения, и с людьми приключаются всякие напасти, сбивающие их с пути. Но «Бег на юг» — это роман о том, что за правое дело нужно бороться, невзирая на любые, даже самые сильные невзгоды. О том, что нельзя пасовать перед лицом непосильных трудностей. О поисках дороги из тьмы к свету, вопреки всему.
Итак, вот что послужило толчком к созданию «Бега на юг»: человек с табличкой «Работаю за еду»; умирающие ветераны Вьетнама, которые, будучи хорошими солдатами, просто подчинялись приказам; трёхрукий урод; жаркая луизианская топь; двойники Элвиса Пресли; ветеран, сломавшийся под давлением и взявшийся за оружие, — всё вышеперечисленное и составляет фундамент, на котором я возвёл «Бег на юг».
Это странное путешествие. Странное путешествие в странное место. Вас ждёт тёмная, извилистая дорога, и я надеюсь, поездка доставит вам удовольствие.
Перевод: Е. Лебедев
Почему я написал «Бег на юг»
Эта книга стала моей следующей книгой после «Жизни мальчишки». И в основном она создавалась в пучинах тёмного отчаяния.
Мне нелегко далось написание этого комментария, поскольку он возвращает меня к той точке во времени, когда я был не очень-то счастлив. Собственно говоря, это было незадолго до начала работы над «Голосом ночной птицы» — я тогда понял, что должен совершить нечто радикальное, чтобы продолжить карьеру. Таким образом, здесь вы, к сожалению, не встретите ни солнечного света, ни смеющихся лиц. Но раз уж меня попросили сделать это — да ещё и заплатили, — я выполню взятое на себя обязательство.
Следует иметь в виду, что на тот момент я считал «Жизнь мальчишки» лучшей из всех написанных мною книг. И поэтому, когда выяснилось, что этот роман не получит большой рекламной компании (если вообще получит хоть какую-то), меня буквально размазало о скальную твердь. «Бег на юг» был вторым после «Жизни мальчишки» романом в заключённом мной контракте на две книги. Мне было по-настоящему тяжело взять себя в руки и написать этот роман, поскольку я думал, что упустил величайшую возможность добиться успеха.
Сегодня мне крайне неприятно ко всему этому возвращаться, ведь, как могут сказать некоторые, я должен радоваться уже лишь тому, что меня вообще хоть когда-то опубликовали. И я действительно радуюсь. Однако хочу вас заверить: дорогу, что ведёт к «Бегу на юг», густо покрывают боль и разочарование, и невозможно как-то внятно объяснить, почему я написал эту книгу, не примерив на себя часть её содержимого.
Позвольте перенестись к началу моей карьеры. В писательский бизнес я вошёл с романом «Ваал», выпущенном сразу в мягкой обложке издательством «Avon Books» в 1978 году. В те времена, когда Стивен Кинг только-только оторвался от земли, а всё сверхъестественное пользовалось бешеной популярностью, издатели, не желая отстать от модного течения, вовсю разыскивали писателей. Сам я тогда прозябал на бесперспективной работе — придумывал заголовки для местной газеты, здесь, в Бирмингеме. Но поскольку мне всегда нравилось читать сверхъестественную и «страшную» литературу, а также сочинять рассказы в этом жанре, я решил попытать удачу и написать книгу. Оглядываясь назад, я понимаю, что «Ваал» был не слишком-то хорошей книгой. Но лучшей, что я мог написать в ту пору.
«Ваал» стал моей первой попыткой. У меня не было других «сундучных романов», которыми располагают многие писатели, так что, к добру иль к худу, но я в принципе научился писать для публики.
Начало восьмидесятых я провёл как автор романов ужасов, и большинство моих книг издавались сразу в мягкой обложке. Платили мне очень хорошо, и я был близок к тому, чтобы выдавать по книге в год. Однако в конце восьмидесятых мне захотелось большего. Я решил, что моё мастерство писателя сильно возросло, а также обзавёлся большим числом поклонников. Поэтому я захотел отойти от создания исключительно «ужастиков»: у меня имелись и другие задумки, которые я был бы не прочь опробовать. Кроме того, я мечтал увидеть свои книги изданными в твёрдом переплёте, поскольку хотел, чтобы они оставались у людей на полках и привлекали к себе больше внимания, чем среднестатистические книжки в мягкой обложке.
Однако я начал встречать сопротивление. Мне неоднократно доводилось слышать, что мои поклонники ждут от меня определённый тип книг и что это — самое главное. Я говорил, что, пожалуй, смог бы писать под псевдонимом, а мне отвечали: это не сработает, ведь в таком случае моим поклонникам «не удастся меня найти».
Дело в том, что до меня начало доходить, что в издательском мире я занимал определённое место. Этим местом были «ужасы», и мне следовало быть довольным тем, куда я попал. В то же время я вызывал негодование у заядлых любителей «хоррора», которые считали меня недостаточно кровавым или, в лучшем случае, называли подражателем Стивена Кинга. Также я служил объектом презрения для других писателей (и книготорговцев) в моём родном городе, поскольку не писал литературу американского Юга. Прошу, поймите: я не бичую жанр ужасов, ведь мне очень нравилось в нём работать, и я сохраняю за собой право вновь двинуться в этом направлении, если захочу. Я бичую саму мысль о том, что, если ты написал что-то в каком-то одном, определённом жанре, ты должен писать в нём снова и снова, пока не умрёшь или — как это видится мне — пока не сдашься и не уйдёшь.
Несколько лет назад я угодил в книгу, посвящённую писателям Южных штатов. Глава, в которой речь шла обо мне, называлась «Разочарование».
Теперь перейдём к «Бегу на юг».
Но сперва я бы хотел вложить в ваши разум и воображение миф о Сизифе — человеке, который по воле богов был вынужден толкать огромный камень вверх по крутому склону, но никогда не мог добраться вершины: камень вырывался у него из рук и скатывался обратно к подножию, где Сизифу приходилось начинать всё сначала. Раз за разом, раз за разом. Вечно.
Многое уже было сказано о моём самоустранении примерно на десяток лет от всяческих публикаций. Я пытался шагнуть за рамки «хоррора». Сначала с «Голосом ночной птицы», затем с романом о Второй мировой под названием «Деревня». Последний не приняло ни одно издательство. Лишь благодаря огромной удаче и счастливому стечению обстоятельств «Голос ночной птицы» был опубликован алабамским издательством — и со временем мне удалось отыскать обратную дорогу к ярким огням Нью-Йорка.
Иногда меня посещает чувство (и это в моей карьере самое странное), что всё было бы в полном порядке, если бы я вернулся к написанию книг уровня «Ваала» и если бы в какой-нибудь безумной раздробленной вселенной я смог бы обрести счастье, не желая расти, или меняться, или пробовать делать что-то, чего ещё не делал раньше. Для писателя, как и для любого другого деятеля искусства, не заниматься чем-то, что сопряжено с риском, это путь к медленной смерти. Вот оно, классическое противостояние бизнеса и творчества: один стремится минимизировать риски, другое — упивается ими. Это было верно на протяжении всей истории человечества и особенно верно в наши дни, в эпоху корпоративных слияний, падающих акций и развлечений на любой вкус. Развлечений, что легко доступны людям, предпочитающим не тратить время и силы на чтение либо взирающим на книгу, как на рутину, а не как на дверь.
Сизиф. Огромный камень. Раз за разом, раз за разом.
«Бег на юг» — это крик. Книга начинается в огне и опустошении и повествует о нелёгкой доле ветерана Вьетнама по имени Дэн Ламберт, чьё невезение принимает прямо-таки трагический оборот, когда он ввязывается в драку с управляющим кредитного банка, после чего раздаётся пистолетный выстрел, и Ламберт оказывается в бегах, а за его голову назначена награда. По его следу идут двое охотников за головами. Один из них — закалённый ветеран с тремя руками, второй — чокнутый подражатель Элвиса Пресли.
Да, в книге есть место смешному. Иногда приходится смеяться, хотя не можешь прекратить кричать.
Понимаете, для меня это кое-что значит.
Я пишу и всегда писал не только ради денег. По-другому я не умею. Один мой агент как-то бросил на меня полный ярости взгляд и сказал: «Рик, просто делай чёртову работу!» Но я не могу работать, если не верю в то, что делаю.
Так и есть, богом клянусь. Потому что я рождён для этого. В этом мире меня волнует лишь две вещи: моя семья и моё творчество. Я был рождён для этого, и хотя мне, скорее всего, пришлось откатиться на добрых десять лет назад, чтобы сообразить, как именно я должен поступить, чтобы продолжать заниматься писательством, я всё ещё здесь.
Продолжаю толкать камень наверх. Раз за разом, раз за разом.
«Бег на юг» — это путешествие из Ада обратно в Эдемский сад. Путешествие к новому началу.
К обновлению.
Однажды я сказал об этом на собрании руководителей издательств. И получил в ответ лишь пустые взгляды.
Но даже если никто не понимает, чего я пытаюсь добиться, или никому просто нет до этого дела, для меня это всё равно кое-что значит.
Это значит нравственную чистоту и надежду. Напряжённую борьбу — когда кажется, что не сделаешь больше ни шагу. Оскал разбитых в кровь губ — когда усмехаешься в рожу долбаным неудачам. Пламя свечи, зажжённой вопреки мраку. Стойкость под напором завывающих ветров — такую крепкую, какая только даётся человеку. Погружение вглубь себя с целью выяснить, что заставляет твои часики тикать, и каков предел твоих душевных мук, и как долго ты выдержишь без сна.
Всё это — чтобы создать мир и людей, которых не существовало до того, как я подарил им жизнь и цель. Всё это — чтобы своим собственным голосом рассказывать о мире, в котором мы живём, и людях, которыми мы являемся. И я надеюсь, вы примете тот факт, что мой голос может звучать тихо на фоне голосов моих персонажей. Но я ни в коем случае не умолчу о вещах, которые считаю важными, особенными и ценными.
Для меня это кое-что значит. Значит почти всё.
Значит достаточно, чтобы я продолжал толкать этот камень, снова и снова, в надежде, что на этот раз — на этот самый раз — я доберусь до вершины.
Или не доберусь.
Но такой уж я человек, и в этом состоит моя работа. Иногда я не пожелал бы подобной участи даже злейшему врагу… Но что поделать? Хорошее идёт рука об руку с плохим.
Когда вместе с Дэном Ламбертом вы будете пробираться через болота Луизианы, а по пятам за вами будут идти охотники за головами, и жизнь ваша будет лежать в руинах, без друзей, которых можно позвать на помощь, и идти вам будет некуда, кроме как в кромешную тьму, что распростерлась впереди, — не бойтесь.
Я уже побывал там.
И вышел оттуда без потерь.
