Рассказы — страница 51 из 124

— Так ты — учитель?! — неподдельно изумилась Нюша.

— Ну да… А что?

— А чему ты учителяешь?

— Чему учу? Это, Нюша, трудно объяснить. Знаешь вот… культура, всякие книги, языки…

— Как же ты учишь про культуру, если козявки руками из носа вынимаешь? И книгу читаешь неинтересно. И язык непонятно говоришь…

Я вздохнул. Нюша тоже вздохнула:

— Жалко тебя, дядя Вова.

— Правда — жалко?

— Правда. Давай я тебя занюшу.

— Это как? Ну, пожалею. Нюша тебя пожалеет. Занюшит. Хочешь?

— Хочу.

Нюша слезла со стула, обошла стол, по-деловому залезла мне на колени и стала гладить меня по голове…

— Бедный, бедный дядя Вова, старенький, весь в полосках, сказки читать не умеет, играть в еду не умеет, весь некультурный, говорит неинтересности, бедный, бедный дядя Вова… Хороший, но несчастный дядя Вова. Дай я тебя поцеловаю.

И Нюша чмокнула меня в щёку:

— Ещё и колючий. Можно, я буду звать тебя «дядя Ёжик»?

— Можно.

Так я с тех пор и стал в семье Тяпкиных «бедным дядей Ёжиком». А ещё с тех пор я стал делать вот что.

Если вдруг я чувствую, что какой-нибудь мой коллега-профессор слегка, как говорится, задирает нос выше ватерлинии, думая, что он светило и светоч, я аккуратно приглашаю его в гости к Тяпкиным и как-нибудь в субботу мы с Тяпкиными едем за продуктами в близлежащий городок, а профессора оставляем наедине с Нюшей.

Очень помогает.

Не хотите съездить к Нюше? Художникам-авангардистам рекомендуется порисовать вместе с Нюшей каких-нибудь авангардных монстров. Композиторам — исполнить Нюше свои новые музыкальные композиции. Актерам — прорепетировать роль. Политикам — поговорить с Нюшей о политике и т. д. и т. п. Словом, к каждому взрослому я приставил бы по Нюше. Впрочем, заводите Нюш сами, если у вас их ещё нет.

Жора и атипичка

В одном древнем медицинском трактате написано: «Болезнь начинается со страха перед ней». Очень хорошо сказано. Актуально.

Если послушать современные СМИ, нам всем надо срочно запереться дома, обмотаться на манер мумии Маресьева марлей, надеть бронежилет, противогаз, двойной презерватив, тройной памперс, закрыть глаза и постараться навсегда остановить дыхание. И никаких путешествий!

То какой-то куриный грипп, то коровье бешенство, то хомячья чумка, то крокодилья чесотка, то козлиный кариес…

Ребята, надо с этим делом умериться. Нет, целоваться взасос с индийскими коровами, может и не надо. Но путешествовать надо! Вопреки всем этим верблюжьим почечуям.

Помню, пару лет назад, когда по всему миру «свирепствовала» атипичка, со мной произошла вот какая история.

Мой шеф, Аркадий Аркадьевич Лютик, говорит мало, медленно и тихо. В целом он произносит где-то 20–30 слов в день. Почти все его фразы состоят из одного слова. Значительно реже — из двух. Если во фразе два слова, значит шеф крайне возбужден. Поэтому фраза «иди сюда» не предвещает ничего хорошего. А «ну-ка иди сюда» означает увольнение. В тот день, 15-го, шеф был в хорошем, ровном настроении и говорил однословными предложениями. Он вызвал к себе в кабинет меня и Жору Козлодавова и сказал:

— Таиланд. Семнадцатое.

— Аркадий Аркадьевич, так ведь там эта…как её?.. атипичная пневмония!.. — сказал Жора. Ну, не сдержался парень. Я толкнул его локтем в бок, но было поздно.

