— Знаешь, Лидуха, а ведь писательница наша тоже, пожалуй… бывшая девчонка!
— А ты думал как! — гордо ответила Лида.
НОВЫЙ ГОД
I
Недалеко от села Привольного стоит покрытая лесом сопка. В лесу попадаются медведи, и, верно, отсюда пошло название: сопка Медвежья. На той стороне, на манчжурской, ее называют по-своему: не то Джан-Фу, не то, Фу-Джан… Граница проходит по самому гребню.
Глухой зимней ночью пробирался через сопку человек в мохнатом треухе и синем стеганом ватнике. У гребня он зарылся в снег, достал из-за пазухи простыню, обмотался ею и пополз белой змеей — тихо, сторожко, то и дело замирая в приникая ухом к тревожной пограничной тишине.
К утру ему удалось проскользнуть на нашу сторону.
У подножия сопки он долго отдыхал. Светало. К чистому утреннему небу тянулись мирные дымы чужого села.
Человек хотел было сбросить простыню и подняться, как вдруг легкий скрип шагов и отдаленные голоса пригвоздили его к снегу. Он притаился в чаще и замер под колючими лапами, точно большой, наметанный ветром сугроб.
II
В Привольном готовились встречать Новый год. Школьники затеяли бал — с танцами, с елкой, с угощением. Все — от курносых первоклассников до седого учителя Павла Власьевича — взялись мастерить звезды, «дождик», мишуру, канитель и дедов-морозов.
А шестиклассников Костю с Лешей выбрали в «елочную комиссию»-поручили им срубить и доставить елку.
— Только самую красивую! — заказывали ребята. — Чтобы ровнехонькая была!
— Красавицу, а не елку принесем! — обещала «комиссия». — Всем елкам будет елка!
Они встали рано, еще кругом все было синее, только лохматая голова сопки чуть розовела. Мороз был небольшой. А хоть бы и большой — все равно ему не пробраться сквозь дубленые полушубки, сквозь шапки с ушами, сквозь рукавицы и меховые унты с острыми, закорючкой, носами.
За ремнем у Кости, как у заправского колхозника, блестел топор.
Ребята прошагали мимо школы, мимо клуба, мимо больницы, мимо красных кирпичных зданий гарнизона, где всегда стоит пограничник в громадной теплой дохе.
— Куда нацелились, молодцы? — окликнул он ребят.
— За елочкой, дядя Саша!
— Дело доброе. Только далеко не забирайтесь, а то еще утащит кто-нибудь.
— А мы его топором! — засмеялись Костя с Лешей. — А на елку к нам придешь, дядя Саша?
— А пельмени будут?
— Обязательно!
В лесу было тихо. Старые елки немощно опустили дряхлые лапы под тяжестью снега. Молодые крепко держали его большими белыми охапками.
Которая же из них красавица и всем елкам елка?
«Комиссия» браковала строго, придирчиво: одна чересчур низка, другая уж очень высока, третья вроде ничего, да малость крива, четвертая больно суха, редка…
Но вот подошли к одной аккуратной елочке, и тут оба, и председатель «комиссии» Костя и Леша, поняли: вот она, красавица-то!
— Давай! — сказал Костя. — Лучше не найти! Отгребем снизу и срубим.
Он бросил топор, чтоб ловчей было двигаться. Обрушивая горы снежных шапок, ребята забрались под хвою. Там было полутемно. Сквозь иголки просвечивало румяное морозное утро. Вдруг Леша вцепился в «председателя».
— Ммме… вве… мме… введьмедь!..
— Где?!
Не сразу Костя разглядел большой сугроб, из-под которого пробивалось чье-то дыхание.
«Ведьмедь» шевельнулся. Костя обмер, коленки стали слабые. Леша рванулся было бежать, но «председатель» схватил его за рукав и потянулся к топору.
Сугроб снова шевельнулся, и вдруг на снегу показалась перед оторопевшими ребятами живая человеческая голова!
Голова откашлялась и сказала:
— А я… тут вздремнул! На травке, так сказать!
— А кто вы такой? — сипло прошептал Костя.
— А вы кто?
— Мы — елочная комиссия! — важно сказал Леша.
Но Костя отстранил его:
— Пойдемте с нами туда,… в село…
— Отлично! Я вас именно хочу попросить, товарищи мальчики, сходить в деревню и позвать товарищей колхозных крестьян. Я бежал оттуда… из-за границы… Там нас замучили! Брат у меня был любимый, коммунист, они его расстреляли… Идите, зовите!
— Нет, лучше вы туда — с нами.
— Я бы с удовольствием, товарищи молодые люди, но у меня совершенно отморожены ноги. Не могу встать, не то что идти.
Леша отвел Костю в сторону и зашептал:
— Пойдем, Костька! Павлу Власьевичу скажем, дяде Саше…
— Ладно. Ты беги, — ответил Костя, — а я побуду.
Леша потоптался на месте:
— Что ж, тебе одному оставаться? Не пойду я!
— Кто председатель? — вскипел Костя. — Беги сейчас же, единым духом!
Леша побежал, взметая снежную пыль. Костя посмотрел ему вслед. Чужой покосился на Костин топор:
— Это зачем?
— Елочку.
— К рождеству христову?
— Нет! К Новому году!
— А! Ну, дай помогу!