Перевод: Е. Лебедев
О романе «Час волка»
Я приступал к написанию «Часа волка» с мыслью, что хочу создать историю про оборотня, непохожую на другие и приправленную щепоткой романтики и героизма. Я хотел, чтобы мой оборотень был человеком, которому зачастую доставляет удовольствие превращаться в существо, бегающее на четырёх лапах и обладающее тонким обонянием и острым зрением. Временами Майкл Галлатин предпочитал быть волком, а не человеком.
Также мне хотелось отбросить некоторые условности баек про оборотней. Я не видел никакой необходимости в том, чтобы оборотни в своём перевоплощении были ограничены полной луной, как и в том, что это непременно должно происходить по ночам. Я хотел создать существ, которые, не желая мириться с обстоятельствами, всеми силами пытаются взять своё состояние под контроль. Это не значит, что у оборотня лёгкая жизнь — как сказал один из героев романа: «Оборотни никогда не умирают от старости».
По мере возможности я старался придать максимум правдоподобия становлению и жизни этих созданий. А значит, они должны были учиться переносить невероятные трудности. Ведь как ещё они могли жить, если не в диких условиях? Тем не менее я думаю, что это было бы очень здорово — научиться воспринимать мир как волк; научиться (а это задачка не из лёгких) бегать на четырёх лапах, используя хвост в качестве руля; научиться выслеживать добычу и убивать её зубами и когтями; научиться принципам выживания на уровне, в котором одновременно есть и жестокость, и изящество.
Сплав жестокости и изящества — именно этого я пытался достичь, и, надеюсь, небезуспешно. Действие «Часа волка» разворачивается во время Второй мировой войны и скачет между прошлым и будущим, дабы показать, как Майкл Галлатин стал оборотнем, а также проследить за тем, как, будучи британским агентом, он выполняет миссию в оккупированной Франции. Меня как-то спросили, почему в качестве временных рамок я выбрал именно Вторую мировую войну, а не современность. Мой ответ заключается в том, что период Второй мировой войны представляется — ошибочно или справедливо — весьма романтичным отрезком истории человечества. Романтичным в том смысле, что каждый человек понимал, кто тут злодей, а кто — герой. То был период апокалиптических решений и событий и, что ещё более вероятно, поворотный этап двадцатого века. Казалось, этот период идеально подходит для «Часа волка», который в основе своей является историей о противостоянии природы и технологий.
Ко всему прочему, в детстве я зачитывался книгами Яна Флеминга о Джеймсе Бонде, и мне хотелось создать персонажа, который ценил бы жизнь, но при этом не испытывал угрызений совести, если обстоятельства требовали от него прибегнуть убийству. Майкл Галлатин не из тех людей, что убивают ради удовольствия. Но он, определённо, опасный человек, поскольку знает (как и любой волк), что убийство есть основа выживания. Мне также хотелось, чтобы Майкл был не чужд состраданию, ведь его работа и смертоносная сущность — это не всё, к чему он стремится в жизни. Он профессионал своего дела, но уж точно не машина, и я хотел, чтобы в нём были сильны человеческие чувства.
Для меня «Час волка» — это своеобразный шаг в сторону; в том смысле, что роман этот, хоть в его основе и лежит история про оборотней, нельзя с полной уверенностью отнести к романам ужасов. Во всяком случае, к романам ужасов в их сверхъестественном смысле. Однако ужас в «Часе волка» присутствует — он вылеплен руками людей. А роль героя здесь отведена персонажу «пугающего жанра». Я хотел перевернуть с ног на голову крепко укоренившуюся в культуре идею о том, что оборотень — это тупое животное, которое при свете полной луны вынуждено рвать и уничтожать. В «Часе волка» мир вокруг оборотней жесток и разрушителен, тогда как сами оборотни убивают не для собственного удовольствия, а только ради выживания.
Прежде чем браться за написание книги, я с удовольствием изучал повадки волков и с жадностью проглотил уйму военно-исторических трудов и сведений о личностях той эпохи (некоторые из них выведены в романе). «Час волка» было чертовски весело писать, и я надеюсь в будущем продолжить историю Майкла Галлатина.
Перевод: Е. Лебедев
Роберт Маккаммон рассказывает, как написал роман «Грех бессмертия».
Вот каким вопросом бомбардируют всех авторов: «Откуда вы берете свои идеи?»
Ответить можно по-разному. Можно сказать, что вырезаешь из газет интересные статьи; что запоминаешь увиденное во сне; или что нечаянно подслушал разговор, из которого, как тебе показалось, позже проклюнется какая-нибудь история, и так далее, и так далее… Но я думаю, что на самом деле существует лишь два сплетённых воедино ответа: «Я видел нечто странное, и мне стало интересно».
Именно так на свет появился «Грех бессмертия», мой второй опубликованный роман.
Каждый день я ездил на работу одним и тем же маршрутом — по извилистому шоссе, пролегавшему через южную часть Бирмингема. По пути я всегда проезжал мимо выстроенного в готическом стиле и весьма неприветливого на вид дома. Перед ним стояла простенькая табличка, на которой значилось следующее: «Женский клуб». И больше ничего.
Женский клуб. Ладно. Будем отталкиваться от этого.
Я никогда не видел, чтобы кто-то входил в то здание или выходил из него, хотя перед ним были постоянно припаркованы машины. По вечерам там горел свет, а в окнах мелькали тени — кто-то выглядывал наружу? Женский клуб. Кто знает, чем они там занимаются? Каково назначение этого клуба? Кто вообще в него входит? Никто не знает. Клуб просто… всегда был там.
Теперь же мы вступаем в царство воображения. Представьте, если хотите, небольшой городок, чьим центром является Женский клуб. Само собой, это чудесный городок. Лужайки всегда безупречны, витрины опрятны и приковывают взгляд, улицы сияют чистотой, и кажется, что в городе никогда не случается никаких преступлений.
Но, разумеется, есть ещё этот Женский клуб.
Видите, как зарождаются идеи?
Городкам, окружавшим Вифаниин Грех, я дал названия реально существующих городов. После того как книга была опубликована, я получил письмо от мэра одного из тех местечек. В письме говорилось, что мне следует приехать в их края и провести там несколько дней, дабы убедится, насколько я ошибся в своих оценках.
Вот что предложила мне мэр.
Я не поехал.
Прочитав «Грех бессмертия», сами скажите: трус я или нет?
Я до сих пор не имею понятия, что происходило в том Женском клубе. Вернее, происходит, поскольку Женский клуб по-прежнему стоит на своём месте. Быть может, все мужчины подозревают, что за стенами любого места, куда нам нет доступа, творятся странные вещи. Быть может, это всего-навсего место, где… ну… в общем, ведутся всякие дела женского клуба.
Один мой друг, женатый уже много лет, прочитал «Грех бессмертия», а потом рассказал мне, как однажды, проснувшись глубокой ночью, он лежал и смотрел на мирно спавшую рядом с ним жену. Он сказал, что думал о лошадях в темноте и опускающихся секирах и задавался вопросом: всё ли ему известно о внутреннем мире жены? Возможно, мой друг опасался, что внутри её головы есть место, куда ему запрещён вход, и кто знает, что происходит за его стенами…
Не лучше ли оставаться в неведении?
А затем он прижался к жене, поцеловал её в щеку, и всё было хорошо. В конце концов это всего лишь книга. В нашем обществе близкие люди не убивают друг друга, не так ли?
Иногда я проезжаю мимо Женского клуба. Мне до сих пор не удалось увидеть, чтобы кто-то входил внутрь или выходил наружу. Тем не менее лужайки там всегда идеально ухожены, а само здание содержится в образцовом порядке; на дорожке, ведущей к парадному входу не видно ни единой соринки. Все так, как должно быть. Члены Женского клуба, вероятно, гордятся своим домом. Им известно, как много значит внешность в этом несовершенном мире.
Поздно ночью в Женском клубе горит свет.
И где-то — пусть даже только в кошмарных пейзажах воображения — слышится стук копыт в темноте.
Перевод: Е. Лебедев
Роберт Маккаммон рассказывает, как написал роман «Корабль ночи»
«Корабль ночи» — это второй написанный мною роман. Но при этом — третий опубликованный. Если вам вдруг захочется узнать, как так вышло, черкните мне письмо, и я с радостью поделюсь с вами историей о тёмных извилистых путях.
Собственно, начало «Кораблю ночи» положил рисунок динозавра, до смерти перепугавший меня, когда я был ребёнком. На рисунке была изображена водоплавающая зверюга с пастью, унизанной блестящими зубами. Зверюга выныривала из тёмных вод, чтобы вцепиться в лапу птеродактиля; в небе висела полная луна, и её свет, изливаясь вниз, отражался от увенчанных белыми гребнями волн. После того как все в доме уснули, я ещё долго лежал в кровати, прислушиваясь к шороху волн, набегавших на доисторический берег, и плеску огромной, отвратительной туши, что вырвалась из мрачных глубин на поверхность. Дэвид Мур, герой «Корабля ночи», вспоминает тот же самый рисунок.
У меня также вызывают восхищение всякие машины. Особенно корабли и подводные лодки. Мне сложно представить что-то более гнетущее, чем пребывание внутри трухлявой протекающей субмарины в двухстах футах под поверхностью воды. Те подводные лодки не просто так прозвали «стальные гробы», и выжить в них могли только люди со стальной волей. Многим экипажам немецких подлодок выжить не удалось.
«Корабль ночи» представляет собой смесь мечты и кошмара. Мечта состоит из идиллических места, языка и цветовой гаммы, тогда как за кошмар отвечает Корабль ночи: он вторгается в мечту и рушит её. Собирая материал для «Корабля ночи», я взял несколько уроков погружения с аквалангом, но не смог позволить себе поездку на Карибы. Меня до сих пор поражает, что в одном из отзывов, полученных мною на книгу, рецензент затратил уйму сил, дабы описать насколько точно, на его взгляд, мне удалось передать модуляции языка островитян. Я провёл немало часов, слушая калипсо и записи разговорного диалекта Карибов.
События и впечатления из повседневной жизни автора, всегда находят отражение в том произведении, над которым он или она в данный момент работает. В период написания «Корабля ночи» я жил в тесной квартирке, расположенной в южной части Бирмингема. Это была настоящая тараканья дыра. Если честно, пока я пытался заснуть, мой слух различал, как на потолке над кроватью неистово носятся тараканы. Ко всему прочему, мои соседи сверху всю ночь напролёт слушали музыку на чудовищной громкости, так что в два или три часа ночи, можно было услышать, как прочие соседи барабанят по стенам, требуя выключить стереосистему. Странный ритмический стук, доносившийся со всех сторон в предрассветные часы, хорошо отложился у меня памяти и умудрился пробраться в «Корабль ночи». Когда в романе экипаж молотит по гниющей обшивке субмарины, это на самом деле раздражённые соседи пытаются в два часа ночи заставить замолчать «Led Zeppelin». Тараканов на потолке я приберёг для другой книги.