— Деза, — после тяжелой паузы произнес шеф. Он вообще-то полковник ФСБ-КГБ в отставке. «Деза» — это значит, для тех, кто не в курсе, дезинформация. У него, кстати, есть еще одна фраза, самая длинная в его лексиконе, для выражения той же мысли: «Это — для людей». Например:

— Как же мы поедем-то туда, Аркадий Аркадьевич, там ведь беспорядки, там опасно… Вон по телеку Бог знает что показывают…

— Это — для людей.

— Так значит, это все ложь?

— Деза.

В общем, Таиланд, семнадцатое. Остальную информацию без всякой дезы мы должны были получить от нашего бухгалтера Эммы Эдуардовны Абдурьянц.

Информация была дежурной: недельная командировка, с 17 по 23. К 1-ому числу следующего месяца — два полнокровных материала по пятнадцать страниц каждый. Командировочные. Билеты сдать. Все как всегда.

— На фиг туда тащиться! — гундел, как оса в банке, Жора, когда мы выходили из редакции. — Пятнадцать страниц я хоть завтра накатаю. Возьму путеводитель — и накатаю. Чего я там не видел-то?.. Пневмонии, что ли, сарса этого?.. Насморка этого обезьяньего?.. И вообще там черт знает что. Тайландки эти… Подхватишь какую-нибудь гванделому… атипичную, а потом лечись всю жизнь… Ну, Лютик, ну, гебюк!.. Развел тут ежовщину. Как во Францию, так Алку, а как куда-нибудь кошке а анус, так давай, Жора Козлодавов!.. Нашел Матросова, чекушник проклятый… Подхвачу там эту…чахотку носорожью…

— Алка французский знает… А ты по-французски «мерси» с «пардоном» путаешь, — заметил я.

— А причем тут французский? Я и по-английски тоже не очень. И что теперь из-за этого человека на верную смерть посылать? Материалы-то я ему по-русски буду писать. Списали бы из путеводителей — и гуляй. Какая у них там столица-то?.. Пномпень, что ли?

— Сам ты пномпень ушастый. Бангкок у них столица.

— Ну вот. «Мы бродили среди величественных зданий столицы Таиланда Бангкока. Грандиозные храмы соседствовали с лачугами бедняков…» Ну, и прочая кучерявая галима… Что я, мало в своей жизни такой сивушной хохломы написал?.. Да я и без путеводителя могу. «Мы познакомились с Хуаном в самом центре Ханоя…»

— Бангкока.

— Ну, Бангкока. «Хуан оказался типичным таиландским парнем. Широкая добрая улыбка озарила его лицо…»

— Хуан — испанское имя.

— Возьму карту, спишу название какого-нибудь города, сойдет за человеческое имя. Не мешай.

— «Мы разговорились. Хуан рассказал о себе».

— Это на каком же языке вы разговорились-то?

— На ихнем, на каком же еще?.. Какой у них там язык-то?

— Тайский.

— Вот на нем и разговорились. «Хуан жил в самом центре Сеула…»

— Бангкока.

— Бангкока. «Он пригласил меня в гости. Это была типичная таиландская квартира. Жена Хуана приготовила очень вкусное блюдо. Оно называется…» Дальше сдуваем рецепт из книжки. Ну и дальше. В том же бодром духе. Вот уже страница готова. А есть я там у них ничего не буду. А то корь какую-нибудь мышиную подхвачу…

— И что, думаешь, это очень интересно читать?

— А вот это уже меня не чешет… Я вам не Агата Кристи, у меня оклад другой…

Мы расстались у метро. 17-го встретились в Шереметьево.

Самолет был полупустой. Немного тайцев, немного наших, десяток-другой европейцев.

Как назло одна тайская пара сидела за нами. Причем таец все время чихал. Он чихнет, а тайка смеется. Он чихает — она смеется. Жора все девять часов полета не умолкал.

Таец:

— Апчхи!

Тайка, в рифму:

— Хи-хи-хи!