Человек вскочил и, не дав Косте опомниться, выхватил топор. Костя закричал и бросился бежать, проваливаясь в снег. «Ведьмедь»-огромный, страшный-погнался за ним. Костя втянул голову в плечи, прикрыл ее руками и в ужасе все бежал, натыкаясь на елки. Удар обрушился на него сзади. Родное поле, знакомый лес, Медвежья сопка, солнце — все закачалось, поплыло, ясный день потемнел…
Через полчаса прибежал Леша с пограничниками.
Костя лежал на животе недалеко от красавицы-елки. Около него валялся глубоко ушедший в снег топор. Все это уже было слегка запорошено свежим снежком.
Леша заплакал.
— Слезой делу не поможешь, — сказал дядя Саша. — Жив! Только без памяти. Беритесь, ребята: в больницу его… Леша, топор подбери! А мы вдогонку за «зверем»… Вон следы…
Два пограничника бережно понесли Костю. Сзади шагал Леша. Как Леша ни жмурился, как ни сжимал веки, стараясь задержать слезы, они катились, горячие, по щекам и замерзали на подбородке…
У больницы собралась вся школа. Но доктор Натан Натаныч никого не пускал в палату. Только Костиных родителей он пропустил и Павла Власьевича, а больше никого.
— Нельзя ему. Вредно.
— А как он, Натан Натаныч?
— Ничего. Его счастье — полушубок на нем был основательный. Только ключицу попортило. А в общем, ничего. Дней через десять получите вашего Костю.
— Как через десять? Ведь Новый год уже скоро!
— Что ж? Придется его отложить.
— Разве Новые годы откладываются?
Ребята печально бродили по больничному двору, заросшему голыми березами и маленькими, корявыми елками. Пронюхав, которое окно Костино, они взбирались на стоявшую под окном елочку и прижимались к стеклу. Но окно было занавешено белой больничной занавеской…
III
Двадцать девятого Леша прислал записку: «Костя, того «ведьмедя» поймали, он был японский разведчик». Тридцатого Натан Натаныч разрешил Косте садиться. А тридцать первого Костя уже сидел на табуретке и, расстелив на подоконнике бумагу, неумело, точно первоклассник, левой рукой писал ответ (правая вместе с плечом была забинтована).
«Ребята, поздравляю с Новым годом шестой класс и все классы. Сегодня вам будет весело. А мне вроде скучно. Но ничего, только перевязки — больно. Какую вы елку взяли: которую мы с Лешкой выбрали или другую?»
Он устал писать и долго сидел, глядя на пустынный двор. За окном сгущались сумерки, кончался последний день старого года. В школе сейчас убирают елку, в классах весело, шумно, светло…
Он лег на койку и скоро заснул. Приходила няня, заглянул Натан Натаныч, но Костя не слыхал.
Ночью странный шум разбудил его. Костя поднялся с трудом, кое-как, левой рукой, натянул серый халат и подошел к окну. Больничный двор был весь заполнен ребятами. Они суетились около стоявшей под окном елочки, они убирали ее разноцветными свечами, звездочками, дедами-морозами, золотым дождиком, канителью…
В больничном коридоре часы пробили двенадцать. Косте стало весело. Он подышал на стекло и пальцем вывел громадную цифру 12. Ребята закружились вокруг елки — председатель «елочной комиссии» открыл все-таки новогодний бал.
ЛЕВЫЙ ФЛАНГ
(Из красноармейских рассказов)
Молодые бойцы готовились к первому большому походу. Зайчиков волновался больше всех: выдержит ли, не отстанет ли от всей роты?
Он в седьмой роте самый маленький. Его и в армию-то принимать не хотели. Зайчиков долго уговаривал призывную комиссию:
— Товарищи начальники, возьмите меня, я подрасту!
Врач засмеялся:
— К весне, если подрастешь, приходи!
Зайчиков и пришел весной. За зиму он действительно стал длинней на сантиметр. Но как он ни хитрил, незаметно приподымаясь на цыпочки и вытягивая шею, все же до нормы ему нехватало двух сантиметров.
— Даем тебе еще отсрочку, до осени, — сказал врач. — Старайся, расти!
Зайчиков старался. К осени он подрос еще на сантиметр с половиной. С затаенным дыханием ждал он решения. Врач пожалел его:
— Придется тебя, коротышкин, пропустить! Авось, пока до полка доедешь, полсантиметра доберешь!
В роте Зайчиков стоял, конечно, на крайнем левом фланге. Ребята часто так и называли его по-дружески «Левый Фланг». Но это пусть! Правда, он завидовал правофланговым великанам. Когда на плацу иногда подавалась команда: «Кругом!», Зайчиков был счастлив. Он впереди всех! Он выпячивал грудь, задирал голову и четко отбивал маршировку.
Но счастье длилось недолго:
— Кру-угом!
Опять правофланговый, «направляющий» Ермолов, ведет роту, опять Зайчиков — левый фланг.
К походу готовился весь полк. Из дивизии даже приехал важный начальник, Иван Сергеевич Балашов. — проверить подготовку. Вечером он зашел в седьмую роту, и все увидели, что важный начальник прост, немолод, невысок.
Он пришел запросто, после вечерней поверки, когда рапорт уже не отдается.
Этот час — между вечерней поверкой и отбоем — особенный. В распорядке дня про него сказано: «С 10 до 11-личные дела». Кто пришивал пуговицу, кто прилаживал новую звезду, кто сочинял письмо. А курильщики — те набились в курилку.