Теперь, спустя восемь или девять лет после первой публикации «Корабля ночи», я частенько думаю об острове Кокина. Это чудесное место, окружённое изумрудными водами, светящееся золотистым песком и овеваемое свежими пассатами; легкий ветерок раскачивает зелёные пальмы, а в воздухе витают ароматы корицы и кокоса. Его создал юноша, чья квартира смотрела окнами на автомобильную свалку; окна были забраны решётками от грабителей, а из соседской кухни долетал запах подгоревшего лука. Эх, роскошь воображения…
«Корабль ночи» — это сплав мечты и ночного кошмара. В нём говорится о заточении и бегстве и о том, что я называю «омутом судьбы». Дэвид Мур думал, что вырвался из омута, однако омут ждал его. Ждал под толщей изумрудных вод — там, где монстры лишь дремлют, но никогда не спят.
Перевод: Е. Лебедев
Роберт Маккаммон говорит о своём романе «Лебединая песнь»
Я всегда думал, что любой фильм, основанный на книге или рассказе, может наградить писателя великолепным опытом. Потому что фильм (неважно хорошим он получился или плохим) является отражением того, как другие люди превращают авторский текст в зримые образы. Писатель создает словесные картины, после чего люди, которые не были напрямую вовлечены в созидательный процесс, ставят себе целью придать плотность этим словесным картинам. Но, как мне кажется, истинной задачей всякого автора является создание ментального кино: нужно разобраться с освещением, костюмами, подбором актёров, гримом, спецэффектами и режиссурой, а также убедиться, что по сигналу весь реквизит окажется на нужных местах. Я надеюсь, что читатели воспринимают мои книги будто фильмы, которые можно во время чтения просмотреть у себя в голове. Как говорится, дьявол кроется в деталях. Если детали отсутствуют, то сцене чаще всего не достает жизненности.
Все эти долгие хождения вокруг да около были нужны, чтобы написать следующее: издательство «Дарк Харвест» только что выпустило иллюстрированную версию «Лебединой песни», и для меня это оказалось интересным опытом — увидеть, как художник воплотил в жизнь сцены из созданного мною ментального кино. С деталями тут полный порядок. Если что-то присутствовало в сцене, это присутствует и на иллюстрациях. В общем, я хочу поблагодарить Пола Майкола и двух художников, корпевших над книгой, — Чарльза и Венди Лэнгов — за превосходный труд. Пол Майкол пообещал, что «Лебединая песнь» в исполнении «Дарк Харвест» будет качественной работой, а Лэнги привнесли в эту работу дополнительное измерение качества, которым я очень и очень горжусь.
Книги, они ведь как дети. В процессе написания все они обрастают личными чертами. Одни из них становятся милыми и нежными, другие — вредными и задиристыми, третьи ни в какую не желают взрослеть, а четвёртые несутся вперёд с такой прытью, что буквально тащат вас за глотку. И дело здесь, как ни странно, вовсе не в продолжительности или сложности. Просто всё обстоит именно так. Ни одна из когда-либо написанных мною книг не появлялась на свет так же, как предыдущая, хотя стиль моей работы всегда оставался одним и тем же. Рождение «Лебединой песни» прошло довольно гладко — в том смысле, что работа протекала плавно от самого начала и до конца. «Кусака» был настоящей зверюгой: примерно в шестидесяти страницах от финала, я вдруг понял, что допустил страшную ошибку, из-за чего пришлось вернуться на двести страниц назад и всё переписать. «Участь Эшеров» едва меня не доконала, а «Неисповедимый муть» не доставил особых проблем. «Час волка» — книга, работать над которой было по настоящему весело; вероятно, это были самые лёгкие роды, несмотря даже на то, что действие романа металось туда-сюда во времени. Однако моя последняя книга — «Моё!» — оказалась куда более крепким орешком, хотя сама история проста и прямолинейна. Поэтому трудно сказать каким будет ребёнок, пока вы не углубитесь в процесс созидания. Вам просто нужно сжать зубы и, надеясь на лучшее, вновь приготовиться к встрече с дьяволом деталей.
Меня попросили рассказать, как и почему я написал «Лебединую песнь». Мне бы хотелось объяснить, почему я не желаю этого делать.
«Лебединую песнь» я теперь считаю делом далёкого-далёкого прошлого. И это несмотря на выход нового издания в твёрдой обложке, которое выглядит потрясающе и, надеюсь, выполнено по высшему разряду. Не так давно я получил письмо, адресованное Роберту «Мистеру Лебединая Песнь» Маккаммону. Ну так вот… Прежде всего позвольте сказать следующее: я очень-очень рад откликам читателей на «Лебединую песнь»; рад, что книга продолжает рассказывать людям о надежде в мире, где слово «надежда» звучит как ругательство. Да, это здорово… И всё же я недоволен. Я хочу большего. Меня не прельщают ни деньги, ни слава, ни экранизации, ни статус знаменитости. Я хочу добиться большего от самого себя и не собираюсь позволить кому бы то ни было хоть на секунду поверить, будто «Лебединая песнь» станет лавровым венком у меня на голове.
Я намереваюсь написать книги и получше. Как намереваюсь написать и не такие хорошие. Но главное — я намерен писать разнообразные книги. Многие люди присылали мне письма с настойчивой просьбой сочинить продолжение «Лебединой песни». Большинство своих книг я оставляю открытыми для продолжений — не для того, чтобы иметь возможность их написать, но чтобы читатели могли сами, в своём воображении, продолжить сюжетную канву. Продолжения всегда хуже первоисточника, и редкие из них не вызывают разочарования. Сказав это, я также должен сообщить, что вынашиваю мысль, написать продолжение «Часа волка» — через три или четыре года. Я бы хотел сделать это, поскольку получал истинное удовольствие, работая над оригиналом; поскольку я мог бы рассказать нечто новое и поскольку мне, возможно, было бы интересно создать серию книг, продолжающих сюжетную линию Майкла Галлатина, но уже в современном мире. Это будет далеко не «Час волка-2». Вы уж поверьте.
Для меня писательство — это величайшая свобода. Я не использую в работе планы или наброски. Как правило, я не знаю, что будет происходить между одной точкой повествования и другой, хоть я и вырабатываю так называемый «указатель сцен» — этакую дорожную карту произвольной формы. Писательство — это большое приключение, паломничество в неизвестность. Иногда странствие проходит в ночи, и тогда вы ненадолго теряете дорогу. Но, когда вы доберетесь до пункта назначения и увидите свет в окнах домов, вашу радость будет невозможно описать.
Некоторое время назад я почти было сдался. Мне до смерти обрыдло слышать, будто я — «Стивен Кинг для нищих», что «забрёл на территорию Кинга и Страуба» и что я плагиатор и халтурщик без собственного стиля. Я чуть было не послал всё к чёртовой матери, и какое-то время просматривал объявления о найме, пытаясь понять, чем ещё я мог бы заняться.
Когда я опустился на дно этого пруда, я понял, что больше ничего не умею — только писать. К добру иль к худу, но я был женат на писательстве и должен был продолжать заниматься любимым делом, что бы там мне ни говорили.
Итак, вот к чему мы пришли.
Я не всегда хотел писать романы ужасов.
Моя новая книга, «Моё!», не является романом ужасов в его сверхъестественной ипостаси, хотя, безусловно, представляет собой описание ужасов реального мира. Следующим я могу написать роман-фэнтези. Также у меня есть начальные наработки научно-фантастической книги. Я планирую создать историю любви (своего рода), действие которой развернётся в первом десятилетии 17-го века. А ещё я могу написать книгу о дальнейших приключениях детектива Дюпена — персонажа, придуманного Эдгаром По. Как бы то ни было, но суть в том, что писательство — это свобода. Свобода идти куда угодно, быть кем угодно, видеть что угодно и заниматься чем угодно — и я понятия не имею, где пролегает граница.
Как я говорил выше, возможно, мне удастся написать книги, которые будут лучше других моих книг. Но одно я могу сказать наверняка: я не собираюсь повторяться. И не собираюсь прекращать попытки улучшить свои навыки писателя. Легко сказать — трудно сделать. Я знаю, где искать объявления о найме; я видел их серую торжественность, их приглашение в мир замков и ключей. Я там не приживусь.
Мне снова хотелось бы поблагодарить Пола Майкола и чету Лэнгов за прекрасную работу над опубликованным в «Дарк Харвест» изданием «Лебединой песни». А также за предоставленную мне возможность понять, что дьявол кроется в деталях. Прошлое — это вступление. Отсюда мы и двинемся вперёд.
Перевод: Е. Лебедев
Письмо Роберта Маккаммона, знакомящее читателей с романом «Моё!»
Дорогие читатели.
Хочу воспользоваться подвернувшейся возможностью и представить вам свой новый роман — «Моё!»; в мае издательство «Покет Букс» планирует выпустить его в твёрдом переплете.
Приступая к работе, я собирался написать историю о привидениях. А когда закончил, у меня получилось «Моё!» Не совсем та книга, за которую я брался, и, определенно, не история о привидениях в их привычном понимании. И всё же эта книга — о них, о призраках. В «Моё!» речь идёт об ушедшей эпохе и женщине, которую преследуют призраки минувшего. О женщине, которая умерла, но продолжает жить.
Мери Террор, женщина, потерявшаяся во времени. Она тоскует по дням радикальной воинственности и подпольной журналистики. По эпохе ультрафиолетовых плакатов, пинцетов для «косяков», клубничных благовоний и психоделических грез. Словно прикосновения старого любовника, она вспоминает насилие тех времен: столкновения со «свиньями» в университетских городках, бомбы «Нелегальных синоптиков», ярость «Чёрных пантер», холодную расчётливость Симбионистской армии освобождения. Её братьев и сестер по банде — по яростной банде «Штормовой Фронт» — уже давно нет в живых. Ту банду в 1972 году уничтожила полиция. Во время перестрелки Мери лишилась своего ещё не рождённого ребенка. Ей самой удалось вырваться из того ада, и с тех пор она живёт одна, пытаясь сбежать ото всех убийств её прошлого. В своей комнатушке она беседует с Богом и внимает его повелениям, изрекаемым со скоростью 33,3 оборота в минуту. Она выжидает, словно свернувшаяся кольцами змея. Вокруг неё — целый арсенал оружия, и она жадно принюхивается, пытаясь уловить в воздухе горький, ненавистный запах «свиней». Мери Террор безумна. Мери Террор смертельно опасна.
И Мери Террор хочет ребёнка.
Что стало с теми детьми 60-х, которые выучили язык ненависти, которые клялись на своих окровавленных манифестах и уверяли, что никогда не сдадутся? Что стало с теми уцелевшими душами, когда стрелки часов их жизни промчались через день, и наступил вечер — быстрый, жестокий и заполненный одиночеством? Что с ними стало, когда мир отвернулся от них?
Многие изменились. Они отложили брюки-клёш, обрезали волосы и влились в общий поток. Поток, который всегда устремляется в будущее. Многие женились, вышли замуж, обросли семьями. Теперь им не даёт покоя рэп и мысль, что их дети подсели на наркотики. Они пошли дальше.