Жора, в ужасе закрывая лицо носовым платком:

— Смотри, чего, татаромонгол, делает, а?.. Бармаглот атипичный. Чихает внаглую, хоть бы прикрылся. Обсарсил меня всего, как кобель клумбу. Эй, морячок, ты хоть отворачивайся. Чихай вон на свою китайку. Господи! Вот ведь Лютик удружил… Его бы сюда…Ну, Аркадий Гестапыч…

— Апчхи!

— Хи-хи-хи!

— Эк-ка его атипичного разбирает! И брызгается еще, как лейка своей кабаньей ангиной…. Всё, уже точно заразил, прохвост тайландский. Чувствую. Жар в копчике. Это верный признак. Вовк, пощупай…

— Копчик? Сам щупай.

— Нет, лоб. Не горячий?

У Жоры лоб был выпуклый и прохладный, как осенняя антоновка.

— Нормальный.

— Нормальный… — передразнил Жора. — Помру вот, будешь мой гроб из Пхеньяна вывозить…

— Из Бангкока.

— Без разницы. Господи, еще семь часов мучиться. Сколько у сарса этот…кубанционный период?

— Инкубационный?… Не знаю. Короткий…

— Ачхи!..

— Хи-хи-хи…

— Во! Семнадцатый раз заражает, гад. Короткий, говоришь? Значит: чих-пых — и остопырился, Гаврюша. Без мучений. Это хорошо. А жить-то хочется. Ну Лютик-Пестик…

— Апчхи!..

Так продолжалось весь полет.

Прилетели, сели в автобус. Хороший, удобный автобус, с кондиционером. Скоро въехали в город. Жора с сонной ненавистью смотрел в окно. Платок продолжал держать у лица. Мы уже минут тридцать крутились по городу, когда Жора, судорожно зевнув, спросил:

— Это уже Шанхай?

— Бангкок.

— Ну, Бангкок. Уже он?

— Он. Мы уже полчаса по нему ездим.

Кругом были лавочки, жаровни, безмятежные тайцы в шлепах. Многие улыбались. Тайские детишки норовили помахать нам руками. Мы то и дело обгоняли открытые, без стекол, автобусы, набитые людьми.

— Сколько же их тут! — изумлялся Жора сквозь платок. — И хоть бы один намордник надел. И куда ихние ветеринары смотрят?

В одном из автобусов вдруг мелькнул пожилой таец с марлевой маской на лице.

— Во! — взорвался Жора. — Вот она — атипичка. Видал? Видал Хоттабыча в марле? А-а-а! Я же говорил! Хоть один сознательный желток нашёлся. Старый пёс! Жить хочет… А эти шалопаи, — он обвел рукой открывающуюся перед нами перспективу многолюдной торговой улочки, — эти — как наши. Даже хуже. Пока гром не грянет, монгол не перекрестится. Ну, народец!.. Да ведь через год от этого ихнего Сайгону ничего не останется. Все поляжут от своей хороьковой дезинтерии.

— Бангкок это, а не Сайгон, — с безнадежностью в голосе поправил я.

— Ну и…

— А этот в марле от смога спасается. Во всех мегаполисах мира люди повязки носят.

В Токио, в Нью-Йорке, даже у нас в Москве. Смог. Понимаешь?

— Рассказывай!..

— Нету в Таиланде сарса. Ни одного случая. Они все меры приняли. Понял?

— Рассказывай!..

— Был в Таиланде какой-то один завалящий француз, да и тот болезнь во Вьетнаме подцепил.

— Ну и?..

— Изолировали его. А больше нет случаев.

— Рассказывай!..

— Тьфу!

Жора — странный человек. Если какую-нибудь чушь себе в башку втемяшит — всё! А уж если дело касается здоровья — полный стоп. Когда несколько лет назад все заговорили о сальмонеллёзе, Жора так испугался (мы тогда были в командировке в Турции), что полностью отказался от приёма пищи. Неделю ходил с вытаращенными глазами. Даже фрукты не ел.