Но Мери Террор, с кровью на руках и тьмой в сердце, видит смысл жизни совсем в ином. Она хочет обратно — в запутанный лабиринт прошлого. Обратно в царство бомб, оружия и скоростных шоссе, которые через населённые призраками земли ведут к мечтам о славе.
Мери Террор собирается в обратный путь. Она жаждет вернуть утраченную молодость и свои дни в Штормовом Фронте — лучшие дни её жизни.
И на сей раз у неё на руках будет ребёнок.
Пусть даже не её.
Итак, о призраках ли эта история? Да. Я думаю, что «Моё!» именно о них. О призраках места и времени. О призраках прошлого, чей шёпот доносится с пожелтевших страниц журнала «Роллинг Стоун». Странствие Мери Террор вот-вот начнётся. Странствие в страну, где прошлое и настоящее сошлись в жестоком и беспощадном поединке.
Перевод: Е. Лебедев
Роберт Маккаммон рассказывает, как написал роман «Они жаждут»
С моим четвёртым романом, «Они жаждут», я решил отбросить всякое стеснение и выложиться на все сто.
Собственно говоря, «Они жаждут» зарождался как роман под названием «Голодные». Действие разворачивалось в Чикаго, и там фигурировала банда вампиров-подростков. Я настрочил где-то две сотни страниц, прежде чем почувствовал, будто упёрся в какую-то стену. Когда возникает подобное ощущение, вместе с ним приходит осознание, что работа идёт не так, как следует. В таком случае необходимо отложить рукопись и поразмыслить. И, доложу я вам, решение избавиться от двухсотстраничной рукописи и начать всё с чистого листа — это одно из тех решений, от которых на коже выступает холодный пот.
Мне был нужен роман про вампиров, с огромным числом персонажей, действие которого разворачивалось бы в городе, где возможно всё, что угодно. Ах, Лос-Анджелес… Город Ангелов. Юность Нетленная Воцарится на Веки Вечные, Аминь.
В общем, я начал работу с нуля, и на свет появился роман «Они жаждут».
Мне всегда было интересно встречать людей, которые читали «Они жаждут» и при этом живут в Лос-Анджелесе. Как правило, они хотят знать, долго ли я прожил в их городе. Ведь, чтобы верно описать все те улицы и достопримечательности, мне, само собой, следовало быть его коренным жителем. А правда в том, что я приезжал в Лос-Аджелес на выходные и провёл там напряжённое исследование. С картой в руке я колесил во взятой напрокат машине по магистралям и посетил все те места, которые, как я уже решил, должны быть в новой книге. Это был мой первый визит в Лос-Анджелес. Я приехал туда один и остановился в отеле «Хиспаник» в деловой части Лос-Анджелеса. Этот отель якобы служил Меккой для знаменитостей 1920-х годов. Во всяком случае, так говорилось в путеводителе. В своё время в нём снимал номер-люкс сам Рудольф Валентино. Боюсь, сейчас бы он это место не узнал.
Впрочем, большую часть времени я проводил как истинный житель Города Ангелов — на дороге. В период моего пребывания в Лос-Анджелесе я прочёл журнальную статью о беглецах, которая, на мой взгляд, угодила в самую суть той атмосферы, за которой я гонялся.
Молодая девушка, сбежавшая из дома на Среднем западе, беседуя с журналистом, рассказала ему, где сейчас живёт. Это был заброшенный мотель рядом с Сансет-Стрип. Она и её друзья заняли номера на верхнем этаже. У ребят имелись матрасы для сна, и они занимались тем, что попрошайничали деньги на бульваре, чтобы купить наркотики. Ничего необычного. Словно ещё один социум, только другой. Однако девушка сказала, что они с друзьями не имеют ничего общего с людьми, которые обитают в подвале мотеля. Она не могла понять, как кто-то может так жить — в месте, где вообще нет света. Она сказала, что люди из подвала творят… ужасные вещи. Но… Эй! Живи и давай жить другим, верно?
Дело в том, что в Лос-Анджелесе слишком уж много тёмных подвалов. И заброшенных мотелей. И домов с историей. И очень, очень много жертв.
Один мой друг (тоже писатель) живёт в Лос-Анджелесе и всё задается вопросом: за что я так ненавижу его город? Я не испытываю ненависти к Лос-Анджелесу, однако он до смерти меня пугает, даже без всяких вампиров. Впервые я увидел Лос-Анджелес из окна самолёта, и он показался мне разросшимся городским пустырём — в жизни не видел ничего подобного. Я хочу сказать, что это место было огромным. Я вырос и жил в городе, чьё население не дотягивало до миллиона человек, так что вы можете представить себе мою реакцию, когда Лос-Анджелес впервые предстал у меня перед глазами. День был чудесный. Светило солнце, шумело уличное движение, люди болтали о своих делах.
Но где-то, сразу за сверкающим неоновым безумием Сансет-Стрип, есть тёмный подвал, где какие-то люди творят ужасные вещи.
Страна Вечной Молодости. Диснейленд. Кинозвёзды и прочие знаменитости. Банды, бьющиеся за жизнь на убогих улицах. Призраки воспоминаний и тёмные залы, по которым некогда ходил Валентино. Звёздный час и люди, готовые продать тело, душу и разум, лишь бы протянуть ещё денек в этом жестоком золотистом сиянии.
Мне кажется Король вампиров счёл бы Лос-Анджелес настоящей страной чудес. Он бы догадался, что у такого прекрасного зверя должно быть большое тёмное брюхо. И в той темноте, окружённый бледными силуэтами, которые в преклонении валятся к его ногам, даже Король вампиров смог бы стать суперзвездой.
Перевод: Е. Лебедев
Письмо к читателям. Роман «Жизнь мальчишки»
Дорогой Читатель.
Мне кажется, в жизни каждого человека наступает такая пора, когда ему следует оглянуться назад, чтобы лучше понять лежащую впереди дорогу. Роман «Жизнь мальчишки» — это мой взгляд назад. Хотя это нечто большее, чем просто роман. Я бы назвал эту книгу «фиктографией», смесью вымысла (фикции) и биографии. В каком-то смысле, эта история обо мне и о том, почему я стал писателем. С другой стороны, как мне кажется, это универсальная история об утрате мальчиком детских иллюзий и об осознании им того факта, что мир вокруг него полон тёмных сил.
Однако в «Жизни мальчишки» речь, конечно, идёт не только о тьме. Роман не прославляет зло и не поёт оду утраченной невинности. «Жизнь мальчишки» — это, скорее, странствие по особому времени. Времени, когда мир стоял на пороге больших перемен и великих свершений. В первую очередь «Жизнь мальчишки» рассказывает о людях, какими они виделись маленькому мальчику из Южных штатов. Кое с кем из этих людей я был знаком, с другими был бы не прочь познакомиться. В этой книге слились воедино и перемешались биография и вымысел. То, что происходило на самом деле, и то, о чем приходилось лишь мечтать, поделили меж собой пограничную область воображения.
Наверное, я горжусь «Жизнью мальчишки» больше, чем любой другой своей книгой. Все книги — как дети. А у каждого ребёнка — свой нрав. У одних детей он трудный, у других — общительный; одни стремятся побыстрее попасть туда, куда им хочется, другие никуда не спешат и просто наслаждаются прогулкой по миру зрелой юности, по его холмам и лугам. Надеюсь, в «Жизни мальчишки» мне до некоторой степени удалось уловить тот юный мир — мир, который все мы помним и куда в глубине души частенько мечтаем вернуться (хотя бы на одно мгновение). Вернуться, чтобы перевести дыхание и выправить свой гироскоп, выведенный из равновесия твёрдым железом реальности.
Я сказал, что «Жизнь мальчишки» не об утрате невинности потому, что уверен: внутри каждого из нас, независимо от того, насколько далеко мы ушли от детства, сохранилось небольшое озерцо невинности и любопытства. Я верю, что к тому озеру можно вернуться. И тогда, если мы осмелимся узнать заново того ребёнка, каким некогда были мы все, у нас появится возможность окунуться в целебные воды. Это рискованно. Ведь как только мы бросим взгляд назад — как только позволим чудесному озеру вновь нас принять, — мы никогда больше не сможем снова полностью повзрослеть; не станем такими, как сейчас.
В «Жизни мальчишки» отчасти говорится именно об этом — о повторном обретении волшебства и о чудесах, что, погребённые и полузабытые, хранятся на дне нашей души. «Жизнь мальчишки» — роман о мечтах и кошмарах, наполнявших жизнь мальчишки из Южных штатов в 1964 году. Однако я надеюсь, что также этот роман является кое-чем большим — универсальным ключом к прошлому. Отперев сегодня нужную дверь и заглянув через неё в день вчерашний, мы все можем увидеть завтрашний день в более ясном и ярком свете.
Перевод: Е. Лебедев
Предисловие к сборнику «Синий мир»
«Быстрые тачки» — вот что гласила вывеска.
Она висела перед стоянкой подержанных автомобилей, располагавшейся в районе, где я вырос. Быстрые тачки. Мы с друзьями проезжали мимо этой стоянки каждый день по пути в школу и воображали, что наши велики и есть быстрые тачки — наши «мустанги», «корветы» и «тандерберды». Мы мечтали о четырёх колёсах, но ограничивались двумя. И на этих двух колёсах мы мчались в будущее.
Я соорудил собственные быстрые тачки. Они здесь, в этой книге. Ждут не дождутся пассажиров. Тачки собраны не из металла, стекла и болтов с гайками, а скорее склёпаны из ткани чудес. У каждой из них есть своя отправная точка и свой пункт назначения. Вы, конечно, можете сесть за баранку, но всё же рулить должен я. Доверьтесь мне.
Мы с вами отправимся в путешествие по истерзанной стране — стране, где, точно семена в засуху, силится взойти надежда. В этом краю, в этом лишённом всяких границ месте, мы будем носиться по автострадам и просёлкам, будем слушать песню колес и сквозь окна взирать на жизни, которые, обитай мы той области, вполне могли оказаться нашими. Временами ветер будет дуть нам в спину, временами — в лицо. Мы увидим, как издалека к нам стремительно подступают бури и грозы, почувствуем запахи леса, моря и нагретого бетона городов. Дорога уведёт нас вглубь истерзанной страны, и, пока ревёт мотор, а стрелка спидометра ползет вправо, нам на этом извилистом шоссе могут повстречаться странные видения.
Человек пробуждается однажды утром и обнаруживает, что в кровати, где ночью спала его жена, теперь лежит скелет.
Мелкий воришка крадёт чемоданчик с гримом и узнаёт тайну мёртвой звезды фильмов ужасов.
Ветеран Вьетнама в поисках укрытия от бури заходит в придорожную закусочную.
Молодой заключённый обретает красоту и надежду в крыльях жёлтой птички.
В одном совершенно особенном жилом районе Хэллоуин тоже справляют по особенному — «Сладость или гадость!» воспринимают там в высшей степени серьёзно.
Среди улицы, забитой серыми домами стоит один красный, и откуда-то уже веет дыханием славного пожара.
Бывший актёр сериала надевает старый костюм и отправляется на поиски серийного убийцы.
Одержимый порнозвездой священник понимает, что их преследует тень кого-то третьего.
Из окон нашей быстрой тачки мы узрим миры внутри других миров. Мы, возможно, даже увидим конец света и знойным декабрьским деньком сможем недолго посидеть на парадном крылечке, потягивая из стакана бензин.
Некоторые из этих дорог весьма коварны. Некоторые из них имеют крутые изгибы — только дай им волю, и они зашвырнут нас прямо в космос. Некоторые пузырятся под лучами ослепительного солнца, а другие лежат скованные льдом в холодном свете бледной луны. Однако, если мы хотим добраться из начального пункта в конечный, нам необходимо преодолеть все эти дороги. И разве не в путешествиях заключается смысл жизни? Не в вопросе ли о том, что поджидает нас за тёмными холмами, влажными чащами и запертыми дверьми?
Ключ от быстрой тачки поможет вам попасть туда.
Романы похожи на лимузины, величественные и плавные. Отдельные из них ездят будто медленные, тяжёлые, хорошо бронированные танки. Быстрые тачки — это не что иное, как рассказы; подобные авто позволяют мчаться возле самой земли, когда ветер треплет волосы, а стрелка спидометра дрожит у опасной черты. Иногда эти машины плохо поддаются управлению: у них есть собственный разум, так что с ними нужен глаз да глаз. Они могут очень легко угодить в аварию и вспыхнуть, однако их гладкая, обтекаемая мощь требует скорости. В такой быстрой тачке мы можем отправиться куда угодно. Нас не удержит ни одна запертая дверь, и если мы захотим увидеть, что лежит за следующим поворотом или за следующим холмом, всё, что нам нужно сделать, это выкрутить руль в нужном направлении. Оказавшись там, мы будем странствовать по истерзанной стране, а с обеих сторон от нас пронесутся чужие жизни и разнообразные миры.
Мне бы хотелось поблагодарить нескольких людей, которые вдохновили меня на создание быстрых тачек, припаркованных в данной книге. Спасибо Фрэнку Коффи за публикацию «Грима», моего первого рассказа; Дэйву Силве из «Хоррор-шоу», а также Полу и Эрин Олсонам из «Хоррорстрак» за их дружбу и поддержку; Стивену Кингу и Питеру Страубу за то, что задавали темп и оставляли горящие следы покрышек на асфальте; Чарльзу Гранту за его чёрно-белые образы; Джо и Карен Лансдэйлам за истинное мужество; Таппану Кингу из журнала «Сумеречная зона»; Дж. Н. Уильямсону и Джону Маклаю за первую публикацию «Ночных пластунов»; Дину Кунцу — он сам знает, за что; тем славным парням, Тому Монтелеоне и Элу Саррантонио; Рэю Бредбери, чей рассказ «Озеро» заставил меня рыдать, когда я был мальчишкой; Форресту Дж. Экерману — моему настоящему отцу, взрастившему меня своими «Знаменитыми чудовищами мира кино»; Тони Гарднеру и, наконец, Салли, которая никогда не покидает меня.
Быстрые тачки ждут вас. Слышите, как заводятся их двигатели? Нам с вами предстоит долгая поездка, так что пристегнитесь. Рулить придётся мне, поскольку я знаком со всеми этими дорогами. Доверьтесь мне.
Готовы? Тогда поехали. Давайте завернёмся в кокон скорости и посмотрим, что ждёт нас впереди.
Перевод: Е. Лебедев
Вступление Роберта Маккаммона к роману «Участь Эшеров» (из рекламных материалов)
Что случится, если одно из самых могущественных семейств в мире также окажется одним из самых печально известных литературных семейств?
В детстве одним из моих любимых рассказов был «Падение дома Эшеров» за авторством Эдгара Аллана По. Я словно воочию видел, как Родерик скитается по мрачным залам родового поместья; видел его сестру Маделин, восставшую из фамильного склепа; видел трещину, что наконец расколола особняк, и то, как бурные воды сомкнулись над его обломками.
Но что если история на этом не кончалась?
Что если у Родерика и Маделин был брат, который пронёс в будущее фамилию Эшеров? Что если Эшеры поколение за поколением строили бизнес-империю, которая не только меняла американское общество, но и была способна погубить всю цивилизацию?
И что если в наши дни потомок Эшеров поймёт, что пять поколений его семейства скрывали чудовищную тайну? Тайну, которая много лет назад довела Родерика Эшера до безумия и которая теперь грозит увлечь героя в мрачный котел наследия Эшеров.
В «Участи Эшеров» каждому поколению есть что порассказать; эти истории пронзают время, чтобы привести Рикса Эшера в населённое призраками сердце Эшерленда, где ему предстоит решить, кто он такой и… что он такое.
Роман «Участь Эшеров» вырос из любви к литературе ужасов, а также — к творчеству её мэтра, Эдгара Аллана По. Надеюсь, вас тоже опутала сложная сеть событий, начатых Эдгаром По.
Перевод: Е. Лебедев
Предисловие к венгерскому изданию романа «Моё!»
Robert McCammon. "Preface", 2004.
Сказать, что я рад венгерскому изданию романа «Моё!», — значит ничего не сказать. Даже писателям иногда трудно подбирать слова.
Особенно меня радует то, что публикуя свои работы в вашей стране, я, можно сказать, публикуюсь по всему свету. Это важно и удивительно для меня, поскольку я никогда не мечтал, что, когда «вырасту», стану в первую очередь писателем. Ну правда, кому взбредет в голову избрать подобную профессию? Ткать картины из воздуха, а затем переводить эти картины в словесные образы, обретающие некое значение для людей, которых вы никогда не видели и, скорее всего, никогда не увидите, но с которыми вы, тем не менее, поддерживаете крепкую связь через огромные расстояния. Даже через океаны и континенты.
Кроме того, когда я стал писателем, мне и в голову не приходило, что мой голос преодолеет эти океаны и континенты. Тем не менее книга в ваших руках свидетельствует, что мы никогда полностью не знаем, какое будущее нам уготовано, или какую дорогу мы изберём, чтобы в это будущее попасть.
Я очень горжусь тем, что я писатель и что большую часть жизни полноценно занимаюсь писательством. Также я горжусь этой книгой. Я думаю, в ней мне удалось создать персонажей, которые живут, дышат и выглядят по настоящему живыми. Это самая большая мечта любого автора — создать настоящих людей из бумаги и чернил. И если этим персонажам удается отыскать новых читателей там, где сам я никогда не был, — это большое (а для меня — умопомрачительное) дополнение к мечтам о созидании.
Итак, вы понимаете, почему я сказал, что мне трудно подобрать слова. Иногда авторам не хватает слов. Однако мы, писатели, должны выкладываться по полной, а потому придется мне обойтись теми словами, что есть.
Спасибо, что принимаете меня в своей стране. Спасибо, что читаете мои книги. Спасибо, что являетесь частью акта созидания — великого устремления каждого, кто пытается рассказывать истории и питает надежду, что его история найдёт дорогу как в умы, так и в сердца читателей. Даже через океаны и материки.
Перевод: Е. Лебедев
Грандиозный замысел: Роберт Маккаммон
До меня вдруг дошло, что я мастерю машину времени.
Да, я читал книгу и смотрел фильм — смотрел обе версии, и больше всего мне понравилась та, в которой играет Род Тейлор; однако здесь и сейчас я объединял книгу с фильмом, пристёгивался к красному кожаному креслу и под гул компьютера и шелест страниц мчался в прошлое.
О чём я в тот момент думал?
И,что ещё важнее, куда направлялся?
Или, выражаясь точнее, куда направляюсь прямо сейчас?
Что ж… Я знаю, куда лежит мой путь, но пока не уверен, как именно туда доберусь. Всё вышесказанное призвано сообщить, что я, как вдруг выяснилось, пишу серию триллеров-детективов, чьё действие, помимо всех прочих мест, разворачивается в городке Нью-Йорк с населением пять тысяч человек. То есть в 18-ом веке. За всю свою долгую карьеру мне ни разу не приходило в голову взяться за сериал. Создание машины времени не входило в мою повестку дня. Но внезапно я начал складывать воедино разрозненные куски: мою любовь к истории, детективным романам, мрачным тайнам и даже (о, да!) к научной фантастике. Машина сперва зашелестела, потом загудела и зажужжала. И вот я отправился в путешествие — непредвиденное и, говоря по правде, довольно пугающее.
Я писал о молодом человеке по имени Мэтью Корбетт, судебном клерке и сироте, который благодаря своему уму и стечению обстоятельств становится в Нью-Йорке этаким «решателем проблем». Это занятие сводит его как с джентльменами, так и с дамами той эпохи, а также с хладнокровными убийцами и теми чёрными душами (мужчинами и женщинами), которые с радостью пустили бы его голову на подставку для шляп. В частности, по ходу сериала Мэтью попадает в поле зрения некоего профессора Фелла, теневого владыки преступного мира, у которого имеются любопытные планы не только на будущее всех колоний, но и на судьбу самого Мэтью.
На данный момент я написал три романа о Мэтью Корбетте, а именно: «Голос ночной птицы», «Королева Бедлама» и недавно вышедший «Мистер Слотер».
Моя грандиозный замысел заключался в том, что я задумал написать не просто одну книгу, а десять книг, которые образуют одно произведение. События первой книги дают толчок событиям второй книги, а события второй подстегивают сюжет третьей. Персонажи переходят из одного романа в другой. Временной интервал между каждой книгой — не больше года. Второстепенные персонажи одной книги могут оказаться главными героями следующей. В конце каждой книги разрешаются и раскрываются все интриги и загадки, однако некоторые нити — и вопросы — сохраняют до следующей части, или до той, что будет за ней. Мне известно, к чему сводится основная сюжетная линия и какова та грандиозная цель, которую преследует профессор Фелл, но то, как я намереваюсь всего этого достичь, — это одновременно и вызов, и пугающее веселье от управления отдельно взятой машиной времени.
И это действительно весело. Одна из моих задач — сделать сериал именно таким. Сделать персонажей реальными, использовать саспенс и квинтэссенцию «необычности» (которые, надеюсь, делают книги запоминающимися), а также подчеркнуть человечность и приправить эту смесь хорошей щепоткой юмора. Ко всему прочему, я, в определённом смысле, бросаю читателю вызов. Потому что в каждой книге спрятаны (и временами не очень глубоко) имена трёх или четырёх вымышленных сыщиков. Таким образом, эта отдельно взятая машина времени представляет собой своего рода демонстрацию моей привязанности к детективному жанру и знаменитым персонажам прошлого.
Или, если уж речь идёт о машине для путешествий во времени, персонажам, которые ещё не появились на сцене, но которым в далёком будущем (в 60-е годы двадцатого века) суждено оставить след на одном особенно впечатлительном юном читателе.
Надеюсь мой Мэтью Корбетт сможет потягаться с лучшими из них. Ему предстоит преодолеть множество испытаний и невзгод; вторгнуться в жизнь многих прекрасных дам и многих злодеев, что носят своё уродство, как знаки искажённого почета. На своём пути к тёмным владениям профессора Фелла он пройдёт множеством неровных дорог и не раз пересечёт коварную глухомань.
Я также надеюсь, что Мэтью окажется вполне достоин того, чтобы получить местечко в чьей-то ещё машине времени… Там, в неведомом, непознаваемом краю, что зовется «будущее».
Перевод: Е. Лебедев
Борьба с запретом «Жизни мальчишки»
В мае 2006 года «Жизнь мальчишки» — классический роман Роберта Маккаммона о взрослении, написанный им в 1991 году, — угодил в новости: в школьном районе округа Эрнандо, что близ Тампы, штат Флорида, кто-то из родителей потребовал признать роман неподходящим для библиотеки высшей технической школы Нэйча Кост. Вместе с «Жизнью мальчишки» оспаривалось ещё девять книг. Для разбора протестов школьный совет округа Эрнандо провёл летом того года несколько собраний.
Очевидно, Сандра Николсон, член школьного совета, никогда не читала «Жизнь мальчишки»; тем не менее это не помешало ей отыскать роман на сайте со списками запрещённых книг. Один такой сайт содержал отрывки из «Жизни мальчишки», в которых демонстрировались примеры «дурного» языка, встречающегося в романе. Миссис Николсон зачитала эти выдержки на состоявшемся в мае заседании школьного совета, что сподвигло совет отложить закупку «Жизни мальчишки» до проведения дополнительных проверок.
19 сентября 2006 года школьный совет собрался в последний раз для принятия решения по всем спорным книгам. Роберт Маккаммон вылетел во Флориду, чтобы поприсутствовать на том собрании.
«Я хочу посетить собрание и поделиться точкой зрения на мою книгу, — заявил Маккаммон. — Её выставили в совершенно неправильном свете. Я не могу допустить, чтобы она осталась запятнанной».
Маккаммон выступил перед школьным советом, который в итоге утвердил «Жизнь мальчишки» и ещё восемь оспоренных книг.
Ниже приведён текст обращения Роберта Маккаммона к школьному совету округа Эрнандо от 19 сентября 2006 года.
Мы с миссис Николсон делим одну эпоху. И она, и я родились в пятидесятых и пережили много бурных времен. «Жизнь мальчишки» рассказывает о четырёх славных ребятах, что живут в алабамском городке Зефир, и об эпохе, которую миссис Николсон и я делим меж собой. В течение года эти четверо ребят соприкасаются с меняющимся миром. Один из них не выживает, а остальные меняются самым коренным образом… Меняются, но при этом становятся сильнее и лучше.
Думаю, миссис Николсон ещё не позабыла эпоху героев и злодеев. Я вот однозначно не забыл. Одинокий рейнджер, Зелёный Шершень, Капитан Америка, Капитан Кенгуру. Хорошие парни. Крэбби Эпплтон, доктор Фу Манчу, немецкие солдаты из телесериала «В бою!», а также любой ковбой в чёрной шляпе. Плохие парни.
Многое в нашей стране изменилось к лучшему. Кроме одного.
Мы теряем хороших парней. Белые и чёрные шляпы теряют чёткость, расплываются… и в итоге у нас остается лишь серый цвет, мутный и ненадёжный.
«Жизнь мальчишки» призвана показать разницу между плохими и хорошими парнями. Полагаю, лишь по одной этой причине, роман можно назвать безнадёжно старомодным и ностальгическим. Есть ли в нём бранные слова? Безусловно, есть. Их в нём даже больше, чем я припоминаю. Правда ли, что некоторые из них грубые, мерзкие и от них у вас по коже бегут мурашки? Да, истинная правда.
Вы можете спросить: зачем писать такую книгу, если её прочтут юные читатели?
А я отвечу, что писал её не для них. Тем не менее за время своего существования эта книга нашла большой отклик в сердцах молодого поколения. Не знаю, почему так вышло. Ведь её действие происходит в эпоху, которая ушла ещё задолго до их рождения. Мне кажется, всему виной нечто универсальное. Нечто связанное с устремлениями, борьбой, переменами и приспособлением к миру, который очень часто наполнен пугающими тенями.
Я верю, что с одной задачей «Жизнь мальчишки» справляется на ура. Просто на все сто. Он показывает разницу между плохими парнями и хорошими.
Каждый персонаж романа, с чьих уст срывается брань, — это «плохой парень». В приведённых миссис Николсон примерах есть такая фраза: «Стой смирно, засранец!» Её выкрикивает убогий работник карнавала, обращаясь к существу, которое находится на его попечении. Это существо — динозавр… трицератопс. Удивительное, единственное в своём роде создание. А этот жалкий, нищий духом человек не видит чуда. Он видит только отбросы.
Перейдем к следующему примеру. «Где деньги, ублюдок?» было произнесено не менее мерзкой личностью во время сновидения, пережитого главным героем книги. В компании положительных персонажей, представленных Мумией, Франкенштейном и графом Дракулой, герой попадает в большой город, где ему показывают поджидающее его там зло и объясняют, что он должен быть достаточно сильным, чтобы распознать это зло и дать ему отпор.
На самом деле вся строка целиком выглядит так: «— Где деньги, ублюдок? — произнес первый мужчина тихим, злобным голосом».
В романе и правда встречаются крепкие ругательства. Но это не какая-нибудь вульгарная книжонка. Вы можете спросить: зачем я использовал столь красочные ругательства, когда мог показать, что кто-то носит чёрную шляпу, просто… нацепив на него чёрную шляпу?
Ну… Всякое произнесенное в романе ругательство и есть та самая чёрная шляпа. Я хотел, чтобы отрицательные персонажи имели «отрицательный» язык, «отрицательные» привычки и пожинали плоды «отрицательного» выбора. Неужели тем самым я прославляю «плохого парня»? Нет. Я его порицаю.
Ни один из положительных героев «Жизни мальчишки» не произносит нецензурных слов. Несмотря на всё вышесказанное, я отлично помню, как общаются мальчишки, так что в романе несколько раз мелькают беззлобные «болваны» и «придурки».
Как я уже сказал: возможно, эта книга безнадёжно старомодна и полна ностальгии.
И всё же она указывает простой и ясный путь. Ты идёшь либо наверх, либо вниз. Сделанный однажды выбор остается с тобой навсегда, и ты всю жизнь вынужден носить шляпу, сшитую из твоих собственных решений.
Мне всегда хотелось думать о себе как о «хорошем парне». Нынче популярные СМИ заверяют нас, что «быть хорошим парнем — безумие» или что «всё это — позёрство жалких неудачников». Также частенько можно услышать затасканную фразочку, что, мол, «хорошие парни никогда не выигрывают».
В этой книге они выигрывают. Они одерживают честную и убедительную победу, поскольку осознали, какой путь ведёт наверх, а какой — вниз.
Жаль у меня нет времени, чтобы прочесть вам несколько писем, присланных мне самыми разными людьми: старшеклассниками, учителями, школьными психологами, пасторами, библиотекарями, родителями. Письма приходят из Японии, Шотландии, Техаса, Гавайев и почти отовсюду между ними. Если позволите, я бы хотел быстро зачитать одно из этих писем.
«Дорогой мистер Маккаммон.
Меня зовут Джуди Гейвер, и мне 15 лет. Сколько себя помню, я всегда хотела писать. Первый рассказ я написала в возрасте четырёх лет. И хотя он получился весьма банальным, это всё же хорошо показывает, кто я такая.
Пока что я прочитала лишь две ваши книги: „Жизнь мальчишки“ и „Лебединую песнь“. Но это мои любимые книги, и они обе стоят у меня на полке. Мне безумно нравится то, как вы работаете с деталями и придаете языку выразительность. Во время чтения ваших книг история буквально встаёт перед глазами — и это не может не восхищать. Прямо сейчас я пишу роман, который, пожалуй, довольно глуп. Ведь я ещё так молода и до сих пор не опубликовала ни одного рассказа (что, как мне говорили, нужно сделать в первую очередь). Моя мечта — увидеть написанные мной книги в магазине. Временами я фантазирую об этом (неудивительно, что у меня нет парня).
Я хочу задать вам несколько вопросов. Что вдохновляло вас в детстве? Меня вот вдохновляет моя мама, а также другие книги и „Секретные материалы“ (самый крутой сериал в мире!). Что мне следует сделать, чтобы стать писателем? Какие предметы стоит выбрать в колледже? Может, вы знаете, какие-нибудь колледж, который лучше всего подойдёт для изучения писательского мастерства? И наконец, что я должна сделать, чтобы получить возможность писать как вы? (Однажды, во время письма, я прочла отрывок из вашей книги и когда вернулась к работе, то жутко расстроилась. Мне показалось, что моя писанина никуда не годится. В тот день я не придумала больше ни строчки). Вы когда-нибудь чувствовали нечто похожее? Кто был вашем любимым писателем в детстве и юности? У меня, например, — вы.
Простите, если отняла у вас слишком много времени, но я не могла не сказать вам, как сильно люблю ваши книги. Я прочитала „Жизнь мальчишки“ уже три раза. Впервые — в тринадцать лет. Скоро ли вы напишете ещё какие-нибудь книги? Хотелось бы поскорее. Пожалуйста… Я от них без ума. Спасибо, что нашли время в своём плотном графике и прочли это письмо. Если сможете, напишите мне что-нибудь в ответ. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Ещё раз спасибо.
Ну, и напоследок… На свете так много юных парней и девушек, которые могли бы прочесть «Жизнь мальчишки» и увидеть, как их собственное творческое начало взмывает к небесам. И тогда, возможно, их мечты о писательстве воплотятся в жизнь.
А единственное, что они возьмут с собой в будущее из «Жизни мальчишки», это чёткое понимание разницы между «плохими парнями» и «хорошими».
Благодарю за внимание.
Перевод: Е. Лебедев
Наивность и страх — сердце «хоррора»
Давайте поговорим о страшных историях.
И в частности, об одной конкретной истории — о повести, в которой дух умершего волочит свои цепи вверх по длинной тёмной лестнице; в которой образы прошлого и будущего мелькают, точно пламя свечи, дрожащее на ветру; и в которой человек, заливаясь слезами, падает на собственную могилу.
Вы, конечно, читали эту страшную историю под названием «Рождественская песнь в прозе». Читали? А-а, у вас никогда и в мыслях не было относить «Рождественскую песнь» к ужасам? И почему же? Потому что в ней говорится о человеческом бытии, а в произведениях, написанных в жанре «хоррора», нет? Что ж, вы… ошибаетесь!
В «Рождественской песне» Чарльз Диккенс использовал элементы литературы ужасов, чтобы подчеркнуть словесный образ и рассмотреть жизнь одного человека посреди просторов ночи. На что была бы похожа эта повесть без трёх её призраков? Или без эфемерных странствий сквозь время? Или без пристального взгляда из загробного мира?
На стопку пустых страниц — вот на что.
Я сочиняю страшные истории. Для меня красота и мощь литературы ужасов заключаются в том, что каждая история представляет собой переосмысление идеи борьбы добра со злом. Говоря так, я подразумеваю не только сражение между воинствами ангелов и демонов (хотя, видит бог, это случается довольно часто), но и внутреннее противоборство, что кипит в умах и сердцах самых обычных людей, таких как мы с вами.
Квинтэссенция борьбы — суть литературы ужасов. Вы создаете персонажей, а затем бросаете их в дебри воображения. Некоторые проваливаются в смоляные ямы, другие — теряются в чаще. Но те из них, кто продолжает бороться до последнего предложения, в итоге станут сильнее и умнее, и я надеюсь, что то же самое ждёт и читателя. Итак, что такое литература ужасов? Всего лишь мешок окровавленных костей? Или же у неё имеются мозги и мясо? На мой взгляд, у неё хватает и того и другого. Если бы я придерживался иной точки зрения, я бы не работал в этом жанре, так ведь?
Однажды мне довелось принять участие в семинаре под названием «Нездоровая литература». Отправляясь туда, я понимал, на что это будет походить. И не обманулся в своих ожиданиях. Публика в основном состояла из людей, которые желали знать, почему авторы «хоррора» упорно льют кровь на страницы своих книг и называют всё это развлечением, а то даже и литературой. Меня обвинили в убийстве котят, ненависти к сиротам и в том, что я, как ни крути, чокнутый негодяй, которого нельзя и на милю подпускать к школьным дворам — чтобы я не заразил их детишек разжижением мозга. Никакие мои слова не смогли бы переубедить их. Я приводил в пример «Рождественскую песнь», а они кричали: «Пятница 13-ое!» Понимаете, все те ребята пришли поговорить о нездоровой литературе, так что именно этим они и хотели заниматься.
Впрочем, то была реакция на ярлык: они спутали книги с фильмами (а это два разных зверя, вы уж поверьте мне) и считали, что литература ужасов в силу навешанного на неё ярлыка только и делает, что пугает людей до усрачки, или вызывает тошноту, или принуждает граждан громить свои районы и носить белые носки с чёрными брюками. Литература ужасов — это нечто большее, чем просто бездумные эмоции… Верно?
Думаю, да. Точнее говоря, так обстоит дело с лучшими представителями жанра. Какой ещё вид литературы включает в себя жизнь и смерть, добро и зло, любовь и ненависть, низменное и возвышенное, упадок и возрождение, секс, Бога и Дьявола? Я хочу сказать, что всё ЭТО и есть литература ужасов! Если вам придет в голову перечислить авторов, которые в своей работе использовали элементы «хоррора», то ваш список составят следующие имена: Герберт Уэллс, Эдгар Райс Берроуз, Редьярд Киплинг, Джордж Оруэлл, Марк Твен, сэр Артур Конан Дойл, Эдит Уортон, Фланнери О'Коннор…
В общем, вы меня поняли. Поскольку мы живём в мире категорий, мне приходится использовать ярлык «литература ужасов» для той работы, которой занимаюсь я и многие другие писатели. Тем не менее термин «литература ужасов» предполагает, что написанное доводит эмоции людей до исступления и при этом обходит стороной разум. На литературу ужасов смотрят как на тягу к пронзительным воплям и рекам крови; как на несерьёзное упражнение в печатании, а не на логически построенный писательский труд. Другими словами — и, на мой взгляд, вина за продвижение столь позорного общего знаменателя лежит на издателях — другими словами, критики ставят литературу ужасов в один ряд с таким видом искусства, как аудиозаписи криков, которые появляются в магазинах на каждый Хэллоуин.
Но… неужели испытать испуг — это ни капельки не весело, а? Я имею в виду, что нет ничего скверного в написании книг, предназначенных лишь для одного — вызывать страх, согласны?
Мне нравится время от времени прочитать какой-нибудь добротный «кроваво-мясной» роман ужасов, однако я не оставляю такие книги на своих полках. Я читаю их, а затем выкидываю вон. Романы, которые я оставляю, делают нечто большее, чем просто пугают. Они, кроме всего прочего, резонируют с человеческими эмоциями и со своего рода… наивностью, да. И резонанс этот длится ещё долго после того, как была перевёрнута последняя страница.
Вот некоторые из названий, которые можно увидеть на моих полках с литературой ужасов: «Питомец» Чарльза Гранта, «Обитель Теней» Питера Страуба (а так же «Талисман», написанный им в соавторстве со Стивеном Кингом), «Интервью с вампиром» Энн Райс, «Проклятая игра» Клайва Баркера и «Аукционист» Джоан Сэмсон. Есть и другие книги, много-много других книг. Эти книги остаются на полках, поскольку для меня они являют собой целые миры, запрятанные под обложку, — миры, в которые хочется раз за разом возвращаться и заново их исследовать. Лучшая литература ужасов содержит в себе «пугалки и страшилки», но строится не вокруг пронзительного крика, а скорее вокруг жесткого ядра человеческого опыта.
Человечность — вот чего не достает плохой литературе ужасов. Как у читателя сможет возникнуть сладкое предчувствие страха, если в книге отсутствует человечность; если персонажи не обладают достаточной реальностью, чтобы можно было протянуть руку и дотронуться до них; если мир, описанный в книге, скуп на детали, краски и сведения?
Когда я приступаю к построению идеи романа, я начинаю не с перечня пугающих сцен, которые необходимо включить в произведение, дабы оно попало под определение литературы ужасов, а с проблемы, которую требуется решить. Я приступал к работе над романом «Неисповедимый путь» с намерением перевернуть устоявшееся представление о понятиях добра и зла. «Участь Эшеров» — это роман о борьбе молодого человека за своё место в мире. Моя самая последняя книга, «Лебединая песнь», рассказывает о последствиях ядерной бойни и последующей борьбе за выживание. Сейчас я работаю над романом о жителях маленького городка на юго-западе Техаса, чей жизненный уклад рушится с невероятной скоростью; но, разумеется, в этом романе присутствуют элементы литературы ужасов, поскольку именно этот жанр я люблю читать и именно в этом жанре люблю работать. И всё же я начинаю работу не с того, что набрасываю перечень страшных сцен; эти сцены — сцены противостояния добра и зла — появляются в результате естественного хода событий, а не потому, что я заставляю события, словно спутники, кружить вокруг заранее придуманных сцен. Сюжет, персонажи, атмосфера, обстановка — всё это необходимо продумать и оценить по существу, в не зависимости от того, относится книга к жанру ужасов или нет.
В конце концов литература есть литература, а умение писать — это умение писать, тогда как отсутствие такого умения губит книгу с первой же страницы.
Чуть раньше я упоминал о наивности. Наивность в литературе ужасов? Ага. И под «наивностью» я подразумеваю авторское ощущение чуда — в персонажах, в обстановке и даже в пугающих элементах. Без этого ощущения роман не сдвинется с мёртвой точки. Мне кажется, большинство хороших писателей, в каком бы жанре они не творили, хранят в сердце наивность двенадцатилетнего ребёнка — ребёнка, который только-только начинает постигать мир. Эти наивные авторы способны забросить читателя куда угодно, и читатель охотно следует туда, куда его уводят строчки текста, ведь чудо способно перекраивать мир. Не это ли самое главное в чтении?
Литература ужасов должна не только пугать. Да, это здорово — придумать что-нибудь очень страшное, и сама по себе подобная задачка может оказаться весьма трудной. Тем не менее в лучших произведениях жанра речь идёт о человеческих переживаниях. Быть может, всё дело в искажённом взгляде на человеческую природу, а возможно — в брызгах крови, тут и там пятнающих страницы книги. Впрочем, у всего этого есть лишь одна причина: мы — писатели ужасов, и кровь сама сочится из наших ручек. Лучшее произведение литературы ужасов — это не мешок с костями, о котором я говорил ранее; это целый организм, снабжённый пульсирующим сердцем и пытливым, самосозерцающим умом.
В общем, мне кажется, что просто пугать — это само по себе ни хорошо, ни плохо. Тем не менее историям, не заходящим дальше простого устрашения, остро чего-то не хватает. Такие книги можно легко определить уже с первой главы. Персонажи там представляют собой пустые оболочки, чьё единственное предназначение — блуждать по лабиринту пугающих сцен; они ничего не сообщат вам о человеческом опыте, поскольку (и это несомненно) их создателю нечего сказать.
Говорю вам: не садитесь писать «ужастики». Садитесь писать литературу — простую и ясную. Если вашему внутреннему голосу присущи устрашающие нотки, они проявятся при работе, и повествование станет развиваться естественным путём. Я никогда — никогда! — не сажусь писать роман ужасов. Я всегда сажусь просто писать — и что получится, то получится.
И не бойтесь касаться сложных вопросов. Одержимый демоном ребёнок, старый мрачный дом и сумасшедший-убийца-из-маленького-городка-кромсающий-на-куски-королев-выпускного-бала покинули горизонты сюжетных линий — и как нельзя кстати! Я говорю: не бойтесь быть непохожим на других! Политики, телефонные компании, компьютеры, рост городов, замороженный йогурт, да что угодно — сюжет становится тем крепче, чем твёрже писатель уверен в этом сюжете, а также, если он (или она) чувствует необходимость что-то сказать, а иначе закипят мозги. Актуальность, прямота, убедительность — всё это играет определённую роль при разработке сюжета, независимо от того, над какого рода романом вы сейчас работаете.
Черт, вы только послушайте меня. Звучит так, словно я знаю всё на свете. Конечно же, нет. Я работаю писателем; а это значит, всё ещё учусь. Раньше я думал, что чем дольше буду заниматься писательством, тем легче будет писать. Я ошибался. Нынче работа дается мне труднее, чем когда-либо. Потому что я принуждаю себя писать на более глубоком, более инстинктивном уровне. Моя первая книга, «Ваал», была совсем простенькой. А ещё — до неприличия поверхностной. И вот что я скажу вам, начинающие авторы: ваши книги могут очень, очень долго топтаться на месте. В некоторых случаях дольше, чем вам бы этого хотелось.
Но что-то, разумеется, должно лежать в основе. Иначе мы бы вряд ли состоялись как писатели, верно?
Человеческий опыт. Детальность. Тщательно проработанные образы. Наивная вера в чудеса. Риск, что в работу придется вкладывать всю душу целиком. Квинтэссенция борьбы. Всё перечисленное — это важные составляющие писательства; они позволяют роману ужасов носить высокое звание мира между обложками. Мира, который ждёт, когда его исследуют. Исследуют не единожды. Данные элементы нелегко освоить, быть может, это вообще недостижимый идеал, но, если мы хотим овладеть нашим ремеслом, то затраченные усилия не пропадут впустую.
Я горжусь тем, что я писатель. Мои книги называют «литературой ужасов», поскольку никто ещё не придумал определение, которое более полно охарактеризует самый яркий и выразительный жанр человеческой литературы. Я хочу сделать всё, от меня зависящее, чтобы принести пользу этому жанру.
Писать только для того, чтобы вызвать страх? Мне больно слышать такое. Я знаю, где на эту тему проводят семинары. Если возникнет желание, можете сходить.
Перевод: Е. Лебедев
На распутье
Прежде всего я хочу поблагодарить вас за интерес, проявленный к моему творчеству. Если бы у автора не было его (или её) читателей, он (или она) походил бы на звучащий в пустой комнате голос. Я безумно рад обнаружить, что моя комната полна благодарных слушателей; не могу передать, как много это значит для меня.
Полагаю, не питай вы интерес к моей персоне, вы бы не читали сейчас данный выпуск «Lights Out!». Хантер Готли проделал колоссальную работу, составляя этот бюллетень, и я горд назвать Хантера своим другом. Задача наподобие этой — когда сроки редактирования и печати смещаются то в одну, то в другую сторону — зачастую неблагодарна и, как правило, связана с адскими муками и проверкой нервов на прочность. В общем, спасибо тебе Хантер. Ты делаешь потрясающую работу.
Что ж, поскольку эта брошюра играет роль моего информационного бюллетеня, она, как мне кажется, также служит своего рода форумом для моих высказываний. От всего этого я, если честно, немного не в своей тарелке. В 1978 году, когда я начал заниматься писательством на профессиональной основе, я вообще не собирался становиться знаменитостью или «звездой». Да и по-прежнему не обираюсь. Я в первую очередь писатель. А ещё — самый счастливый человек на свете, ведь у меня есть мои читатели и книги, которые продаются; что, конечно же, является главным критерием для издательства. У меня — иные критерии: я всегда думал, что успех последней книги означает, что можно писать новую. Так я и живу — от одной книги к другой. От одного чада к другому, если позволите. Каждое последующее чадо, полагаю, выходит у меня чуть лучше предыдущего. Другим, да. Но и лучше, надеюсь.
Вы, вероятно, озадачены тем названием, что я избрал для этой статьи. Оно означает ровно то, что и должно означать. Я хочу рассказать вам, где я сейчас нахожусь и куда собираюсь отправиться.
Я только что закончил свою новую книгу — «Жизнь мальчишки», — которая выйдет либо в июле, либо в августе 1991 года. В середине января я приступил к написанию очередной книги и рассчитываю закончить её к концу мая. Летом 91-го в издательстве «Pocket Books» должна выйти антология «Под клыком», составленная мной и Мартином Гринбергом. И, думаю, где-то в мае изданием в мягкой обложке обзаведётся роман «Моё!». Недавно я подписал контракт на публикацию всех моих книг в Японии. Также для меня делается много интересного в других странах. Иногда… ну ладно, на самом деле очень часто… мне с трудом верится во всё происходящее. Это похоже на сон; мне кажется, что за рулём сидит кто-то другой, а я просто еду с ним за компанию. Я живу жизнью, о которой не смел и мечтать, будучи десятилетним пацаном, клепавшем истории о привидениях на печатной машинке «Royal», которую бабушка с дедушкой купили мне в лавке старьёвщика.
Теперь я должен сообщить вам следующее: вероятно, я больше не буду писать сверхъестественные романы ужасов, и хочу объяснить, почему.
С середины и по конец семидесятых годов сфера литературы ужасов претерпела значительные изменения. В то время этот жанр ещё не избавился от влияния классиков. Нынче я придерживаюсь иной точки зрения. Мне кажется, что литература ужасов (как и любая литература, независимо от жанра) должна рассказывать в первую очередь о людях. Должна говорить о боли и одиночестве, которые все мы ощущаем; о разочарованиях, с которыми сталкивался каждый из нас; о храбрости, к которой взывают люди, дабы справиться с тем, что зовется иногда сокрушительным повседневным бытием. Опять-таки, я не думаю, что всё вышесказанное в целом верно для жанра ужасов, каким мы видим его сегодня, в начале 90-х. В эту область угодило кое-что от конвейерной штамповки и формочек для печенья. К несчастью, даже самое лучшее произведение оценивается не по его достоинствам, а по тому, что широкая публика понимает как «настоящий ужас», — то есть жестокий, безмозглый шлак, исторгаемый Голливудом как «развлечение» для «самого низкого общего знаменателя».
И это, друзья мои, губит нас.
Ощущение красоты и чуда вытравили с наших полей. Это делалось не спеша, на протяжении многих лет. Без красоты и чуда наше творчество и наши мечты лишены жизни. Убирая из нашей работы человечность, мы остаемся наедине с бессмысленными яростью и насилием. Подобное далеко не редкость в нашем мире. Не для того ли мы здесь, чтобы попытаться исправить ситуацию? Чтобы попытаться дать отпор удушливой тьме, которая насилует людские умы и превращает их в тягучую, аморфную массу? Я, например, не хочу вносить свою лепту в дело ещё большего распространения тьмы и называть её при этом «весёлым развлечением».
Это попросту неправильно.
Я понимаю, какую пользу приносят обществу развлечения и эскапизм. Это отличный товар. Однако мне кажется, что сегодня равновесие нарушено. Под влиянием кино литература ужасов лишилась грации и характера, уступивших место безмолвию и тишине. Вперед вышло новое поколение писателей и читателей. Они думают, что книгу продают кровь и насилие, жестокость и гнусность; так что именно это они и будут писать и читать. Издательские компании причиняют вред будущему, поощряя то, что принесло плоды в прошлом. Читатели не ожидают многого и вполне довольны. А писатели кладут деньги в карман и строчат очередную книгу, которая должна быть похожа на предыдущую, ведь издатели уверяют, что именно этого хотят люди, именно это им нравится.
Неужели этот круговорот кому-то помогает?
Нет. Это никому не приносит пользы. Ни писателям… Если мы пишем по формуле, мы тем самым отключаем воображение и загоняем всю кладезь наших идей в рамки. Ни издателям… Пусть даже они гребут сейчас деньги лопатой — однако, защищая менталитет конвейерной штамповки (который калечит талант), издатели обедняют своё будущее. Ни тем более читателям… Они могут подсесть на «пугающий» элемент литературы ужасов, но из-за лубочного подхода к написанию под удар попадает их грамотность. Если в угоду «верному делу» писатели перестают рисковать, то само творчество делается пресным и предсказуемым, жизнь и огонь улетучиваются из него без остатка. И в итоге мы остаемся в бездумном рабстве у денег, продаём не то, что создали душой и сердцем, а то, что продиктовал нам рынок. А это, друзья мои, — смерть.
О, вы сможете разбогатеть, следуя таким путём. Конечно, сможете. Продавая эскапизм, вы никогда и ни в чем не будете нуждаться. Но, Господи Иисусе, в жизни ещё столько интересного! Вопросы, требующие ответов; люди и миры для изучения; жизнь, которую необходимо утвердить, и смерть, которую необходимо исследовать — исследовать напрямую, лоб в лоб, без всяких там силуэтов в простынях и домов с привидениями.
Вот что я думаю: современная, сугубо развлекательная литература ужасов выглядит неуместно в нашем измученном обществе. Так что же нам тогда делать? Куда идти?
Я (как, наверное, и вы) часто слышу об «острой грани». Как мне представляется, сей термин означает экспериментальную литературу. Что ж, отлично. Нам нужно больше экспериментальной литературы. Но почему так выходит, что под «острой гранью» подразумевается всё больше сцен насилия, всё больше жестокости (особенно в отношении женщин) и проза, которая буквально клокочет от ярости и мерзости? Да, конечно, это зеркало нашего общества. Но как писатели, мы должны быть ещё и лидерами. У нас есть голоса, которые затрагивают многих людей не только в этой стране, но и по всему миру. Так почему же мы не используем эти наши голоса для помощи людям? Почему вместо этого мы просто малюем отражения общества всё более мрачными красками?
Я устал прославлять смерть и зло. Я больше не хочу этим заниматься, и всё тут. Если всё, чего хотят мои читатели, — это разгул тьмы, зла и смерти, тогда я жалкий неудачник.
Иногда мне задают вопрос: «Что вас пугает?», и на это я всегда отвечаю: «Заточение». В большинстве случаев задавший вопрос человек (он или она) смотрит на меня так, словно думает, что я говорю о страхе быть запертым в тёмном чулане или о том, что какой-нибудь слюнявый безумец посадит меня в подвале на цепь. Нет, я имею ввиду совсем другое. Мне страшно, что в заточение может угодить мой ум — когда мне говорят, что я должен так или иначе работать в конкретной теме и что у меня нет выбора, кроме как следовать приказам. Я обнаружил, что быть «писателем ужасов» стало для меня заключением. Я чувствую, как стены смыкаются вокруг моего права выбора. И виной всему — мои прошлые работы.
Что ж, мне ничего не остаётся, кроме как сокрушить эти стены.
Я не желаю быть «писателем ужасов». Не желаю быть «автором психологических триллеров», или «автором детективов», или «автором тёмного фэнтези». По мере своих возможностей я хочу разрушить те стены категорий, которые пытаются ограничить человека и сделать его управляемым. Я не хочу, чтобы мной управляли. Я желаю быть свободным, и, клянусь богом, так оно и будет.
Как видите, я не собираюсь на покой. Оставив за спиной строго сверхъестественные романы, я вхожу в реальный мир. У меня всегда будет свой отчётливый голос и свой взгляд на вещи. В душе я навсегда останусь ребёнком и, возможно, никогда не стану таким хорошим писателем, каким хотел бы стать. Тем не менее я должен идти своим путём. Просто обязан. Не знаю, куда именно я собираюсь податься, но одно мне известно наверняка: это будет чертовски занимательное путешествие. Вы только гляньте на все эти дороги, что выводят с кладбища в царство жизни. Столько путей! Столько возможностей выбора! И солнце — такое яркое, и холмы — такие зелёные. И есть то, что можно увидеть и узнать, а ещё — истории, которые можно написать вдали от надгробий и теней.
Вот куда я держу путь. Надеюсь вы отправитесь туда со мной. Ну, а если нет… значит нет. Я понимаю. И всё же мне нужно убрать всех этих демонов, вампиров и призраков в их коробки и направиться куда-нибудь ещё. Там, за дверью дома на проклятом холме, однозначно лежит огромный мир. Туда-то мне и нужно.
Перевод: Е. Лебедев